Жёлтая виолончель

– Ну? – спрашивает Вера. – И какие предложения?

– Если бы ты мне дала немного времени, – медленно продолжаю я, – и чуть-чуть помогла сориентироваться, было бы лучше. Взамен могу тебе в чём-то помочь.

Вера откладывает книгу. Смотрит на меня, словно оценивает.

– И как ты собираешься ориентироваться? – спрашивает она.

– Пока не очень понимаю. Может, попробую знакомых найти. Может, работу какую. Не знаю. Подумать надо.

– И сколько тебе надо времени? – спрашивает Вера.

– Думаю, неделю, – мне кажется, я прошу о слишком многом, но уже готов уступить дней до трёх.

– Ничего ты не сделаешь за неделю, – говорит она. – Могу дать две. Но у меня два условия. Первое – ты слушаешься меня беспрекословно и выполняешь все мои правила. Второе – если мне что-то не понравится, уходишь по первому моему слову. Согласен, Хармс?

– Согласен, – говорю я. – А почему Хармс?

– Потому что о чём тебя ни спросишь, ответ «не помню», – отвечает Вера. – Тогда вот тебе первое поручение – свари компот.

– Компот? – переспрашиваю я.

– Я яблоки принесла, – отвечает Вера. – Набрала в парке возле МГУ. Свари компот. Сахар в шкафу на кухне.

– Ага, – говорю я. – Понял.

Я встаю и иду на кухню. Достаю пакет с яблоками. Яблоки маленькие, цвета морской волны. Их немного, штук десять. Я не знаю, как делают компот. Мою яблоки. Беру нож. Острый. Хорошо. Режу яблоки дольками. Сердцевину вырезаю. Заливаю водой и ставлю на плиту. Нахожу в шкафчике пакет голубого сахара. Отмечаю, что всё расставлено аккуратно. Запасы круп и макарон рассортированы так, что запутаться невозможно. Кладу немного сахара в воду. Задумываюсь, то ли я делаю вообще. Компот. Компот. Никаких ассоциаций.

Вода закипает. Сколько его варить? Да не надо варить, наверно. Яблоки же и так хорошие, съедобные. Выключаю газ. Зачерпываю ложкой воду, дую. Пробую. Хм. Сыплю ещё сахара, размешиваю. Сажусь возле плиты. Есть ощущение, что должно постоять и остыть.

Текут мысли. Мне нужно кого-нибудь найти. Как я понял, родителей у меня нет. Кого я знаю ещё? Из живых, разумеется. Левин. Паша. Селюков. Панченко. Наверняка кто-то из них есть в этих… Ну, где все регистрируются. Ладно, потом вспомню название. Найду их там, поговорю. И что дальше? Они предоставят мне денег в долг, бесплатное жильё, машину, дачу и стадо собак для разведения.

Сколько я уже сижу на кухне? Я отключился, что ли? Трогаю кастрюльку. Тёплая ещё. Встаю, нахожу кружку. Поварёшкой наливаю в неё компот с кусочками яблок. Выхожу в комнату.

– Ну как? – спрашивает Вера.

Протягиваю кружку. Она отхлёбывает.

– О. Хорошо, молодец. И сахару самое то. Сам попей тоже. Завтрак будет чуть позже. Я так привыкла.

– А у тебя компьютер есть? – спрашиваю я. – И Интернет.

– Есть. Хочешь начать искать знакомых?

– Ну да.

Вера смотрит на меня и шевелит кончиком носа, словно хочет ещё что-то сказать. Но сдерживается.

– Вон, возьми игрушечный.

– Игрушечный?

– Ну, на подоконнике нетбук лежит. Я его игрушечным называю. Только осторожно с ним. Он старенький уже. И от сети лучше, батарейка плохо держит.

Я беру нетбук, сажусь с ним на диван, открываю крышку. Включаю. Изображение на экране дрожит и покрывается цветным цифровым шумом. Догадываюсь, что проблема в шлейфе, соединяющем экран с компьютером. Шевелю экраном, нахожу положение, где дефекты пропадают. Втыкаю зарядку в компьютер и в розетку. Вайфай ловит хорошо. Задумываюсь.

– Извини, – говорю я, – а как называются какие-нибудь эти…

Делаю рукой жест, который должен что-то означать. Вера не понимает.

– Что «эти»? – спрашивает она.

– Ну, где люди тусуются. Сообщения пишут.

– Социальные сети, что ли?

– Ну да.

– Их много. Жеже, фейсбук, линкдин, твиттер.

– О, точно, – говорю я. – Фейсбук.

Захожу на фейсбук. Чёрт. А какой у меня логин? Как-то связано с моим именем, которого я не помню. Чтобы зарегистрироваться, нужна электронная почта. Её тоже не помню. Провозившись минут пятнадцать, регистрирую новую почту с адресом, производным от «Хармс». Наконец вхожу на фейсбук. Друзей, конечно, нет, ведь это новый логин. Пытаюсь искать. Нахожу из имён, которые помню, только Пашу. Последнее сообщение – годичной давности. Пишу в комментариях «Привет. Как жизнь? Можем встретиться?» Кажется, это всё, что я могу здесь сделать.

Пробую искать знакомых в Яндексе. Нахожу какие-то упоминания, но всё старьё. Вздыхаю.

– Что? – спрашивает Вера.

– Оказывается, это не так просто, – отвечаю я. – Связи восстановить. Можно, в принципе, работу поискать ещё, но у меня даже резюме нет.

– Составь.

– У меня оно из одной строчки будет. «Ничего не умею, ничего не помню, где работал – не знаю». Я даже не знаю, как моя шарашка называлась.

– Не может быть, что ты ничего не умеешь. Книжку пишешь. Ты говорил, что тестировал что-то. И вон – компот умеешь варить.

– Я даже не знал толком, что такое компот, когда шёл его варить, – возражаю я.

Я закрываю «игрушечный», откладываю в сторону. С трудом отсоединяю от сети. Руки трясутся.

– Что-то я устал, – говорю я. – Можно, полежу?

– Я тебе не начальник, – отвечает Вера. – Температура опять?

– Не знаю. Голова кружится.

Я опускаюсь на диван. Синие пятна вокруг. Вера подходит, кладёт руку мне на лоб. Я отмечаю про себя, что её лицо – симпатичное и явно женское. Его словно прилепили к мощному телу.

– Температуры вроде бы нет, – говорит она. – Ладно. Лежи пока, я завтрак сделаю.

Я и лежу. Кто я? Что за Хармс? Прочитает ли Паша моё сообщение? Предположим, прочитает. Тоже подумает – что за Хармс? Наверно, хочет впарить средство от похудения. Кстати, вот голод – отличное средство от похудения. Нет, для похудения. Странная эта Вера. Спасибо ей, но странная. Я её боюсь. Боюсь, что она не та, кем кажется. А кажется кем? Терминатор какой-то с грудями. Хотя терминатор ростом был выше, и лицо у него было не такое. Опять я брежу.

Она неправильная. Не может девушка жить в квартире, где нет нормальной женской одежды. И где телевизор? И чем она на жизнь зарабатывает? Может, она убивает бомжей и на мясо продаёт? И только ждёт, когда я отключусь. Да нет, чушь. Зачем лечила меня? Непонятно.

Она подходит ко мне с кружкой воды.

– Ты же таблетки не пил сегодня?

– Нет, – отвечаю я.

– Извини, не сообразила. Я тебя просила пить, но у тебя же провал.

Я проглатываю таблетку и две капсулы. Выпиваю воду. У меня закрадывается подозрение, что она хочет меня отравить.

– А что это? – запоздало интересуюсь я.

– Лекарства, – отвечает Вера по дороге на кухню.

У Иванова хоть чай был. И то вон как пробрало. А тут лекарства. Боязно. Надо скорее выбраться отсюда. Найти жильё и съехать. Но чтобы снять жильё, нужны деньги. Значит, сначала работа. Может, в «Макдоналдс» устроиться? Хотя хватит ли их зарплаты, чтобы снимать комнату? Не знаю. Не помню размера их зарплаты. И насчёт цены, по которой снимают жильё, не уверен. Уверен только, что за двадцать рублей не снимешь комнату. Это точно. Значит, придётся терпеть. Жить с девушкой-мутантом.

А есть ли выход из этого положения? Наверно, сначала надо восстановить документы. Паспорт. Это можно сделать за две недели? А без паспорта кем работать берут?

– Хармс, иди есть! – кричит Вера с кухни. – Сможешь встать?

– Смогу, – говорю я.

Голова кружится, но я успешно встаю и добираюсь до кухни. Сажусь на табуретку. Передо мной тарелка с едой и стакан компота. Ем.

– А как паспорт восстанавливают? – спрашиваю я.

– В милицию надо идти, – отвечает Вера, садясь напротив. – Заявление подавать об утере.

Я про себя отмечаю, что милицию уже давно переименовали в полицию, но молчу. Один хрен, в общем.

– А что это я ем? – спрашиваю я, понимая, что еда вкусная.

– Макароны, – отвечает Вера. – И сердца куриные.

– Тоже в парке собрала? – спрашиваю я.

– Не нравится – не ешь, – кажется, она злится. – И, если не нравится мой образ жизни, можешь валить.

– Нравится, – говорю я. – А какой у тебя образ жизни?

– Какой уж есть.

Она хмурится и погружается в еду. Разговор окончен.

– Посуду помоешь, – говорит она, закончив свою порцию. Выпивает полстакана компота, встаёт и уходит в комнату.

Я не понимаю, что делать дальше. Идти в полицию? Пытаться составить резюме? Голова работает плохо. Складываю грязную посуду в мойку, начинаю мыть.

Когда заканчиваю, Вера снова заходит в кухню.

– Я собираюсь на митинг, – говорит она. – Пойдёшь со мной?

Лицо серьёзное. Трудно понять её настроение.

– Что за митинг? – уточняю я.

– Просто митинг. Протеста.

– Против чего?

– Вопрос правильный, – говорит Вера с заметным вздохом. – Но отвечать мне на него сейчас лень. И потом, на самом деле каждый ведь против своего чего-то идёт протестовать. У каждого личная причина своя. А тебе всё в стране нравится?

– Нет, – отвечаю я. Хочу добавить, что не нравятся мутанты, но вспоминаю, что передо мной один из них.

– Ну, вот и протестуй против того, что не нравится.

Куда-то пойти – хорошая мысль. Развеюсь. И отложу на время раздумья о том, что делать дальше.

– Пошли, – говорю я, ставя тарелку в сушилку.

Дальше возникает много новых проблем. Искать носки. Надевать их. Полминуты решать, бриться или нет, хотя очевидно, что нет.

Подходит Вера. Суёт лист бумаги.

– Вот это понесёшь.

Читаю. Смысл мне не понятен, но можно догадаться, что надпись оскорбляет какого-то человека.

– Это про кого? – спрашиваю.

– А ты не догадываешься? – Вера ухмыляется.

– Нет. Но думаю, что про какого-то большого начальника.

– Ну, в принципе, да. Хорошо тебе, Хармс. Находишься в счастливом неведении. И выходить из него не хочешь.

Я смотрю на неё в упор.

– Я это не понесу.

– Чего это? – Вера убирает с лица ухмылку и хмурится.

– Я не могу на кого-то наезжать, если даже не помню, кто это. И уж точно не помню, чтобы он мне что-то плохое сделал. Ты понимаешь, я даже толком не знаю, какой у нас год на дворе. И кто сейчас правит, тем более. Пумарцы, мутанты какие-нибудь, коммунисты… Не в курсе я.

Вера смотрит из меня исподлобья, и я чувствую, что она решает – выгнать меня немедленно за непослушание или нет. Наконец, лоб её разглаживается.

– Ладно, Хармс. Убедил. Выбирай любой плакат, с которым ты согласен.

Я подхожу к углу, где свалены бумажки на палочках и без. Некоторые надписи мне абсолютно не понятны. Некоторые я понимаю, но не могу согласиться, потому что не в контексте событий. Наконец, нахожу листочек, где разнокалиберными буквами написано «Свободная пресса не даёт обществу гнить».

– Ага, – говорит Вера. – Значит, с этим ты согласен?

– А кто же с этим может быть не согласен? – удивляюсь я.

– Ну, есть люди. Молодец. Пошли.

Краем глаза замечаю, что у неё на плакате написано «Власть, не суй нос в личную жизнь». В задумчивости обуваюсь. Она скручивает свой плакат в трубочку. Я следую её примеру. Выходим в сырой тёмный подъезд и потом сразу на улицу. Чувствуется, что недавно был дождь. Воздух свежий, прохладный. Солнце светит вовсю. Вера шагает быстро. У меня ноги длиннее раза в полтора, но я еле поспеваю за ней.

– А почему митинг? – спрашиваю я. – В смысле, почему сегодня? Случилось что?

– Ну, повод – хорошего человека хотят посадить, – отвечает Вера, не останавливаясь. – Ни за что. Потому что тоже протестовал. А так вообще просто все своё что-то хотят сказать. И, кстати, забыла предупредить – митинг не разрешённый, так что нас тоже задержать могут.

– А что, бывают разрешённые? – удивляюсь я.

В моей голове митинг – это что-то против системы. У этой же системы спрашивать разрешения протестовать против неё – в голове не укладывается. Вера не отвечает. Мы заходим в метро. Вера пропускает меня через турникет своей карточкой. Я еле успеваю проскочить до клацания створок.

– Что ты такой сонный, Хармс? – ворчит Вера, присоединяясь ко мне на эскалаторе.

– Не знаю, – мямлю я. – Слабость какая-то…

– Ещё не поздно вернуться.

– Да не, я нормально…

– Ну ладно, в автозаке отдохнёшь, – соглашается Вера.

– В чём?

Она не отвечает, ускоряясь при виде подъехавшего поезда. Еле успеваю запрыгнуть за ней в закрывающиеся двери. Вокруг гудит. Синие пятна прыгают в глазах.

– Зря ты пошёл, – кричит Вера сквозь шум. – Вон бледный какой. Ещё вчера тридцать восемь было.

Я молчу. Едем. Вагон набит народом. Не могу разглядеть лиц. Зато вижу рекламу на стенах вагона. Реклама каких-то автомобилей. Совершенство, превосходство, нормочас. Зачем рекламировать автомобили? Если их будут покупать больше, воздух станет грязнее. Или я машины с сигаретами перепутал? Ну, так реклама сигарет вроде и запрещена. Так. О чём я думал? А. Чем больше машин, тем больше пробок. Тем медленнее едут машины. Тем меньше от них проку. Они пожирают сами себя. Может быть, они тоже монстры? Как Вера.

– Пошли. Что спишь? – говорит она сердито и тянет за руку. Выходим из вагона, потом вверх, вверх.

На улице всё так же свежо. Правда, мутно. Если постараться, видно далеко, но я не могу понять до конца того, что вижу. Понимаю, что мы идём вдоль по улице. В том же направлении движутся другие люди. Много. Замечаю у некоторых в руках плакаты или листы бумаги с рисунками и надписями. Значит, они идут туда же, куда и мы. Лица у людей открытые, приятные. Такое ощущение, что у них праздник. Вон девушка идёт в красном пальто и длинных сапогах. Не слишком ли тепло она одета? Пропала куда-то. Вот интеллигентный мужчина в костюме, с галстуком. Очки стильные. Недешёвые, скорее всего. В руке плакат. Успеваю прочитать «Посидите лучше сами».

Вера увлекает меня за руку всё дальше. Ноги мои заплетаются. Похоже, у меня всё ещё температура. Но всё-таки я чувствую себя не так уж плохо. Почему-то приятно идти среди всех этих людей. Пусть я и не очень понимаю, чего они хотят…

– Верок! – доносится справа.

К нам, перерезая толпу, движется высокий наголо бритый парень с круглым лицом. В руке свёрнутый флаг с каким-то рисунком. Замечаю, как Вера неслышно произносит губами непечатное слово.

– Привет. Решила всё-таки прийти? – спрашивает он, улыбаясь широкой, блестящей улыбкой.

– Привет, – говорит Вера, не останавливаясь. – Решила.

– Ты же в прошлый раз сказала: «В жопу ваши митинги».

– Я помню, – Вера старается идти быстрее.

– Не можешь без нас? – парень не отстаёт, не убирая с лица улыбку. Его армейские ботинки стучат о тротуарную плитку громко, отдаваясь в моих ушах.

– Без тебя, Ден, точно могу! – отрезает Вера. – Отстань.

– Ну, как знаешь, – парень, наконец, отстаёт.

Пару минут двигаемся молча. Толпа всё плотнее.

– Это кто? – спрашиваю я.

– Да так, – отвечает Вера. – Деятель один. Придурок. Жила я с ним по глупости. Неважно.

Я немного удивлён её откровенности, но продолжаю семенить следом. Пытаюсь понять, где мы. Здания вокруг высокие, старые. Улица широкая. По краям стоят ряды маленьких автобусов. Кажется, они называются ПАЗ. Не знаю, почему. Но вот помню. Это хорошо, наверно. Хорошо, что помню. То, что стоят, как мне кажется, не хорошо. В автобусах сидят существа в панцирях. Впереди, где толпа становится гуще, вижу ещё таких же.

Вглядываюсь вдаль. Линия бронированных мутантов окружена голубой дымкой. Они кажутся нереальными. Шевелятся. Железные загородки. Мутанты копошатся вдоль них, как мухи вокруг сладкого пятна на столе.

– Оцепление, – бормочет Вера. – Знала, что будет ОМОН, но чтобы так много… И вбок уйти некуда, нам же на площадь.

Толпа течёт всё медленнее. Впереди вижу ещё нескольких существ, которые движутся навстречу толпе. Один из них, высокий, на пару голов выше волнующейся массы людей, притягивает мой взгляд.

Поверх хитинового панциря на нём драный чёрный плащ. Голова замотана чёрной тряпкой, так что виден только один огромный зелёный глаз, вращающийся в глазнице, да выступающий далеко вперёд нос с четырьмя ноздрями. Ноздри шевелятся, каждая на длинном хоботке, и втягивают воздух. Я чувствую, как существо дышит. Ему не нравится местный воздух. Ему нехорошо здесь. Оно высовывает из-под плаща гибкие конечности и указывает когтями в сторону. Остальные, помельче, суетятся.

Я вижу окружающий их синий туман и вдруг понимаю, что происходит. Я словно снова в прошлом. Словно это уже было.

– Вера, – говорю я, замедляясь. – Стой. Я видел эту картинку.

– Что за картинку? Ты о чём? – она даже не оборачивается.

– Видишь там четырёхносого? Высокий мутант в плаще.

Вера поворачивает голову. На лице непонимание, смешанное с недоверием.

– Четырёхносого?

Понятно. Она не видит. Это мои глюки. Неважно. Надо объяснить.

– Я знаю, что будет дальше. Там высокий человек. По его приказу полицейские вылавливают случайных людей из толпы и задерживают. Мы пройдём ещё метров двести. Тебя схватят. Я разозлюсь, начну на них орать, ударю одного в плечо. Меня тоже поймают и потащат к тем машинам. Я это видел уже.

Вера продолжает идти дальше, глядя вперёд. Потом останавливается. Опускает плакат.

– Здесь всё равно уже ничего хорошего не будет, – говорит она. – Давай выбираться.

Мы лезем сквозь толпу вбок. Толкотня. Пролезаем между машинами. Подворотня. Узкий переулок. Вера забирает у меня мой листок. Комкает и выкидывает оба в урну. Лицо грустное.

– В жопу эту митинги, – говорит она. – Я давно говорю, что это бесполезно. Их слишком много, у них деньги, власть, а нас слишком мало. Не так надо действовать.

– А как? – спрашиваю я.

– Надо, чтобы больше людей вокруг понимало, что происходит. Тогда всё само изменится, – говорит Вера.

Мы идём переулками в сторону метро. Кое-как ковыляю, стараясь не отстать. Перед глазами сплошная синева.

– Чего молчишь? – спрашивает она. – Не согласен?

– Не знаю. Я-то вообще не в курсе. Совсем.

Вера смотрит на меня. Хмурится. Прикладывает руку мне ко лбу.

– Да у тебя опять температура дикая. Пошли домой скорее.

Она тащит меня в метро. Снова погружаемся в трубу. Кругом пумары. Разные. У некоторых даже одна голова. Маскируются, гады. Как же душно… Хочется вынырнуть, глотнуть воздуха.

– Хармс! Ты что падаешь? – возмущается Вера. – Мы на эскалаторе же.

Руки у неё сильные. Удержала. Хорошо. Я, кажется, улыбаюсь. Сверху, на потолке, проплывают боги с винтовками. Меня затаскивают в вагон и усаживают на сиденье.

– Спасибо, – слышу я голос Веры. Кому говорит? Не знаю.

Кружатся диски. Нет, не диски. Всё кружится. А может, только моя голова кружится, а всё остальное стоит на месте. Наверно, я всё-таки Павел Краматорский. У него же вечно болтается голова. Рядом со мной освобождается место. Вера садится рядом.

– Ты молодец, Хармс, – говорит она. – Если то, что ты говорил, правда, нам бы не просто пятнадцать суток светило. Ты как?

– Нормально, – говорю я. – Дышится только тяжело.

– Ну, это просто метро. Людей много. У меня тоже раньше паника здесь была. Ты, небось, тоже ведь не из Москвы?

– Не помню.

– Пошли, – Вера помогает мне встать.

Мы снова идём. Поднимаемся вверх по волшебной лестнице, которая едет сама. Синий свет в глаза. Моргаю. Вера поддерживает меня. Ветви деревьев плывут над головой. Нет. Так голова кружится. Лучше смотреть в землю, на мокрый асфальт. Там ползёт клубничная змея. Хочу сказать ей «привет», но вместо этого громко чихаю.

– Зря я тебя потащила, – бормочет Вера. – Тебе ещё лежать и лежать. Да и сама зря пошла. Только настроение испортила.

Мы заползаем в подъезд. Сыро, но здесь дышится легче. Наверно, перископ. Почему перископ? Что вообще такое «перископ»? Кажется, фильм такой был. Или я путаю?

– Ботинки сними. Иди сюда. Ляг.

Диван – это здорово. Под мышкой снова холодный металл градусника. Надо мной покачивается стриженая голубая голова Веры. Пищит.

– О, брат… Что-то ты не поправляешься. Ладно, подожди.

Странное состояние. Почти проваливаюсь в сон, но провалиться не могу. Может, потому, что боюсь? Может, потому, что мне не хочется уходить отсюда в несостоявшееся прошлое?

Верины руки. Она приподнимает мою голову над подушкой. Таблетки, которые она кладёт своими холодными твёрдыми пальцами мне в рот. Голубой уползающий наверх потолок.

– Ты не волнуйся, – бормочу я. – Я уйду. Сейчас вот только найду кого-нибудь, и уйду.

– Не болтай, – говорит Вера. – Спи. Сейчас поесть приготовлю.

Слышу, как задвигаются шторы. В комнате устанавливается зеленоватый полусумрак. Кутаюсь в одеяло. Кто мне может помочь с работой? Левин. Хотя его, наверно, уже поймали и расчленили. Фу, фу… Что за мысли у меня? Но от мутантов всего можно ожидать. У них челюсти и кости. И у меня тоже челюсти. Вон какие страшные. Ням, ням. Может, и я мутант?

Может быть. Хотя, наверно, и среди мутантов есть приличные. Вот, скажем, Вера. Я её знаю уже три дня. А потом забыл и теперь знаю ещё день. И она за это время ничего плохого мне не сделала. Хотя я не ручаюсь за те дни, что забыл. Она тут бинтовала меня, одевала… Мало ли что. Или это всё-таки я сам себя одевал?

Почему со мной всё это случилось? Почему я помню только фрагменты? Почему голова не может вспомнить всё сразу? Потому что Иванов, вот почему. Он сказал «перманентно», значит, перманентно. Что означает это слово? Перманент. Как-то связано с бигуди. Но Вера не пользуется бигудями. Есть такое слово – «бигудями»? Наверно, просто «бигуди». Хотя какие уж тут бигуди? У Веры и волос-то нет. Ну, почти нет.

Чуть ли не в нос мне тыкается тарелка.

– Спасибо, – говорю я, стараясь поймать рукой ложку. Ложка расплывается.

– Ладно, лежи так. Покормлю. Только на бок повернись, а то подавишься.

Вера взбивает мне подушку и усаживает полулёжа. Суёт мне в рот ложку. Разваренный рис, перемешанный с чем-то ещё. Печень, что ли? Да, похоже. Но очень вкусно. Любил ли я раньше печень? Нет, любил ли я вообще раньше хоть кого-нибудь? Почему у меня всё время путаются мысли? Надо думать о чём-нибудь определённом. Одном, твёрдом. Вот мышцы, например. Почему мышцы? Ну, наверно, потому, что передо мной одни сплошные мышцы. Зачем ей       столько? Наверно, чтобы с мутантами драться. Это можно понять. Ой. Еда, кажется, кончилась.

– Всё, – говорит Вера. – Спи.

Она садится за стол. Раскрывает книгу. Поворачивается так, чтобы из-за штор на страницы падала полоска света.

– Да включи свет, – говорю я, укладываясь удобнее. – Мне не мешает.

– Электричество экономить надо, – говорит она.

– Ну, шторы приоткрой.

– Мне и так нормально, – говорит она.

Ну, ладно. Я отворачиваюсь к стене и честно пытаюсь заснуть. Один баран, два барана, три барана… Точно. Я, Паша и Левин. Кстати, вот Паша. Где он сейчас? В наркодиспансере? А существуют ли в этом мире такие учреждения? Или всех пьющих людей просто сваливают в одну большую яму? И что они там делают, интересно, в этой яме? Едят друг друга? Да нет. Этим отлично можно и не в яме заниматься. Надо спать. Спать. Но я почему-то не хочу.

Сколько сейчас времени? Не может быть вечер. Наверно, часа два или три дня. Поэтому и не спится. Но лучше поспать. Всё равно же болею. Хотя вроде не так уж и болею. Пока лежу, чувствую себя практически нормально. Может, таблетки помогли. А мысли путаются. Но они путались и тогда, когда у меня не было температуры.

Что за странные звуки? Поворачиваюсь на другой бок. Вера стоит на тренажёре. Работает руками и ногами, будто идёт на лыжах. Мышцы напрягаются и расслабляются. Лицо сосредоточенное. Пожалуй, это выглядит красиво. Всегда ведь красиво, когда что-то работает так, как ему положено. Есть мышца – работает. Или, скажем, огурец. Вот он красивый почему? Потому что его можно съесть.

Только сейчас замечаю, что играет музыка. Из магнитолки. Опять та же мелодия. Как она это назвала? Мародёр, что ли. Приятная музыка. Если закрыть глаза, представляешь девушку. Почему вообще музыка рождает зрительные образы? И зачем мне закрывать глаза и представлять себе девушку, если девушка прямо передо мной? Красивая. Ну, в некотором смысле красивая.

Нет, пожалуй, без оговорок – красивая. Просто это непривычно – столько мышц.

– Ты не спишь, что ли? – говорит Вера.

– Нет, – отвечаю я.

– Смотришь? – интонация холодная. Не похоже, что она меня в чём-то обвиняет. Но и не заигрывает.

– Смотрю. А можно попробовать?

– Да поправься сначала, – она останавливается и слезает с тренажёра. – Хотя я, в принципе, не против.

Она вынимает из стойки гантели. Начинает делать упражнение. По очереди поднимает то одну, то другую руку с гантелей, выставляя её вперёд. Фиксирует на пару секунд и опускает.

Я откидываю одеяло. Сажусь на кровати. Голова вроде не кружится. Слабость только. И синева. Встаю.

– Тапки надень, – говорит Вера чуть сурово.