Лунная Ведьма, Король-Паук

– Король днями погружен в свои думы, не так ли? – продолжает размышлять принцесса. – О, чего бы я только ни отдала, чтобы жители Фасиси могли разговаривать свободно! Пускай хотя бы в этом зале. Думаю, его пространства достаточно.

– Они говорят так, как потребно тебе, дражайшая принцесса, – со смешком отвечает принц.

– А дражайший принц у нас сегодня глух? – язвит в ответ Эмини.

– Я слышу всё, дражайшая принцесса, – отвечает тот, но ее взгляд уже устремлен на толпу придворных.

– Каковы нынче подношения от наших друзей? – интересуется она.

Кеме с семикрылами теснятся вбок и увлекают с собою госпожу Комвоно. Соголон умещается между двух женщин с породистыми носами и в золоченых платьях. После этого и бо€льшую часть дня к тронному возвышению подходят люди, ставя там сундуки, сумы, мешки, коробы, бочонки и клетки. Туда же приносят живность, птиц и умильных лошадок, маленьких, как кошки, а еще двух мальчиков, которые умеют превращаться в животное, доселе не виданное ни на Севере, ни на Юге. Принц из Калиндара, который не может доказать, что он принц, является с предложением руки и сердца, что заставляет принцессу смеяться и спрашивать, знает ли он, что она замужем. Весь двор ахает, а принц Мажози злобно шипит, когда этот наглец говорит, что знает, но жениться всё равно готов.

Принц Мажози умоляюще смотрит, чтобы принцесса что-нибудь сделала, но та со смехом говорит:

– Кроме того, мой муж – это ответственность моего отца, но никогда не знаешь, милый принц, как оно всё обернется. Ведь все мы люди, а жизни людей способны меняться в одночасье.

И она машет незадачливому жениху рукой, подмигивая и игриво улыбаясь.

Еще приходят люди с дарами из земель за Бурным морем и Песочным морем, а последний из них пахнет миррой, которую приносит. Соголон тревожится за хозяйку, которая явилась с таким же подношением.

– Думаю, этим я на сегодня ограничусь, – милостиво говорит принцесса. – Мой покой уже переполнен вашими дарами и петициями.

– Ваше высочество, еще хотя бы несколько.

– Хорошо. Еще одно.

Аеси растопыривает в поклоне руки:

– Как вам будет угодно.

Соголон кажется, что это уже слегка перебор, хотя непонятно, чего именно.

– В наш круг придворных возвращается госпожа из дома Комвоно, – возвещает он, и хозяйка, не дожидаясь понуканий, спешит вперед. Перед троном она застывает в глубоком поклоне.

– Откуда она возвращается?

– Из Конгора.

– Из такого далека? Это же месяц и еще четверть луны! Почему тебя здесь не было? Что за причина?

– Я… если, если это будет угодно вашему высочеству… – теряется госпожа Комвоно, теперь уже в смятении оглядывая придворных. Она поворачивается и смотрит на Аеси, словно взывая о помощи.

– Госпожа Комвоно рада снова быть с нами, – медоточиво произносит Аеси.

– Что рада, это хорошо. Но почему она ушла? Ведь ты уже была однажды при дворе? Была, затем ушла, теперь вот снова воротилась. Вопрос-то несложный.

– Это было до того, как вы взросли до выполнения ваших королевских обязанностей, ваше высочество, – напоминает Аеси.

– Что-то вы очень уж долго отвечаете на мой вопрос. Вы оба.

– Придворная дама Комвоно…

– Комвоно, Комвоно. Кажется, припоминаю… Ах да, вспомнила.

Принцесса умолкает и долго раздумывает, поглядывая то на хозяйку, то куда-то вдаль.

– Ты та, что была отлучена. Моей матерью, насколько я помню.

Госпожа Комвоно вновь склоняет голову.

– Придворная дама…

– Пусть скажет сама за себя, Аеси. Или тебе в удовольствие, что я постоянно тебя пресекаю? Что ж, госпожа придворная дама, корона и двор приветствуют тебя.

– Благодарю вас, о высочайшая!

– Высочайший – это мой отец. У меня рост и вес значительно скромнее.

– С позволения вашего высочества, грустны и прискорбны были мои годы вдали от двора. Бессчетно дней провела я в муках и страхе, тоскуя по свету королевского присутствия. О скорбь моя, о боль раскаяния! Мой покойный супруг…

– Я как раз собиралась спросить тебя, где же он, тем более что приглашение высылалось на имя мужа, а уж он привел бы сюда свою жену или кого еще. До этих пор никто здесь и не знал, что ты вдова. Неужели ты думала, что мы бы не выслали второе, с учетом изменившихся обстоятельств?

– И в мыслях такого не было, ваше высочество!

– Значит, ты поступила неправедно. Правила задают боги; нам же остается лишь следовать им со всем тщанием, верно? Хотя порой приходится обходиться без них. Взять, например, твой случай, придворная дама. Приглашение было на твоего мужа и того, кто прибудет с ним, а видим мы тебя, причем без него. Ну а поскольку ты и словом не обмолвилась о его кончине, то можно заключить, что сделала ты это умышленно – проще говоря, совершила подлог. А поскольку то приглашение исходило от монаршей милости, то ты, по сути, солгала Королю. Ну а ложь Королю, госпожа придворная, по всем законам карается смертью. Но как я уже сказала насчет правил, иногда их приходится как-то обходить, верно?

– О да, да! Да, наивысочайшая!

У Соголон мелькает мысль, не обмочилась ли сейчас хозяйка. А что, неудивительно, при таком-то грозном раскладе.

– Но мать моя почила, а отцу сейчас не до этого. Боюсь, из королевской семьи здесь нет никого, кто хранил бы об этом злопамятство.

Соголон чувствует у себя в затылке узел, да такой тугой, что смотрит вниз просто затем, чтобы вытянуть шею. Подняв глаза, она взглядом встречается с Аеси, который цепко на нее смотрит. Соголон отводит взгляд и оглядывает золоченую бахрому балдахина, в тени которого сидит принцесса, подлокотники трона с резными фигурками львов, и еще четверых, которые только что стояли в облике людей, но тут солнце изменило их окрас. Соголон поворачивается обратно к Аеси; он всё так же смотрит на нее.

– Для меня это огромная честь, быть вновь принятой ко двору, ваше высочество!

– Поглядим, как ты на это будешь смотреть после дня, проведенного с этими изысканными дамами и учеными господами. А где же твои подношения? Любопытно взглянуть на дары, которые ты принесла своему Королю.

Вперед с двумя сундуками выходят семикрылы и ставят их на пол. Один открывает крышку, и наружу начинает струиться шелковая ткань; крышку приходится даже закрыть.

– Эти сундуки предназначены Королю?

– Сундуки, наполненные шелками из-за Бурного моря, о моя принцесса. Шелка, которых при этом дворе не носит никто, ибо никто не отправлялся в плавание на корабле, который привез эти сокровища в наши края.

– Похоже на то.

– А еще там нкиси-нконди[24], из золота и с золотыми же гвоздями.

– Ну, это если мой отец решит наслать на кого-то золотое проклятие, – вяло улыбается принцесса. Вид у нее томно-скучающий, но не за себя, а как бы за своего отца.

– И эта вот девочка, ваше высочество. Я тоже привела ее для Короля.

При этом семикрыл хватает Соголон за руку и протаскивает ее вперед, между сундуками.

Все свои чувства, в том числе шок и изумление, Соголон оставляет на том месте, где стояла. Сейчас, находясь перед принцессой, она не может прибегнуть ни к одному из своих качеств. Вот только она не знает, где стоять, куда смотреть и как быть. Семикрыл пинает ее сзади под колено, и она припадает на одну ногу. Ей хочется оглянуться на хозяйку и спросить: «За что? Как ты можешь?» Или: «Ты, дряблая сука, ты же просто превращаешь меня в рабыню!» Мысли громоздятся хаотичным клубком. Что, если рвануться и побежать? Далеко, конечно, не уйти, но можно по крайней мере попробовать.

В мыслях всплывает лицо Кваша Кагара, а может, чье-то другое, потому что монаршего лица она никогда не видела. На принцессу Соголон взглянуть не смеет: некий голос в голове твердит ей не делать этого. Оба глаза жгут навернувшиеся слезы, стекая капля за каплей; она их не отирает. Соголон дрожит, и сама это чувствует, а сзади слышатся смешки; ей так кажется, что-то вроде смеха среднего брата. О, она так старалась избегать тех, кто подавляет ее своей волей! Видно, как ни старайся…

Одного мужика она оставила на стенке, другого без руки. Соголон не только дрожит, но и отстраняется от себя, чтобы видеть, как она здесь стоит в слезах, и никому нет до этого дела, а кожа у нее покрыта нервной сыпью, и руки дрожат. Рабыня. Хозяйка обманом втянула ее в рабство. Хочется посмотреть на нее и мстительно сказать: «Я обманом втянула тебя во вдовство». Дрожь и слезы никак не унимаются, а вот на ее лицо ложится тень.

Аеси. Прямо перед ней, смотрит на ее голубое рыбье платье. Ей помнится, как женщин разглядывали мужчины у мисс Азоры – медленно, с нагловатой ухмылкой, от ступней к талии, далее по животу, с остановкой на груди, ну и где-то в конце лицо. Многие, впрочем, так далеко смотреть не удосуживались. Этот же смотрит ей прямо в глаза, и она старается делать вид, что этого не замечает. Сам Аеси не хмурится, только приподнимает бровь, а губы приоткрыты, будто он выискивает что-то потаенное, но всё никак не находит. «Или он ищет твою красоту, да всё не углядит», – слышен чей-то голос, похожий на ее.

Он хватает ее за шею – сноровистым, привычным движением, без сдавливания, но твердо. Соголон сжимает его руку, стараясь не зарыдать. Эти назойливые пальцы она силится разлепить, за что-нибудь ухватиться, упереться ногами; при этом в глазах Аеси нет ни напора, ни злости – в них нет вообще ничего. Может, за спиной всё же раздастся спасительный возглас хозяйки? Куда там. Вот близятся чьи-то шаги… неизвестно кто это, может, Кеме; ничего не разобрать. Аеси не сказать чтобы душит, но дает ей понять свою силу. Его пальцы теплые и становятся все горячей. Такое чувство, что он ее приподнимает, и ноги болтаются, хотя она всё еще стоит на полу.

– Канцлер. Да поставь ты уже эту девчушку, что за человек. Кого ни увидит, сразу ему мерещатся ведьмы.

– Ведьмы, ваше высочество, – не единственная угроза королевству.

– Разумеется, нет. Есть еще радуги, птенцы, желтый цвет – или что ты там еще пророчишь на неделе. Но чтобы девчушка-недоросток?

– Девочка, даже и маленькая, может оказаться…

– Вы только гляньте, с какой запальчивостью он мне рассказывает, кем может быть маленькая девочка. Сдается мне, ты знаешь о них подозрительно много.

Среди собравшихся раздаются смешки, вначале робкие, но вот они разрастаются, и уже весь зал оглашается хохотом. Аеси склабится и выпускает шею Соголон.

– Госпожа придворная, поди-ка сюда, – указывает принцесса.

Госпожа Комвоно бочком протискивается вперед и, остановившись перед троном, опять торопливо кланяется.

– Так что же ты принесла в дар Королю? Позолоченную фигурку, ткань для женщин и рабыню?

Глаза Соголон расширяются.

– Она… она не рабыня, ваше высочество. Просто подарок.

– Подарок для чего? Ты разве не в курсе? Нынче у моего отца, кроме дум, не так уж много дел. Что же ему делать с ней?

– Всё, что его величество пожелает.

– Ты говоришь о желании. В королевском гареме женщин четыре с лишним сотни – ты думаешь, он хотя бы заметит еще одну? Ха! Ты глянь на ее лицо. Вступление в гарем для нее самой большая новость.

– Ну не гарем, ваше высочество, так другое какое применение, – растерянно говорит госпожа Комвоно.

– Другое? Так потрудись же нам рассказать, какое именно. Ты, я вижу, только и ищешь, как бы что-нибудь выгадать и избавить себя от обузы. И опять же, глянь – для нее это тоже новость. Может, она сгодится тебе, принц?

– Мне она особенно полезной не кажется, – отмахивается принц Мажози.

– Тогда, может, сгодится при кухне, ваше высочество? – предполагает Аеси.

– Чтобы я отправила эту девчонку к повару? Да ты, я вижу, забываешь, кто здесь во дворце хозяин! Ты искусна в приготовлении блюд, любезная? – обращается она к Соголон.

– Нет, ваше высочество, ничего-то она не умеет, – спешит с ответом госпожа Комвоно, пока Соголон не открыла рот.

– С каких это, интересно, пор люди двора пристраивают к делу наложниц и поваров?

– Прошу простить, ваше высочество.

– Простить что, придворная? Ты оставляешь свой подарок с умыслом, что он так или иначе попадет к нужной тебе особе. Подарок Королю скоро будет означать подарок принцу, а затем… Ну да ладно.

Принцесса Эмини поднимается. На сегодня ее дела закончены.

– Полюбуйтесь на это создание. Ни рабыня, ни стряпуха, ни танцовщица, ни рукодельница, ни красавица, ни дурнушка; всего-то и толку, что живая, – Принцесса покачивает головой. – От моего брата держать ее подальше, – дает она наказ и направляется к выходу.

Поднимаются гвалт и суматоха. Придворные наперебой оглашают прошения, одно неотложней другого, которые принцесса должна слышать нынче же, но тут Аеси, не повышая голоса, говорит, что, когда королевская особа покидает вечер, вечер уходит вместе с ней – этот прозрачный намек всем понятен. Сразу с уходом принцессы Аеси объявляет двору, что дары госпожи Комвоно благосклонно приняты, а стало быть, и ее хорошие отношения с Королем восстановлены. Теперь корона желает ей благоволения богов на обратный путь в Конгор. Сегодня к ночи.

Хозяйка потрясена. Ее сотрясают рыдания, но она превозмогает слезы, когда видит, что на нее таращится весь зал. Госпожа Комвоно с высоко поднятой головой выходит без сопровождения, на Соголон ни разу не взглянув. А ей бы ох как хотелось, чтобы их взгляды встретились и чтобы хозяйка все прочла по ее лицу! С уходом публики в зале воцаряется тишина. Уходят все, кроме Соголон, которая не знает, куда ей деваться. Она обхватывает себя руками, хотя ей не холодно. Опустевшее помещение становится другим. Его подергивает сероватая дымка, как пустыню, на которую опускается ночь. Вокруг тихо, но тишина эта похожа на гул, словно находишься под деревом, кишащим незримым пчелиным роем. Этот звук заунывно дрожит и колеблется.

– Ты девочка без имени.

– Имя у меня есть.

Аеси приглушенно смеется:

– Но нет представления о том, с кем ты можешь заговаривать и когда.

Он близится к трону, а затем оборачивается к ней лицом. Его мантия поворачивается медленнее, следуя за ним подобно мягкой волне.

– Ты когда-нибудь наблюдала такое великолепие?

– Я…

– Первое, что нужно усвоить, девочка: когда кто-нибудь из высокородных задает тебе вопрос, он не ищет ответа. А теперь оглянись вокруг. Посмотри на эти золоченые колонны, бархатные гобелены, потолки и стены, ведающие истории королей. Как ничтожно мала вероятность, что такая девчушка, как ты, оказалась нынче в этих залах! Я знаю, что бы ты сказала, найдись у тебя на это дар речи, – наверное, что ты здесь вообще ни при чем. Но боги, должно быть, проявили к тебе особый интерес, дитя, весьма особый интерес. Что ты знаешь о своем Короле?

Соголон стоит сомкнув губы.

– Там, в покоренных землях, безвестной девчонке вроде тебя до королей дела едва ли более, чем льву или буйволу, которые, хоть и покорены, всё равно остаются львом и буйволом.

Соголон стоит в непонимании.

– А здесь ты среди павлинов. И павлиньего дерьма.

Целую четверть луны в Соголон живет невысказанный, гложущий стыд. Из своего окна она смотрит на небо, смотрит с утра до ночи, потому что ей не остается иных дел, кроме как выпрыгнуть и брякнуть свое тело там, куда укажет воля богов. Ей хочется кричать, вопить на хозяйку – в прошлом госпожу – за ее злобу и обман. Рабыней она, Соголон, не была никогда, и это ей хочется бросить хозяйке в лицо. Хочется крикнуть, что именно поэтому ее муж находится там, где нашел себе место, но он по крайней мере к ней прикоснулся, пытаясь ее употребить. А хозяйка просто в нее плюнула, без всякого прикосновения.

Вот она, эта девочка, в комнате третьей башни дворца, принадлежащего принцессе. Дни тянутся в унылом, праздном ожидании. Солнечный восход знаменует утро, а затем как заведено: три трапезы, две смены караула, хотя горничная говорит, что она здесь не узница. Но всюду, куда бы Соголон ни направлялась, вход ей запрещен, и она вынуждена томиться в заточении своей комнаты.

Из своего окна она видит жилища, названия которых ей не терпится узнать. Всё это сущие чудеса по сравнению с красным термитником, «сундучком» дома терпимости или господской поварней. Госпожа Комвоно ушла не так давно, чтобы ее лицо начало стираться из памяти, но потихоньку забывается и оно. Из своего окна Соголон видит ступени, ведущие от ее собственной башни; видна отсюда и часть зубчатой стены с башней оживленного королевского замка, где сменяются часовые. Остальное обрезано пределами окна.

Прямо впереди мощеная дорожка к библиотеке – по виду замок, но с четырьмя стенами, похоже на короб в два этажа с дверью, которой отсюда не видно. Справа оттуда пиршественный зал размером с поле, откуда по ночам слышны музыка, танцы, крики и вопли. Если долго и внимательно смотреть сквозь деревья, то становится виден большой архив, вдвое шире библиотеки. По соседству с библиотекой притих недостроенный замок Кваша Абили, умершего всего через луну после того, как он взошел на трон, а рядом достроенный замок Кваша Кодзе, его брата и правнука нынешнего Короля. Вся эта извилистость королевской родословной Соголон слегка смущает, а вот замки нет. Неплохо бы там побывать. Но даже это место от нее отгорожено. Дальше, слева от замка теперешнего Короля, находится замок Кваша Конга – не самый старый, но наиболее запущенный. Из всех строений это самое узкое, и оно же больше других устремлено ввысь. Над деревьями можно насчитать четыре ряда окон; остается гадать, сколько же их внизу. Из окна видны залы и крыши залов, крытые переходы и те, где крыши провалились; люди и звери, одетые ко двору; стражники и солдаты, огороды и пастбища, павлины и львы.

С вечерним светом за ней приходят пятеро женщин, все в белом. При утреннем свете они приходят тоже, сопроводить ее в трапезную, где они безмолвно стоят, пока она сидит за завтраком или ужином.

– Вам что, языки отрезали? – сердится она, но они не отвечают.

В этом обеденном зале, который может вместить сотню человек, но сейчас вмещает только ее одну, она чувствует себя королевой пустоты и ощущает, как эти мысли преследуют ее своим полым эхом, рождая гневливо-безутешное одиночество; тягостное сознавание того, что эти кушанья и питье в кувшинах могли предназначаться многим, как и сам этот зал.

Но она хотя бы не видит Аеси. Этот нетопырь нервирует ее одной лишь своей мантией. Кеме она тоже не видит, за исключением одного раза, когда принцесса решила проехаться верхом, а дворцовые стражники, среди которых нет умелых ездоков, крикнули его и еще двоих со львами, чтобы те следовали за ней. Возможно, вся эта картина из окошка и есть уклад жизни во дворце? Смотреть и видеть – это всё, что ей остается. Счет дням начинает размываться, и тут на последней четверти луны этого праздного заточения Соголон требует к себе принцесса; видно, захотелось повидать этот одушевленный подарок.

– Голова у нее вполне себе ничего, – говорит одна женщина, должно быть, благородных кровей, судя по тому, как у нее из шеи выступает подбородок.

Соголон находится в какой-то комнате, не в силах даже вспомнить, как сюда попала. В дверном проеме виднеется кровать, значит, это, видимо, спальня. При этом принцесса сидит на подоконнике, а другие женщины расположились на приземистых пуфах. Эта комната может принадлежать любой из них. На всех модные тоги, а лбы и щеки в белых точках умчокозо, ввиду посещения кого-то или чего-то важного.

– Что значит «ничего», Вунакве? Что за рот роняет такой помет? – спрашивает принцесса.

Вунакве собирается что-то ответить, но, похоже, передумывает.

– Давай без виляний. Говори, что хотела сказать, – требует принцесса.

– Да я говорю, голова хорошей формы. Когда нет ничего, то хоть что-то уже годится.

– Хм. А в тебе, Вунакве, что есть, кроме моей снисходительности?

Глаза Вунакве говорят сами за себя. Для нее лучше, если она промолчит.

– А знаете, я и вправду жестокосердно обошлась с фавориткой моей матери, – вздыхает принцесса. – Госпожа Вунакве, ты должна меня простить.

– Разумеется, принцесса.

– Ну-ка скажи: «Я тебя милую». Скажи вслух.

– Я вас милую, принцесса.

Принцесса смеется:

– Подумать только: я нуждаюсь в чьей-то милости! Да язви меня боги, уж и пошутить нельзя с моими любимыми подружками. Неужто это место совсем уж лишено веселья?

Все четверо хохочут. Принцесса скрещивает ноги в коленях. Соголон только сейчас замечает, что она одета как мужчина.

– Голова хорошей формы? А по мне, так немного странная, – говорит принцесса, приглядываясь. – Подойди сюда, девочка.

Соголон колеблется, но делает шаг вперед прежде, чем женщины замечают в ней дерзость. Она стоит несколько ближе к ним, расположившимся на коврах и подушках, чем к принцессе. Соголон чувствует на себе женские взгляды, а также то, насколько они отличаются от мужских. Тоже недружелюбные, но по-иному.

– Что нам с ней делать, Итулу?

Губы Итулу блестят от куриного жира. Она пытается говорить сквозь жевание, не замечая, что принцессе это не по нраву:

– Вы меня спросили, принцесса?

– Я назвала тебя по имени и задала вопрос, клуша, как ты думаешь? Ох, боги испытывают меня сегодня с женщинами моей матери!

– Может, принести ее в жертву Бараке, ваше высочество?

Принцесса со смехом встает. Обойдя Соголон по кругу, она говорит:

– Итулу, это для тех, кто всё еще надрезает своим женщинам ку. Не будь совсем уж дикаркой. Хотя я знаю, у тебя мать родом из Борну.

Губы Итулу смеются, но глаза остаются холодны. Остальные пытаются укрыться за своими занятиями: жуют курятину, прихлебывают вино и воду с нектаром, гладят тканевых кукол, щекочут маленького львенка, обмахиваются веерами, но на самом деле наблюдают за принцессой, пытаясь понять, что у нее на уме, и быть готовыми к ее дальнейшим словам.

– Она нас изучает, – веселым голосом замечает принцесса.

Соголон моментально прячет взгляд, но та смеется:

– Да смотри, драгоценная, смотри на что хочешь. Здесь никто не стоит твоего внимания.

Но изучать Соголон в самом деле изучает. Считывает, как старательно эти женщины скрывают на лицах свои чувства при очередном выпаде принцессы, которой, похоже, нравится высказывать этим женщинам что-нибудь колкое. Интересно, есть ли где-нибудь на свете две женщины вроде Кеме с его львом? Может, они тоже проводят день за поеданием курятины и цапаньем между собой? Хотя нет, здесь цапает одна принцесса, а остальные уворачиваются, и по их лицам это заметно.

Тусклая улыбка, означающая боль от укола, превращается в широкую, когда удар приходится мимо, а когда нет, то уголки губ опускаются книзу. Две поднятые брови означают: «Что за новость!», а одна: «Надо же, какой вздор». Если под приподнятой бровью закатывается глаз, то это означает: «Ну вот, опять пошло-поехало». И независимо от того, как быстро он закрылся, разинутый рот означает: «Ох, не чаяла, что сейчас прилетит». Быстрый взгляд в сторону – смахивание с ресниц слезы. Быстрое озирание – «не увидел бы кто».

– Любопытно, что ей от нас передается?

– Пока не знаю, – отвечает принцесса. – Что ты видишь в этих почтенных женщинах? Я обращаюсь к тебе, девочка.

– Какая наглость, не отвечать своей принцессе, – фыркает Итулу.

– Девочка, хочешь, чтобы мы позвали сюда слугу с хлыстом? Ну-ка, отвечай ее высочеству.

– Я… Мне сказали никогда не разговаривать с принцессой напрямую, благородная дама, – произносит Соголон.

– Кто тебе такое сказал? – спрашивает принцесса.

– Дама госпожа Комвоно.

– Это та, отлученная? Да она могла тебя поднять, раздвинуть вот так ноги и насадить на жезл моему отцу. Я бы ее словам веры не давала.

– В самом деле, ваше высочество, – говорит одна из женщин. – Мне еще помнится, как она сказала Королеве-Матери…

– Если мне понадобится это вспомнить, я тебя спрошу.

– Да, ваше высочество.

Принцесса снова прогуливается возле Соголон.

– Ты, однако, загадка, девочка.

– Может, вам взять ее новой прислужницей, ваше высочество?

– Прислужницей? Но тогда вы, девы, становитесь для меня бесполезны. Посмотри на них, девочка. А я-то всё принимаю их за своих подружек.

Терпеть всё это Соголон всё тяжелей. Она не знает, что ей думать, что чувствовать и даже куда смотреть. Она смотрит за окно на стражника, надеясь узнать в нем Кеме, но это просто какой-то часовой.

– Придумала, принцесса! – восклицает та, которую звать Итулу. – Выдать ее за военачальника Олу.

У всех это вызывает заливистый смех, который становится всё громче и заливистей, пока они не замечают, что принцесса не смеется.

– Нет, вы представляете? То, как он продолжает таскать эту жениховскую гирлянду, как будто ни разу не бывал женат. Совсем умом тронулся, старый дуралей, – хохочет одна.

– Одурел, спятил вконец, – вторит другая.

– Да оставь ты его, старик никого не беспокоит.

– Гадюка тоже не беспокоит, пока на нее не наступишь. А там, глядишь, ужалит.