Клим Ардашев, студент факультета правоведения Императорского Санкт-Петербургского университета, облачённый в лёгкую крылатку, чёрный сюртук, жилетку и котелок, уже выкурил вторую папиросу, рассматривая вход в подземную галерею, проходящую под Темзой. В этот самый момент, когда раздался первый удар колокола часов на башне Вестминстерского дворца, Ардашев поправил чёрный галстук на белой сорочке с отложным воротником и щёлкнул серебряной крышкой часов. Стрелки «Qte САЛЬТЕР»[1] сошлись на двенадцати. Клим сунул часы в кармашек жилетки и досадливо посмотрел вокруг. Мимо проносились кебы, стучали аршинными[2] колёсами омнибусы, и, выбрасывая вперёд трость, прогуливались пожилые джентльмены в цилиндрах с напыщенными, как у всех аристократов, лицами. «Неужели он не придёт? – с горечью подумал молодой человек, поглаживая тонкую нитку усов. – А ведь договаривались… Может, профессор просто опаздывает? Вероятно, спешит, нервничает… В таком возрасте, когда тебе уже шестьдесят, торопиться опасно. Сердце может не выдержать. Что ж, пожалуй, пойду навстречу».

Пешеходный тоннель, обозначенный серой приземистой башней, начинался от самого Тауэра и заканчивался в южной части города, среди расположенных тут складов и фабричных зданий. Этот переход представлял собой чугунную трубу около сажени[3] в диаметре. Вход и выход осуществлялся по винтовым железным лестницам. За переход нужно было отдать полпенса. Сборщик оплаты находился у северного выхода, а с южного конца вход был свободен, но тот, кто, выбравшись к Тауэру, отказывался платить, был вынужден воротиться назад и вновь преодолевать двести саженей пути.

Расставшись с медной монетой, Ардашев вошёл в тёмное, тускло освещённое электрическими лампами пространство. Пахло сыростью. Шаги отдавались гулким стуком и, казалось, проникали в самое сердце. Встречных прохожих почти не было. Когда до южного берега реки оставалось менее половины пути, неожиданно раздался женский крик:

– Help![4]

Клим понёсся вперёд и остановился перед лежавшим на спине профессором. Вокруг уже собрались любопытные. Бедолага был ещё жив, но кровь хлестала из пробитого горла и попала на Ардашева. Мистер Пирсон пытался закрыть руками рану. Рядом с ним валялся окровавленный тесак и красная матерчатая роза на длинной ножке.

– Professor?[5] – склонившись над несчастным, вопросил Ардашев.

– Оh…[6]

– What`s happened?[7]

– Find him…[8] – просипел он, и его глаза остекленели.

Послышался полицейский свисток, и откуда-то из-за спины неожиданно появился констебль. Увидев, что жертва мертва, он с недоверием уставился на Клима, а потом сказал на английском:

– Вы застигнуты на месте преступления. Скрываться не советую. Вы арестованы.

– Позвольте! – запротестовал Ардашев. – Я не имею никакого отношения к этому убийству.

– А вот об этом вы расскажете уже в участке, – вымолвил полицейский, и на руках петербургского студента захлопнулись наручники.

Все остальные дни для Клима были одним жутким кошмаром. Казалось, стоит лишь проснуться, и он исчезнет, но ужас действительности никак не проходил.

Мысли невольно возвращались назад, в столицу, когда ректор Императорского Санкт-Петербургского университета Михаил Иванович Владиславлев решил поощрить лучшего студента юридического факультета двухнедельной поездкой в Лондон на казённый кошт с одним лишь условием: после возвращения Ардашев должен был подготовить подробный доклад на факультете о коронерском дознании, поскольку в прошлом, 1887 году парламент Великобритании принял новый закон о коронерах, базирующийся на De Officio Coronatoris 1276 года, утверждённом ещё во времена короля Эдуарда I. Ардашеву предписывалось посетить открытые судебные заседания и даже наведаться в Скотленд-Ярд, чтобы непосредственно увидеть, как работает самая отлаженная полицейская машина в мире. Для этой цели ему были выданы рекомендательные письма. В случае каких-либо затруднений студент должен был обратиться за помощью к российскому консулу в Лондоне.

Заграничный паспорт и въездная виза были получены быстро, и всего восемь дней назад транспортно-пассажирский трёхмачтовый[9] пароход «Эльвира» (Elvira) компании «Кьюнард Лайн» (Cunard Line) отчалил от пристани Санкт-Петербурга, держа курс на Лондон с коротким заходом в Копенгаген.

Каюта третьего класса предназначалась для четырёх человек, и потому Ардашев предпочитал большую часть дня находиться на палубе. Один из попутчиков, репортёр газеты «Неделя», узнав, что Клим окончил два курса юридического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета, поинтересовался, а не сталкивался ли он со студентом Ульяновым, казнённым за приготовление к покушению на Александра III. Клим непредусмотрительно ответил, что познакомился с ним два года тому назад, когда сдал вступительные экзамены. После этого признания отвязаться от навязчивого писаки было почти невозможно.

Надо сказать, что Александр Ульянов, ставший студентом этого университета ещё в 1883 году, сам подошёл к Ардашеву и представился. Оказалось, что его двоюродные братья и сестра из Казани по линии матери были однофамильцами Клима[10]. Разве мог недавний выпускник мужской гимназии провинциального городка с пятидесятитысячным населением представить, что его новый знакомец задумает совершить террористический акт на Невском проспекте возле Адмиралтейства и Казанского собора в воскресный день, когда там будет полно народу? Откуда Ардашеву было знать, что молодой душегуб не только изготовит взрывчатое вещество, но ради большего количества жертв начинит бомбу поражающими металлическими элементами, обработанными стрихнином? Кто тогда мог предположить, что Ульянов, лучший студент естественного отделения физико-математического факультета естествознания, получивший золотую медаль за научный труд по исследованию кольчатых червей, и любимчик профессора Менделеева, жаждал смерти самого государя Александра III? Слава богу, что Клим не продолжил с ним знакомство и не попал в число студентов, отчисленных из университета за неблагонадёжность. Планируемый Александром Ульяновым теракт привел к тому, что уже с 1888 года абитуриентами Санкт-Петербургского университета могли быть только лица, окончившие гимназию в Петербургском округе и имеющие в столице родственников, у которых они могли поселиться и быть под их присмотром. Получить стипендию стало намного сложнее, и плата за обучение была повышена вдвое. Государственный преступник Ульянов, закончивший жизнь на виселице во дворе Шлиссельбургской крепости, исковеркал судьбы сотен, если не тысяч сверстников, не говоря уже о трагической участи своих соумышленников.

Избавившись от общества надоедливого, как икота, газетчика, Клим выбрался на палубу, вынул из кожаного портсигара папиросу марки «Скобелевские» и закурил.

– Excuse me, would you be so kind to give me your matches?[11] – проговорил кто-то за спиной.

Студент обернулся. Перед ним стоял убелённый сединой подтянутый старик лет шестидесяти с бритым лицом и трубкой во рту.

– Yes, sir[12], – ответил Ардашев и, протянув коробку, добавил: – With great pleasure[13].

– You are so kind[14], – в ответ улыбнулся англичанин и, прикурив, вернул спички молодому попутчику.

Дальнейшая беседа постепенно стала доставлять удовольствие обоим, благо Ардашев по-английски изъяснялся свободно. Незнакомец оказался профессором химии из Лондонского института, возвращающимся на родину после участия в международном научном симпозиуме, проходившем в Императорском Санкт-Петербургском университете по инициативе всемирно известного учёного профессора Менделеева. Он, оказывается, интересовался русским языком, а Клим с удовольствием упражнялся в разговорном английском. Это и сблизило двух совершенно разных по возрасту и происхождению людей.

– Поверьте, мой юный друг, – выговорил профессор на английском, – наш язык прост и рационален по сравнению с русским. Возьмите, к примеру, слово defending, что в переводе на русский означает «защищающиеся». Сколько в нём букв?

– Девять.

– А в русском варианте?

Ардашев поднял глаза и, пошевелив губами, ответил:

– Двенадцать.

– Верно. Но чтобы написать его транскрипцию на английском, понадобится аж тридцать литер: zаshtshееshtshауоуshtshееkhsуа. Мы называем это jawbreaker – трудное для выговора слово.

– В языке Альбиона тоже много забавного, – улыбнулся Клим. – Я прихватил с собой словарь английского жаргона, изданный в Санкт-Петербурге… Что может быть безобиднее словосочетания under the rose (дословно «под розой»)? Однако, как повествует словарь, эта фраза употребляется в латинском значении sub rosâ – келейно, секретно или как обязательство хранить молчание, поскольку в древности роза была символом тайны.

– О да! Согласно классической легенде, этот цветок был подарен Купидоном Гарпократу в виде взятки за то, чтобы он не разгласил любовную связь с Венерой. Но мне кажется, что русский язык по своей трудности перещеголял все остальные. – Профессор вынул из кармана записную книжку в сафьяновом переплёте, полистал её и сказал: – К своему удивлению, я узнал, что значений «употребить алкоголь» в вашем языке великое множество: ахнуть, двинуть от всех скорбей, дербануть, дербалызнуть, дёрнуть, дерябнуть, заложить за галстук, залить за воротник, куликнуть, зарядиться, медведя хватить, набусаться, приложиться, поправиться, раздавить баночку, раздавить муху, садануть, собачку пропустить, тюкнуть, усидеть графин, хватить, хлестануть, хлобыстнуть, царапнуть… И это, как я понимаю, далеко не всё! Но что удивительно, пробыв в Петербурге почти неделю, я не видел ни одного пьяного.

– На этот счёт у нас есть забавный анекдот. Судья спрашивает у извозчика: «Вероятно, пьян был? Вы водку пьёте?» Извозчик: «Пить-то пью, а только пьяным никогда не бываю». Судья: «А что значит “быть пьяным”?» Извозчик: «У нас, у русских людей, “быть пьяным” – это коли человек валяется на мостовой, а собака ему морду лижет».

Профессор рассмеялся и заметил:

– А в Лондоне, скажу я вам, иногда у пабов и такую картину можно увидеть. Правда, не в центре. Полиция, к её чести, быстро подбирает подобных выпивох.

Глядя на белые барашки волн, Ардашев спросил:

– И всё-таки интересно было бы узнать ваше мнение о Санкт-Петербурге. Что вам понравилось, а что – нет?

– Санкт-Петербург – вполне европейский город, – вымолвил англичанин и, пожав плечами, добавил: – Я заметил, что тамошние улицы тщательно вымощены мелким булыжником. Однако из-за этого стоит такой грохот от колёс экипажей, что поддерживать разговор в карете невозможно. Нева и Темза – очень похожи, а Невский проспект мне напомнил нашу Бонд-стрит. И тут и там дорогие магазины и картинные галереи. Мне понравилось русское правило не пускать опоздавших зрителей в театр после третьего звонка. Жаль, что у нас этого нет, хотя для европейца многие британские привычки тоже покажутся странными.

– Например?

– Во Франции и России комнаты расположены рядом, а у нас одна выше другой, но это обусловлено нехваткой площади под домом. У вас окна открываются направо и налево, а у нас одна половинка опускается, а другая поднимается и нет форточек. Везде наружные ставни, и только у нас – внутренние. В Париже и Риме цветы в горшках крепятся на внутренней стороне окна, а в Англии – снаружи. Но в этом есть своя прелесть, потому что, идя по улице, любуешься маленькими цветниками, а стоит отворить окно – вместе с ветром в комнату врывается благоухающий аромат. В Петербурге, Риме или Берлине мужчина первый кланяется при встрече со знакомой дамой, а у нас джентльмен ждёт, чтобы сперва леди ему поклонилась, поскольку он не знает заранее, захочет ли она его признать. В Европе сельские жители съезжаются в столицу зимой, когда поля под снегом и больше свободного времени, а в Британии – летом. Да и кучера в Англии держатся левой стороны, а в России – правой. К тому же наш извозчик сидит сзади седока и правит лошадью через голову пассажира, а в Санкт-Петербурге – наоборот.

– Великобритания отрезана от континента проливом. Возможно, в этом всё дело.

Профессор пожал плечами.

– Как знать? А вы надолго к нам?

– На две недели. Мне поручено ознакомиться с коронерским дознанием и по возвращении выступить с докладом. Хотелось бы попасть и в Скотленд-Ярд.

– Учитесь на юриста?

– Да, но подумываю перевестись на факультет восточных языков. Увлёкся арабским. Как прибуду в Лондон, обязательно куплю учебник арабского для англичан. Я стараюсь овладевать новыми языками с помощью ранее освоенных.

– Похвально! – затянувшись трубкой, проговорил профессор. – Если вы не против, молодой человек, я подарю вам карманный англо-арабский разговорник Спиерса. Эта книжка мне уже без надобности. Я прочёл её недели три назад, когда ездил по делам в Бодмин. Кстати, позвольте рекомендоваться – профессор Генри Пирсон.

– Клим Ардашев, – ответил на рукопожатие студент.

– А по отцу как величать?

– Клим Пантелеевич, – смущённо выговорил молодой человек.

– Хм… Пан-те-лее-вич, – с трудом выговорил мистер Пирсон на русском. – Очень приятно… Я знаю восемнадцать языков. Если желаете, можем перейти на арабский.

– رائع! [15]

После этой беседы встречи с профессором на палубе «Эльвиры» стали ежедневными. Они были для Ардашева единственным развлечением за все восемь суток пути. Последний раз попутчики общались утром того дня, когда судно, преодолев 1396 морских миль, приблизилось к Альбиону. Главная английская река, впадающая в мелководное[16] окраинное (Немецкое)[17] море, здесь так широка, что без подзорной трубы разглядеть противоположный берег невозможно. Но через каких-нибудь шестьдесят миль Темза сужается до четырёхсот ярдов[18]. Из великого мирового потока она делается деревенской речушкой. Однако до самого Оксфорда река настолько глубока, что по ней ходят колёсные пароходы. А если потратить ещё несколько часов плавания, а потом и путешествия верхом, то можно добраться и до истока – крохотного ключа, бьющего из земли на возвышенности Котсуолд-Хилс.

Вдоль берега виднелось бесконечное число фабричных труб и выползающий из них чёрными червяками густой дым, закрывающий небо плотной завесой.

У причалов отдыхали торговые суда, прибывшие с товаром из заморских колоний Британской империи, занимающей одну четвёртую часть суши на планете. «Господи, – подумал Ардашев. – А ведь могущественнее и богаче Великобритании сегодня нет ни одной державы. Эта страна сумела полностью обеспечить свой народ всем необходимым. Арктический мир Лабрадора[19] даёт Англии кожи и зубы полярных животных, Центральная Африка – слоновую кость. Канада шлёт пшеницу, лес и дорогие меха. В Австралии добывают золото, производят мясо, шерсть и вино. Южная Африка снабжает империю драгоценными камнями, ангорской шерстью, вином и страусовыми перьями. Индия производит рис и хлопок, джут, индиго, пряности и пшеницу. Цейлон – кофе, чай, шоколад и ваниль. Вест-Индия – табак и сахар, ром и кофе. Острова Индийского океана шлют в Лондон жемчуг. Из Западной Африки идут гуммиарабик, золото, растительные масла, из Сомали – меха и те же страусовые перья, из Египта – хлопок и пшеница».

Пароходов и парусников было так много, что мачты казались лесом. Слышались крики грузчиков, визг строгальных машин и удары паровых прессов на близлежащих фабриках, перерабатывавших только что привезённое морем сырьё.

Ближе к городу картина стала немного меняться. Между фабриками показались восемь огромных доков с широкими каналами и корабли, пришедшие из всех частей света и ставшие на якорь.

Дым рассеялся. Замелькали приятные взору зелёные фермы с каменными домиками и лужайками. Только сельская идиллия властвовала недолго. И вновь упёрлись в небо кирпичные трубы, пускавшие едкий дым, а из мастерских опять раздавался скрежет и вой металла, и паровые лебёдки, точно волки, выли на пристани. Вдоль каменных набережных работали, скрепя от натуги, краны: ручные, гидравлические и паровые.

Когда «Эльвира» проплывала мимо старой башенки, мистер Пирсон сказал:

– Справа вход в тоннель под Темзу. Видите?

– Да, – кивнул Клим.

– Если хотите, буду ждать вас завтра в полдень у этого самого места. Я принесу вам обещанный разговорник и заодно покажу Лондон. Позже, если угодно, напишу вам несколько рекомендательных писем.

– Был бы очень вам признателен, профессор.

– Стало быть, договорились. А вы где планируете остановиться?

– Пока ещё не решил. Найду какую-нибудь гостиницу.

– Приличные отели довольно дороги. Советую вам обратиться в адресный стол. Они тут на каждом углу. Вам подберут комнату по вашему кошельку. Лондонцы часто сдают жильё внаём.

– Благодарю. Пожалуй, так и поступлю.

Пароход причалил к пирсу, и вояжёры, точно горох, высыпались на берег. Таможенные формальности не заняли много времени.

Попрощавшись с профессором, Ардашев нанял извозчика. Стала накрапывать морось. Благо пассажир в английском кебе совершенно защищён от дождя, поскольку, кроме верха (в непогоду опускается рама со стёклами), имелись дверцы до высоты груди. Переговоры с кучером, сидящим сзади, проходили через небольшое окошечко. В стенки кеба были вделаны два зеркальца, имелась пепельница, спички и особый карман с платяной щёткой и сегодняшней газетой. В данном случае это была «Таймс» (The Times). Кабина была идеально чистой. Извозчик с бритым лицом, в недорогом, высотой в десять дюймов[20], цилиндре, сюртуке, белоснежной сорочке и таких же перчатках, с цветком в петлице оказался ушлым малым. Перво-наперво он отвёз клиента в меняльную контору. Курс фунта к рублю был один к десяти, хотя, как позже узнал из газет Клим, Банк Англии (Bank of England) брал за фунт на сорок шесть копеек меньше, то есть 9 рублей 54 копейки. Смекнув, что пассажир ещё не решил, где остановиться, кебмен предложил доставить его в одно, по его словам, уютное и недорогое гнёздышко.

Пока добирались до места, Клим то и дело глазел по сторонам. Один за другим посередине улицы двигались возы, гружённые мешками и бочками, их обгоняли двухэтажные, похожие на исполинов, омнибусы, раскрашенные в разные цвета и носящие на своих боках названия конечных пунктов маршрута; непрерывным потоком по тротуарам плыли чёрные мужские котелки клерков, фетровые шляпы рабочих, изредка цилиндры и канотье, а также элегантные женские шляпки; шум водяных колёс речных пароходов и свист выпускаемого пара сливались воедино, образуя общий живой гул Лондона – самого большого города на земном шаре. Если бы Рим и Византия, две столицы Древнего мира, могли в эпоху их наибольшего процветания слиться в один город, это был бы всего-навсего небольшой лондонский район.

Неожиданно кеб замер у причала, где нашла своё последнее пристанище баржа с трёхэтажной надстройкой. На её борту красовалась надпись: «Agnes» («Агнесса»). Видя недоуменный взгляд иностранца, возница пояснил:

– Сэр, предлагаю вам снять комнату в boat-house. Как видите, это плавучий дом. Он имеет массу преимуществ. Во-первых, вы живёте в центре, но стоимость жилья здесь несравненно ниже, чем в обычном кирпичном особняке, во-вторых, сейчас лето и нет необходимости пользоваться камином, так зачем вам за него платить? В-третьих, перед вами прекрасный речной пейзаж. Тут есть всё необходимое и, как изволите убедиться, даже кресло-качалка на палубе. Многие лондонцы не уезжают за город, а проводят в таких плавучих квартирах всё лето. У воды и дышится легче, меньше угольного смога и больше солнца. В кронах деревьев поют птицы. Здесь же вы сможете и столоваться. Миссис Агнесса Тейлор весьма приветлива.

– Баржа названа её именем?

– Да. Так решил её муж. Он боцман на торговом судне, ходит в Индию и дома появляется редко. Он купил её в прошлом году. Если вас устроит цена, я сниму чемодан. А если нет – поедем искать новое пристанище. Но имейте в виду, сэр, скорее всего, в любом другом месте будет дороже.

– Что ж, посмотрим, – проронил студент.

– А вот и хозяйка, – кебмен указал на привлекательную даму лет тридцати, появившуюся на сходнях в длинном платье с турнюром.

Кучер спрыгнул с задних козел, поправил цилиндр и, расплывшись в улыбке, поинтересовался:

– Миссис Тейлор, не найдётся ли у вас свободной комнаты для гостя?

– Есть одна, наверху.

Клим вышел из кеба и, подняв край котелка, выговорил:

– Добрый день, миссис Тейлор! Я бы хотел прожить здесь две недели с завтраком и ужином. Позвольте узнать, во сколько это мне обойдётся?

Хозяйка окинула молодого человека внимательным взглядом, поправила непокорный локон, упавший на лоб, улыбнулась и пролепетала:

– Два фунта, сэр. Я не обещаю вам блюда, как в Букингемском дворце, но яичница с ветчиной на завтрак и ростбиф с кружкой портера к ужину будут всегда.

– Хорошо. Я остаюсь.

Обернувшись к вознице, Ардашев спросил:

– Не занесёте ли мой чемодан в комнату?

– Простите, сэр, – сняв багаж, надменно изрёк кучер. – Я всего лишь кебмен, а не носильщик.

– Сколько с меня?

– Двадцать пенсов.

К неудовольствию извозчика, пассажир расплатился медью.

– Прошу прощения, сэр, – недовольно промямлил кебмен, – но я видел у вас монеты серебром. Не могли бы вы рассчитаться со мной ими?

– К сожалению, нет, – поднимая жёлтый чемодан с металлическими уголками, бросил Ардашев. – Я не уличный торговец, чтобы копаться в фартингах[21].

Комната оказалась хоть и узкой, как гроб, но вполне сносной. Кроме кровати (чемодан упокоился под ней), стула и вешалки, в углу приютился небольшой столик с керосиновой лампой. Но главным преимуществом было большое окно, расположенное как раз напротив двери. И лёжа на кровати, можно было любоваться рекой и проходящими мимо парусниками. Их было гораздо больше, чем пачкающих небо баркасов и пароходов. Ужин тоже был неплох и подавался на первом этаже, в столовой, куда спускались остальные постояльцы. Не прошло и десяти минут после заселения, как миссис Тейлор принесла кувшин с тёплой водой, полотенце и таз для умывания. Побрившись, Клим надел свежую сорочку и спустился вниз, где его ждал приличный кусок свинины с картофелем и свежими овощами. Обещанная кружка портера оказалась очень кстати. Выкурив папиросу, он прогулялся вдоль реки и в первом же газетном киоске купил карту Лондона с подробной схемой метро и номерами маршрутов омнибусов с обозначенными остановками.

К своему удивлению, Ардашев заметил, что из-за тумана газовые фонари в Лондоне не гасили даже днём. Правда, газовое освещение уже уходило в прошлое, и центральные улицы освещались электричеством. Повсюду были протянуты телеграфные и телефонные провода, опутавшие город проволочной паутиной. Технический прогресс шагал по планете быстрее, чем обычный человек мог к нему привыкнуть. В столице Британии это было особенно видно.

Вечером усталость дала о себе знать. Новый постоялец плавучей гостиницы провалился в сон почти сразу, стоило лишь коснуться подушки.

А на следующий день, полный сил и надежд, поблагодарив миссис Тейлор за яичницу с ветчиной и ароматный кофе, русский студент первым делом проехал по городу на экскурсионном омнибусе, а потом отправился к Тауэрскому тоннелю на встречу с профессором Пирсоном.

III

Ардашева доставили в полицейское управление на Кингс-Кросс-Роуд. Российского поданного сначала завели в комнату регистрации и, отобрав заграничный паспорт, составили протокол задержания, но сразу почему-то не допросили. Полицейский снял с Клима наручники и повёл по коридору с зарешечёнными окнами. Камера находилась в южном конце здания.

Когда за спиной захлопнулась обшитая железными листами дверь, студент огляделся. Он оказался в небольшом, примерно две сажени в длину и два с половиной аршина в ширину, кирпичном помещении с белёными стенами, сводчатым довольно высоким потолком и цементным полом. В дверь был врезан глазок, отверстие для подачи пищи, а под ним крепилась деревянная полка, куда ставили миску с едой. Тут же находился электрический звонок для вызова охранника и одно зарешечённое окно. Оно располагалось над дверью, и с его наружной стороны имелась газовая горелка с рефлектором. У противоположной от двери стены – деревянные нары шириной не более аршина. На них – соломенный матрас и такая же подушка с грубым серым одеялом. При входе – ватерклозет. Водяной бачок был выведен наружу. В камеру выходило только кольцо для смыва. Вскоре в дверь просунули еду: полпинты супа[22], пять унций[23] белого хлеба и фунт[24] варёного картофеля. К еде узник не притронулся. Он пил только воду, стоявшую в железном баке, к которому прикрепили небольшой ковш на цепи. Сильно хотелось курить, но папиросы, спички, часы и деньги отобрали при личном обыске после регистрации задержания.

1 2 3 4 >

На страницу:

Перейти

1 из 4

Полная версия

Убийство под Темзой

Другие книги автора