Дневник пилота Машины времени. Сборник повестей и рассказов

Немец, при ближайшем рассмотрении, – вполне симпатичный мужчина. Выше среднего роста, стройный и широкоплечий. В молодости, он, вероятно, занимался лёгкой атлетикой, спортивной гимнастикой или фехтованием. И «древо жизни» этого офицера, скорее всего, состоит из представителей интеллигенции. Возможно – служителей муз, учёных, писателей. Но никак не из военных.

Общую картину портит то, что стоящий передо мной немецкий интеллигент находится не у себя дома. Он пришёл, на эту бедную и несчастную землю, не в гости. Его никто не звал в Россию, в это маленькое селение, в этот, по меркам того времени, благоустроенный дом, хозяева которого спешно уши, спасаясь от «цивилизованных» варваров.

Что бы сделать богатыми и счастливыми своих соплеменников, он, как и многие тысячи солдат Рейха, наполнивших горем всю благословленную Европу, убивал, насиловал, грабил и унижал себе подобных. Здесь, в этой стране, он – враг…

– Комендант гарнизона майор Генрих Линкер, – представился по-русски офицер «несокрушимого Вермахта», еле заметно кивнул, приняв стойку «смирно», и сдвинул пятки, от чего домашние шлёпанцы произвели звук треснувшей ветки. Если бы майор был в форменных сапогах, щелчок был бы очень эффектным и, несомненно, произвёл бы некоторое впечатление на даму. То есть, на меня.

– Николь Депрези де Фо. Врач. Беженка. Родом из Франции. В России нахожусь в командировке. Работала в Бородино. Изучала историю Отечественной войны 1812 года.

– Беженка? Это что? или кто? – спросил Линкер.

Перехожу на немецкий и пытаюсь объяснить майору термин, который мне самой не очень понятен.

– Беженка, это лицо женского пола, вынужденно покинувшая место постоянного или временного проживания в связи со стихийными бедствиями, эпидемиями или, как в данном случае, оккупацией территории иностранными войсками.

– А вы, миледи, от кого бежите?

– От германских войск. И вообще, от войны.

– М-да! – задумчиво говорит Линкер и тут же предлагает мне снять верхнюю одежду и присесть на один из стульев, стоящих подле круглого стола.

Не скрывая любопытства, оглядываюсь и замечаю на стене около двери самодельную вешалку. Снимаю и вешаю на деревянные крючки куртку и шляпку. Сапожки поменяла на тапочки, женские, судя по размеру.

Линкер остаётся на месте и наблюдает за мной.

Когда я оборачиваюсь, он виновато улыбается, разводит руками и говорит:

– Извините! Мне следовало бы помочь вам снять верхнюю одежду. Не сразу сообразил. Располагайтесь.

Присаживаюсь на стул.

– Я уже отужинал, фрау Депрези. Но вас хочу угостить чем-нибудь. У меня имеется неплохое вино. И я выпью с вами немного, если вы не возражаете составить мне компанию?

Фраза произнесена по-русски, с некоторым артистизмом и с претензией на «высокий штиль».

– Не возражаю.

И это было правдой, так как мой желудок, как обычно, перед выходом в «иные среды», пустовал и требовал «балласта».

Более не говоря ни слова, Линкер снял со стола вазу с кленовыми ветками, осторожно водрузил её на подоконник и на минуту вышел в кухню-прихожую. Скоро на столе появились тарелки, большая фаянсовая чаша с отлично выглядевшими яблоками и тёмного стекла бутылка с вином. На бутылке отсутствовала этикетка и её содержимое, похоже, пробовали. Пробка в горлышке сосуда уже извлекалась, и уровень жидкости в нём был несколько ниже нормы. Потом Линкер принёс вилки, ножи и два симпатичных хрустальных бокала. Возле моей тарелки он положил вилку слева, нож справа. Свою пару небрежно бросил на стол и подошёл к печной плите. Из низкой эмалированной кастрюли на моё блюдо перекочевали два приличных куска обжаренного мяса. Себе он положил один, очень маленький. От мяса исходит одурманивающий аромат. У меня, возможно, потекли слюнки. Я не сдерживаюсь и делаю судорожное глотательное движение. Линкер замечает это и сочувственно улыбается. Из кастрюли поменьше майор извлекает румяные кусочки картофеля и красиво размещает их возле мяса. Аппетитный дурман усиливается. В принесённой из кухни хлебнице лежат тонко нарезанные ломтики чёрного русского хлеба. Хлеб свежий и источает свой, неповторимый экзотический аромат.

Я, скорее всего, выгляжу перед офицером, бродяжкой, не имевшей во рту и маковой росинки последние два-три дня. А Линкер это использует – демонстрирует яства неторопливо, словно наслаждаясь моими, трудно сдерживаемыми эмоциями…

Закончив сервировку стола, Линкер на секунду замирает, соображая, что нужно сделать ещё, дабы удовлетворить гостью. Вспомнив, подходит к маленькому столику с патефоном, роется в коробке с большими чёрными дисками-пластинками и, наконец, извлекает то, что искал. Пристраивает пластинку на бархатном круге патефона, крутит блестящую никелем ручку на аппарате и бережно ставит на диск никелированный динамик с иглой…

Музыка! Волшебная музыка пробивается сквозь волнообразное шипение диска и наполняет пространство комнаты звуками, чарующими и ввергающими в иной иллюзорный мир далёкого прошлого. Прекрасного и загадочного…

Синтетическая «звуковая мишура» времени, недавно покинутого мной, сочиняемая под настроение индивидуума, нуждающегося в усилении эмоционального психостатуса, несколько избаловала мои вкусы, да и всех жителей галактики. К мелодическим пассажам, «изобретаемым» синтезаторами в домашних условиях, поющая волшебными звуками музыка древних не имеет прямого отношения. У них это «чудо» рождалось в великих муках для массового потребления. И оно использовалось жителями планеты долгие годы с момента его сочинения. Со временем классические сочинения утратили былое значение. Они незаметно растворились во времени и пространстве. Так прекрасно для утончённой человеческой души уже никто не сочинял. То, что мы имеем, и называем музыкой, стало обычным «суррогатом», вроде чашки кофе по заказу потребителя. Кофе чёрный, со сливками, с сахаром, по-турецки и так далее. А здесь – превосходное, нетленное и для всех сразу!

– Узнаёте? Григ! Ария Сольвейг…

Я робко киваю.

Конечно же – Григ! Гений, о котором я ничего не знаю. Один из тысячи полузабытых в далёком будущем гениев древнего мира…

Что бы вести беседы о музыке, о литературе и прочих душевно-психологических и творческих изысках в этом времени, моим современникам, будущим путешественникам в прошлое, придётся получать дополнительное специальное образование. Иначе – фиаско!

– Давайте попробуем вина. За знакомство!

Линкер наполняет бокалы.

И вино источает чудной аромат. Виноградная лоза и знойное лето…

И, чёрт меня возьми, я почти готова принять мужские ласки от этого красавца, если, вдруг, он примется предлагать мне такой «бартер»… Об этом я подумала минуту спустя, когда господин майор, томно улыбаясь, нежно цокнул своим бокалом с моим. Но «глупые женские мысли» улетучиваются, когда Линкер торжественно изрекает:

– За победу великой германской наций! Прозит!

Я не поставила бокал на стол. И не плеснула мужчине вином в лицо. Я сделала несколько глотков и закусила мясом. Красное вино к мясу – в самый раз. А потом сказала:

– Вы так уверены в своей победе, господин майор?

– Да, фрау Депрези! И вы в этом убедитесь! Очень скоро наши войска будут маршировать в Москве по Красной площади! Я не стану убеждать вас в обратном. Это же очевидно!.. Как вам вино? Понравилось?

– Приятное, – отвечаю я, поглощая мясо с картошкой.

– Я не знаток вин, но и оно мне понравилось. Это из запасов партийных руководителей города Смоленска. У советских большевиков неплохой вкус. Что за марка, определить не могу. Возможно – французское. Или из крымской коллекции.

Не обращая внимания на воркование Линкера, я съедаю всё, что было на тарелке, запивая остатками вина. Внутри у меня потеплело. Кажется, я начинаю привыкать к застольям у «аборигенов» двадцатого века с поглощением спиртных напитков. Впрочем, пора брать бразды правления в свои руки. Не сидеть же с этим «сверхчеловеком» допоздна.

– Спасибо за угощение, господин майор!

– Может быть ещё вина?

– Спасибо! Нет! Я хотела бы узнать, зачем я понадобилась господину майору? Может быть, как врач?

Линкер отпивает из бокала глоток рубинового напитка и пристально смотрит на меня. Пытается прочитать мысли? Нет. Он играет роль человека высшей расы. Незаметно, даже для хозяина этих светло-голубых пятнышек под белёсыми ресницами, от германца потекло «излучение» уничижительного пренебрежения к «особи» женского пола, созданной Всевышним по своему образу и подобию, но «худшего» качества, не из самого лучшего адамова ребра. Не смотря на мою молодость и привлекательность, и то, что французы и немцы живут по соседству, и наши древние предки когда-то сидели на одном дереве, он унижал. Я чувствовала «стальную» арийскую мощь. Она, по мнению гота, более совершенна, чем доброта и простота почти побежденных славян, и более полезна для Рейха, чем романтические «прелести» франков для поверженного ниц Парижа…

Впрочем, я фантазирую…

– Я узнал, фрау Депрези, что вы существуете в этом мире. Что вы занимаетесь врачеванием сельских больных и, кажется, преуспеваете в этом. И захотел с вами познакомиться. Доктор Бауэр, наш военный Эскулап, с моего позволения, пользует некоторых жителей деревни. По мере возможности помогает им. И он очень удивился, когда узнал о вашем параллельном шефстве над тяжело больной женщиной. По его словам, пациентка должна была содержаться в реанимационном отделении хорошо оборудованной клинической больницы. Диагноз он ставил весьма неутешительный. Но вот, появились вы, и эта несчастная уже выздоравливает. Если, конечно, здесь не имеет место факт симуляции болезни. Но я доверяю лейтенанту Бауэру. Ему и моему помощнику ефрейтору Липке я поручил отыскать вас и пригласить ко мне. Ничего дурного я вам не сделаю. Ни как мужчина, ни как «завоеватель чужих территорий обитания». На этот счёт не беспокойтесь.

Линкер встаёт из-за стола и степенно выходит на средину комнаты.

– Мне не повезло, фрау Депрези, в такой эпохальный момент для нашей армии и для великой Германии. В данное время я должен находиться на передовой линии фронта и вести своих солдат к столице русских. И будет обидно, если мой батальон войдёт в главный город русских без меня. Из-за ранения мне поручили исполнять обязанности коменданта гарнизона в этой деревне. Другой бы позавидовал – ранен, но не убит. И место относительно спокойное. И Москва от меня никуда не денется. Но, всё-таки, первым – почёт и уважение.

Мне нечего было сказать на это «обделённому» судьбой коменданту. Но он и не ожидал моего сочувствия и комментариев к сказанному. Он просто рассуждал вслух.

– Кстати, фрау Депрези, я хотел бы узнать, почему вы «бежали» не в сторону Москвы. Если вы вышли из знаменитого для французов Бородино, то получается как раз наоборот. Вы двигались на запад.

– В сторону Парижа, – сказала я, изображая улыбку.

– Резонно. Но, по оккупированной территории это невозможно. Вы ещё ребёнок. Вы умрёте по пути на родину. От голода, холода – впереди зима; от мародеров, гуляющих по лесам и уже именующих себя партизанами; от изголодавшихся по женщинам немецких солдат. Да мало ли от чего можно сгинуть в этой стране. Похоже, у вас и документов, удостоверяющих личность, нет.

– Нет, господин майор.

Между прочим, по поводу таких документов я даже не подумала. А ведь паспорт и какие-то там справки в этот период были просто необходимы каждому человеку.

– Ну вот! – сказал Линкер, спокойным голосом. – Наверное, потеряли или оставили в Бородино. Если оставили, то их можно поискать в доме, в котором вы проживали.

– Они сгорели вместе с подбитой машиной, на которой я ехала на запад, – начала я выдумывать легенду для коменданта.

– И ещё вопрос. Где вы обитаете в данное время? После прихода наших войск?

– В соседней деревне. Названия я не помню. Это рядом, – я показала рукой в сторону, где находилось предполагаемое селение.

Линкер усмехнулся.

– Я тоже не могу запомнить их названия. Они практически не выговариваемые. Ну да ладно. Теперь по существу вопроса, по которому я вас и разыскивал.

Линкер прошелся за моей спиной и снова сел за стол. Глотнул из бокала.

– Если вы действительно занимаетесь врачебной практикой, то, что за медикаменты вы используете при этом? Они что, действительно так эффективны? Или вы вводите своих пациентов в заблуждение?

– И поэтому они выздоравливают, – съехидничала я.

– Я не собираюсь вас допрашивать, фрау Депрези. Но, возможно, вы знаете, какие-то секреты, которые могли бы стать достоянием Рейха. Руководство страны и сам Фюрер с большим интересом относятся к всякого рода аномалиям, естественного или искусственного происхождения. Даже коллекционирует их. Изучает и пытается понять это «нечто», порой необъяснимое с точки зрения современной науки. Фюрер благосклонно относится к людям, имеющим аномальные способности. Или к тем, кто знает что-либо о необъяснимых явлениях, артефактах и прочих чудесах. Наша планета просто кишит этими неразгаданными тайнами…

Надо же куда повело моего собеседника! Не ожидала от военного такой прыти. Ну, что же, придётся продемонстрировать Линкеру маленькое «чудо», а, потом, стереть из памяти всю ту чепуху, что я покажу ему…

Или этого делать не стоит?

Боже! А меня-то куда несёт! Нельзя же издеваться над человеком! Тем более что он вполне приличный мужчина. Если не брать во внимание его происхождение, политическое мировоззрение и безразличное отношение к юным «красавицам», почти соглашающимся остаться наедине с ним, на всё тёмное время суток…

Я снова ёрничаю, но уже в свой адрес…

– У вас серьезное ранение, господин майор? Оно вас беспокоит. Хотите, я вылечу вас? Прямо сейчас?

Линкер опешил.

Он, вероятно, придумывал новые веские аргументы в пользу своих доводов по выявлению очередного Чуда для Великого Рейха. А тут мой, не до конца обдуманный «демарш»…

Осторожнее, Николь! Ведь ты «беседуешь» не с Морисом Руа…

Допив остатки вина, Линкер некоторое время смотрит на мои руки, на волосы, на одежду. Потом начинает монотонно задавать вопросы, на которые мне не хотелось бы отвечать.

– Фрау Депрези, где вы достаёте дорогие духи, качественные шампуни? Кто делает вам маникюр? И у какого парикмахера вы были примерно дней пять тому назад? Где вы приобрели эту, такую симпатичную кофточку из прекрасного материала? И почему в этой деревне с трудно выговариваемым названием у вас ещё не отобрали золотую цепочку с кулоном и прелестный перстень с изумительным сапфиром?

Кулон, украшавший меня, вещь дорогая, но является лишь украшением. А вот перстень со стразом сапфира и пультом связи с модулем – моя охрана, мой транспорт, моя жизнь…

– У меня состоятельные родители в Париже, господин майор. А с хозяевами, приютившими меня, я рассчитываюсь сполна. И они не претендуют на мои ценности и моё благополучие. К тому же у француженок в крови заложено себялюбие. Неужели из-за вашего появления здесь я должна опускаться до состояния троглодита?

– Хорошо. Я не буду вступать с вами в полемику. Но, в изученных мной окрестностях, я не обнаружил отелей и замков, где бы вы, поддерживали себя на должном уровне. В Грачёвке вас видели ещё до нашего прихода сюда. Следовательно, вы здесь находитесь более месяца. За этот период вы и ваша одежда должны были пропитаться сыростью, грязью, запахом навоза. Обитая в хижинах местных жителей не мудрено обзавестись и вшами. Руки у вас должны быть с обломанными ногтями и мозолями от работы на ваших покровителей. Поверьте мне, даром вас вряд ли кто будет кормить! И ваша верхняя одежда, совсем не похожа на тот костюм, в котором вы впервые появились перед моей служанкой Таней. Это она вас привела ко мне. В первый день появления в Грачёвке у вас не было с собой багажа. И причёска у вас была другая.

– Вы хорошо информированы. И с вами трудно спорить. Да и не к чему!

– Это моя работа, фрау Депрези. Прибыв сюда, я первым делом наладил связь с местным населением и узнал многое, необходимое для нашей безопасности в военное время. Информация о населении не представляет большой ценности. А вот вы меня заинтересовали. Особенно после сообщения лейтенанта Бауэра.

– Вероятно, о посещении тёти Агриппы.

– И ещё одной семьи, где внезапно перестали пить самодельный шнапс два хронических алкоголика. Один из них, получивший в финскую компанию серьёзную контузию и, в довесок к ней, прогрессирующую эпилепсию, внезапно выздоровел. А два дня тому назад исчез из деревни, попутно прихватив с собой отцовский дробовик и четверых молодых парней. Теперь будем ожидать диверсий со стороны местных партизан.

– Господин майор, уже поздно, и мне не хотелось бы задерживаться у вас. Я повторяю свое предложение о быстром лечении вашей раны.

– Надеюсь, вы не шутите, фрау Депрези?

– Будем считать, что вы дали мне согласие. Оставайтесь на своём месте, не волнуйтесь. Через секунду вы можете снять повязку, за ненадобностью…

Над «окаменевшим» Линкером пришлось работать около получаса. Повреждённую сонную артерию я восстановила быстро. Русскому лейтенанту следовало выстрелить на пять миллиметров левее, и эта встреча не состоялась бы. Отшлифовала внутреннюю полость кровотока вместе с наложенной «заплаткой». Мышечную ткань пришлось очищать от химических ожогов лекарством, аналога сухого стрептоцида. Соединение волокон, после чистки прошло быстро. Кожный покров склеила с помощь аппарата биосварки. Повязку с шеи пациента я не снимала. Кто его знает, этого господина Линкера!

Хроностат выключила мгновенно. И, одновременно, «выкрала» сиявший над челом «злого ангела» нимб…

Линкер дёрнулся, прищурил правый глаз и осторожно погладил марлевую повязку в районе раны.

– Нет, фрау Депрези, я уж как-нибудь с доктором Бауэром завершу своё лечение. Он, хоть и молодой врач, но имеет большой опыт в зашивании дырок на солдатской шкуре.

– При такой интенсивности лечения время заживления подобных ранений обычно длится месяца два. Да и шрамы остаются на всю жизнь. А у вас, господин майор, ничего под повязкой нет. Вас уже можно признать симулянтом.

– Неужели вино ударило вам в голову, фрау Депрези! Или вы устали от моих подозрительных вопросов? Конечно же, я не верю во всю эту чепуху с колдунами и артефактами. Но в нашем ведомстве имеется один интересный приказ, который рекомендует офицерам Вермахта обращать внимание на всё необычное. Вот я и отработал вас, как возможного кандидата в маги. Где вас можно найти, фрау Депрези? Сегодня мне не хочется больше мучить вас своими подозрениями.

– Вы найдёте меня через тётю Агриппу.

– Прекрасно.

– Благодарю за угощение, господин майор! До свидания!

– Заходите, фрау…

Я оделась и вышла…

Тонкая нить Индивидуального пространства безмолвно поглотила меня и перенесла в модуль… прямо из прихожей.

Грачёвка во всех ипостасях уже погружалась в тревожную ночь. Природа активно работала над завершением осеннего периода.

Сельчане с нарастающей тревогой думали о завтрашнем дне.

Немецкие солдаты грезили о скорой победе…

А я смотрела на всё это с высоты птичьего полёта, как чрезвычайный уполномоченный посол Отца, Сына и Святого Духа…

                                   30

Не сильный мороз медленно сковал напитанную влагой землю, а, затем, укрыл её толстым снежным саваном. Дорога же по-прежнему выделялась чёрной лентой, изуродованной гусеницами танков. По ней, как по артерии, продолжали течь к Москве колонны военных машин. Изредка появлялись гужевые повозки, где тягловой силой были не только лошади-тяжеловозы, но и диковинные в этих краях длинноногие верблюды. Ещё реже можно было увидеть колонны пехотных подразделений.

Над заснеженными крышами домов висели размытые дымные «грибы». Немцы постоянно топили печи и почти не выходили на улицу. Дрова, заготовленные крестьянами на зиму, быстро закончились и для «выработки» тепла солдаты использовали заборы, лишние перегородки в домах, сараи и даже собачьи будки. Пошли на дрова и деревья, так красиво обрамлявшие заиндевевшими кронами, сельские палисады и улицу вдоль смоленского тракта. К середине декабря Грачёвка выглядела «раздетой» почти донага.

Личный состав подразделения комендатуры несколько раз обновлялся. Из постоянных военных оставались лишь майор Линкер и ефрейтор Липке. Отправили на линию фронта и лейтенанта Бауэра. Он попрощался с выздоровевшим комендантом гарнизона и уехал из его памяти навсегда…

                                 31

Серебряный амулет Агриппы оторвал меня от текущих дел и позвал на свежий воздух.

Зимнюю одежду, испытанную мной в Тибетских снегах, мы с Уитни так же решили немного «состарить» и основательно «обтрепать». Короткие валяные сапожки с чёрными из жжёной резины калошами пришлось «согласовывать» с альбомом. «Старые» шерстяные брюки, серый свитер, из дублёной овечьей шкуры полушубок грязно-коричневого цвета и мою любимую вязаную шапочку лишь слегка «припудрили», согласно историческому моменту.

От чистого снега на улице стало светло. Даже при только что начавшихся сумерках. Я огляделась и вышла не далеко от избушки Агриппы. Не останавливаясь, свернула с изуродованной танками дороги на тропинку, ведущую к дому. Женщина стояла возле входа в дом и смотрела, как я «кувыркаюсь» на скользком утрамбованном снегу и пытаюсь пройти короткую, но труднопреодолимую дистанцию.

– Впервые, что ли, снег-то видишь? – проворчала Агриппа, помогая мне удержаться на обледеневшей площадке перед входом. – Знала бы, дорожку песочком посыпала.

Я отступила к обочине, в скрипнувший под ногами сугроб. Здесь было легче держать равновесие.

– Не впервые, но давно не испытывала себя в качестве пешехода по обледеневшим дорогам. Да и обувь не совсем подходящая…

– От чего же? Обувка у тебя, Наташенька, самая, что ни есть – подходящая. Хоть и замаскировала ты её под навоз, но выглядит совершенно новой.

Вот «прохиндейка» и это заметила. Вернусь на базу, обязательно обращусь к Тулову с просьбой о пересмотре проекта Инструкции для хроноскопистов и разведчиков. Будут «выныривать» в прошлом, пусть одеваются в местных магазинах. В крайнем случае, пусть раздевают аборигенов. Конечно же – не бескорыстно. Иначе – провал и неотвратимая перепластовка.

Я нагнулась и попробовала выгрести из валенка насыпавшийся в него снег.

– Пошли в хату. Носочки просушишь. Не дай бог, простудишься!

Мы вошли в тамбур. Я отметила, что место, где обитала корова Милка, пусто. В доме прохладно и темно. Лампа не горит. А света от двух подслеповатых окошек хватает лишь для приблизительной ориентации в замкнутом пространстве, если ты в нём обитаешь и ориентируешься с закрытыми глазами.

– Присядь на минутку. Сними валеночки, я вытряхну снег. Яблочного чаю с мятой хочешь?

– Хочу.

– То, что ты не умеешь стесняться, мне особенно нравится в тебе. И не отказываешься ни от чего. Молодец, Натальюшка!

Агриппа извлекла из печи закопчённый чайник и налила мне в пол-литровую кружку ароматной жидкости.

– Это у нас называется – компот. Яблоков у меня сушеных мешка три на печке лежит. Вот ими и питаемся. Молочка-то, доченька, теперь у нас нет. Сожрали фашисты наших коровушек. У всех, подчистую, выгребли. На наших глазах резали, разделывали и в грузовики грузили. Фронту, видите ли, не хватает свежих продуктов. Коз, правда, побрезговали забирать. Есть тут у некоторых такая скотина. Ты пей-пей! Он не горячий. А то, совсем остынет. Кисленький. С морозцу хорошо принимается!

Агриппа потрогала печь рукой.

– Надо будет веток сухих в лесу наломать. Солдатики из дома напротив все наши дровяные запасы истребили. Теплолюбивые, заразы! Прости меня, господи!

Агриппа села рядом и тяжело вздохнула.

– Давно тебя не видела, красавица. Соскучилась. Вот, думаю, позову, покалякаем. Не оторвала от дел?

– Нет, – сказала я и отпила глоток кисло-сладкого компота. Тоже полезная пища, если в меру.

– У тебя, Наташенька, видимо есть какое-то дело? Ведь не зря же в такое страшное время ты здесь? Если секретное – не говори.

– Секретное. Но оно потерпит. Так что нового у вас?

– Ничего нового. Вот разве что Васька Матвеев оклемался от своей лихоманки и в партизаны сбёг. С ним ребята уходили, местные. Так те вернулись. Намёрзлись, бедолаги! Землянку в лесу построили. В ней и обитали, пока морозец за пятки не начал щипать. А Василий ни в какую не захотел вертаться. Задумал, будто бы, к фронту продвигаться тайными тропами. Мальчишки ему еды отнесли. Говорят, что видели в своей землянке кого-то ещё. Мужик какой-то к Василию прибился. Но это уже было давно. Недели две тому назад. А Пётр Иванович один дома кукует. Табуретки из досок мастерит. Танюша Фролова частенько приходит. Разговариваем с ней о пустяках. Про тебя вспоминаем. Господин комендант опять интересовался тобой. Он как выздоровел от ранения, так свирепым стал. Всех своих интендантов на фронт отправил. Говорят, некоторых из них уже назад привезли. В домовинах. Фрица жалко. Тоже в немилость угодил. Его-то мог бы и оставить. Пропадёт он на войне. Если не убьют, то замёрзнет. Теперь какой-то старикашка в санитарах бегает. Но этот по нашим больным не ходит…