Жёлтая виолончель

– Часы? – переспросил Зен, но Элемент не объяснил этого слова.

– Твоя семья садится обедать, – сказал он. – Если ты опоздаешь, останешься голодным, да и мать на тебя обидится… Беги.

Зен кивнул, сказал: "Спасибо" и побежал.

…Он всё-таки опоздал. На дне огромной кастрюли от супа остались только тараканы, плавающие в жирном бульоне, да два лавровых листика.

– Шо, урод, не хватило? – захохотала мамаша, придвинув свою коляску к нему. Колесо коляски проехалось по ноге Зена, и он чуть не закричал.

– Ну, попей какавки, – уже более мягко сказала мамаша и сунула ему в руки стакан с вонючей коричневой какавкой. Её поверхность была покрыта толстой морщинистой пенкой, а сквозь стенки стакана виднелся клок чьих-то рыжих волос.

Зен, стараясь быть вежливым – приёмыш всё-таки – стал с содроганием пить ЭТО. Он чувствовал, что сейчас его стошнит, вывернет наизнанку, а когда в рот проползло что-то мягкое, шевелящееся, он не стерпел и, сморщившись, осторожно выпустил содержимое рта в стакан.

И тут же почувствовал на шее руку мамаши.

– Шо? – загремела она. – Не нравится какавка? Такая хорошая какавка – а он не пьёт. Пей!

– Не хочу, – выдавил Зен. Его мутило.

– Змеёныш поганый, – прошипела мамаша и звонко ударила его поварёшкой в глаз.

Зен слетел со скамеечки и отбежал в угол.

Отчим, до этой поры совершенно неподвижно сидевший во главе стола и посасывавший свою порцию какавки, оторвался от стакана и произнёс:

– Правильно ты его, Лямуш. Нечего тут… человека из себя корчить.

Зен плакал. Он уже не сдерживался – просто не мог. Мачеха же к тому времени совершенно успокоилась. Она подъехала на коляске к своим нарам, переползла на них и закатила глаза – сегодня она собиралась родить ещё десяточек-два зеновых сестёр и братьев. Фасис Бур знал наверняка, что большую часть придётся убить – у пумаров зачастую рождались нежизнеспособные мутанты.

Зен вспомнил другие роды – дня три назад. Тогда убили всех. Отчим свалил шевелящихся мокрых уродцев в мешок и отправился сбрасывать со скалы. Зен подумал, что в какой-то момент он тоже может надоесть своим приёмным родителям. У него были всего две руки, всего одна голова, и, кроме того, он слишком часто подворачивался отчиму под ноги.

Зен боялся попасть в мешок.

Я оставлял его в полной нерешительности. Он не знал, чего ему больше хотелось – упасть со скалы вместе с очередным помётом мамаши Лямуш или жить здесь дальше и терпеть злобное семейство Буров, где он всегда останется чужаком.

Я больше не могу читать. Буквы расплываются в синюю пелену. Голова кружится. Холодно. Ну, хорошо, это просто болезнь. Наверно, когда-нибудь мой организм её победит. Или наоборот. Но эта синева, и провалы в памяти, и безумные видения наяву, и обрывки неправдоподобного прошлого – когда это кончится? Похоже на глюки от эликсира Иванова. Но должен же меня этот эликсир когда-нибудь отпустить?

В конце концов, память, которая дарит мне небольшие зарисовки на тему моей жизни, может оказаться просто фальшивкой. И я совсем не тот безымянный мрачный человек из мелкой шарашки, который сидит за монитором часами, тестируя странные программы или беседуя с воображаемым бестелесным другом. А кто я тогда? Левин? Паша Краматорский? Может, я спился и мне в моём алкогольном бреду видится то одна, то другая весёлая картинка? Но если я пьян, то почему тогда мёрзну? Или я Зен, который на самом деле ходит к Философской Бочке с наивными вопросами в попытках постичь свой уродливый мир?

Дверь! Кто-то выходит из подъезда. Она открывается, и появляется старик, ведущий на поводке собаку. Болонка тявкает на меня, и я, глядя на закрывающуюся дверь, понимаю, что не успею остановить её, пока старичок с собакой ещё здесь. Должно быть, мне ещё не настолько плохо, раз меня волнуют такие вещи. Я стыжусь того, что у меня нет дома, и что я хочу погреться в чужом подъезде. Старик и собака удаляются по тротуару. Ничего. Собака сделает свои дела, они вернутся, и я чуть придержу дверь за ними. Всё очень просто.

Зубы мои начинают стучать. Вдоль длинного дома дует холодный ветер. Я вдруг вспоминаю, что у меня в рюкзаке есть свитер. Какой же я идиот. Давно надо было его надеть. Ну, неудивительно, я же ничего не соображаю своей теперешней башкой. Долго вожусь трясущимися руками с молнией рюкзака, нащупываю толстую шерсть, надеваю свитер. Дрожь не останавливается, но всё же становится чуть лучше. Ничего. Ничего. Я переживу эту ночь.

Ага. Вот и старичок с собакой. Движутся по тротуару в мою сторону. Отлично. Сейчас я попаду в подъезд и как следует согреюсь. А ещё в одном из окон рядом, за занавесками, начинает негромко играть какая-то музыка. Та-там, та-там, та-там, та-там, та-та-та-там». Это же что-то очень знакомое… Когда-то я точно её слышал… Плёнка на моём мозге натягивается, и я чувствую, как снова проваливаюсь в чёрную бездну.

Чёрная жидкость покачивалась передо мной. Я с сомнением держал в руке стакан и думал, не хочу ли я всё это прекратить.

– Почему она так выглядит? – спросил я.

– Ну, вы же отлично помните, – сказал Иванов, сидящий напротив меня, улыбаясь, – как вы пили такую же жидкость некоторое время назад. Это мой чай. Только в прошлый раз он был зелёным, а теперь чёрный.

– Ещё я отлично помню, – сказал я, опуская стакан на стол, – что вы обещали мне заплатить деньги сегодня.

– Я же дал вам некоторую сумму в прошлый ваш визит, разве нет? – попытался увильнуть Иванов.

– Некоторую – да, – согласился я. – А обещали заплатить всё.

– Ну, хорошо, – сказал Иванов. – Я виноват. Я пока не смог собрать нужные деньги. Обещаю, что это сделаю. Не будет ли некоторой компенсацией для вас, если я объясню суть моего сегодняшнего эксперимента?

Я вздохнул:

– Валяйте.

– Видите ли, в чём дело… – руки Иванова в резиновых перчатках засуетились, заволновались и, в конце концов, обхватили колени. – Я хочу исправить в вашей личности несколько неудобных моментов. В частности, вашу пассивность. Это не очень точное слово, но я не могу в настоящий момент подобрать более удачное. В целом, по вашим рассказам, вы активный человек – работаете, пишете книгу, преподаёте. Но ваша жизнь устроена не так, как вам хотелось бы, и вы не пытаетесь её менять.

– Я же пришёл к вам, – возразил я.

– Да, это правда, – Иванов снова сделал раздражающий меня жест, поправив очки. – И это хорошо. Но мне хочется, чтобы вы научились принимать важные решения. Для этого я бы хотел, чтобы вы смогли устранить ваши комплексы и страхи. В прошлых экспериментах я увидел, что вы способны на некоторое время оторваться от реальности и абстрагироваться. Но заложить в подсознание новые установки мне не удалось. Поэтому я и предлагаю вам принять эликсир нового образца. Выпейте.

Я снова поднял со стола стакан и рассмотрел содержимое. Было похоже на битум, только чуть жиже. Отхлебнул. Вкус был не то чтобы противный, но неестественный.

– Хорошо, – сказал Иванов. – Это правильно, что вы согласились выпить. Поверьте, это больше в ваших интересах, чем в моих.

– А чем отличается этот эликсир от прошлого? – спросил я. – Кроме цвета и концентрации?

– Немного переставлены акценты в действии, – сказал Иванов. – Чуть больше того, чуть меньше сего… Не волнуйтесь.

Я хлебнул ещё и ещё. Наконец отставил почти пустой стакан, по стенкам которого сползала чёрная гадость.

– Снимите очки, пожалуйста. Да. Положите на стол. А концентрация, надеюсь, поможет чуть более длительному действию, – сказал Иванов. – Поскольку вы не успеваете как следует вжиться в иррациональное состояние, я решил…

– Более длительному? – переспросил я и почувствовал, что начинаю злиться. – Я в прошлый раз полдня отходил.

– В каком смысле? – уточнил Иванов.

– Да глючило меня! – выкрикнул я. – Мерещилось чёрт знает что. И до сих пор ещё не уверен, что на самом деле происходит, а что нет.

– Это интересно, – сказал Иванов. – Я не думал, что будет такой эффект. Хотя, если подумать, это даже хорошо.

– Что же хорошего? Уродуете мою психику… – Я почувствовал, как кружится голова, и вжался в спинку кресла, полузакрыв глаза.

– Это спорный вопрос, уродую я её или исправляю. Вот вы всё ноете, что я вам денег не даю, да?

– Что значит «ною»? – я открыл глаза от возмущения. – Вы мне обещали! Я не хочу быть подопытным кроликом бесплатно.

– Ну, так держите, – улыбающееся лицо Иванова плавало передо мной, довольное, зубастое, так что мне ужасно захотелось по нему ударить. Но, однако, я вдруг понял, что он мне протягивает что-то.

Оторвавшись от спинки, я принял из его рук две толстых пачки пятитысячных купюр.

– Что это? – пробормотал я. – Это деньги? Слишком много… А, – до меня дошло. – Фальшивые. Издеваетесь опять?

– Почему сразу издеваюсь? Проверьте, – Иванов отодвинулся от меня и рассматривал, оценивая.

Перед моими глазами всё скакало и кружилось. Я надорвал одну из упаковок, достал купюру, посмотрел на просвет. Водяные знаки были. Поднёс близко к лицу, разглядел характерные мелкие вкрапления и узорчатый рисунок. Понюхал. Пахло деньгами.

– Берите, берите, – сказал Иванов. – Не волнуйтесь.

Я с усилием засунул обе пачки в карман, отчего тот стал похожим на гигантскую опухоль на ноге.

– И всё-таки что-то здесь не так, – сказал я. – Вы же говорили, что у вас денег нет… Хотя в прошлый раз, кажется, говорили, что есть. Вы всё время врёте…

– Не всё время, – сказал Иванов. – Деньги настоящие до тех пор, пока я могу вас в этом убедить.

– Что это значит?

– Ну, достаньте их снова.

Я сунул руку в карман и не обнаружил там ничего, кроме ключа от квартиры Жупанова.

– Что за чёрт? – не понял я.

– Под воздействием эликсира вы многому можете поверить, – сказал Иванов.

– Да не поверил я! – я разозлился, и вокруг меня снова заплясали разноцветные пятна. – Я вообще вам не верю.

– Ну, это неправда, – сказал Иванов. – А то, что вы мне сознательно насчёт денег не поверили – это да. Но подсознательно вы допустили такую возможность, поэтому ощущали их как реальные.

– Бред какой-то, – сказал я.

– Это как вам угодно, – согласился Иванов. – Но давайте я всё-таки попробую задать вам некоторые установки. Вот скажите – чего вы боитесь больше всего на свете?

– Хм, – я закрыл глаза и задумался. Секунду ничего не приходило в мой расслабленный мозг. Потом всплыл образ человека с лекции в школе тестировщиков, и я произнёс:

– Не знаю. Может быть, мутантов.

– В каком смысле? – голос Иванова раздался издалека, словно из-под потолка.

– Ну, уродцев, людей с дефектами внешности. Не знаю, как сказать.

– Вы боитесь людей с дефектами внешности? – удивился далёкий Иванов.

– Ну да. Инвалидов тоже. Если рук нет, ног или головы. То есть, что-то я не то говорю…

– Почему? – не понимал Иванов.

– Что почему? А. Почему боюсь? Не знаю. Может, в детстве напугали. Не помню.

– Но вы понимаете, что человек с необычной внешностью может быть очень хорошим, добрым и вам, скажем, принести пользу?

– Ну, конечно, понимаю! – меня всё снова начало раздражать. – Это иррациональный страх, с которым я ничего не могу поделать. Профессор, а когда кончится действие этой гадости?

– А почему её действие вам мешает? – не понимал Иванов. – Вы должны чувствовать себя совершенно естественно.

– Ну, как же, – ответил я. – Голова кружится, пятна цветные скачут, вас не вижу…

– Да что вы говорите! – Иванов снова был искренне удивлён. – Не должно такого быть. Ну-ка, посмотрите на меня. Это всё психология. Вы сами себе внушаете, что вам плохо.

Я чуть напрягся. Расплывчатое лицо Иванова появилось передо мной.

– Вы просто привыкли думать, что приём лекарств может вам навредить. Или считаете мой эликсир чем-то вроде наркотика, который вызывает галлюцинации. Это не так.

– Хм, – я приподнялся в кресле. Голова перестала кружиться, но резкость не вернулась. – Вы уверены в этом?

– Да, – сказал Иванов. – Этот эликсир не вызывает галлюцинаций. Поверьте. Но давайте продолжим. Есть ли что-то такое в этой жизни, что вам кажется по-настоящему красивым?

– Не знаю, – ответил я. – Ну, машины красивые бывают. Цветы, наверно. Хотя цветы не люблю.

– Нет, – Иванов снова поправил очки. – Вам лично что нравится?

– Не знаю. Устройства электронные. Чтобы лампочками моргало. Девушки нравятся. Когда красивые.

– Что это для вас значит? – спросил Иванов. – Какую девушку вы можете назвать красивой?

– Ну, как обычно, – ответил я. – Высокая. Чтобы хорошая фигура, волосы густые. Платье какое-нибудь там, накрашена – не то, чтобы…

– Ладно. Перестаньте, – Иванов встал и повернулся ко мне вполоборота, словно о чём-то размышлял. – Вы говорите словами, которые вообще не ваши. Вы любили когда-нибудь?

– Не знаю, – ответил я. – Никогда об этом не думал.

Лицо Иванова исказила гримаса, смысла которой я не смог уловить. Но, однако же, я заметил, что меня отпустило. Никаких цветных пятен, всё резко и чётко. Кстати, куда-то подевались очки.

– Ну ладно, – сказал Иванов, возвращаясь в кресло. – Закройте глаза. Откиньтесь на спинку. Расслабьтесь. Вы полностью расслаблены. Ваше тело – словно тряпочка, которую бросили на кресло. Все мышцы расслаблены. Вы прекрасно чувствуете каждую клеточку вашего тела. Вы чувствуете, как в кончиках ваших пальцев бьётся кровь.

Я чувствовал.

– Волна окончательного расслабления, – продолжал Иванов, – пробегает по вашему телу от макушки до пяток. Ваша правая рука наливается свинцом. Она тяжелеет.

Я отчётливо ощутил, какая у меня тяжёлая рука.

– Ваша правая рука – тяжёлая, – голос Иванова стал монотонным, успокаивающим, словно сам он засыпал. – Ваша левая рука – тяжёлая. Ваша правая нога – тяжёлая. Ваша левая нога – тяжёлая. Ваши руки – тяжёлые. Ваши ноги – тяжёлые. Ваши руки и ноги тяжёлые. Ваши плечи и шея тяжёлые. Ваши плечи и шея тяжёлые. Вам хорошо. Не существует никаких уродов. Нет никаких уродов. Просто все люди – разные. Кто-то может казаться вам красивым, а кто-то нет. Но нет никаких мутантов. Просто все люди разные. Все люди разные…

При последних словах моё запястье вдруг резко обожгло, тело подбросило вверх, а мышцы пронизала горячая судорога.

Я ошалело вскочил, ощущая на языке странный металлический привкус.

– Что эт-то было? – промямлил я.

– Не волнуйтесь, – ответил Иванов, скручивая в моток какой-то провод. – Это я вас просто током ударил, чтобы моя установка лучше в память впечаталась.

– Вы больной, – сказал я, возвращаясь в кресло. – Хоть бы предупредили.

– Если бы я предупредил, эффект был бы не тот, – возразил Иванов. – Расслабьтесь. Расслабьтесь. Ваше тело полностью расслаблено. Оно наливается свинцом…

Я хотел что-то возразить, но на меня навалилась такая тяжесть, что мне было лень даже языком пошевелить.

– Представьте на минуту, что вы в незнакомом городе, – сказал Иванов.

Я представил себе неуклюжие кривые домики старого образца. Нет, это фуражка бывает старого образца, а домики просто старые.

– И представьте, – продолжал Иванов, – что там всё очень красиво. Кругом всё современное, лампочки моргают, компьютеры. Цветы в клумбах.

Город вокруг меня начал преображаться. На старых обшарпанных домиках с облезлой штукатуркой появились светящиеся вывески. Одна из них моргала и искрила, то торжественно провозглашая «Торговый дом Круг», то, погаснув, превращаясь в загадочное «уг». Я подошёл к автобусной остановке. Деревянная скамеечка внутри была загажена и покрыта давным-давно извергнутыми из желудка непереваренными остатками пищи. На стенке остановки теснили друг друга клочки объявлений. Я прочитал «Ремонт компьютеров. Бесплатная диагностика и разумные цены» и подумал, что лучше было бы наоборот. Хотя нет, бесплатных цен не бывает, это нонсенс.

– И вот вы идёте, скажем, в роскошный отель, – говорил Иванов. – А на входе вас встречает швейцар. Он одет солидно, даже очень – ливрея, белые перчатки, вот только одной ноги не хватает. Под мышками у него костыли. Должно быть, он потерял ногу на войне. Представили? Расскажите, что видите.

Я заметил, что на будочке, возле которой я стоял, висит выцветшая жёлтая табличка с расписанием автобусов и названием остановки: «Гостиница». Я обернулся и увидел невдалеке здание. Обогнув остановку и круглую, обложенную кирпичами клумбу с одним завядшим жёлтым цветком неизвестного мне сорта, я двинулся к нему.

– Я подхожу к гостинице, – сказал я и умолк.

Гостиница выглядела пугающе. Первое, что бросалось в глаза – выбитые стёкла на фасаде. Потом я попытался прочитать облезлую вывеску справа от входа. Ага, «Отель Центральный». Только потом я заметил швейцара. Обезьянье лицо с синим носом, сальные волосы, поломанные костыли, драная пародия на ливрею и перчатки, пару лет назад, должно быть, бывшие белыми. От швейцара несло перегаром, смешанным с ароматом мочи.

– Ну, продолжайте же, – сказал Иванов. – Что вы видите?

– Швейцара на костылях, – ответил я.

– Что он делает? – спросил Иванов.

– Кажется, милостыню просит…

Швейцар скривился в глупой улыбке и забормотал: «Подайте на пропитание и на водку. Трубы горят, командир. Мочи нет».

– Тьфу! – сказал Иванов, и я внезапно выпал из видения в его кабинет.

– Что-то не так? – спросил я.

– Да всё не так, – сказал Иванов. – У вас в голове какой-то бессмысленный мусор. Надо бы его как-то почистить… Знаете, что? Сейчас вы отправитесь, куда вам там надо, а через неделю придёте на сеанс. И всю неделю, чёрт вас побери, повторяйте про себя «Я люблю людей».

– Но это же неправда, профессор…

– Я знаю! И никакой я вам не профессор. Довольно. Вы свободны.

Я встал. Голова снова закружилась.

– Профессор… То есть, Герман Иосифович… А вы в следующий раз можете ещё денег принести? Пусть не все, но что-нибудь. Только настоящие…

Иванов посмотрел на меня хмуро. Хотел снова поправить очки, но, не донеся руку до лица, передумал.

– Хорошо, – сказал он. – Но я вам ещё и кое-что лучше принесу. Новый эликсир…

– Извините, – сказал я. – А этот как долго… Ну…

– Слушайте, – Иванов разозлился. – Я вам уже сказал – он не должен вам мешать. Ни в чём. Если вы себя чувствуете необычно, это просто самовнушение. Он не пахнет, не оставляет следов на одежде, не вызывает потливости, в конце концов…

Я покачался на месте, пытаясь переварить услышанное, потом что-то сказал ему – кажется, попрощался – и вышел на улицу. Хотел придержать дверь, но она выскользнула из руки и громко хлопнула.

Я постоял немного, приходя в себя. Погода стояла серая, уже начинало смеркаться. На доме напротив висела неоновая вывеска «Парикмахерская». Я подумал, не зайти ли туда. Волосы уже лезли в глаза. Потом я вспомнил, что у меня мало денег, а жить на них предполагалось ещё неизвестно сколько времени. В довершение всего буква «П» на вывеске внезапно погасла, и это отчего-то заставило меня вздрогнуть. Я двинулся по улице к метро. Оно было совсем близко, и скоро я оказался на импровизированным мини-рынке.

Рядки торговцев барахлом были разбавлены уличными попрошайками. Я никогда не подавал им. Отчасти потому, что у меня никогда не было лишних денег, но скорее потому, что знал – большинство из них профессионалы в своём мастерстве, и у каждого есть своя мафиозная «крыша», которой достаются почти все доходы.

Паноптикум. Мне здесь разные личности попадались. Крохотное сочувствие у меня вызывали только две категории. Бывали инвалиды разных войн. Их было жалко, хотя я не знал точно ни то, действительно ли они пострадали на войне, ни что они там делали, ни, тем более, почему они не могут заняться чем-то ещё, кроме выклянчивания денег. Были алкаши. Им я верил, хотя денег тоже не давал, поскольку смысла в этом было не больше, чем деньги просто выбросить. Остальные же у меня вызывали только раздражение. Люди, заставляющие собак целыми днями выпрашивать денег якобы им на корм. Женщины, сующие всем под нос истории болезни детей – явно чужие или вовсе фальшивые. Мнимые слепые. Люди с зашитыми ртами и заклеенными глазами. Люди, выставляющие свои покалеченные части тела напоказ, чтобы вызвать жалость. Я ненавидел их.

Ко мне приближалась группа цыганок с маленькими детьми. Я на всякий случай снял со спины рюкзак и прижал его к груди. Одна из цыганок отделилась от пёстрой толпы и направилась ко мне, бормоча «Давай погадаю, на богатство, на любовь. Милок, большое счастье тебя ждёт…»

Я увернулся, стиснув зубы. Вот вам люди, Герман Иосифович. Я их должен любить? Не буду я бормотать всякую ерунду…

Один цыганёнок прижался ко мне сбоку, и я еле успел оттолкнуть его руку, готовую залезть в мой карман. Вот ведь стервец…

А эту «жёлтую виолончель», кстати, я уже дней пять про себя повторял, и никакого эффекта. Ни жёлтых виолончелей, ни красных, ни коричневых. Даже скрипки никакие по пути не попадались за последнее время. И песен с такими словами не слышал. Не буду больше это бормотать. Лучше уж что-нибудь другое желать. «Чтобы вас всех, люди, приподняло и как следует шлёпнуло».

Я вдруг подумал, что действительно хочу, чтобы все окружающие куда-нибудь исчезли. Чтобы на Москву упала какая-нибудь супербомба и стёрла всех этих цыган, попрошаек, алкашей с лица Земли. И Левина. И слушателей моих лекций. Да что там – мне и лица всех тех, кто выходил навстречу мне из метро, казались отвратительны. Чему улыбается эта длинноногая девица? Надо мной, что ли, смеётся? А этот небритый мужик похож на Жупанова. Тоже, небось, детей по ночам лупит.

Не хотел я больше повторять слова про жёлтую виолончель. В конце концов, если в результате моего бормотания некая гипотетическая жёлтая виолончель появится в мире, я могу её не встретить. Или не заметить. Или проспать, в конце концов. Пусть уж лучше и правда бомба. Пусть всех убьёт. Может, и меня. Какой смысл в моей жизни? Наскрести денег на еду, чтобы было сил добраться до работы. Вот и всё.

– Скоро будет война, – произнёс я. – Скоро будет война. Вот что буду бормотать.

– Что вы сказали? – спросил мой сосед по эскалатору, интеллигентного вида старичок с палкой.

– Не ваше собачье дело, – прошипел я.

Тот поджал губы и промолчал.

Да, «скоро будет война» подходит. Это я точно замечу. Не пропущу. Пусть здесь будет кровь, огонь, взрывы. Всех ненавижу. Скорее бы вырваться из метро и добраться до дома. И уснуть. Хотя… Ещё бы неплохо продолжить историю про Зена… Он ждёт меня. Я нужен ему, чтобы существовать… Но и уснуть тоже хочется. Устал я. Устал. В кровать, в кровать…

Кровать неудобная, скрипит. Где я? Проволока словно впивается в спину. Приоткрываю глаза. Синева заполняет собой поле зрения. Пытаюсь встать. С табуретки возле койки на пол падает шприц. У меня возникает ощущение, что я здесь уже был. Голова тяжёлая. Я чихаю, и из носа, из самой глубины, граничащей с мозгом, вылетает огромный тёмно-зелёный сгусток. Мне холодно.

Я сажусь на койке и ёжусь. Я в какой-то ночлежке? Не похоже. Напротив меня – длинный стеллаж, заваленный мусором. Гараж или подвал… У меня возникает смутное чувство, перерастающее в уверенность. Я в подвале Иванова. Снова. Как я сюда попал?

Голова работает плохо. Хочется снова лечь и не вставать. Я давно не лежал на кровати, пусть и неудобной. Давно не был в помещении, пусть и сыром и холодном. Но смутное чувство нависающей опасности заставляет меня встать и пойти к лестнице.

Меня шатает. Дверь. Крутая лестница вверх. Стены покачиваются то влево, то вправо. Они словно сделаны из густого синего тумана. Почему я босой? От каждого соприкосновения голой кожи с бетонными ступенями меня бросает в дрожь. Лестница кончилась. Зеркало. Я – уставший, лохматый и снова обросший неприятный субъект с безумными глазами и потрёпанным телом. Всё лицо и руки в порезах. Я отворачиваюсь от зеркала. Как я сюда попал? Неужто набрёл случайно и решил отдохнуть по старой памяти? И где мои ботинки?

Прохожу в кабинет. Иду к своему креслу. Боковым зрением замечаю что-то странное. Смотрю направо и чуть не падаю от неожиданности. Чёрт, что это? В своём кресле развалился оскалившийся труп Иванова. Похоже, свежий. Борода торчит, белки глаз блестят.

Боже мой, что со мной происходит? Всё то, что я видел раньше – это просто бред под влиянием дури, которую мне вколол Иванов? Опускаюсь в кресло. Замечаю справа от него рюкзак с прикрученным к ручкам пуховиком. Мой. Расстёгиваю молнию. Мои вещи. Сверху – свитер. Надеваю его снова, чтобы согреться. Возле кресла стоят ботинки. Две пары. В одной из пар лежат чёрные носки.

Я рассматриваю ботинки. Одни из них – те, которые я украл из мусорки короля бомжей. Другие, с носками – вроде бы мои. В каких из них я пришёл сюда?

Я надеваю носки, затем свои ботинки. Удобные. Не то, что эта помойная дрянь. Хотя те удобные тоже, но… Упихиваю вторую пару в рюкзак. Пригодятся.

Живот ноет справа, и боль утомляет. Надо бы поесть. А на столе – недоеденная шоколадка. От неё, похоже, Иванов отбросил свои коньки. Жадно ломаю, кладу её в рот по частям, жую. Вкус чувствую где-то далеко, он не реален. Но отстранённо понимаю, что это вкусно. Должно быть вкусно.