Под знаком Амура. Схватка за Амур

Обед был скромным, но довольно-таки изобильным: закуски из черемши и щавеля с вареной картошкой, морковью и мелко порезанной олениной, заправленные постным маслом и сметаной, густой суп из красной рыбы, жареная медвежатина, опять же с картошкой, черничные пироги и чай.

– Откуда здесь картофель и овощи? – удивился Муравьев. – И это чудо – сметана?!

– Свои, Николай Николаевич, – улыбнулся Завойко и посмотрел на зардевшуюся жену. – У нас тут у всех и огороды, и коровы есть. Юлия Егоровна с детьми этим занимается.

И сказал это с такой откровенной любовью к жене, что Муравьев, до того оценивший лишь его деловую хватку, вдруг почувствовал в нем родственную душу и порадовался, что не ошибся в выборе кандидата на пост камчатского губернатора.

– Не верьте ему, Николай Николаевич, – сказала Юлия Егоровна. – Это он сам всем успевает заниматься. А я больше по дому да с детьми.

«С детьми», – завистливо вздохнул про себя генерал и только теперь внимательнее пригляделся к хозяйке дома. Урожденная баронесса фон Врангель, дочь доктора права, вышла замуж за тридцатилетнего моряка и отправилась с ним на Охотское море. Ну ладно была бы старой девой, ну ладно пошла бы за богатого или получившего большой чин – так нет же, сама – юная красавица, а муж – семь лет в лейтенантах и только через четыре года жизни в Охотске станет капитан-лейтенантом. Кто для нее был примером? Жены декабристов? А может быть – и это скорее всего – родная тетушка Елизавета, поехавшая в двадцать лет аж в Русскую Америку со своим мужем Фердинандом Петровичем Врангелем, главным правителем этой самой Америки? А сколько других, безвестных женщин безропотно разделяют судьбу мужей, офицеров и чиновников, выполняющих свой долг перед Отечеством в диких, неизведанных землях! И судьба эта бывает много жесточе судеб декабристок.

Странно, подумал Муравьев, что владыко Иннокентий назвал лишь Марию Прончищеву женщиной, последовавшей за мужем в его подвижничестве. Ведь рядом с ним пятнадцать лет была на Уналашке его собственная супруга с детьми, делила тяготы апостольской жизни, все его радости и печали. Или он считает это повседневное самопожертвование самым обычным, не стоящим особого внимания явлением? Если так, то согласиться с ним невозможно!

А еще Николай Николаевич увидел в доме Завойко на специальной полочке награды Василия Степановича – четыре ордена и серебряную медаль, узнал, что первый орден – Святой Анны 3-й степени с бантом – он получил в пятнадцать лет за участие в Наваринской битве, где, будучи мичманом, командовал четырьмя корабельными орудиями. Узнал и с запоздалым стыдом вспомнил свое самоуверенное заявление в беседе с тем же Иннокентием о том, что только он, Муравьев, да еще Вагранов – люди военные и разумеют, где надо ставить батареи, а все другие пороха не нюхали.

Это тебе щелчок по носу, генерал, усмехнулся он про себя, не занимайся бахвальством.

4

– Вы, наверное, уже написали об этом в Петербург? – неожиданно угрюмо спросил Невельской, и Муравьев очнулся от воспоминаний.

– О чем, Геннадий Иванович?

– Да об этом треклятом Аяне!

– Написал, – медленно, словно нащупывая причину странного скачка настроения собеседника, сказал он. – Миша Корсаков увез две докладные записки. – Генерал разлил коньяк и сделал из своей рюмочки маленький глоток, жестом пригласив Невельского присоединиться, но тот не поддержал его. – Вас что-то встревожило?

– Вы меня простите, Николай Николаевич, но моряки – народ прямой, и я лавировать, перекладывать галсы не буду…

– Так-так, интересно, – протянул Муравьев. – Вы не согласны со мной?

– Насчет Завойко я, конечно, не прав – погорячился, взревновал. Самому неприятно. А вот в отношении Аяна как такового, уж не обессудьте, не согласен.

– И в чем же, соблаговолите ответить? – Генерал даже не пытался скрыть сарказма, но Невельской, казалось, его не заметил.

– Понимаете, дорогой Николай Николаевич, мы уже почти двести лет владеем Камчаткой и могли убедиться, насколько надежно она изолирована от Сибири – тундра, тайга, горы, полная безлюдность и никаких дорог! Считать дорóгой нынешний Охотский тракт, как и будущий Аянский, положительно невозможно. Неслучайно еще сто лет назад появился проект снабжения Камчатки и Охотска по Амуру, и даже был создан секретный Нерчинский комитет для организации сплава по Амуру.

– Вот как? – удивился Муравьев. – Значит, мы не первые? Не знал, не знал…

– Да, люди были не глупее нас. И Петр Великий, и Екатерина-матушка на эту реку поглядывали.

– А чего же со сплавом не получилось?

– Да бежал из Нерчинска один каторжанин, видимо, что-то знал и выдал китайцам. Те пригрозили прекращением торговли, вот Сенат и отступил. Но эти прошедшие сто лет показали, что земледелие на Камчатке не снабжает даже то ничтожное население, что имеется в Петропавловске. А это значит, что в случае достаточно продолжительной войны с той же Англией Петропавловский порт долгой осады не выдержит. Даже если мы успеем его укрепить. Для его поддержки нужна сильная эскадра кораблей, которой у нас там еще долго не будет. Перегонять ее из Кронштадта, чтобы держать здесь на голодном пайке, смысла нет.

Муравьев слушал внимательно, не перебивая, и только пальцы, крутившие пустую рюмку, выказывали его внутреннее напряжение. Геннадий Иванович четко осознавал, что вставать поперек уже сложившегося решения весьма и весьма опасно, но остановиться не мог – честь и совесть не позволяли.

– Поэтому затраты, – продолжил он, упрямо наклонив голову, – которые понесет казна вследствие переноса Охотского порта в Петропавловск, а также укрепления последнего и обустройства тракта от Якутска до моря, будут, на мой взгляд, бесполезными. Они не дадут нужного результата.

– И что же, по-вашему, следует делать? – Генерал выделил это «по-вашему», но Невельской был нацелен на то, чтобы высказаться до конца, и не обращал внимания на такие мелочи.

– Наши открытия показывают, что Амур с притоками и Забайкалье есть единое целое, и это целое связано с морем. И если найдется смышленый и смелый наглец и проникнет в устье Амура, этот край легко станет его добычей. Вы, кстати, об этом сами говорили, и неоднократно. Поэтому наиважнейшей задачей должно быть немедленное занятие устья Амура, а затем, постепенно, и всего нижнеамурского края, а также, в первую очередь, поиск подходящей бухты вплоть до корейского побережья – для учреждения там российского порта. Такая бухта наверняка найдется, и, думаю, не одна. Вот хотя бы та же Де Кастри, открытая Лаперузом. Такой порт может снабжаться круглый год, независимо от морского пути; он станет надежной базой для крупной эскадры, а может, и целого флота – представьте, хотя бы в далеком будущем – Тихоокеанского флота России! Но даже незначительными силами военные корабли с такой базой могут контролировать все российское побережье, поддерживая серьезное политическое значение России на Тихом океане. Кстати, в самое ближайшее время во всех более или менее подходящих для кораблей бухтах, может быть, вплоть до Кореи, надо будет устроить военные посты, чтобы у иностранцев не возникло и малейшего сомнения, что берег принадлежит России. В первую очередь – в той же бухте Де Кастри.

Невельской замолчал и, успокаиваясь, отпил коньяку.

Муравьев продолжал крутить в руках пустую рюмку и тоже молчал. Потом поставил ее на столик, достал из кожаной табакерки тонкую сигарку и прикурил ее от свечи. Затянулся, вытянув губы, пустил струю дыма и только тогда заговорил:

– М-да-а, Геннадий Иванович, задали вы мне задачку. Как генерал-губернатор я должен ежечасно печься об экономии казенных финансов, а по-вашему выходит, что я – безответственный транжира. – Невельской дернулся возразить, но Муравьев остановил его жестом. – Однако отозвать свои представления я не могу, да и ни к чему это делать. Ваши соображения очень и очень дельные – кстати, изложите их на бумаге во всех подробностях, хочу всё спокойно обдумать, – однако же они вполне уживаются с моими. Порт в Авачинской бухте все равно нам нужен, как нужна и дорога от Якутска до моря, так что деньги будут потрачены не зря.

Глаза Муравьева затуманились:

– Знаете, прежде сложно было что-то доказывать, зато теперь, после ваших открытий, у меня, можно сказать, руки развязаны. Даже за год я что-то успею сделать, а ежели Бог даст и государь позволит – в пять-десять лет я сделаю все, что нужно для Камчатки и нашего возвращения на Амур. Вот только денег дают слишком мало, и мне надо добиться, чтобы какая-то часть добываемого у нас золота шла на эти цели. И для того же наладить свой китобойный промысел или облагать пошлиной иностранных китобоев. Тогда я смогу если не закончить, то хотя бы продолжить дело, что начинали Поярков с Хабаровым и албазинские казаки. Нам с вами, Геннадий Иванович, придется хорошенько поработать, чтобы развернуть восточное крыло нашей орлицы-России, чтобы Отечество про нас не забыло.

– Вас-то точно не забудет, – с заметной горечью усмехнулся Невельской. – А что ждет в Петербурге меня? Известно же, как государь поступает с теми, кто осмелится не подчиниться его воле.

– Не тревожьтесь, дорогой Геннадий Иванович, все будет хорошо. Я не могу поехать с вами в Петербург, чтобы лично заступиться перед кем бы то ни было – без соизволения государя мне выезд в столицу не положен. Но я уже написал о подвиге вашем и вашего экипажа во все инстанции – в первую очередь государю, затем князю Меншикову и, конечно, графу Перовскому. Отписал и графу Нессельроде – как же без него! Но если паче чаяния моя защита не подействует и вас начнут травить, я немедленно подам в отставку.

– Николай Николаевич, из-за какого-то капитан-лейтенанта уходить с высокого поста…

– Во-первых, Геннадий Иванович, вы – не «какой-то», таких людей в нашем Отечестве единицы, а во-вторых, я не могу служить на своем месте, если государь моему слову не доверяет.

– Почему так уж сразу – не доверяет? Он может просто посчитать, что прав Нессельроде, а не вы. Наверное, у графа есть свои аргументы, и весьма весомые?

– Разумеется, есть. Я знаю: он полагает, что нам не нужны новые земли, что надо осваивать то, что есть. И я с ним положительно согласен. Но при этом думаю, что нельзя не использовать подходящее время, чтобы вернуть России то, что было открыто русскими людьми, а потом отторгнуто под угрозой силы. Китай сейчас боится Англии и Америки и не станет ссориться с Россией из-за территорий, которые ему никогда не принадлежали. Я надеюсь, государь оценит этот политический момент и поддержит нас с вами, а не канцлера, который непонятно почему панически боится Китая.

В шандале, потрескивая, горели свечи, испуская сладковатый аромат воска, его не мог перебить даже табачный дым. В соседней комнате, спальне, куда давно уже удалилась Екатерина Николаевна, было тихо – из-за плотно прикрытой двери не доносилось ни звука. Тишина царила и в другой половине губернаторского дома, который был спешно выстроен к возвращению генерала с Камчатки, – там разместились Элиза с Ваграновым, и они тоже, по-видимому, уже спали.

Муравьев, привстав, взял пузатую бутылку темного стекла и наполнил опустевшие рюмочки. Густым янтарем просверкнула струйка в колыхнувшемся пламени свечей.

– Позвольте? – Невельской принял бутылку из рук Муравьева, провел пальцами по выпуклой надписи на стекле «Courvoisier», рассмотрел этикетку «Napoleon Fine Champagne». – Поистине «тонкий, изящный».

Чудо, а не напиток! Как он оказался в этом медвежьем углу?

– Это подарок одного славного человека, бывшего офицера, Андре Леграна. Подарил мне на дорогу две бутылки. Одну мы распили со святителем Иннокентием в Петропавловске, а вторую я предусмотрительно оставил тут на хранение. Вот и пригодилась. Легран говорил, что «Курвуазье» – новый коньячный дом, ему еще нет десяти лет, а он уже успешно конкурирует со старыми домами.

– Превосходный коньяк! – подтвердил Невельской, отставляя бутылку. – А вот скажите мне, уважаемый Николай Николаевич, Франция вас не пугает? Она ведь тоже за колониями охотится, и я уверен, что на камчатские берега заглядывается. По крайней мере, китобои французские в наших морях – не редкость.

– Францию со счетов сбрасывать нельзя – это точно, – согласился Муравьев. – Но у них есть естественный противник – Англия, которая многие французские колонии прибрала к рукам. И пока они грызутся, нам можно Франции не опасаться.

– Я опасаюсь всякого, кто может войти в Амур и поставить в устье свой флаг, – проворчал Невельской. – Мы обязаны это сделать раньше всех, пока сведения о нашем открытии остаются тайной для Европы и Америки.

– Я строго-настрого наказал Корсакову никому постороннему не рассказывать.

– А вы думаете, официальные люди в столице умеют и хотят хранить тайны? Я в этом оч-чень сомневаюсь!

Глава 2

1

Королева Великобритании и Ирландии Виктория пригласила министра иностранных дел Генри Джона Темпла, третьего виконта Пальмерстона, на приватную беседу в Букингемский дворец. Поскольку беседа носила частный характер, лорд Пальмерстон не счел нужным извещать об этом премьер-министра лорда Джона Рассела, хотя, по-честному, отлично понимал, что эта встреча – одно из звеньев ползучей реставрации абсолютизма, проводимой в последние годы королевой, недовольной тем, что парламент ощутимо ограничивает ее права монарха.

Впрочем, он столь же отчетливо сознавал, что истинным инициатором этой попытки возвращения во времена Тюдоров был супруг королевы и отец ее уже шести детей герцог Саксен-Кобург-Готский Альберт. После бракосочетания его стали называть принцем-супругом, но Виктории хотелось выполнить тайное желание горячо любимого и, надо сказать, весьма образованного и умного мужа – она мечтала его короновать. Однако большой друг и первый премьер юной королевы Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, отсоветовал ей излишне возбуждать палату общин парламента, обойти которую в этом вопросе было невозможно.

– Наша нижняя палата, ваше величество, – сказал он в одну из традиционных субботних встреч тета-тет, – может возводить короля на престол, но может и низвергать с него. И она дорожит этой возможностью, как девушка – своей невинностью: стоит один раз уступить, и репутация будет подорвана навсегда.

Королева покорно склонила голову, но не сдалась. Всегда внимательная к советам принца-супруга, она повела подкоп под парламент, как говорится, тихой сапой. И приватная встреча с министром иностранных дел была одной из ячеек этого подкопа.

Немногословный слуга в ливрее проводил сэра Генри в рабочий кабинет ее величества окольным путем. Проходя по роскошно отделанным апартаментам, лорд видел через дверные проемы, что в других помещениях царит беспорядок: в Букингемском дворце полным ходом шла реконструкция («Она уже почти десять лет идет полным ходом», – иронически подумал Пальмерстон), которой руководил архитектор Томас Кьюбитт, параллельно занимавшийся строительством Осборн-хауса, летней резиденции королевы на острове Уайт. Может, потому все и затянулось, что мистер Кьюбитт взвалил на себя слишком тяжкую ношу. «А вот у нас получается», – не без самодовольства отметил сэр Генри. Он имел в виду, конечно, две войны, которые Великобритания провела практически одновременно: четырехлетнюю в Афганистане и двухлетнюю, которую назвали «опиумной», в Китае. И это не считая колониальных в Нигерии и Индии. В Нигерии конца еще не видно, а вот в Индии Ост-Индская компания покончила с государством сикхов в Пенджабе (естественно, силами регулярных войск: империя не бросает своих негоциантов на произвол судьбы), и теперь можно говорить, что эта жемчужина Востока в полную силу засияла в короне империи.

Внешне холодный и застегнутый на все пуговицы министр иностранных дел наедине с собой и близкими людьми (нередко и с женщинами, которых он любил, несмотря на солидный возраст) мог позволить себе некоторую поэтическую выспренность. Впрочем, не эта ли скрытая поэтичность его сугубо рациональной натуры двигала им, когда он поддерживал революционные волнения в Европе, за что даже получил прозвище Лорд-поджигатель? Королева была этим недовольна, но коллеги-министры понимали его действия как направленные на подрыв торговых и колониалистских конкурентов империи, а потому всецело их поддерживали. Недаром премьер-министры менялись, а сэр Генри оставался главой министерства иностранных дел.

В общем, десятилетие Виктории прошло под знаком виктории, усмехаясь, скаламбурил Лорд-поджигатель, но тут же вздохнул. Вспомнилось, что война с афганцами, которая началась в год коронации юной принцессы, омрачилась гибелью в горах Нангархара, на пути в Джелалабад, шестнадцати тысяч британцев и индийцев, попавших в ловушку, то есть почти половины экспедиционного корпуса. Такого поражения не случалось за всю историю империи, с тех дней, когда Джон Ди, придворный астролог великой Елизаветы, так назвал Соединенное Королевство. Правда, через восемь месяцев две дивизии, выступившие из Индии, взяли Кабул, и возмездие не миновало непокорных, но, как говорится, осадок остался. Очень неприятный осадок!

От размышлений министра оторвал осторожный стук слуги в дверь кабинета ее величества. И словно только это и ожидалось, дверь распахнулась, выпуская в приемную целую толпу гувернеров, гувернанток, нянюшек, которые опекали не меньшее количество детей. Старшие – Виктория, Альберт Эдуард, Алиса и Альфред шли сами, а младшие – трехлетняя Елена и полуторагодовалая Луиза восседали на руках нянек. Юные члены королевской семьи были радостно возбуждены: глазки блестели, щечки румянились, рыжеватые – в папу-немца – волосы завивались крупными кольцами. Девочки и мальчики шли парами и о чем-то перешептывались, бросая на взрослых быстрые веселые взгляды.

Пальмерстон с почтительным полупоклоном и вежливой улыбкой пропустил, посторонившись, всю эту разновозрастную ораву, которая, кажется, даже и не заметила седовласого джентльмена. Да-а, нечасто мама балует своих детей вниманием, подумал он, если устраивает им прием в рабочем кабинете, и они этому рады до смерти. Проводил их взглядом и обернулся, услышав металлические слова своего сопровождающего:

– Сэр Генри Джон Темпл, третий виконт Пальмерстон, ваше величество.

– Проси, – ответил хорошо знакомый мелодичный голос.

Пальмерстон вошел в кабинет и от порога слегка наклонил голову, здороваясь. Будучи представителем партии вигов, да и по натуре не склонный к подобострастию, он считал излишним склоняться перед королевской четой.

Как он и ожидал, королева была не одна: принц Альберт, перебирая бумаги на рабочем столе, поднял голову и кивнул на приветствие министра. Королева, тридцатилетняя женщина в расцвете своей красоты, несколько тяжеловато поднялась с дивана, на котором, видимо, занималась с детьми, и, протянув правую руку, сделала навстречу лорду несколько шагов. «О боже, – подумал Пальмерстон, – да она, кажется, снова заряжена. Ай да принц, ай да немец! При такой производительности эта пара обеспечит женихами и невестами все монархии Европы, и слово Великобритании будет в этих монархиях значить очень много. За одно это можно каждый день начинать с восторженного “Боже, храни королеву!”».

– Мы пригласили вас, Пальмерстон, чтобы из первых уст услышать про обстановку в Европе. – Королева взяла лорда под руку и увлекла к дивану. Села сама и легонько хлопнула ладонью рядом, указывая сэру Генри место, которое он занял с полупоклоном. – Вы ведь нам редко и с запозданием докладываете о внешней политике правительства, а некоторые действия вообще скрываете от нас. – И она оглянулась на принца, который устроился в кресле за столом, на его холеном лице, украшенном франтоватыми усиками и пышными бакенбардами, отражалось напряженное внимание.

Интонации королевы были припудрены вроде бы легким укором, однако виконт явственно расслышал злое недовольство. Тем не менее ничего отвечать не стал, да Виктории, похоже, ответ и не требовался.

– Правда, некоторые члены парламента, – продолжила она, – уверяют меня, что нам это ни к чему. Мол, королеве достаточно выступать осенью с речью на открытии парламента, принимать высоких гостей из-за границы и наносить визиты самой. Ну и время от времени знакомиться с жизнью Англии.

– Вы забыли, дорогая, про рождественские елки, – нарочито саркастически добавил принц.

Виктория согласно кивнула, а Пальмерстон внутренне усмехнулся: уж слишком явно принц-супруг проявлял свою претензию на что-то большее, чем позволял его статус. Рождественские елки появились в Англии вместе с Альбертом: именно он завез из Германии эту праздничную традицию и теперь ежегодно зажигал свечи на королевской елке в Виндзорском дворце. Неплохо, конечно, совсем неплохо, но для коронования маловато. Впрочем, для компенсации неудовлетворенных семейных амбиций надо им что-то подкинуть.

– Ваше величество, – торжественно сказал он, – вы можете вполне законно требовать регулярного отчета о работе правительства и парламента, особенно по иностранным делам – вы же глава Соединенного Королевства, представляете его перед другими государствами. И вы можете высказывать свое мнение, к которому должны прислушиваться и премьер-министр, и спикеры обеих палат. Тем более что время вашего правления будут называть эпохой Виктории или Виктории и Альберта, но никак не Мельбурна, Пиля или Гладстона, не говоря уже о спикерах или рядовых министрах. – Пальмерстон заметил, как при словах об эпохе зарумянились щеки принца, и понял, что попал в самую точку. Взглянув в глаза королевы, уловил их довольный блеск и продолжил: – Что же касается положения в Европе, то оно, ваше величество, сегодня стабильное. Революции всюду закончились и новых не ожидается.

– Вы так думаете? Революции быстро не кончаются. Они захлестнули даже миролюбивую и счастливую Германию. Мне прямо-таки стыдно за добрых немцев – что с ними случилось? А кто гарантирует, что зараза не перекинется на наши острова, что мы не лишимся Канады и других владений? Вон во Франции опять республика! Этот ужасный президент, племянник Наполеона…

– Вы же знаете, ваше величество, чем закончилась так называемая Великая французская революция и первая их республика? Империей Бонапарта. И сейчас республиканцы уже почти полностью изгнаны из французского парламента, а их место заняли монархисты. Президент прибирает к рукам армию и полицию. Думаю, через год-два Шарль Луи Бонапарт повторит подвиг своего дядюшки, которого, как известно, он обожает, и станет новым императором. И почем знать, – может, вашим лучшим другом. Это было бы весьма кстати. А вот что нас заботит по-настоящему, так это – Россия. Особенно после того как ее войска подавили венгерское восстание.

– Ну и замечательно, что подавили! Русский царь показал себя смелым и решительным. Настоящий монарх!

– Это и пугает. Он всегда и везде показывает свою решительность, а его генералы и офицеры берут с него пример. Когда в тридцать седьмом году русским резидентом в Кабуле объявился поручик Виткевич, Ост-Индская компания так перепугалась за свои индийские владения, что нам пришлось начать войну с Афганистаном.

– Вы шутите, сэр Генри!

– Ничуть, ваше величество. России нужен выход к теплым морям. Она мечтает завладеть Босфором и Дарданеллами.

– Но там – Османская империя, – неожиданно подал голос принц Альберт.

– Да, ваше высочество, которая хочет вернуть Крым. Но она слабеет с каждым годом, становясь чуть ли не протекторатом России, чего мы, естественно, не можем допустить, и наша задача – подставить ей надежное плечо.

– Свое? – удивился принц. – Это как-то не в духе Лорда-поджигателя.

– Для этого нам и нужна Франция, – довольно цинично улыбнулся министр. – Вместе с ней мы подвигнем Турцию к войне за Крым, в нужный момент вступим в эту войну и легко отодвинем Россию от Тихого океана.

На красивом лице принца появилась ироническая гримаса:

– Простите, Пальмерстон. Я ослышался, или в географии до сих пор происходят открытия? Я всегда считал, что Крым невероятно далек от Тихого океана.

– Эпоха великих географических открытий продолжается, ваше высочество. Буквально сегодня я получил известие из Петербурга, что некий русский капитан-лейтенант Невельской обследовал устье великой сибирской реки Амур, доказал его проходимость для морских кораблей и попутно открыл, что Сахалин – не полуостров, а остров. И Тихий океан от Крыма не так уж и далек. По крайней мере, в контексте интересов Великобритании.

– Благодарю вас, Пальмерстон. Я получил исчерпывающее объяснение.

Однако недоумение выразила королева.

– Дорогая, – мягко произнес принц-супруг, – сэр Генри имеет в виду, что мы, то есть Великобритания, очень много потеряем, если допустим, чтобы русские закрепились на побережье Тихого океана. Война за Крым отвлечет их силы и внимание от Амура, и у нас в том районе будут развязаны руки. Не так ли, Пальмерстон?

Министр наклонил голову, подтверждая его слова, а сам подумал, что сегодня заложил приличный камень в фундамент своего будущего премьерства. Не в пример своей супруге, принц чертовски умен, схватывает все на лету и был бы, пожалуй, неплохим королем, тем более что уже стал родоначальником новой династии – Кобург-Готской – британских королей. Однако единственное, что ему светит – это король-консорт, и то вряд ли. И, пожалуй, это даже хорошо: при всем своем уме принцу не хватает дальновидности и широты взглядов.