Птичка по имени Авелин

Марианна Красовская

Птичка по имени Авелин

Часть 1. Сброшенные маски

1. Граница

Пассажирскую карету немилосердно трясло. Я пыталась глубоко дышать, опускала голову к коленям, нажимала на всякие точки ладоней и запястий – но тщетно. Все равно тошнило. К счастью, не меня одну. Поэтому кучер время от времени останавливался и позволял жалким людишкам высвободить свои нежные желудки от бренной пищи. Сам он, конечно, тоже был человеком – – только сидел не в тесной душной внутренности деревянной коробки, а снаружи, да еще, наверное, привык. А я не привыкла.

Я никогда не передвигалась таким способом. Я и представить себе не могла, что это настолько отвратительно. Что ж, одно бесспорное преимущество у этой кареты было – в голове не осталось места для унылых мыслей. Ах да, и ещё она передвигалась, с каждым оборотом колеса отдаляя меня от Люциуса III и его потных рук.

Выйдя в очередной раз подышать – живот был пуст, словно королевская казна Ранолевса, уже даже не тошнило – я огляделась и вскрикнула от радости, увидев темно-зеленый куст мирилии узколистной.

– Мы спасены! – объявила я своим случайным спутникам. – Эти волшебные листики спасут нас от расстройства желудка!

И первая засунула острый зелёный листочек в рот и принялась жевать.

– Госпожа – травница? – с любопытством и недоверием спросил толстячок Ранье, который хуже всех переносил тряску. Он страдал от всего, чего можно, но в первую очередь, от голода.

– Не то, чтобы травница, но из семьи аптекарей. Кое-что знаю.

Чистая правда, между прочим. Мой любимый супруг, да успокоится его душа в посмертии, когда-то забрал меня под прямо из аптечной лавки. Я, помню, даже сопротивлялась. Слабо улыбнулась воспоминаниям, вздохнула… и полезла обратно в карету.

Через час листья жевали все, даже сверхнедоверчивая мадам Базьен. Поглядела, что я бодра, весела и даже румяна, и попросила листочек. Не то, чтобы вкусно, да и зубы зелёные становятся, но это явно лучше, чем состояние вязкой липкой тошноты.

Зато теперь мы могли слушать про ленивую невестку Базьен, про покойную супругу Ранье и смеяться над шутками братьев Петрес. Причём смешно было не столько от их историй, сколько от зелёных улыбок.

– Мы похожи на гулей, – заметила Петронида Базьен, и все грохнули хохотом.

Ну да, у сырых листьев лёгкий наркотический эффект. Ничего страшного. Пройдёт.

На границе Эльзании и Ранолевса наши подорожные изучали так тщательно, словно подозревали, что мы увозим с собой несуществующий золотой запас королевства. Причём женщин проверяли гораздо скрупулезнее. Ну, пусть. Ищут-то аристократически-бледную шатенку, а я сегодня – смуглая брюнетка, к тому же с короткими, едва достающими до плеч волосами. К тому же давайте честно – графиня Волорье да в общественной карете! Это моветон, господа.

– С какой целью въезжаете в Эльзанию, госпожа Ферн?

– Вступить в наследство, тут же написано. Домой возвращаюсь. Документы на наследство прилагаются.

– Тут написано, что ваша тётка умерла больше года назад. Почему тянули?

– Почта очень медленная, господин. Пока письмо пришло, пока подтверждала свою личность, пока имущество продала… не быстро это всё.

– Зачем же продавали здесь, а не эту самую аптечную лавку?

– Что значит "зачем"? – искренне удивилась я. – Затем, что теткина лавка большая и в центре города, а моя была маленькая и в пригороде, да и сами поглядите, что происходит в Ранолевсе! Мятежи, заговоры, государственный переворот! Страшно жить стало, господин! А Эльзания – страна богатая, спокойная, к тому же родина моя.

– Ясно все с вами, как крысы разбегаетесь, – презрительно сплюнул на землю пограничный страж. – Что везете? Торбу свою открывайте.

– Вещи приличные, сапоги вот, – перечисляла я. – Деньги в разрешенном количестве. Украшения.

При слове "украшения" страж было оживился, но сразу посмурнел, увидев несколько грубых серебряных колец и пару золотых сережек с каменьями. Не то. Не фамильные камни Волорье, разумеется. Я ж не совсем дура! Камни в банковской ячейке остались. Да и не принадлежат они мне, это – наследство сестры Ральфа. Пусть её дочери потом щеголяют в ожерельях и диадемах.

– Пошлина за переход границы восемь золотых.

– Сколько? – придушенно спросила я. – Вы шутите? Всегда две монеты было!

– Его величество Люциус III поднял на днях. Чтобы золото оставалось на родине.

Я смотрела в кошель и едва не плакала. Я не могла позволить себе такую пошлину. То есть могла, конечно, но не вскрывать же подкладку торбы прям немедленно!

– Сколько есть? – с притворным сочувствием спросил страж, вытягивая шею, чтобы заглянуть ко мне в кошелёк.

– Шесть, – с несчастным видом ответила я.

– Ну… могу предложить выход… пойдем со мной в кусты и проходи бесплатно.

Я молча смотрела на стража и понимала, что меня сейчас оценили высоко, очень высоко. Гораздо дороже, чем элитную шлюху в столичном борделе. Но в груди все равно зарождались боль и гнев. Почему я не воспользовалась своей второй ипостасью, чтобы пересечь границу? В Ранолевсе все равно никто не знает о моей сущности, меня явно ловить никто не стал бы. Ах да, лететь далеко. Я б потом слегла на неделю.

– Вот так годится? – я добавила к шести монетам массивные золотые серьги. Идти в кусты я не испытывала ни малейшего желания.

– Годится, – разочаровано вздохнул страж. – Проходи.

Я закинула торбу на плечо и прошла в уже ждущую карету. Села, уронила голову на руки и расплакалась, как ребёнок. Я не плакала, когда узнала, что мой супруг в тюрьме. Не плакала, когда ему отрубили голову на дворцовой площади. Не плакала, когда потеряла ребёнка. Не плакала, когда меня саму приволокли к новому королю, который пожелал сделать меня своей любовницей. Я всегда боролась до конца, считала себя бойцом. А сейчас, видимо, чаша переполнилась, и то, что я лишилась даже не последних денег, стало для меня концом света.

– Лина, ну чего ты? – пытались меня гладить по плечам братья Петрес. – Что случилось-то?

Я, всхлипывая, показала им пустой кошель.

– Ты не знала про повышение пошлины? – догадалась мадам Базьен. – И у тебя больше нет денег?

Кивнула, пытаясь успокоиться. Это ведь ничего, правда? До столицы путь оплачен, ехать ещё десять часов. А в столиценайду какую-нибудь подработку или попрошусь в какой-нибудь обоз. Мне главное до Фулбина добраться, а уж уже до лавки дойду пешком, ну и пусть, что через пол города. За десять часов как-нибудь не умру с голода, да и кольца остались. Уж на булку с молоком выменяю. Но слезы все текли, и даже дружеская поддержка не помогала, а делала только хуже.

И тут я поняла, в чем дело. Эти чёртовы листочки, которые я жевала! Я истерически захихикала сквозь слезы. Какое коварное растение оказалось! Что ж, зато не тошнило. С горем пополам, продолжая одновременно смеяться и плакать, я объяснила ситуацию попутчикам. Они молча отодвинулись, явно ожидая, когда их накроет истерика, но ничего не происходило.

Конечно, я по природе своей не совсем человек, на меня все травки и зелья действуют чуть иначе.

Наплакавшись, уснула так крепко, как не спала ни одной ночи за последний год. Попутчикам пришлось приложить немало усилий, чтобы растолкать меня на постоялом дворе. Господин Ранье купил мне миску жаркого, братья Петрес налили вина из своего кувшина, а Петронида Базьен, которую я считала скрягой, практически насильно сунула мне в торбу хлеб и сыр, завернутые в льняную салфетку. Я чуть опять не разревелась от такой заботы. Пришлось пригласить всех в свою аптеку и пообещать скидку – это меньшее, что я могла сделать для этих замечательных людей. А кучер, послушав мои слезы, заявил, что мое горе и вовсе не беда, ну сделает он небольшой крюк и высадит меня в этом самом Фулбине, почти по дороге же, подумаешь, на час длиннее дорога, никто ж не против? Против никто не был.

Из кареты уже выходила другая я. Впрочем, я никогда в полной мере не ощущала себя графиней Волорье. Мне казалось, что можно вывезти девушку из аптеки, но аптеку из девушки – никак.

Я закинула торбу на плечо и шагнула на гранитную мостовую. Здравствуй, любимый город, я вернулась!

2. Родня

За год в тетушкиной аптеке совершенно прохудилась крыша. Лари с дорогими и редкими травами были безнадежно залиты водой. Шкафы покосились, оконная рама в маленькой квартирке над аптекой была вся перекошена, полы набухли и вздыбились волнами. На стенах чернела плесень. Хорошо мое наследство, нечего сказать!

Я перешла улицу и заколотила в дверь лавки мясника, страшно ругаясь, а когда огромный как гора дядько Амбруаз Ферн отворил, попыталась заехать ему торбой по голове. Не достала, конечно, попала в плечо.

– О, племянница моя вернулась, – констатировал дядько, отбирая у меня торбу. – Не прошло и десяти лет! Как была дикаркой, так и осталась! Дай посмотреть на тебя, чокнутая девка!

Он отступил на шаг, поцокал языком и усмехнулся:

– Масть сменила, птичка? Теперь ты, никак, ворона!

– А ты – стервятник, – буркнула я. – Аптеку мою разорил. Не мог в аренду сдать, что ли? Одни убытки!

– Безмозглая ты птаха, контура на входе не заметила, да? Агнешка умерла в лесу, аптеку заперла, как обычно, а контур она все эти годы и не обновляла. Кроме тебя, дверь никто отворить не мог! Коли ты бы письмо не прислала, что едешь, мы б мага вызвали. Но решили дождаться новую хозяйку.

– Извините, – пристыженно буркнула я, пряча глаза. – Отвыкла совсем за десять-то лет от здешних порядков.

– То-то же! Ну проходи, племянница, с Тешкой поживешь в комнате, пока крышу над твоим жильём не перекроют.

С Тешей, в смысле, с Терезией я возиться не хотела, потому что детей не любила, но выбора у меня явно не было. Придется в детской какое-то время пожить, что ж, будет стимул побыстрее разобраться с делами.

Я прошла за дядькой через лавку, оглядываясь и замечая, как здесь всё изменилось за прожитые годы. Он установил дорогущие холодильные установки, куски мяса были красиво разложены на стеклянных витринах, огромные весы были с магической пломбой и датой поверки. Однако дела у Фернов идут хорошо, надеюсь, что и я, высылая тетушке ежемесячно неплохую сумму в золоте, внесла вклад в семейный бизнес.

Ферны – семья (точнее, как она сама себя называет, стая) старая, большая и очень дружная, а оттого и успешная. Часть моих родственников держит лавки, часть гостиницы, тетушка была аптекаршей, а некоторые живут за городом и выращивают овощи да скот. Случись чего – пожар, неурожай, свадьба или похороны – родня собирает совет, где сообща решает, как помочь. Отрадно видеть, что дела здесь идут неплохо.

За лавкой у дядьки кухня, где как раз ужинают – его жена, два мальчишки лет восьми и десяти на вид и прехорошенькая девица выдающихся статей. Я вспомнила, сколько лет не была дома, и рассмеялась.

– Терезия, вот это да! Я тебя совсем крошкой помнила! Когда дядюшка сказал, что я буду с тобой в комнате жить, я даже расстроилась, думала, за что он меня в детскую ссылает? А ты вон какая красавица, сколько тебе уже, шестнадцать?

Мда, неужто я была вот такой же дурочкой, которая не умеет скрывать свои мысли, когда Ральф Волорье увез меня из теткиного дома? Теша явно не знала, злиться ли ей на то, что у нее появилась нежданная соседка, или чувствовать себя польщенной, но я знала, чем подкупить шестнадцатилетних девочек. Сняла с пояса кошелек и вытряхнула на стол свои кривые колечки.

– Это золото, не подумайте, – сказала я недоуменно приподнявшим брови женщинам. – Просто оно под слоем олова. Так через границу проще перевезти было. Отнесем в ювелирную лавку, олово выплавим, будет Теше приданое. Все, конечно, не отдам, но одно кольцо ей, другое вам, тетушка.

Вмиг я стала «долгожданной племянницей» и «бедной девочкой». Ральф был прав – золотой ключик к сердцам всегда надежнее, чем родственные связи.

Тешина комната была на первом этаже и выходила окнами в заросший сад, где сейчас буйным цветом цвела чайная роза, зеленели старые яблони, а под окнами стратегически грамотно располагались заросли крапивы. Это правильно – когда у девочки, тем более, такой хорошенькой, как Теша, растет под окном крапива, за ее девичью честь можно быть спокойным. Мне поставили там старую облезлую кушетку, некогда украшавшую гостиную тетки Аглаи (еще до того, как эту самую гостиную переделали в детскую). Потом решили, что не мне, а Теше, потому что я на голову ее выше, ей удобнее на короткой кушетке спать. Это явно не прибавило в глазах Теши любви ко мне. Пришлось ей потесниться, и платья мои – целых два – заняли почетное место в ее шкафу.

Разумеется, я не собиралась вечно ютиться у дядюшки. Наверное, мне нужно было снять комнату в гостинице кузена Фредерико, но теперь уже поздно. Дядюшка не понял бы.

Первые дни я только и делала, что ела и спала: побег из Ранолевса дался мне тяжело, даже не столько физически, сколько душевно. Все-таки я провела там девять лет, и не сказать, чтобы они были несчастными. Нет, это была хорошая школа жизни, я узнала многое, что хотела бы забыть, и многое, что мне вполне может пригодиться в Эльзании. Когда с кожи и волос смылась краска, я начала выходить из дома – вначале просто гулять по улицам, а потом здороваться с людьми и рассказывать свою легенду. К счастью, родня моя болтливостью не отличается, никто, кроме нескольких человек, и не знал, что я была графиней. Всем я говорила, что имела свою травяную лавку в Ранолевсе, а теперь вот вернулась, потому что тетушка оставила мне аптеку в наследство. Да, замужем побывала, а как иначе? Одинокой женщине тяжело прожить. Да, деток всевышний не дал, а муж, что муж… по пьяни в речке утонул, так нередко бывает.

Меня и жалели, и посмеивались надо мной, а мне того и нужно было. Пусть думают, что я неудачница. Всё лучше, чем зависть. Работу не предлагали, а про аптеку любопытствовали – раз уж я ремесло не бросила, то, наверное, и теткину лавку продавать не буду, сама за прилавок, как раньше, встану? Шепотом спрашивали про особые зелья, тут уж я прикидывалась дурочкой и сообщала, что тетка свои секреты в могилу унесла, а я в Ранолевсе другому училась: как боль да родовую горячку унимать, как женскую красоту сохранить да как мужскую силу вернуть.

Мстительно щурилась, проходя мимо больших красивых витрин «Кота и микстуры» – самой богатой аптеки в Фулбине. Там хозяин был мужчина, он и не подозревал о моем коварстве, и уж точно пришел бы в ужас, спроси у него кто-нибудь отвары для восстановления мужской потенции.

Вот что я вынесла из прошлой жизни – так это уверенность в себе. Я знала, что я умна и красива, не боялась скандалов и безобразных сцен и могла дать отпор любой крикливой бабе. С мужчинами было сложнее, но Фулбин, хоть находится в двух часах езды от столицы, хоть и имеет королевскую резиденцию на окраине (с прудами, лебедями и вечнозеленым лабиринтом), а город небольшой, все друг друга знают, поэтому задирать меня вряд ли кто-то осмелится, у меня какой-то там дальний родственник Ферн в той самой королевской резиденции управляющим работает – чай, не последнее лицо в городе.

Осталась и привычка красиво одеваться. Я едва не довела до истерики портниху, требуя, чтобы даже самые простые мои блузки шились из лучшего хлопка, а юбки были именно такого покроя, как я хочу. Про нижнее белье и говорить нечего: я привыкла к корсетам, пусть и тканевым, и долго объясняла Доне Ферн, что я от нее хочу получить на выходе. Не будь она моей какой-то там родственницей, она бы меня, наверное, убила, но в целом мы расстались едва ли не лучшими подругами, потому что многие дамы к ней зашли посплетничать про «бедняжку Авелин», а вышли с корсетами и панталонами по последней моде Ранолевса.

– Скучная ты стала, Лина, – заявила мне как-то под вечер тетка Аглая. – Не то, что раньше. Помнишь, как ты графа веником побила, а?

– Не было такого, тетушка, – хмуро ответила я, собирая посуду после ужина. – И графа никакого в моей жизни не было, только аптека в Ранолевсе.

– Я и говорю, – согласилась тетка. – Скучная. Даже графа не было. И наряды все унылые. В чем на карнавал пойдешь, а?

– Карнавал? – встрепенулась я. – Когда?

– Так в день солнцестояния же, – удивилась Аглая. – Ты что, совсем в своем Ранолевсе от жизни отстала? А может, ты дома останешься, за мальчишками присмотришь?

– Я? Вот еще! Танцевать хочу! Маску хочу!

– Так о чем речь, тебе Тешкины платья вполне подойдут! В груди шнуровку расслабим, снизу лент нашьем, и будешь красавицей!

3. Карнавал

Будучи графиней Волорье, первое время я больше всего скучала по карнавалам. В Ранолевсе тоже праздновали день летнего солнцестояния, но не так весело. Пару раз, переодевшись простолюдинкой, гуляла на празднике – не впечатлилась. Драки, пьянь, воровство… Ничего общего с карнавалом в Эльзании. Сейчас я понимаю, что была пристрастна, что карнавалы вспоминались мне прекрасными хотя бы потому, что я была в ту пору юна, восторженна и беззаботна, но и сегодня я надевала маску с каким-то трепетом. Маска моя с перьями и птичьим клювом, как, впрочем, почти у каждого горожанина, и плащ за спиной похож на крылья. В Эльзании любят птиц. У нас даже на королевском гербе и на монетах изображен журавль.

Я вышла из дома, и меня сразу же подхватила толпа. Людей было море. Впервые за последние восемь лет меня не заботила ни репутация, ни чье-то мнение. Я была свободна, как птица в небе. Я была частью своего народа, частью истории Эльзании.

Я танцевала на улице, пила эль, с кем-то почти подралась, а потом долго отбивалась от назойливых поклонников, которые хотели заглянуть мне не то под маску, не то под юбку. Я хохотала как сойка, порхала как колибри и распевала песни, словно жаворонок.

А потом я устала и села отдохнуть на фонтан, опустив гудящие ноги в прохладную воду.

Мужчина стоял посреди улицы с невозмутимым, почти каменным лицом. Он явно был иностранцем, причем с востока. Высокий рост, узкие глаза, длинные гладкие волосы, чуть желтоватая кожа привлекли моё внимание настолько, что я даже забыла про усталость. Никогда я не встречала настолько красивых людей. Я была пьяна, и он мне показался просто совершенством: весь – от узла на макушке до пол черного шелкового халата.

Я обулась и подошла к нему, традиционно складывая руки в приветствие, и заговорила по-ниххонски:

– Да простит достопочтимый господин ничтожную рабыню, могу ли я вам чем-то помочь?

Неожиданно роли, которые играла графиня Волорье, мне пригодились. В той жизни я часто бывала при дворе и несколько раз сопровождала ниххонскую делегацию.

Мужчина посмотрел на меня сверху вниз, улыбнулся уголками губ (это был очень хороший знак, обычно ниххонцы не выдают своих эмоций) и ответил по-эльзански:

– Госпожа премного обяжет меня, если укажет дорогу к приличному постоялому двору. Я впервые в Фулбине и никак не ожидал, что сегодня здесь праздник.

Он говорил с легким акцентом, чуть картавя, и это привело меня в полный восторг.

– Позволите ли проводить вас? – рискнула я.

– Буду благодарен.

– Насколько приличной должна быть гостиница? – уточнила я, внимательно оглядывая наряд мужчины. Одет он был добротно, да к тому же кимоно было из натурального шёлка – не простой бродяга. За спиной меч. Волосы опять же длинные. Воин и притом опытный.

– С чистыми комнатами и водопроводом, – немного подумав, ответил воин. – И ближе к казармам стражи.

– В таком случае, нам в Золотого карпа.

– Отличный знак. В Ниххоне карп – символ удачи и упорства.

А то я не знаю! А ещё совершенно случайно эта гостиница принадлежит моему двоюродному брату Фредерико Ферну. Впрочем, это скорее плюс. Я уверена, что гостя там не обманут, обслужат по высшему разряду, ведь его привела я – своя по крови.

Идти по запруженным народом улицам непросто, на нас то и дело натыкались люди в масках и плащах, и я не выдержала:

– Достопочтенный воин, я знаю, что это грубое нарушение этикета, но прошу позволить взять вас за руку. Иначе, боюсь, мы с вами потеряемся в толпе.

– Госпожа, я довольно давно в Эльзании, к тому же прекрасно понимаю, что традиции наших стран разнятся. Не думайте о правилах приличия Ниххона, в конце концов, мы не на приёме и не на балу.

Он сам взял мою озябшую уже руку в большую тёплую ладонь, и дальше я вела его за руку. Это было приятно и даже будоражило. Во-первых, я все ещё была пьяна, во-вторых, он по-прежнему оставался самым красивым человеком, которого я только встречала, а в-третьих, последним мужчиной, который вот так интимно меня касался, был мой супруг, который умер полтора года назад.

Я повела его длинной дорогой, желая хоть немного насладиться забытыми ощущениями. А он крепко держал меня за руку, вертя головой по сторонам.

– Госпожа, – не сдержался он. – А что это за штуки на деревьях? Неужели в самом деле – дома?

– Скорее, гнезда, – поправила его я. – Вы, наверное, слышали, что в Эльзании живёт немало людей-птиц?

– Да, но я ни разу не встречал человека, который оборачивался птицей. Думал, это сказки.

– Не сказки. Людей-птиц осталось немного, – что я несу? О таких вещах не рассказывают посторонним! Но проклятый эль и теплая ладонь, бережно сжимающая мои пальцы, развязали мой язык. – К сожалению, птичий дух наследуется не всегда. Многие люди-птицы избрали своей парой обычного человека, а их дети редко умеют оборачиваться. Хотя бывает и по-другому, когда у двух обычных людей рождается дитя-птенец – потомок какого-то прадедушки. В народе есть поверье, что если зачать ребёнка в таком гнезде, то он будет крылат. Вот, строят…

– И как, помогает? – в голосе ниххонского воина слышна явная насмешка.

– А что, помогает колокольчик от ёкаев? – так же насмешливо спросила я.

Мужчина поджал губы, а потом вдруг улыбнулся.

– Достойный ответ, госпожа. Прощу простить мою грубость.

– Всё в порядке, – погладила я его руку большим пальцем. – Знаете, гнезда все равно нужны. Птенцы, в смысле, дети, любят там играть, да и многие старики предпочитают высоту.

– Любопытно, – качнул головой воин. – Жаль, что нельзя увидеть, как это диковинное жилище устроено.

– Ну почему нельзя? – настроение у меня было самое озорное – еще бы, целую бутылку эля вылакала. – Сейчас поглядим.

Я осмотрелась и потащила своего невольного спутника к огромному дереву возле пекарни Фернов. Воин, к его чести, вырваться не пытался, только что-то бормотал про неприличную ситуацию. Ха! Ты просто не знаешь, насколько неприличной я могу быть!

Мой прадед Никодим Ферн жил в доме на дереве последние двадцать лет. Именно столько он собирался помереть. Я была немало удивлена, застав его после своего весьма длительного отсутствия весьма живым и совершенно не изменившимся.

Я подбежала к дереву, подняла лицо вверх и заорала:

– Дедушка Ни-и-ик! Я вам гостя привела!

Лицо ниххонца страдальчески искривилось, он что-то прошипел сквозь зубы и принялся озираться, явно планируя бросить ненормальную бабу в одиночестве, но не успел: сверху уже упала веревочная лестница.

– Не переживайте, дедушка любит гостей, – ободрила я мужчину. – Ну же, полезайте.

– Дамы вперёд, – процедил воин, поправляя заплечный мешок.

– Проверяете лестницу на прочность? Здравый подход, – одобрила я и, задрав юбку почти до бёдер и закрепив ее край на поясе, споро полезла вверх.

От чего я так и не смогла избавиться со времен своей графиньской жизни, так это от любви к красивому белью. Ниххонцу было на что поглазеть. Мой покойный муж всегда говорил, что у меня идеальные ноги, а чтоб вы знали – он был очень придирчивым. Ну а ноги в чулках из льерского шёлка не могли не становиться ещё красивее, особенно учитывая их стоимость.

Ниххонец все же поднялся следом за мной. Видимо, бросить меня сейчас было ещё позорнее, чем заваливаться в гости к незнакомому старику. И взгляд у него был мне очень хорошо знаком: в нем просматривался явный мужской интерес. А я знала, что мои ноги – это неплохое оружие!

Дед Никодим маленького роста, ниже невысокой меня. Я даже представить не могу, сколько ему лет. В детстве я часто у него бывала, да и теперь забегала со всякими вкусностями, поэтому меня он любил.

– Лина, птичка моя, хорошо, что навестила старика, – поприветствовал он меня. – Представь же своего юношу.

– Эээ… – я вопросительно оглянулась на ниххонца.

– Акихиро Кио, господин, – ниххонец склонился в глубоком почтительном поклоне.

– Оу, – дед выглядел смущенным. – Никодим Ферн, прадед этой прелестной птички.

– Дед, Ак… Акх… Хиро очень любопытно, как устроен дом на дереве. Покажешь?

– С превеликим удовольствием!

Старичок сцапал ниххонца за широкий рукав и потащил ещё в дом, а я села на деревянную площадку и свесила ноги вниз. Все птицы любят высоту. Я тоже люблю. Правда, почему-то голова начала кружиться и подташнивать, но если вниз не смотреть, то и ничего.