Шелк и кровь. Королева гончих

Ребекка так испугалась, что чуть было не села прямо на пол голой задницей, забыв натянуть белье. Но она вовремя уперлась рукой в стену, с трудом поднялась на отнявшихся от ужаса ногах и привела в порядок одежду. Юбку она оправила раз двадцать, не меньше, не зная, как еще успокоиться. Сердцебиение громом клокотало в горле.

Она всегда пользовалась одновременно и оральными контрацептивами, и презервативами, чтобы избежать всех возможных неприятностей, но с Беном… Сколько она уже не пила таблетки? Какова вероятность?.. Лавчайлд заломила руки и уселась на кровать. Ее могла спасти только Мишель – все-таки ей тоже приходилось как-то ограждать себя от риска обзавестись маленьким Беном. Сомнительное удовольствие, подумала Ребекка и негромко нервно рассмеялась. Невесело.

Мишель она дождалась, когда та явилась препроводить пленницу в лабораторию. Но они никуда не пошли: Лавчайлд с ходу, не тратя время на приветствие, сказала, что ей нужна «таблетка завтрашнего дня». И Мишель замерла. Несколько секунд кривила рот, будто не зная, вытолкнуть за губы рвущиеся слова или напротив, проглотить их и постараться не подавиться. Затем спросила:

– Так значит… Бен? – Это был вопрос менее глупый, чем могло показаться. Содержавший в себе больше смысла, чем прозвучало слов.

Лавчайлд стыдливо кивнула. По лицу Мишель метнулись тени, порожденные сотней гримас, сменявших друг друга: гнев, зависть, презрение, война, проклятие, смерть.

– Если ты думаешь, что такое издевательство будет мне на пользу, то ошибаешься. Через несколько недель, может быть, даже дней, мой запах исчезнет. Он же призван только манить самцов, а если организм поймет, что это больше не нужно, он успокоится, – прорычала Ребекка. – Не глупи же. Сделай так, чтобы мы обе остались в выигрыше.

Мишель тотчас порылась в перетянутой через плечо сумке и бросила пленнице таблетку. Та ударила Лавчайлд над бровью, отскочила на пол и покатилась, собирая грязь. Мишель захлопнула дверь и, судя по частому цоканью каблуков, побежала. Лавчайлд подняла таблетку, обтерла о рукав платья и разжевала.

На следующий день у Лавчайлд взяли образцы менструальной крови. И все. На несколько дней ее оставили в покое. Таким образом Лавчайлд получила как раз столько времени, чтобы подумать о побеге и прикинуть возможные варианты. Она выпросила себе болеутоляющего и получила его в достатке – несколько пачек. Их передал Бен – ни одна из девушек за неделю так и не появилась в палате пленницы. Ни чтобы взять у нее анализ, ни чтобы просто проверить состояние… ни, тем более, чтобы поболтать. Но в этом не было ничего странного. В конце концов, они только делали вид, что пригласили к себе в гости подружку, с которой можно посидеть на кухне… пока не захочется обозвать ее шлюхой и получить оскорбления в ответ.

Зато Лавчайлд разговаривала с Беном. Он не закрывал железную дверь, после того, как девушка пожаловалась на духоту, оставил только решетку и сам беспрерывно стоял у нее, на случай, если стрясется что-то непредвиденное.

Ребекка чувствовала, что за стенами ее тюрьмы идет дождь. Не слышала, даже не ощущала запаха, но по немного изменившейся атмосфере воздуха понимала это… Кто-то открыл дверь: ненадолго, на пару секунд, погнав воздух в глубь помещения. И донеся его до Лавчайлд. Она вздохнула – жадно и глубоко, словно оказалась на берегу моря. На краткий миг ей именно так и показалось.

– Эй, Бен. Боишься, что я ведьма? Просочусь меж прутьев текучей водой и сбегу?

Пленница подошла к двери. Здесь действительно оказалось получше, нежели в сгущенной тьме у кровати. Хоть воздух и был наполнен вонью, сопровождавшей везде миз Брук, Мишель и Аманду: аромат мокрой земли растворился, если вовсе не почудился Ребекке. Но в камере было значительно тяжелее: от запахов крови и собственных феромонов Лавчайлд приходила в неистовство. Ни Бен, ни ее пленительницы не знали и не предполагали, что именно во время менструации Ребекка не в себе больше, чем когда-либо.

– Знаешь, я хожу в церковь каждое воскресенье, – призналась Ребекка. – Я примерная баптистка… казалось бы. На самом деле, ничто так не будит во мне желание, как проповедь о праведной жизни.

Охранник молчал, выжидающе глядя на пленницу. Он не понимал, отчего она стала так разговорчива.

– Я не сбегу, – девушка хлопнула ладонью по прутьям. – Я же не такая худышка, как Аманда. А жаль. Стройные бедра и длинные ноги ныне ценятся больше, чем округлости.

Бен фыркнул.

– Не знаю… Но думаю, это не так.

Ребекка ждала, что он скажет еще… И Бен действительно заговорил. Он немногим меньше получаса бессвязно излагал свои мысли, извращенные, злые, жестокие. Лавчайлд наслаждалась. По ее телу волнами шли отголоски менструальной боли, а она хотела прижаться губами к губам Бена, вдохнуть его неприятный кроваво-лекарственный запах, как у стоматологического кабинета.

«Я буду наказывать себя им, – с восторгом думала Лавчайлд, – это будет мое искупление.»

Наконец, молодой человек замолчал и взглянул на собеседницу. Судя по всему, он надеялся увидеть в ее глазах ужас и теперь был разочарован.

– Ты ведь из тех мужчин, кого нечасто убеждают в их неправоте? – Лавчайлд презрительно улыбнулась, глядя исподлобья. – Ты мыслишь, как эта категория старомодных самцов. Которые считают, что любовь – удел женщин и признак глупости. А они гордо несут знамя самодовольного признания себя похотливыми приматами.

– Я поражен, Бекки. Ты веришь в любовь? – с усмешкой спросил Бен.

Ребекка прижалась лицом к решетке, так что смогла выдохнуть охраннику почти в самое ухо:

– Верила бы, если б за мной пришел один человек… Но он не пришел. Так что – уже нет, – она отстранилась. – И для проститутки это лучший выбор, который она может сделать за свою жизнь.

– Дай угадаю. Тебя изнасиловал пастор? Ставлю свои любимые часы, что это так. – Сказал Бен. – Только интересно, когда. Сколько тебе было? Сиськи у тебя уже выросли или еще нет?

Лавчайлд со странной лаской провела ладонью по железному пруту – Бен стремительно вскинул руку, сжал ладонь девушки, до боли, до быстрого онемения. Он ждал увидеть в глазах пленницы хоть что-нибудь, что бы доставило ему удовольствие.

– Твой лучший выбор – иной. – Его пальцы медленно разжались. – Я тебе точно это говорю.

– Очень может быть. На самом деле я люблю боль, – Лавчайлд улыбнулась. По краю губ, там, где иные девушки рисуют себе полоску карандашом, у Ребекки проходила тонкая естественная темная линия. – Плохую боль. Не ту, что во время грубого секса, а… вынимаемая из плоти пуля. Вправляемое плечо.

Мужчина озадаченно склонил голову набок. Лавчайлд усмехнулась и отошла от решетки. Вернулась к кровати, легла на нее лицом к стене и затихла. Бен, должно быть, подумал, что девушка заснула. Но она прободрствовала всю ночь. Ее похитители не учли одного: Лавчайлд была из трущоб. Она провела там все свое детство и большую часть юности. Она научилась трем вещам: ждать, терпеть и бороться. Эта женщина не просто была готова дорого продать свою жизнь. Нет, навредить недругам перед смертью – последнее дело! Лавчайлд собиралась выбраться.

Иногда ее тело готово было сдаться. И тогда ее разум говорил: нет. Никогда.

***

– Зачем ты сюда пришел?

– Мне нужна Ребекка.

Квинн даже не сразу понял, что Гарольд Янг говорит о Лавчайлд.

– Ах она… я не знаю, где она. Ты видел сам, она взмахнула подолом – и фьюить! Растаяла в воздухе. Знаешь, с ней это часто бывает, особенно в плане махания подолом и всем таким прочим… – Квинн насыпал на папиросную бумагу табака, собираясь скрутить себе сигаретку, но Янг схватил его за пиджак, выдергивая из кресла. Табак просыпался на пол.

– Сволочь… Добился-таки своего. Должность тебе отдам, наследство, все, что хочешь, отпишу на твое имя, только скажи, где она.

Квинн победно улыбнулся.

– Отпиши, будь добр, брат, отпиши. А Лавчайлд… ищи ее, – он указал рукой куда-то за окно. – Я могу сообщить тебе довольно немногое. Готов заплатить столь высокую цену, как заявил?

Янг стиснул зубы так, что челюсть заныла. И Квинн с удивлением понял, что его брат уже давно вовсе не тот хлюпик и нытик, каким был в школе… когда Квинн сбежал из семьи.

Глава седьмая. Укрощение строптивой

Шейх блудницу стыдил: «Ты, беспутница, пьешь,

Всем желающим тело свое продаешь!»

«Я, – сказала блудница, – и вправду такая,

Тот ли ты, за кого мне себя выдаешь?»

Омар Хайям. Переводчик: Г. Плисецкий

За несколько дней, которые Лавчайлд потратила на то, чтобы кататься по кровати от растаскивающих ее в разные стороны боли и сумасшествия, нашептанного многократно усилившимся запахом, она успела приблизительно, примерно сообразить, как же ей выбраться живой и – хотя бы относительно – здоровой из этой западни. В краткие периоды беспокойного сна, когда зрачки метались под опущенными веками, ее мозг, против воли сознания, прокручивал варианты. И, наконец, когда девушка начала приходить в себя, она поняла, что знает, как действовать. Разумеется, это потребовало бы определенных жертв – но ничего страшнее, чем смерть в этом вонючем бункере, явно помыслить было невозможно.

Ребекка села на кровати, перекинула через костяшки пальцев таблетку обезболивающего, словно монетку, и улыбнулась.

Когда Лавчайлд привели в лабораторию, после недельного перерыва она едва узнала помещение. И кое-что ей понравилось – например, ряд склянок с узнаваемыми надписями на латыни на этикетках.

– Вы согласились выполнять все мои прихоти? – с улыбкой спросила Ребекка. Ей ответила миз Брук:

– Конечно. И даже больше… – женщина махнула рукой на удобное кресло, напоминающее гинекологическое, сменившее пыточные приспособления с ремнями, на которых пленницу растягивали ранее. – Аманда, займись ею.

На этих словах Мишель развернулась на каблуках и вышла из лаборатории, кажется, обрадованная тем, что ей не придется касаться Ребекки. Лавчайлд тоже повеселела, особенно от осознания, что Бен не будет в этот раз присутствовать.

– Это рядовое обследование, – сказала Аманда, когда Ребекка разделась и легла, – на основе его результатов мы будем строить дальнейшую линию исследований.

– Вот как.

Аманда улыбалась так, словно они с Лавчайлд были подружками и одна просто оказывала другой любезность.

– Мы, конечно, никуда не торопимся, но уже потеряли неделю, а мне еще нужно вернуться в университет, Мишель – на работу. Приходить со временем сюда станет сложнее, – щебетала девушка, ничуть не смущенная тем, что говорит. Реакция Лавчайлд ей на деле не была интересна. – Но тебе будут предоставлены все условия. Как, нравится твое новое кресло?

Ребекка презрительно хмыкнула. К ней наклонилась миз Брук.

– Что ж, я пойду, а вы с Амандой поработайте немного. Я вижу, вы уже сдружились. Ах да, вот еще что. Я наказала Бену впредь пользоваться презервативами. – Женщина улыбнулась. – Надеюсь, близость с мужчиной пойдет тебе на пользу.

Она потрепала пленницу по щеке.

«Знаете, что самое пугающее в нем?» – мысленно сказала Ребекка в спину миз Брук. – «Это его рот. Черная дыра, кажется, оттуда вот-вот полезут змеи, тараканы. Я хотела бы разорвать этот рот, чтобы в него мог проникнуть свет. И чтобы он перестал походить на Ваш.»

Когда обследование закончилось, Лавчайлд спрыгнула с кресла и начала одеваться. Аманда не поднимала головы, что-то записывая в журнале. Ребекка уже было подумала, что сейчас ее поведут в столовую и собралась спросить о меню – выполнили ли и эти ее пожелания?.. Но прежде, чем девушка открыла рот, Аманда заговорила.

– Я от тебя, признаться, такого не ожидала. То есть, конечно, ты торгуешь собой и все такое, но…

– Прости? – Лавчайлд опешила.

– Я так удивилась, когда узнала, что ты переспала с Беном, – щебетала Аманда так, словно говорила о погоде. – Я вообще странно свыкаюсь с мыслью, что ты проститутка. Мне казалось, они не такие… Ну, вульгарней… А тебя так даже и называть не хочется, ты такая тихая. Правда. «Слышал брань я, Но хуже нет для девушки прозванья.»7

– Замолчи, – устало отмахнулась Лавчайлд. Ей хотелось плакать. С Мишель она бы не стала даже говорить на эту тему, но Аманда была ей даже немного приятна… И Лавчайлд как прорвало: она села на кушетку, словно ноги ее вмиг онемели и начала плакать, сначала тихо, закрывая руками глаза, затем, громко, зажимая уже рот. Но тщетно. Только спустя несколько минут девушка смогла всхлипывать потише и попросила у Аманды сигарету.

– Но тебе же нельзя… запах…

Лавчайлд подняла на Аманду взгляд, и выражение ее лица – одновременно злое и страдающее, заставило Аманду вздрогнуть. Та беспрекословно протянула пачку сигарет.

– Ты даже вообразить себе это не можешь. В каждой компании помнят, что ты проститутка. Даже если ты одета приличнее, чем прочие женщины, все присутствующие смотрят на тебя, и, прежде чем заговорить, мысленно повторяют: она – шлюха. Никто не забывает об этом. Ни на секунду. И ты сама – тоже не забываешь. Как только выходишь в общество.

Лавчайлд с трудом закурила: пальцы дрожали и не слушались, соскальзывая с колесика зажигалки. Когда же ей наконец удалось прикурить, несколько минут Лавчайлд молчала. Только когда от сигареты осталось меньше трети, она заговорила:

– Ты, должно быть, из богатой семьи. Единственная твоя проблема – это твоя вонь, так? – она намеренно говорила грубо, ей хотелось, чтобы Аманде стало так же больно, как и ей. – А у меня все наоборот. Чудный запах самки и большие сиськи. Как думаешь, сколько путей у девчонки из трущоб в блистательном центре города?

Аманда пожала плечами.

– Ну, ты могла бы выучиться, получить профессию и пойти работать…

– Кем? – саркастически переспросила Лавчайлд. Губы ее дрожали. – У меня нет денег на то, чтобы учиться! Я заканчивала школу в трущобах, там не выдают грантов на университет!

Аманда попятилась. Искаженное страданием лицо Лавчайлд пугало ее больше, чем если бы оно пылало гневом.

– Ты могла бы стать горничной.

Лавчайлд ответила издевательским смехом, затушила сигарету прямо о столешницу, рядом с рукой Аманды и ее дурацким лабораторным журналом.

– Какая же ты дура. У тебя в доме когда-нибудь была горничная? Ты знаешь, что твой отец или брат ее трахал? Очнись, мы не в девятнадцатом и даже не в двадцатом веке, всю домашнюю работу выполняют машины! Даже в трущобах у каждого есть роботы-пылесосы начала века!8 Единственная работа, на которую ты можешь рассчитывать – это проституция. Перед тобой встает только один вопрос: как это называть.

– Извини! Я… Я ничего этого не знала, – промямлила Аманда, хлопая длинными ресницами глупых круглых глаз. – Я думала, это твой сознательный выбор.

Лавчайлд хотелось ее ударить. В этот момент она ненавидела милашку Аманду больше, чем Бена, чем Квинна и всех своих врагов вместе взятых.

– Если бы я только могла вырваться из этого порочного круга… Как плату, как прощальную цену я готова предоставить все, что угодно. Я готова выйти на площадь и разрешить сотне или двум мужиков отодрать меня, только если на этом заработаю достаточно денег, чтобы исчезнуть, сменить имя и внешность… и больше никогда не ложиться в постель из-за голода.

Аманда отвернулась, закрыв лицо руками.

– Ты омерзительна.

– Ты, со своим инфантилизмом, тоже.

Аманда срывающимся голосом прошептала еще одну строку из Шекспира: «И всем известен злой ее язык», что вызвало улыбку Ребекки. Она продолжала смотреть на острые лопатки Аманды, обтянутые зеленым шелком блузки. Когда девушка повернулась, ее лицо было красным.

– Знаешь, чему меня научил… – «Квинн», хотела Ребекка сказать, но не только же он. – Один парень?

А потом многие, многие после него убеждали ее в этом снова и снова.

– Мир без насилия и секса бесполезен, – Лавчайлд взглянула исподлобья. – Это основные пути достижения своей цели. Через шантаж или запугивание, но даже деньги не столь эффективны… Впрочем, деньги добываются и через первое, и через второе, разве не так?

Аманда попятилась.

– Зачем тебе сексуальная привлекательность? Чтобы отдаться парню под луной, а потом сыграть свадьбу в католической церкви и жить с ним в милом домике за белым штакетником?

– Нет, я вовсе не собираюсь… просто мама… «Мой долг святой – повиноваться старшим.»

– Да хватит уже! Поняла я, что ты, в отличие от меня, умненькая.

– Ох. Я знаю, – Аманда с трудом вдохнула. – Что секса и насилия нет только в детстве. Не надо держать меня за дуру. Но я хотела бы…

Ее слова заглушил горький смех Лавчайлд.

– Это у вас, богатеньких. А у нас в трущобах тебя начинают продавать, как только в рот начинает помещаться член.

Аманда охнула и снова отвернулась.

– Это мне бы стоило бояться секса и ненавидеть всех, кто только испытывает ко мне – или вообще к женщинам – влечение. Но я почему-то обзавелась меньшими тараканами, чем ты, девочка. И мне, в отличие от тебя, мой запах нужен как воздух. А ты идешь на поводу у мамочки, я правильно поняла? Она ведь у тебя влиятельный человек, эта миссис Брук.

Аманда пискнула и бросилась вон из лаборатории.

Лавчайлд ухмыльнулась. Ее способность видеть неочевидное не была чем-то сверхъестественным: просто логика и интуиция, помноженные на наблюдательность. Но эти люди собирали о ней информацию у Квинна, а значит – считали, что она ведьма. В глубине души, но все же считали.

Препроводить пленницу в столовую явились Мишель и Бен. Видимо, Аманда где-то рыдала или жаловалась миз Брук. Пока Лавчайлд проводили по коридору, она почувствовала, как откуда-то вновь доносится свежий запах недавно прошедшего дождя, и у девушки защемило сердце. Ей отчаянно хотелось на свободу! Но ей предложили нечто иное.

– Я помню, что ты говорила о физической активности. Тебе нужно, чтобы у тебя вырабатывался адреналин, так? – миз Брук села напротив медленно потягивающей горячий кофе Лавчайлд.

– Да.

– Что ж, тебе повезло. У нас здесь есть бассейн и свободное помещение. Хочешь, чтобы мы установили там пилон для тебя?

Лавчайлд хмыкнула, потерла озябшими ладонями кружку.

– Что у вас тут, подземный центр развлечений?

Миз Брук откинулась на спинку кресла, глянула на пленницу испытующе.

– Когда я была молода, я была влюблена в одного проповедника. Сумасшедшего фанатика и обманщика, разумеется. Он говорил, что скоро наступит конец света, так что я, молодая глупышка – но, знаешь ли, уже неимоверно богатая, построила этот бункер, надеясь спастись.

– Какая отличная теория. Было приятно в нее поверить? Мир с нехваткой женщин. Кого тогда интересует запах, так?

Лавчайлд не рассчитывала, что миз Брук будет реагировать так же бурно, как ее более молодые напарницы, и оказалась права. Однако ее слова заинтересовали женщину.

– Ты уже отбрила обеих моих напарниц, – ухмыльнулась миз Брук. – Я все видела и слышала. В первый раз – лично, второй – через камеру. У тебя острый язычок, девочка. Впрочем, неудивительно. Другие из трущоб и не выбираются.

– Другие в трущобах и не водятся, – пожала плечами Лавчайлд. В ситцевом легком платье она сейчас не походила на пленницу. Казалось, просто две женщины решили немного поболтать после работы. Две подружки. Нельзя было и заподозрить Лавчайлд во всем том, чем она занималась раньше: шпионаж, проституция, заказные убийства. Девушка была само очарование и элегантность.

– По моим сведениям, так оно и есть, – вздохнула миз Брук, наклоняясь и подаваясь вперед. – Так как, насчет меня можешь что-нибудь сказать? Угадать, трахает ли кто-нибудь меня?

Лавчайлд покатилась со смеху. За то время, которое понадобилось ей, чтобы успокоиться, кофе почти остыл.

– Вот уж никогда не думала, что когда-нибудь услышу от Вас такое слово. Ну что ж… С Вами тоже все понятно. Вы не мисс, а миссис, у Вас есть муж, вероятно, тот самый «проповедник», но он Вас совершенно не устраивает, – девушка тоже наклонилась вперед, впиваясь взглядом в зрачки собеседницы. – Всю свою жизнь Вы положили на учебу и работу, думая, что это принесет Вам успокоение. И привлечет хоть кого-нибудь. И, да, не сказать, чтобы Вы так уж просчитались – кто-то все-таки засыпает у Вас под бочком каждый вечер. Неврозы, подтачивавшие здоровье в юности, казалось бы, позади. Но вот Вам исполняется сорок пять… И тут Вы понимаете, что в волосах уже проседь, коленки поскрипывают, на лице появляются морщины, Вы не великий ученый, а имеет Вас хлюпик с пузцом и крошечным членом, который Вы даже не чувствуете.

Миз Брук побледнела, затем, спустя миг – покраснела и глубоко вздохнула. Должно быть, она, как и Мишель, собиралась залепить собеседнице пощечину, но сдержалась, памятуя, что сама попросила ее говорить.

– Муж опостылел, Вам хочется другого мужчину. Любого, только чуть лучше, даже пусть ненамного. Бен? Но ведь он Ваш сын. Это видно невооруженным глазом. Фамильное сходство, извращенный тяжелым детством – о, исключительно в обонятельном плане – разум. Мишель? Вы не бисексуальны. Казалось бы, безвыходная ситуация. И тут Вы узнаете обо мне. И теперь Вы намерены сделать мое существование здесь невыносимым, но одновременно дающим плоды, так? Бассейн, вкусная еда, платья. И Бен. Чтобы я не забывалась. Ох, какая глупость!

Миз Брук вскочила, провела руками по бедрам – быстрое нервное движение, замаскированное под простое одергивание юбки, чтобы та не замялась.

– Довольно. Я поражена Вашей проницательностью, Ребекка. – Миз Брук не сказала «ты забываешься», но Лавчайлд показалось, что эти слова были готовы сорваться с языка ее собеседницы. Она задавала пленнице вопросы только потому, что была уверена: Лавчайлд не посмеет. Ее напарниц Ребекка обидела, да, но на миз Брук она не станет рычать, побоится. И даже не в грубости было дело, миз Брук злилась потому, что оказалось, что она не угадала. – А теперь давайте… Вы посмотрите на бассейн.

Ребекка смогла ежедневно плавать в бассейне. Но удовольствие портило то, что Бен наблюдал за ней, хоть и не слишком пристально. Должно быть, Лавчайлд в закрытом купальнике мало волновала его чувства. Таким образом, наедине девушка оставалась только в душе. И то, каждый раз она тряслась, ожидая, что дверь распахнется, войдет Бен… Однако целую неделю не случалось ничего плохого. Напротив, казалось, наступила светлая полоса. Мишель и Аманда записывали за Лавчайлд рецепты ее притираний, духов и бальзамов, почти не выходили из лаборатории, но и ее туда не приглашали. Миз Брук время от времени ходила измерить давление и температуру пленницы, качала головой и, натянуто смеясь, уверяла, что день ото дня Ребекка хорошеет. Бен молча смотрел исподлобья, где бы они с Лавчайлд ни находились. Но это длилось лишь до поры, до времени. Когда Лавчайлд наконец пригласили в зал, где она могла размяться, их общение с Беном внезапно возобновилось.

Лавчайлд с удовольствием размялась на коврике в углу большой комнаты, чувствуя, как позабывшие движение мышцы приходят в тонус, мгновенно твердея. Потом, надев туфли (спортивной перемены одежды, не считая купальника, ей не дали), девушка двинулась к старому другу – пилону. Бен наблюдал за ней: Лавчайлд подошла к шесту не как стриптизерша, скорее, как спортсменка. Хлопнула в ладоши, вздохнула, готовясь, и легко вскинула тело наверх, держась за пилон только одной рукой. Гладко округлились под кожей мышцы, дрогнули от напряжения раз-другой, пока Ребекка не сменила руку.

Бен замер, пораженный: он считал пленницу абсолютно безопасной… Больше того, слишком крупной, чтобы легко двигаться: слишком большая грудь, слишком широкие бедра. Не та девчонка, которая прошмыгнет под дверью, как котенок. И вот теперь, глядя на то, как без труда Ребекка крутится на пилоне, словно чемпионка, он подумал, что, возможно, недооценил Лавчайлд.

Тем не менее, несмотря на то, что он был заворожен представлением, которое устроила пленница, когда она опустилась на пол, Бен схватил теннисный мяч и с удовольствием запустил им в голову Лавчайлд. Девушка охнула и обернулась, потирая затылок. Она забыла, что находится под непрекращающимся наблюдением.

– Больно, – пробормотала она. Бен словно не услышал. Он медленно, но уверенно и неумолимо начал идти к девушке. Вскинул руку, нацелившись то ли на ее шею, то ли на грудь.

– Прочь от меня, – затравленно пробормотала Лавчайлд, вжимаясь спиной и затылком в стену. Если бы она могла, то исчезла бы, просочилась в другую комнату, но она даже была лишена возможности сотворить простейший трюк…

– Не трогай меня. Не прикасайся!

Мужчина рассмеялся. И Лавчайлд улыбнулась. Она приказала себе – и страх перед ненормальным Беном истаял, уступив место похоти. Может быть, потому она и терпеть не могла идеальных красавчиков, подумала девушка, что боялась, что под натиском чувственности ее тело предаст ее?

Она боялась его, и в первую очередь – боялась возжелать, слишком хорошо зная со стороны, как похоть превращает людей в жалких и податливых наркоманов. Слишком многих она мяла в своих руках, точно пластилин.