Рецидив

– А-а… Это Йозэф! – сказал кто-то в приоткрывшуюся створку ворот, – Чего тэбе нужно? Здес тэбя нэ ждут!

– Здравия тебе, Барух12, я привел сюда дитя Мириям для послушания в веру Его… – ответил отец без колебаний.

Ворота приоткрылись, и он шагнул внутрь, махнув мне рукой, призывая следовать за ним. В воротах я увидел высокого, худого человека в сером плаще, с толстым посохом за спиной.

– А ты, добрый чэловек с отроком, тоже к нам? – обратился худой привратник к нашим сопровождающим.

Что ему ответили, и произошел ли у них разговор я не слышал, так-как отец, крепко взяв меня за руку, решительно пошагал по открывшейся перед нами дороге. Солнце нещадно палило, а раскаленный песок обжигал ступни даже через подошву сандалий. Главной моей мыслью сейчас было попасть в прохладную тень и напиться воды. Несмотря на жажду и усталость, я с интересом рассматривал внутренний мир этой загадочной кумранской Общины. Мы шли через сад, в котором трудились люди. Одни рыхлили землю вокруг деревьев, другие привозили на ослах воду в огромных чанах и аккуратно выливали ее в канавки, расходившиеся от дороги к каждому дереву. Скоро, сад закончился, и мы пошли через огород. Под заботливо растянутой на низких столбиках материей, зеленели грядки с овощами. Солнце было уже высоко, и на грядках никто не работал. Мы приблизились к длинным домам, откуда нам навстречу неспешно вышли несколько седобородых людей в одинаковых белых накидках.

– Я привел к вам обещанного сына Мириям, из-за которого мне пришлось покинуть Общину! – громко и ясно сказал им отец, прикрывая рукой глаза от солнца, – И у меня есть, что рассказать о нем.

К нам подошел один из людей, и, приняв мои пожитки у отца, протянул мне руку.

– Иди, мой мальчик, – подбодрил меня папа, слегка подталкивая в спину, – Ничего не бойся, здесь тебе все рады…

Я обернулся к нему. Глаза его были полны радости, но борода предательски дрожала.

– Эмил!.. – отец опустился на колени и порывисто обнял меня, – Иди, сынок…

Подошедший человек взял меня за руку и увлек к длинному дому, в тени которого сидели несколько пожилых женщин.

– Вот, сестры, – обратился он к ним, – Нам ниспослан еще один из ангелов Его, отведите его к другим и смотрите, что бы он ни в чем не был унижен!

Одна из старух взяла мою сумку и поманила за собой.

– Пошли, воробушек, пошли, маленький… – шепеляво проговорила она, пропуская меня в спасительную тень.

После яркого и жаркого солнца, внутри казалось темно и прохладно. В полутьме мы прошли, мимо высоких пустых кроватей, поставленных друг на друга, рядом с которыми стояли плетеные корзины с вещами и глиняные бочки с водой.

– Ты хочешь пить? – спросила меня пожилая женщина.

После долгого перехода под палящим солнцем я, конечно же, хотел пить.

– Вот, здесь будет твоя постелька… – она завела меня за ширму, отгораживавшую небольшое пространство с кроватями поменьше. Посадив на одну из нижних, зачерпнула ковшом воды из глиняной бочки и подала мне.

– Другие воробушки скоро прилетят, голубчики, – продолжила она, когда я отдал ей пустой ковш, – А ты, пока устраивайся здесь… Не голоден ли, ты?

На мой утвердительный кивок она достала из своей поясной котомки большой кусок хлеба и подала мне.

– Подкрепись, родненький, а то до вечерней трапезы еще далеко…

Я остался жить здесь – в кумранской Общине ишеев.

Истинные, как они сами называли себя. Они почитали единого Истинного бога и категорически отвергали любое насилие. Оружия в общине не держали, кроме окованных медью дорожных посохов, выдававшихся привратникам и посланцам в другие земли.

Кроме меня было еще семеро ребят – четыре девочки и трое мальчишек, к которым, помня прошлые события, я отнесся насторожено. До поры, мы должны были жить вместе, взрослая жизнь начиналась только после четырнадцатой весны. Все были очень дружелюбны и спокойны, кроме одного мальчишки – сироты из Десятиградья13.

– О, новенький! А нам опять из-за него меньше еды достанется!.. – бросил он, неприязненно разглядывая меня.

– Хватит, тебе Цур14, – миролюбиво похлопала его по плечу рослая темнокожая девочка, – Мы все равны! Разве не так? И с радостью поделимся с новеньким всем, что сами имеем! Ведь, правда?

– Тебя как зовут? – присел рядом со мной другой мальчик.

– Тебе помочь с вещами? – приблизились другие ребята, – Рассказать, где у нас что?

В Общине было много людей, в основном сироты, или многие сами назвались так, порвав с миром за забором и не желая покидать Общину, которая всем тут заменяла семью.

Правила здесь были просты и не замысловаты. Люби Бога и всё им созданное – людей, животных, растения. Люби, трудись и ухаживай за ближними своими, как за самим собой, потому что все люди – любимые творения Создателя. И все мы равны в глазах Его, как дети для старика-отца. И поэтому, все кто есть в Общине – братья и сестры.

Это рассказывали нам каждый день старейшины Общины. После утренней молитвы и трапезы, нас отводили на задний двор, где в тени стен, убеленные сединами старцы, рассказывали нам историю народа Израиля и Иудеи. Учили всем законам и заповедям. Я много узнал про великих учителей и пророков, а также про царей, вершивших историю нашей земли.

Нам рисовали углем на одной из белых стен буквы нашего языка, объясняя каждую в отдельности. И после объяснений, кто-нибудь из нас должен был называть, а позже писать, слова, начинавшиеся на пройденную букву. Мне очень нравилось учиться и говорить с учителями, и скоро я знал все буквы нашего языка и мог свободно писать из них целые фразы.

– Молодец, Эмил!.. – не раз удостаивался я похвалы учителей, после чего постоянно ощущал на себе завистливые взгляды Цура.

Всех отроков в Общине старались приобщать к труду. После занятий, ближе к полудню, нам отводили, какую-нибудь не сложную, но ужасно нудную работу, например, чистить и снова белить исписанную углем стену или перебирать овощи с фруктами, или перемывать, оставшиеся после трапезы, чашки и плошки.

– Ух, когда же закончится эта занудная болтовня этих стариканов!.. – возмущался Цур, каждый раз, когда ему выпадало чистить и белить стену дома.

Спать ложились вместе с солнцем, как, впрочем, и пробуждались.

– Динь-дон! Братья, солнышко встает, Господь открывает очи свои, а значит, пора вставать и детям Его! – так начинался каждый день в Общине.

Дежурный проходил через всё помещение мужской половины, будя нас громкими возгласами. Скоро все помещение наполнялось шелестом тканей и речью проснувшихся братьев. Из-за тонкой стены, разделявшей Общий дом на мужскую и женскую половины, слышались такие же звуки. Если же кто-нибудь так крепко спал, что не слышал криков, тогда дежурный приносил от входа большую медную тарелку, специально повешенную для этого, и стучал в нее железным билом. Если и после этого люди не вставали с постелей, то к ним звали лекаря-травника.

– Скорей сюда! – призывали проснувшихся людей водовозы, стоя над огромными чанами на колесах, – Утренняя водица, как слезы Господа, смоет все, и лень и печаль от дурного сна! А ну-ка, братья и сестры, подходи на омовение!

Подходившие мужчины и подростки склоняли головы, и водовоз выливал каждому на затылок большой ковш, недавно набранной в колодце воды. Ледяная влага обжигала расслабленное со сна тело. С криками и смехом мы умывались в первых лучах солнца и принимались сушить и расчесывать волосы. Женщины же набирали воду в большие плошки и уходили умываться за дом, мужчин туда не пускали. Затем, покрыв влажные головы короткими покрывалами, все собирались в общем доме для совместной молитвы, где сам верховный старейшина нашей общины – Аарон15, начинал утреннее песнопение. Утренние молитвы Господу заряжали нас радостью наступающего дня и придавали сил. Затем наступало время трапезы.

Первая трапеза обычно состояла из нескольких лепешек и чашки молока, ты мог съесть все сразу или взять с собой на день. В полдень давали есть только детям, а взрослые должны были терпеть до вечера, лишь, когда солнце клонилось к западу, всех снова призывали к общему дому для вечернего омовения, обязательной молитвы и принятия пищи. На ужин всегда была мясная или куриная похлебка (за исключением постных дней) и пресный хлеб с сыром.

Община была самодостаточной. Земли было в избытке и хлебом, сыром, фруктами, мясом, маслом мы обеспечивали себя сами и даже много оставалось, что бы менять на то, чего сами произвести не могли – железо, строительные материалы, кожаные изделия и папирус с красками. Поэтому работы у братьев Общины всегда было много!

Признание

Когда мне исполнилось четырнадцать весен и над моей верней губой стал появляться темный пушок, я перешел на взрослую половину к мужчинам. Там уже, как год, жил Цур. Мы и до этого не были с ним друзьями, а сейчас он и вовсе отказывался меня замечать. Любая агрессия была строго запрещена внутри Общины, и зачинщиков ждало суровое наказание. Поэтому я тоже старался поменьше обращать на него внимания.

И вот однажды, меня с Цуром, как самых молодых и не годных для тяжелой мужской работы, послали вычищать птичник. Птичник состоял из трех зданий – курятника, индюшатника и гусятника. Пока я начал убираться во дворе, Цур зашел в курятник и закрыл за собой дверь.

– Цур! – позвал я его через некоторое время, – Выходи, помоги мне!

Растрепанный Цур выскочил из курятника и стремглав бросился бежать к Общему дому.

– Люди! Братья! Помогите! – закричал он, – Эмил убил всех цыплят!!!

Я вошел в курятник и не поверил своим глазам. Несколько десятков желтых телец были разбросаны по всему курятнику, а растревоженные курицы громко кудахтая, жались по углам, пытаясь созвать своих птенцов.

– Как же это могло случиться?.. – вырвалось у меня.

Я опустился на колени пред ближайшим цыпленком и взял его в руки. Шейка у птенца была совсем мягкой, как будто без костей, но тельце было еще теплым. Я положил его на одну ладонь, накрыл другой и представил себе, какой он был живой, веселый и доверчивый, как он попискивал, когда бегал за мамой-курицей.

И тут, я ощутил шевеление у себя в руках, в тоже мгновение, маленькое тельце, заключенное в моих ладонях, затрепыхалось, пытаясь вырваться наружу. Я немедленно раскрыл ладони и, прежде чем успел опомниться, цыпленок спрыгнул на землю, и с писком побежал к одной из куриц.

«Наверное, птенцы еще живы, и просто потеряли сознание!» – подумалось мне, я был уверен, что никто не посмел бы лишать жизни беззащитных цыплят.

И я стал брать в руки одного за другимх птенцов, лежавших на полу без движений, и все они «просыпаясь» выпрыгивали из моих рук.

И когда в открытой двери курятника показались взрослые братья с маячившим за их спинами Цуром, я сидел на полу уставший и счастливый, в окружении весело попискивающих цыплят и десятка куриц, собиравших свои выводки громким кудахтаньем.

***

Старик в белых льняных одеждах, опираясь на длинный посох, поманил меня к себе.

– Подойди ко мне, Эммануил, сын Мириям! – сказал он на удивление ровным и сильным голосом, – Братья рассказали мне, что случилось сегодня утром, хочу теперь услышать твой рассказ, юный брат!

Я увидел, что передо мной сам Аарон нашей Общины. И молчал, не решаясь ответить одному из высших Истинных.

– Ну что же ты молчишь?

– Я… Был… Во дворе, когда Цур выскочил из курят… – начал я, запинаясь, свою историю.

– Как ты думаешь, почему он сделал так? – прервал меня старец на полуслове.

Я пожал плечами, не зная, что ответить.

– Я укажу братьям прогнать этого подлеца из Общины! – промолвил он, внимательно глядя мне в глаза.

Я был поражен, прозорливостью Аарона – откуда он все узнал, если я еще ничего не успел рассказать и свидетелей, оживления птенцов не было?!

– А может, он не так плох, ребе? – спросил я, – Не выгоняй его, ведь Цур не сможет прожить без Общины! Просто он немного завистлив, его надо излечить от этого порока, пока он не захватил его душу целиком…

Старик, улыбнулся и облегченно вздохнул, повернулся ко мне спиной, и медленно, опираясь на свой посох, пошаркал к невысокой каменной скамье, где кряхтя, опустился на нее.

– Я рад, что ты именно такой! – сказал он, устраиваясь на каменном ложе.

– Ты добр и не порочен, как и должно быть Истинному… – продолжил он после некоторой паузы, – Мне лишь однажды удалось избавить от смерти ягненка, и то, после долгой молитвы Яхве! А ты, смог… Сколько было передушенных цыплят?

– Почти все… Ребе…

«На тебе Его печать!» – вдруг услышал я его голос, хотя видел, что старик молчал.

– Что? – ошеломленно, спросил я.

«То, что ты слышал…» – снова услышал я в своей голове усталый голос верховного старейшины.

– Как я могу слышать тебя, ребе?!

«Просто ТЫ и Я можем так говорить и слышать… Сядь рядом!» – Аарон указал на свободное место рядом с собой.

Я беспрекословно повиновался.

«Не каждый может это, но таких людей не мало, ты еще встретишься с ними… Я достиг этого только на закате своей жизни, а тебе, как я вижу, дано с рождения…»

– Да, ребе!.. – вскричал я, порываясь встать перед ним на колени.

«Не смей!» – удержал он меня за локоть, – «Наш народ ни перед кем не преклоняет колен, ни один из живущих здесь не достоин этого! А мы с тобой равные. Отвечай мне также…»

«Ребе?» – попытался я произнести мысленно, не сводя с него глаз.

«Да!»

«Как возможно такое?» – обратился я к нему.

«На тебе печать Яхве!» – повторил Аарон.

– Но как?.. Почему?..

«Не надо слов…» – оборвал меня наставник, – «Тяжкий груз прожитых лет давит на меня, с каждым годом все сильней и, иной раз, мне тяжело даже просто говорить! Общине нужен Аарон! А я очень стар… Да!.. И я день и ночь молил Яхве, что бы Он послал мне достойного приемника… И наконец, мои мольбы услышаны! Я давно ждал такого ученика, как ты…»

Я был готов к чему угодно, к тому, что учитель воспарит ввысь или исчезнет и тотчас появится у меня за спиной, как часто шептались об этом мои сверстники, но это его признание оказалось самым неожиданным для меня.

«Пока ты останешься в Общем доме, будешь помогать братьям в поле и на пастбище, а я буду посылать за тобой…»

Так я стал учеником самого Аарона кумранской Общины Истинных. Я был сражен величайшей честью, выпавшей мне и следовал за Учителем везде, куда бы он не позвал, ловил каждое его слово, спал на камнях подле его ложа, когда он позволял мне остаться.

Он учил меня всему, что знал сам. Всем молитвам, которые когда-либо были рассказаны нашему народу его великими Патриархами и пророками, всей мудрости, заключавшейся в их словах. Учитель рассказывал и о бедах постигавших наш народ, всякий раз, когда люди отступали от духовного богатства и склонялись к материальному. При этом, его мысленная речь обретала невероятную форму, складываясь в живые образы.

«Наш народ населяет не только сию благословенную землю, завещанную нам Богом Авраама и Моше, многие иные города имеют наши диаспоры! Мы называем их Рассеянный Израэл, это повелось еще с вавилонского пленения…»

Я выучил весь Танах и все писания к нему Учитель знал их в совершенстве и мне передавал изустно, точнее мысленно. Учитель так умело рассказывал, что картины «Бытия» и «Исхода» вставали предо мной, как наяву. Я много узнал от него о Яхве и будущей его ипостаси – Иегове. Много времени посвятил он истории появления всех колен иудейских, начиная с возвращения из вавилонского плена. А еще поведал о собраниях книжников16 и левитов17 – никого из них не превознося и не очерняя. Также он рассказал мне о других общинах, исповедующих наш Закон. Самой яркой и значительной из них была община Врачевателей (по-гречески – Терапевтов), она находилась в Александрии, ее Аарон принадлежал к нашему народу, хотя, как рассказывал Учитель, совсем не походил на иудея. Он учил врачеванию всех, даже язычников, Учитель держал с ним связь. Я боялся поинтересоваться, откуда он все это знает, что бы ненароком не обидеть моего ребе.

«Когда Великий Элиэзер18 принял в свое войско моего деда в Сардисе, это место, Кумран, уже процветало и было заселено истинными почитателями единого Бога… Когда Селевк19 со своими сыновьями пытался сломить нашу веру – сюда приходили даже левиты за откровениями истины… Когда я – младший сын своего отца, был брошен кровными братьями умирать на дороге, то истинные братья приняли меня под кров сей, где я, волей Его, смог овладеть многой мудростью!»

Он научил меня говорить по-арамейски и по-гречески, а потом… Учитель начал рассказ о нынешнем испытании народа Господа – о пришедших в эту землю под личинами друзей, захватчиках, осквернивших Храм и Священный город своими языческими хоругвями… О ромеях и их подлых приспешниках – иродианах и мытарях! А после, научил латинскому языку, рассказал многое об истории этого языческого народа. Я узнал легенду начала Вечного города, как называли его сами латиняни, о жестокости и братоубийстве, породивших этот языческий народ. Об их богах учитель коснулся лишь вскользь, заметив, что они схожи с греческими и ни одно из их учений не было перенесено на пергамент или записано как либо еще.

«Поэтому мы и называем эти народы – Язычниками, ибо поклоняются они своим выдумкам и языку, которым разносят эти выдумки по свету!»

Я шел по темному коридору, за свечой учителя и слушал его в своей голове.

«Мы идем в кладезь мудрости твоего народа… Когда-то, очень давно, мой наставник – прошлый Аарон нашей Общины, привел меня сюда!»

Я вошел вслед за учителем в просторную комнату и он, поместив свечу в причудливый стеклянный фонарь, обвел им стены. Фонарь многократно усилил свет свечи, и я увидел ступени, устроенные в песчаных стенах, которые спускались вниз из под самого потолка и доходили до середины комнаты. Прямо передо мной, на нижних ступенях, аккуратными рядами стояли широкие глиняные сосуды, подобные тем, в которых торговцы на базарах хранят масло и вино.

«Ты думаешь, в них налито масло?» – уловил мои мысли учитель.

Ребе, подошел к одному из глиняных сосудов и, с усилием, поднял плотно пригнанную деревянную крышку. Когда я заглянул внутрь, то увидел свернутые в трубочки листы папируса, поставленные торцом и пересыпанные чистым сухим песком.

А выше, на ступенях уходивших под самый потолок, я увидел штабели глиняных табличек, проложенных тканью.

«Это мудрость всех колен нашего народа, начиная с великого Ноя!» – Он указал на верхние ряды ступеней, – «Здесь собраны все первые книги, написанные собственноручно Патриархами и праотцами народа Господа… Это самая большая ценность, которую хранит наша Община!»

Учитель продолжил открывать амфоры, демонстрируя мне их содержимое.

«Здесь тайное место… Сюда могут заходить только избранные. Некоторые, как я слышал, думают, что у нас тут подземный храм, полный идолов».

«Это смешно, ребе!» – ответил я.

«Да… Теперь ты видел, каких идолов храним мы здесь… И теперь, ты тоже избранный!»

Еще несколько месяцев я спускался в подземное хранилище Истины – Храм знаний, как величал его мой ребе. Там, при свете чудесного фонаря, забыв обо всем, я проводил дни и ночи, в изучении исписанных свитков. Выносить их на поверхность учитель строго запретил. Я читал и не мог оторваться и лишь рука учителя, гасившая свечу, и его голос, врезавшийся в мои мысли, заставляли меня прерываться на еду и сон.

Скоро я дошел и до глиняных табличек – скрижалей, испещренных мелкими символами, зачастую совершенно не понятных.

«Это язык наших праотцов… Можно сказать перволюдей!» – слушал я объяснения ребе, – «Многие символы уже потеряли смысл, значение их не смог разгадать даже мой учитель, но нет тайн для посланцев Божьих! На тебе Его печать и Ты должен понять, о чем хотели поведать потомкам Патриархи нашего народа! Вот видишь, тут в углу одной из табличек, стоит печать – это оттиск кольца первого патриарха».

Еще несколько лун я посвятил изучению глиняных скрижалей. Я общался со скрижалями, как с живыми людьми и они, словно в благодарность, открывали мне свои тайны. Откуда-то пришло понимание замысловатых закорючек, выдавленных в глине. Они поведали мне о том, как начался род человеческий и как ангелы, прельстившиеся на человеческую плоть, научили людей всему, что сами знали и умели, а затем предались утехам плоти, безудержно потребляя человеческие ресурсы и самих людей. Как от этого Бог пренебрег своими детьми и хотел их уничтожить, но сохранил малую часть – тех кто не присягнул «павшим», тех, оставшихся верными Закону, от которых и произошел сегодняшний род человеческий. И многобожие, почитаемое языческими народами – не что иное, как сохранившаяся память о безумном преклонении детей Божьих перед «падшими», предателями единого Бога!

Когда все труды Патриархов были мной исследованы, я смог поведать обо всем учителю. Своими рассказами о прочитанном, я привел его в восторг.

«То, что ты узнал рассказывается великим Шломоном20, как легенды нашего народа, но теперь я знаю, что все это правда! Я велю нашим странствующим братьям донести эту новую истину до народа Израэля, все должны узнать, что это правда!»

И помолчав – добавил: «Я надеюсь, что ты, как новый Избранный, сохранишь в тайне это место?»

«Не сомневайся, ребе!» – поклонился я ему.

Однажды, после утренней молитвы и трапезы меня позвали к вратам, где под недремлющем оком Баруха ждал высокий, хорошо одетый, юноша, с темнеющим пушком на лице. Я в нерешительности остановился – кто это?

– Эмил! – воскликнул молодой человек, – Ты не узнал меня?

Мой недоуменный взгляд был ему красноречивым ответом.

– Я же Йоан! Брат твой!

Старый Барух недовольно покосился на нас.

– Добрый чэловэк! – положил он руку на плечо Йоана, – Ты сказал, что хочэшь учиться истинной мудрости и сказал, что за тэбя есть каму порючиться, но я вижу, что ты салгал минэ!

Я смотрел на пришельца, назвавшегося моим братом. И вспоминая наше единственное знакомство, с удивлением и радостью узнавал в нем знакомые черты.

– Подожди, брат Барух! – остановил я намерение одного из наших старейшин выставить Йоана за ворота, – Я не узнал своего двоюродного брата! За что должен просить у него прощения, ведь виделись мы с ним еще детьми!..

Я сделал шаг к Йоану и порывисто обнял его.

– Привет тебе, мой брат!

– Ну, наконец-то, Эмил! – заключил он меня в ответные объятья.

– Ладно, я вижу вы искрэнны! – сказал старый привратник, отступив от нас на шаг и расплываясь в улыбке, – Проводи своего брата к старейшим братьям, Эмил, и пусть ему дадут место в Общем доме…

Пока мы шли к старейшинам, я успел рассказать Йоану о порядках, установленных в Общине, и как следует себя вести с братьями и старейшинами.

Йоана, как нового послушника, поселили возле двери, в Общем доме, и нам было просто выходить во двор, что бы поговорить, не мешая остальным братьям отходить ко сну.

– Я вижу, ты здесь уважаемая личность! – начал Йоан, когда мы устроились с ним на крыльце, под слабеющими лучами заходящего солнца.

– Об этом потом, расскажи лучше, как там наши? – попросил я его.

– Ну-у-у, – протянул Йоан, разгладив складки ткани на своих коленях, и хитро посмотрев мне в глаза, – У тебя теперь есть еще одна сестра и четверо братьев!

– Здорово! – чуть не задохнулся я от радости, – Когда отец собирал меня сюда, моей сестренке шел только первый год, а теперь…

– Да, – мечтательно сказал Йоан, – Они приезжали к нам на прошлый Пейсах21! Ита уже взрослая Мириям ищет ей жениха, Рахиле только двенадцать лет, еще у тебя есть братья Йеуд, Шимон, Иаков и совсем маленький – Ишур…

– Хорошо! – прервал я его, – А как поживают твои родители, как Елизавета, здоров ли Захария?

После этих вопросов Йоан сник.

– Отец покинул нас в прошлом году… – сказал он, отводя глаза.

– Как!? – вскричал я.

– Господь призвал своего служителя, чтобы он воссоединился со всеми коленами своего народа… Почти сразу после Пейсаха, – сказал мой брат, и голос его предательски дрогнул, – Мама здорова и передает тебе пожелания также здравствовать.

– Тогда скажи мне, брат, – спросил я его после недолгой паузы, – Почему ты пришел сюда, а не занял полагающееся тебе место среди левитов?

Йоан погрустнел еще сильнее и замолчал, угрюмо уставившись в одну точку перед собой.

– Ты знаешь, – сказал он задумчиво после затянувшегося молчания, – Я был посвящен в коэны, в Храме, еще при отце… Но в течении тридцати дней я не мог заходить в Дом Господа, я же держал траур, а она…

Брат замолчал, угрюмо глядя перед собой.

– Кто, она, ты о ком, Йоан? – тронул я его за плечо, уже догадываясь, о ком он.

– Мама… Она не стала соблюдать эвель22. Тридцати дней еще не прошло, а я увидел ее с одним молодым левитом, он частенько заходил к нам в гости, когда отец еще был жив…

Я не нашелся, что ему сказать на это. Слова утешения, после принесенных Йоаном радостных вестей о моей семье, никак не приходили в голову. Между тем, брат продолжил.