bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 2

Данияр Сугралинов

Строки (сборник)

От автора

Дорогой читатель! Скорее всего, ты решил почитать этот сборник, прочитав мои «Кирпичи» или «Level Up». Поэтому, считаю важным тебя предупредить: двадцать семь размещенных в этом сборнике рассказов и зарисовок, а также одна недописанная повесть, по форме, содержанию и смыслу имеют мало общего с моими романами.

Какие-то рассказы писались, как домашнее задание в Открытой литературной школе Алматы, какие-то – от нечего делать, а что-то было вообще постами в моем блоге. Просто мне захотелось подвести некую черту под своим творчеством с осени 2015 по осень 2017 года, собрав все под одной обложкой.

Как бы не сложилось твое прочтение, спасибо!

Данияр СугралиновАлматы, сентябрь 2017

Нарака

[1]

Сегодня он просыпается без будильника. Открывает глаза, нащупывает под подушкой мобилу, включает. Экран вспыхивает фотографией красивой девушки. Почти шесть утра, еще есть несколько минут. Некоторое время он всматривается в фотографию, потом переворачивается на живот, втискивая руки под подушку, ложится на щеку, прикрывает глаза и мысленно выстраивает – визуализирует – план на день.

Образы сегодняшних действий – все, как советовал Учитель – проскакивают, как очень быстрое слайд-шоу: встал, потянулся, размялся, облегчился, смыл, включил кран, дождался горячей, помыл руки, почистил зубы, сполоснул рот зубным эликсиром, нанес пену на лицо, побрился, умылся, выключил кран, обтерся, пришел на кухню, выпил стакан воды, набрал чайник, включил, заварил кофе, налил в кружку, накинул куртку, обулся в тапочки, взял кружку с кофе и вышел на балкон, закурил – нет, бросил же, жаль, просто сделал глоток…

Пищит будильник. Он нехотя высовывает руку с зажатым в кулаке мобильником из-под подушки и проводит пальцем по экрану, отключая назойливый писк. Пора вставать…

Облокотившись о перила, он, поеживаясь, пьет горький кофе. За ночь город замерз и оброс инеем. Он окидывает взглядом пустынную заледеневшую улицу, по которой ему предстоит бежать пять кварталов вниз, потом пять направо, пять вверх и, наконец, еще пять обратно к дому. В эту неделю только пять. Только? Целых? В следующую неделю ему бежать по шесть, потом по семь, и так, пока он не добьется своего. Это его квадрат успеха. У квадрата четыре стороны. Учитель говорил, сначала будет тяжело, потом еще тяжелее, потом невмоготу, но легкость придет. Не может не прийти. Потому что квадрат успеха приносит успех в квадрате.

Через четверть часа он, одетый в теплый спортивный костюм, толстую вязаную шапочку, шарф и перчатки, тяжело спускается с лестницы. Учитель советовал забыть про лифт, если он хочет скорее добраться до цели. Потому что надо выйти из зоны комфорта. Ее нет в зоне комфорта, объяснял Учитель, и чтобы быть с Ней, надо выйти из этой зоны…

В ушах звучат переливы пианино Макса Рихтера. Он идет пешком, потому что бежать он больше не может. Он как-то смог пробежать пять кварталов вниз, и даже перебежал дорогу, когда повернул направо, но больше нет сил. Он бы бежал, но ноги не держат. Ноги не держат, сердце вот-вот взорвется, легкие горят, зубы ломит, а горло раздирает морозный воздух. Он жадно дышит сквозь ставший мокрым шарф, проходя первый квартал шагом, но вспоминает о Ней, стискивает зубы и бежит дальше. Хватает его ненадолго. Сдавшись, остаток квадрата он проходит пешком.

В подъезде он малодушно вызывает лифт. В его ожидании включает мобильник, вглядывается в ее чистое, сияющее лицо, яркие зеленые глаза, несмелую улыбку. Открываются двери лифта. Оттуда выходит немолодая женщина в норковой шубе и, несколько удивленно посмотрев на него, уважительно с ним здоровается. Кивнув, он заходит в лифт, чего-то выжидает, думает и жмет на кнопку открытия дверей. Выходит из кабины и идет к лестнице.

Поднимается пешком. На третьем этаже задыхается, делает передышку, пытается отдышаться. Колет в боку. Передохнув, он поднимается на четвертый, делает усилие, пятый, часто, с всхлипыванием дышит, шестой, немного осталось, давай, мужик! Седьмой, последний рывок, восьмой. Его. Достает ключи, открывает дверь.

Дома принимает душ. После встает на весы, сегодня там сто тридцать два. Лиха беда – начало, говорил Учитель.

Завтракать пока нельзя. Учитель объяснял, что два часа после утренней пробежки есть нельзя, так будет эффективнее. Вместо завтрака он выпивает стакан минеральной воды и собирается на работу.

На остановке он грустно поглядывает на курящих мужиков, но запрещает себе даже думать об одной – всего одной – сигаретке. Только одна – всегда первая и никогда последняя.

Подъезжает его автобус. Он, распихивая портфелем молодежь, взбирается в салон, рыская взглядом в поисках свободного места. Ноги не держат, а ехать долго. Ему везет, он находит незанятое и садится. Следующие сорок минут можно провести в полудреме.

Едва не проезжает свою остановку, убаюканный музыкой в наушниках и сонно-терпким коктейлем ароматов бензина, туалетной воды и пота. В последний момент, очнувшись от грез, вскакивает и визгливо кричит, требуя открыть дверь. Чуть подумав, двери открываются и выпускают его на улицу. Осталось перейти дорогу, и он на работе.

Заходит в класс, обводит его взглядом, кладет портфель на стол, снимает пальто, шапку, шарф, садится. Он вытаскивает из внутреннего кармана пиджака платок, стирает пот со лба и пристально смотрит на учеников – на всех сразу и ни на кого. Они замирают.

– Доброе утро, класс!

– Доброе-брое утро-тро, Виталий-алий Михайлович-ович!

– Как настроение? – преувеличенно бодро интересуется он.

– Хорошее! Нормальное! Могло быть и лучше! – невпопад отвечают ученики.

– С какой целью интересуетесь? – слышится с задней парты.

Это Исламов, подмечает он, обязательно вызвать к доске.

– А вот у меня – не очень хорошее, – говорит он.

Класс заинтригованно, в ожидании какой-то учительской подлянки, замолкает.

– Я проверил ваши контрольные по географии Латинской Америки. Что же вы так Латинскую Америку не уважаете? Футболом, что ли, никто не увлекается?

– Увлекаемся! – возмущается «галерка». – Месси оттуда!

– Кто там про Месси? Исламов? А давай-ка к доске, Исламов, расскажешь нам о Панамском канале и его значении.

Долговязый Муслим Исламов с шумом отодвигается от парты, встает и под смешки одноклассников обреченно идет к доске.


В расписании выдается окно. Он заходит в учительскую и слышит легкий запах перегара.

– О! Виталий Михайлович! – радуется его приходу трудовик. – Присоединяйтесь, просим! Щас штрафную организуем!

– А есть повод, Болатбек Казыбаевич? – он приятно удивляется.

– Так день рождения у меня!

– Сегодня?

– Вчера был, в воскресенье, так что проставляюсь сегодня.

Рядом уже вовсю орудует поллитрой физрук Матвеич со сложным именем Авессалом. За столом хлопочет, нарезая фрукты, химичка.

К звонку на урок он, успешно задавив и угрызения совести и голос Учителя, успевает накатить грамм сто водки, сказать витиеватый тост и выкурить сигарету-другую у открытого окна с трудовиком. На урок он приходит чуть навеселе.

– Всем встать!

Громыхая партами, ребята вскакивают.

– Садитесь.

Он открывает классный журнал, близоруко щурясь, водит пальцем и вдруг натыкается на Ее фамилию.

– Козаченко Юлия, к доске.

Она, переглянувшись с подругой, встает и, покачивая бедрами, выходит, словно на подиуме. Встает перед классом, сияя бесстыжими смеющимися глазами. Он ловит себя на мысли, что смотрит на ее голые коленки и полуоткрытые мини-юбкой бедра. Откашливается, переводит взгляд в учебник, чувствуя, как уши наливаются жаром. Стараясь не смотреть на Нее, он бубнит, глядя куда-то в междурядье парт:

– На прошлом уроке мы говорили о глобальных проблемах человечества. Какие это проблемы, можешь перечислить, Козаченко?

Козаченко, подумав, рассказывает об отсталых странах, проблемах продовольствия, здоровья, долголетия, энергетической и сырьевой проблеме, а у него в голове звучат переливы пианино Макса Рихтера, и галопом проносятся мысли о том, что ей семнадцать, ему тридцать два, и, в принципе, разница в возрасте небольшая, просто ему надо дождаться, а пока есть время – похудеть, стать успешнее, привлекательнее, а то, что она уже – ходят по школе сплетни – уже не девочка, и гуляет с Исламовым, так это временно, не бывает в таком возрасте большой любви, а он умеет ждать, он терпеливый, он сможет, он похудеет, разбогатеет, пригласит ее в кафе, а потом они поедут в кругосветное путешествие, и он расскажет ей обо всех странах и городах, где они побывают, Учитель говорил, у него все получится, просто надо искренне хотеть и добиваться своего, а главное – визуализировать свои мечты…

Очнувшись от взрыва хохота, непонимающе моргает, щурится и в шуме восторга гомонящего класса слышит:

– Капец он перднул! Походу еще и обосрался!

Все осознав, он наполняется гневом к себе и своей слабости. Он обосрался.


Не в прямом смысле, но всё же – это позор.

Он берет себя в руки.

– Тишина в помещении! Тихо!

Медленно, словно вода в выключенном кипящем чайнике, класс успокаивается, лишь с задних парт все еще доносятся смешки. Он буравит взглядом класс, дожидаясь полной тишины. Откашливается, и, смущаясь, говорит:

– Извините, ребята. Съел что-то не то, – и не совсем к месту сообщает. – У трудовика вашего день рождения.

Ему слышится чье-то «да ладно, со всеми бывает», и он благодарно пытается отыскать глазами того, кто это сказал.

– И правда, Виталий Михайлович, не парьтесь! – это Ваня Потапов.

Прыщавый Женя Юревич, подумав, что Потапов задумал подначить географа, хихикает, но сразу замолкает, поняв, что ошибся, и закапывается в учебнике. Ваню все уважают, он – сила, подкрепленная десятью годами в секции самбо и пудовыми кулаками.

– Спасибо, Ваня, – говорит географ.

Потом оборачивается и смотрит на Козаченко. Она спокойно стоит у доски, все еще держа в руке мел. Он выдыхает.

– Отлично, Козаченко. Садитесь.

Юля косит взглядом на доску:

– Стирать?

– Э… Да, спасибо, Юлия.

Потом снова смотрит на класс, сглатывает, смачивая пересохшее горло, и приступает к новой теме.


Следующим утром он просыпается без будильника. Открывает глаза, нащупывает под подушкой мобилу, включает. Экран вспыхивает фотографией красивой девушки. Почти шесть утра…

Прибавь-ка ходу, машинист!

Он смотрит в окно, но ничего не видит, кроме тумана. Туман неподвижен. Тогда он прижимает палец к холодному стеклу и чувствует легкую вибрацию – поезд едет.

Он напрягает слух, пытаясь уловить в привычном гомоне пассажиров вагона перестук колес. Ему уже кажется, что он что-то улавливает, но его окликают.

– …мать, Максим!

Он оборачивается. На него, свешиваясь с верхней полки, злобно глядит Баке, сосед по плацкарте, в обширных семейных трусах и линялой футболке с надписью Miami Beach.

– Тебя тут спрашивают, Максим!

– Максим Щацкий? – перехватывает инициативу незнакомый пузатый мужичок в фуражке полицейского. Головной убор несколько дисгармонирует с ярко-голубым спортивным костюмом. Словно понимая это, мужичок протягивает развернутое удостоверение. Макс успевает лишь выхватить черно-белое фото с какой-то лиловой печатью и фамилию «Жандосов».

– Шацких, – поправляет Макс.

– Ты – Щацкий? – щурит и без того узкие глаза мужик.

– Да, это я… – тянет Макс, пытаясь вспомнить все свои возможные прегрешения, но Жандосов стальной хваткой перехватывает его под локоть.

– Пройдемте в отделение!

– Да что я такого… – пытается возмутиться Макс, но полицейский приподнимает олимпийку, обнажая голое белесое пузо и заправленный в штаны пистолет.

– Це-це-це, – цокает он.

Макс сдается, но делает последнюю попытку:

– А можно вещи собрать?

– Ничего не надо, – говорит Жандосов.

Макс послушно встает, и движется к выходу, понукаемый идущим позади полицейским. Вагон затихает. Малыши испуганно жмутся к матерям, отцы мрачно смотрят в пол.

Он осторожно переступает через разбросанные тут и там игрушки, чьи-то пакеты, тапочки, пригибается под развешенным бельем, затаив дыхание, обходит свисающие с полок ноги, стараясь никого не задеть, не разбудить. Сказывается годами выработанная привычка соблюдать неписанный этикет жизни в плацкартном вагоне. Слышится треск раздавленной игрушки. Он оборачивается посмотреть, но Жандосов больно пихает его кулаком меж лопаток:

– Давай-давай, иди.

Тишину на мгновение разрывает крик ребенка, но он сразу же захлебывается под прижатой ладонью.

В тамбуре не любящий публичных скандалов Макс, едва услышав звук захлопнувшейся за полицейским двери, резко останавливается, разворачивается, и пробует качать права.

– Постойте! По какому пра…

Его прерывает легкая зуботычина. Жандосов скалится.

– Еще вопросы?

Макс морщится, прижимает ушибленную челюсть, мотает головой – вопросов нет. Рот наполняется кровью.

Они проходят вагон за вагоном. Макс ловит на себе недоумевающие взгляды знакомых и успевает слегка пожимать плечами в ответ. Жандосов насвистывает что-то веселое, но это не мешает ему периодически подталкивать кулаком задержанного.

В вагоне-ресторане полицейский останавливает Макса и жестом приказывает сесть за столик. Сам садится напротив.

– Уф-ф… – выдыхает Жандосов, снимает фуражку и бережно кладет ее у окна. Потом щелкает пальцем, подзывая официанта.

Тот начинает движение без энтузиазма, но потом его лицо озаряется узнаванием. К их столику он подбегает почти вприпрыжку и зачем-то кланяется.

– Добрый вечер, уважаемые! Покушаете?

– Покушаю, – поправляет его Жандосов. – Неси все, что есть. И запиши на него.

Он кивает в сторону Макса. Официант вопросительно поднимает бровь, переводя взгляд, и Макс показывает ему свой ИИН, индивидуальный идентификационный номер-татуировку на запястье правой руки. Ежесекундно сверяясь, официант аккуратно переписывает номер.

– Сейчас все будет!

Стол накрыли богатый. Макс сглотнул слюну – стоимости ужина за его счет хватило бы ему на месячный рацион бич-пакетов.

Все время, пока Жандосов поедает макаронный суп, двойную порцию гречки, полграфина водки и два стакана компота, Максу неуютно и даже досадно, что разгадка его задержания откладывается. Он смотрит в туман за окном, думает-гадает, в чем провинился, и что ему грозит. Устав гадать, он думает о Лике, которую обещал вечером сводить в кино в купе Абазяна. Да, она некрасива, но молода, у нее ладное тело, и она свободна. Дождется ли она его сегодня? Дождется ли его вообще?

Тот же Баке постоянно кидает на Лику хищные взгляды. Жена Баке, тихая суетливая мышка, успевает работать и в прачечной и посудомойкой в ресторане, что позволяет ему жить праздно и принимать активное участие в социальной жизни вагона, что значит влезать в чужие споры, судить и обсуждать пассажиров, давать оценку каждому из них, и этим всем поднять свой авторитет. Ссориться с Баке, даже из-за девушки, чревато…

Полицейский, наконец, доел, допил водку и осушил последний стакан компота. Макс ждет, что сейчас тот смачно рыгнет, но вместо этого Жандосов аккуратно, чуть ли не аристократично, промокает губы салфеткой, а затем, прикрываясь ладонью, орудует во рту зубочисткой. Закончив, он ласково спрашивает:

– Ну, дорогой, что ты хотел узнать?

В ожидании какой-то подлянки Макс с вопросом не спешит, думает, стараясь не смотреть ему в глаза. Он рассматривает толстые лоснящиеся губы Жандосова, замечает, что те начинают кривиться, и внезапно для себя спрашивает:

– А как вас зовут?

– Меня? – удивляется полицейский. – Жандосов Ерканат.

– А по отчеству?

– Абибуллаевич, – с готовностью отвечает полицейский, слегка забавляясь игрой, которую сам же затеял.

– Скажите, Ер-кх-анат Абибуллаевич, куда мы едем?

Брови полицейского удивленно приподнимаются.

– Как это куда? Вперед! Как говорит Первый машинист, наш поезд стремится в десятку ведущих поездов мира!

– А что там в этой десятке? Мы лучше заживем?

– Конечно, лучше! – заводится Жандосов и говорит лозунгами. – Баранину каждые выходные будем кушать! Свежее белье – каждый месяц! Преступности не будет! В каждом третьем вагоне откроем школу, в каждом пятом – больницу! А чай будем из стаканов с подстаканниками пить!

Мечтательно посмотрев в потолок, Жандосов поднимает указательный палец вверх:

– Настоящий чай! Свежезаваренный!

– Звучит заманчиво… – хмыкает Макс. – А полиция будет?

– А куда же без полиции? – смеется полицейский. – Полиция всегда будет!

– Но ведь если не будет преступности…

– Це-це-це, – перебивает Жандосов. – Я все понял. Ты же этот… как его… как это… психолог?

– Психолог.

– Ты эти свои психические штучки заканчивай, Щацкий! Крутишь мне тут, вертишь! Сейчас в отделении разберемся, что ты за психолог такой! Вставай! Пошел!

Жандосов сгребает со стола салфетки, зубочистки и запихивает в карман олимпийки.

Они проходят череду купейных вагонов. В очередном тамбуре стоит охрана – молодые полицейские с автоматами наперевес. Жандосов кивает им:

– Задержанного привел к Кудамкарову.

– Документы, – требует сержант и извиняющимся тоном поясняет. – Порядок такой.

Жандосов деланно-равнодушно протягивает удостоверение, а сам свысока поглядывает на Макса – смотри, мол, у нас все серьезно, не забалуешь.

В полицейском отделении Макс крутит головой – повсюду вдоль коридора плакаты и лозунги: «Единый поезд – единый успех!», «По рельсам в будущее!», «Розыск!», «Признаки туберкулеза», «Дифтерия! Мойте руки и обрабатывайте спиртом перед едой!», «Первый машинист независимого поезда…».

На дверях таблички с фамилиями и должностями. Возле одной из них Жандосов останавливается, прочищает горло и стучится.

«Полковник Кудамкаров Ж. Ж. Управление по противодействию экстремизму» читает Макс и немного успокаивается. Ну какой из него экстремист? Это какая-то ошибка.

– Разрешите? – приоткрыв дверь, интересуется Жандосов.

– Кто там? Жандосов, ты что ли? Что тебе?

– Задержанного привел, та-щ полковник! Щацкого!

– Заводи, – слышится из купе.

Жандосов вталкивает Макса внутрь.

– Разрешите идти, та-щ полковник?

– Свободен, – разрешает полковник.

Уходя, Жандосов закрывает дверь. Макс мнется у порога.

– Здравствуйте!

– Здгаствуйте, здгаствуйте, – передразнивает его Ж.Ж. – Садись.

Люкс полковника впечатляет. Жалюзи и шторы на окнах, длинный красный диван, на стене – телевизор, на столе ноутбук, принтер и стопки документов. Справа – отдельный санузел. Слева – дверь в спальное помещение. Макс осторожно присаживается на краешек дивана.

– Документы, – протягивает руку полковник.

Покрутив пассажирский талон и изучив ИИН-татуировку на руке Макса, Кудамкаров открывает папку с делом Макса. На обложке так и написано: «Шацких М. Г. Дело №…».

– Итак, пассажир Шацких, 1986 года рождения. Родился в вагоне № 227. С чем связано твое проживание в вагоне № 491?

– Так это, – сглатывает Макс. – Родители развелись. Отец снова женился, и мы поменялись с его женой. Я в ее вагон переехал, а она – на мое место.

– Ну вы даете! – радостно удивляется полковник. – То есть батя твой теперь с двумя женами живет? И со старой и с новой?

– Жил. Мама снова замуж вышла и переехала к новому мужу, сделали обмен с какой-то старушкой, той уже все равно было, где и с кем жить, нет у нее никого. Вроде, за два бич-пакета договорились.

– А почему это в деле не отражено? Нелегальные мигранты?

– Что вы! Все по форме – писали заявления, обоснования, характеристики от соседей, пошлины все уплатили!

– Это еще надо проверить! Кем работаешь, Шацких?

– Семейным психологом, у меня частная практика. В основном – разводы, семейные проблемы…

– Вот жулик, а? – восхищается полковник. – И что, много клиентов?

– Ну, сами понимаете, живем мы все в тесноте…

– Це-це-це, – перебивает Кудамкаров, и Макс понимает, откуда у Жандосова такая привычка. – Хорошо мы живем, не надо мне тут! Ты бывал в китайском поезде? В индийском? Там люди на багажных полках живут и не жалуются!

– Так я и не жалуюсь…

Полковник отмахивается и заговорщицки шепчет:

– А во вьетнамском, говорят, даже сортиров нет! Просто пробивают дыры в купе и туда ходят у всех на виду!

Макс удивленно цокает – ну надо же!

– Так что ты, Шацких, думай, когда говоришь! – снова повышает голос Кудамкаров. – У нас все вагоны равны! Точно не зря мы тебя задержали! Вот – смотри сюда…

Полковник вытаскивает из папки пачку рисунков.

– Полюбуйся, у тебя изъяли на днях! – полковник перебирает листки. – Смотри сам – порнография, педофилия,… опять порнография…. карикатура на Первого машиниста, а вот… что это… это же призыв к межвагонной розни! Да у тебя тут букет статей, Шацких, а ты выебываешься! Тесно ему…

Помолчав, Ж.Ж. неожиданно меняет тему.

– И много, ты говоришь, клиентов?

– Достаточно, – шепчет Макс.

– Отвечать, как положено! – взвивается полковник. – Конкретно, сколько приносят?

– Двести кредитов в месяц. Плюс-минус… На жизнь хватает.

– Короче, Шацких. Чтобы на тесноту не жаловался, посидишь сутки в СИЗО, так сказать, до выяснения. Мы пока проведем экспертизу, напишем заключение. А вот какое будет заключение, решать тебе. Решишь неправильно, будешь лет шесть мотать, понял?

– Что от меня требуется?

– Треть каждый месяц будешь отдавать. Хули зыришь, это не мне, – полковник, намекая, кидает взгляд в потолок.

– Согласен.

– Молодец! – хвалит Макса полковник и кричит в дверь. – Уразбаев!

Дверь сразу открывается, и в проеме появляется лунообразная физиономия.

– В СИЗО его.

Понукаемый ретивым Уразбаевым, Макс сдерживается, чтобы не заорать от абсурдности и неверия в происходящее.

В камере он успокаивается. Ничего страшного, треть так треть. Надо будет переехать в купейный вагон, там клиентура богаче. Кое-какие накопления у него есть для рывка.

Но порнография? Карикатура на Первого машиниста? Разжигание розни???!

Вот куда делись его тесты Роршаха!

А он их искал.

Испытатель

Сутулый немолодой мужчина в джинсах и серой футболке выходит на дорогу. Упершись руками в колени, наклоняется, о чем-то думает.

Улицы словно вымерли. Кажется, еще вчера здесь кипела жизнь, звучали голоса, смех, шумели проезжающие автомобили; торговец газетами выкрикивал сенсационные заголовки; старая турчанка продавала с лотка горячую кукурузу, тараторя ее название на разных языках мира; ожидая своей очереди, возле ночного клуба веселилась молодежь.

Сейчас не осталось никого. Вчерашняя газета лежит на тротуаре, вульгарно раздвинув страницы, у ствола замершего дерева скучает кукурузный огрызок, не долетевший до мусорной урны. У входа в клуб вольготно расположились окурки, некоторые со следами яркой помады. Кристально чистый воздух ничем не выдает своего присутствия, даже не пытаясь заигрывать со страницами зазывно раскинувшейся газеты и листьями деревьев. Отличная работа, но что-то не так.

Ему кажется, что за ним наблюдают. Он идет по улице – широкой и прямой, обрамленной массивными тушами небоскребов – с запада на восток, и в глаза ему светит солнце нового дня. Пару раз он резко оглядывается, смотрит по сторонам, но видит только свое отражение и длинную до горизонта собственную тень.

Он глубоко вдыхает, расширяя легкие, замирает, прислушивается к себе и выдыхает, не чувствуя потоков исходящего воздуха. По инерции он продолжает дышать, так правильно, потому что мы живы, только пока дышим. Главное, не разучиться.

Асфальт идеально ровный, по нему должно быть легко идти, глядя по сторонам. Но идти нелегко, в ногах свинцовая тяжесть.

Он шагает прямо по середине дороги и мысленно к чему-то готовится, когда периферийным зрением вдруг замечает какую-то неправильность. Справа, на краю дороги лежит фотография.

Хмыкнув, он подходит, и, наклонившись, аккуратно ее подбирает, стараясь не зацепить ногтями неровности асфальта. С фотографии, улыбаясь, на него смотрит маленькая девочка. Его девочка, его дочь Веста. Ее детская улыбка, не отрепетированная многократно у зеркала, а радостная непосредственная детская улыбка заставляет его тоже улыбнуться и напоминает, зачем он здесь.

Он целует фото и аккуратно кладет в задний карман джинсов.

Пора начинать.

Он делает легкий разбег и прыгает вверх, пытаясь коснуться пальцами неба. Почти получается, но нет. К ногам будто привязаны пудовые гири.

Тогда он снова разбегается, уже быстрее, четко рассчитывая выпрыг с основной рабочей – левой – ноги, отталкивается. На долю секунды ему кажется, что получилось, он замирает в воздухе, которого нет, но сила притяжения сразу тянет его вниз. Он приземляется на ноги, сохраняет равновесие и задумывается. Паниковать рано, но что-то не так.

На страницу:
1 из 2