За полчаса до любви

Валерий Столыпин

За полчаса до любви

Иллюзия любви

Он непослушными шагами

Вошёл в дурман её духов.

Носились чёртики кругами,

Его толкая в ров грехов.

Оксана Куш

Анфиса Аристарховна Малоканкина (махнула не глядя на светлую любовь и дешёвое свадебное колечко родовую фамилию Аверченко), обладательница редчайшего по наивности и лёгкости характера, женщина фантастически привлекательной наружности, что весьма удивительно, поскольку растила и воспитывала троих собственных детей, обожала жизнь и наслаждалась ей бесконечно.

Больше всего её увлекали темпераментные танцы, зажигательный флирт и желание нравиться.

Десерт очарования и игривости в отношении знакомых и малознакомых мужчин смаковала Анфиса Аристарховна довольно редко, никогда не переступая за грань, где азарт и вдохновение способны превратиться в возбуждение, в одержимость, в жажду испытать интимное наслаждение.

Она замечательная мать и верная жена.

Несмотря на сложности бытия Анфиса всегда, даже когда наваливались горы проблем и скучных бытовых забот, выглядела так, словно только что провела несколько часов в косметическом кабинете и одевалась у известного кутюрье.

Когда и как она умудрялась изобретать и шить костюмы, платья, в идеальном порядке содержать дом и детей, ублажать мужа, принимать гостей, общаться, работать,  легкомысленно кокетничать с привлекательными мужчинами и следить за здоровьем, понять было сложно.

То, что с ней происходило сейчас, эти нескончаемые потоки слёз, неизвестно где все предыдущие годы жизни хранившиеся, объяснить было бы просто, однако в голове Анфисы царил  сумбур, затрудняющий не только осмысленное восприятие действительности, но и  дыхание.

Плакать она умела и раньше. Всхлипывала, проливая слезу, когда Антон признался в любви; ревела за несколько мгновений до регистрации брака, превратив неожиданно свадебный макияж в акварельные разводы; трогательно обливала солёной влагой первенца, рождение которого было болезненным и долгим.

Иногда слёзы сами собой выступали на глазах при чтении книг: Анфиса отличалась эмоциональностью, способностью сопереживать, погружаться в ткань повествования вместе с персонажами, точнее вместо них.

Сейчас  она выла от безысходности, от бессилия и отчаяния.

Без малого двадцать лет (замуж Анфиса Аристарховна вышла совсем юной девочкой) добросовестно и самоотверженно поддерживала она огонь в семейном очаге. И что теперь?

– Понимаешь, Фиска, ты – моя радость, ты – самое большое моё счастье. Так бывает… так вышло, сам не пойму…

– Через двадцать лет ты снова объясняешься мне в любви! Антошка, ты самый-самый…

– Не перебивай. Пожалуйста. Мне очень непросто. У нас, да, у нас, совсем  скоро родится ребёнок…

– Что ты такое говоришь? У нас больше не может быть детей…

– У тебя и у меня – да, не может…

Впервые в жизни Анфиса почувствовала, что такое сердечная боль, когда сквозь пелену отрицания до неё начал доходить смысл сказанного.

– У нас, у вас, у него, у неё… у него и у неё… ребёночек, родится… почему, зачем?

Мысли путались. По привычке, усвоенной из уроков отца, Анфиса попыталась взять себя в руки, успокоиться, хотя бы внешне, чтобы сгоряча не наделать ошибок. Увы, благоразумие и выдержку затмевала обида.

Захотелось запустить ногти в Антохино лицо, закричать, разбить что-нибудь памятное вдребезги или самой сигануть с балкона. Но дети… нужно в первую очередь думать о них, о семье. О семье, которой больше нет.

Или всё же есть?

Думать не было сил.

Анфиса пронзительно закричала, как смертельно раненная птица, упала на колени.

Проснулись дети. Прибежали на крик.

– Я всё объясню… потом объясню, – сбивчиво лопотал Антон, собирая сумку с вещами, – так случилось, так вышло, изменить уже невозможно. Игорёк, сын, береги мать.

Анфиса ревела вторую неделю подряд. Ревела по графику.

Первый сеанс начинался при пробуждении, когда привычное за много лет желание обнять любимого натыкалось на пустоту. У неё было минут пятнадцать, чтобы намочить слезами подушку, остудить холодной водой опухшее лицо и поднять детей, демонстрируя им хорошее настроение.

Дальше шла череда привычных забот, служебных обязанностей, социальных взаимодействий, когда не было ни малейшей возможности расслабиться.

Анфиса Аристарховна копила и складировала безутешные страдания до вечера, когда засыпали дети. Она закрывалась в ванной, включала душ на полную громкость и ревела от души, пока горло не начинали сдавливать спазмы.

Третье сентиментальное включение жалости к себе происходило после полуночи. Все эти дни Анфисе снились серийные, повторяющиеся с новыми подробностями ужасы, в которых она спасала ребёнка Антона и его любовницы от них самих.

Кошмары были предельно реалистичными, страх парализовал волю. Она просыпалась в холодном поту, долго не могла прийти в себя, потом начинала размышлять о жизни без него, без Антона, которая представлялась хуже смерти.

Понять, когда и как родные люди, много лет живущие в любви и согласии, превращаются в чужих, в чуждых, Анфиса не могла.

Слёзы появлялись внезапно, высыхали почти перед рассветом.

Полтора-два часа беспокойного сна пролетали мгновенно. Новый день опять начинался со слёз. Но ведь так не могло продолжаться вечно.

Однажды утром Анфиса Аристарховна вспомнила про свой уникально покладистый характер, про очарованность жизнью.

– Почему, – подумала она, – я с такой лёгкостью рассталась с плодами, которые любовно растила и холила бесконечно счастливые двадцать лет? Что мне известно о той девочке, чем и как она заманила Антона в липкие сети? Любовь ли тому причина, мимолётная страсть или некая выгода?

Анфиса взяла на работе отпуск, привела себя и свои разбежавшиеся в разные стороны мысли в порядок при помощи безудержного танца до упада (к этому действу она прибегала довольно часто, особенно если не знала, как поступить).

– Хочу знать про эту женщину всё, – решила она, после чего пошла с визитами к друзьям и знакомым, оказавшимися на редкость осведомленными.

Возможно, собранное досье было фрагментарным, неполным, но картина падения нравственности мужа стала проясняться.

Девочку, которая была моложе Анфисы почти наполовину, звали Жанна. Познакомились на работе мужа. Милая рыжеволосая малышка, почти невесомая, с незрелыми формами, несмотря на значительный срок беременности, невинно трогательным детским взглядом и повадками беспечной школьницы.

Следить за любовницей мужа и им самим оказалось интересно, можно сказать вкусно, хотя их телячьи нежности больно ранили душу.

Девочка вела себя как капризный ребёнок, которому хотелось всё и сразу, только непонятно, что и зачем. Антон старался угодить Жанне, однако делал это с видимым равнодушием, без энтузиазма, присущего их с Анфисой интимным отношениям.

Кислый взгляд мужа приятно щекотал её уязвлённое самолюбие.

– Ха, – подумала Анфиса, – не очень-то их общение похоже на романтическое безумие, хотя, девочка буквально поедает Антона глазами, смущается и краснеет от его нескромных прикосновений. Скорее всего, он в её юной жизни первый мужчина. Придумала страстную влюблённость, неосознанно пустила в ход кокетство, окутала соблазнами, муженёк и поплыл. Слабоват мой милый, да, но ведь я готова его простить, готова же! И не только из-за детей. Лихо мне без Антона, одиноко, грустно, пусто.

Как же ей хотелось восстановить статус-кво, вернуть отношения в привычное русло, когда он и она, когда всегда рядом уютное тепло и родной запах любимого человечка.

Анфиса понимала, что в любом случае отношения станут иными, пусть только будут.

Что она может предложить мужу взамен молодости Жанны? Юное тело и неизведанные ощущения – серьёзные преимущества, но зрелость и опыт тоже чего-то значат.

Сможет ли принцесса детсадовского возраста следить за собой, за грудным ребёнком, за домом, ублажать мужа, решать сложные бытовые проблемы и не сломаться? Ведь Антон привык к комфорту, к тому, что семейная жизнь похожа на отдых в приличном отеле, где всё включено в контракт. Выдержит ли милый рутинные будни реальной, а не созданной невидимой рукой любящей жены повседневности?

Рассуждать можно было сколько угодно, но время шло, а Антон не проявлял желания вернуться. Он жил в примаках у Жанны, готовящейся со дня на день родить, её вечно недовольной матери (об этой семейке теперь Анфиса знала почти всё) и отца – любителя крепкого алкоголя.

Соседки, к которым Анфиса набивалась в гости с пирожными и деликатесами, живописали далеко не идеальный образ жизни Старковых: их страстную любовь к громким выяснениям отношений, скудное домашнее хозяйство, вечную нехватку денег.

– Жанночка, – спрашивала и сразу отвечала Софья Андреевна, благообразная общительная старушка, жившая этажом ниже, – хорошая девочка: симпатичная, добрая, но недалёкая. Учиться после школы не пошла, устроилась курьером в коммерческую фирму. Теперь вот женишка безродного в дом притащила. Обрюхатил, а у самого за душой вошь на аркане. Разве нормальный мужик пойдёт в примаки? Да ни в жисть. Я так прикинула, ему лет сорок, а ей, Жанке-то, полгода как восемнадцать справили. Рановато у ей передок зачесался. Собственно, чему удивляться-то, мамашка ейная, Фёкла Егоровна, Сашку, старшего сына, в шестнадцать лет родила. Тот ещё фрукт. Бегал от армии, бегал, да не убёг, забрили. Ни профессии, ни ума, ни-че-го! Ну и хрен с има. Давай с тобой, Анфиса, настоечки вишнёвой пригубим, я тебе про кого угодно в ентом дому всё расскажу.

Аргументов, способствующих возвращению блудного муженька, было немало. Вот только ждать, когда весомые причины включить задний ход вылезут наружу и подействуют, не было мочи.

Антон – её законный муж, по какому праву эта пигалица арендует его?

Анфиса решилась на откровенный разговор с разлучницей юниоркой. Что с того, что она родит от Антона ребёнка? Она сама троих мужу подарила. И вырастила. Попользовалась девочка подарком судьбы и будет! Пора честь знать.

– Давайте, Жанночка, как-то решать, договариваться что ли. У Антона семья: дети, я, квартира, налаженный быт. Что можете предложить ему вы?

– А у нас любовь, вот! И ребёночек. Будет скоро. И спит он со мной, а не с вами. А па-че-му-у-у? Вопросик на засыпку. Значит, у меня кое-что слаще, вот! А квартирку мы того – разменяем.

– Это как? Квартиру мне родители оставили. Это ты ловко придумала, но ничего у тебя не выйдет. Ты его паспорт смотрела? Антон – мой законный муж, а ты – ты лю-бов-ни-ца. Ты – никто, Жанночка, ты – девочка для удовлетворения похоти. Будем считать, что пробный, ознакомительный период эксплуатации сексуального объекта по имени Антон закончился. Лицензию тебе приобретать не на что. Нет у тебя убедительных аргументов. Я  забираю его обратно.

– Фигушки! Антон сам к вам не пойдёт. Потому, что только меня любит. И не надоедайте нам больше!

Разговаривать с мужем Анфиса так и не решилась, но жизнью его интересовалась, вещи, принадлежащие Антону, постоянно перестирывала и вообще вела себя так, словно он уехал в командировку и вскоре должен вернуться.

Жанна родила девочку, которую назвали Вероника.

Антон загрустил.

Малоканкин, живя с Анфисой, не проявлял рвения по поводу отеческой заботы о собственных малышах, хотя поводы для помощи жене, рожавшей болезненно по причине физиологических осложнений и анатомических особенностей детородных органов, отчего она получала массу разрывов и других повреждений, были серьёзные.

У Жанны дочь родилась недоношенной, болезненной. Вероника кричала, юная мама бесилась, срывала злость на Антоне, на родителях, которые наотрез отказались помогать, на малышке.

Скандалы и семейные разборки набирали обороты. У новоиспечённой матери вскоре пропало молоко. Вероника надрывалась, кормилица стойко не обращала на неё внимание. Тёща орала не переставая: на пьяного мужа, на Антона, на дочь. В этом странном семействе никто ничего не хотел делать.

Спустя месяц о любви уже не вспоминали, зато неприязнь и злоба разрастались бурно, как речная ряска в зените летнего солнцестояния.

Антон невыносимо страдал, но не видел выхода. Жанна предъявляла ему претензии, что он, похотливый старик, соблазнил юную девочку, лишил преимуществ беззаботной юности, заставил раньше срока стать матерью, чего ей даром было не нужно.

– Забирай, – орала она, – эту крикливую дрянь! Я устала, устала, устала! От неё устала, от тебя, от мамаши с папашей, от всех. Дайте же мне, наконец, выспаться!

Антон за долгие годы жизни привык полагаться на жену. К ней и пошёл за советом, когда очередная семейная разборка вышла на новый уровень – Жанна метнула в него тяжёлую хрустальную вазу.

Удачно метнула, метко. Увесистый предмет вонзился мужчине в лоб, рассёк бровь. Кровью был залит весь пол.

У Фёклы Егоровны случилась истерика, Жанна злорадно смеялась, папаша глумливо науськивал доченьку повторить бросок.

– Хватит, – вопила Жанна, – надоели вы мне! Выметайся к чёртовой матери и отродье с собой забирай!

Девчонка так бесновалась, что Антон испугался: кто знает, чего может вытворить любовница в состоянии аффекта. Он собрал сумку пелёнок и распашонок, спеленал дочь и ушёл, не представляя, что делать дальше.

Анфиса открыла дверь, безропотно взяла из его рук ребёнка.

– Насовсем, Антоша?

– А ты меня примешь?

– Дети, папа пришёл. Собирайте на стол, праздновать будем. А это у нас Вероника. Симпатявая. В папу. С ней-то, что не так, почему матери не оставил?

– У них там шабаш. Выгнали нас с Вероникой. Ты действительно готова меня простить?

– Уже простила. А кормить я малютку, чем буду? Живо беги в магазин, купи детское питание. С ней-то, что решать будете, нужна она матери или наигралась?

– Наигралась

– Плохо. Если отказ не оформит, не представляю, как поступить. Это же замечательный повод для шантажа. Кто знает, что у Жанки и её бесноватой мамаши на уме.

– Анфиса, я полный идиот. Не представляю, что на меня нашло. Как я мог увлечься, предать тебя, детей…

– Не начинай. Забыли и забили. У нас теперь забот и хлопот – не счесть. Если сможешь с её матерью договориться, я готова Веронику удочерить.

Два плюс два

А что же будет дальше, что же дальше?

Уже за той чертой, за тем порогом?

А дальше будет фабула иная

и новым завершится эпилогом.

Юрий Левитанский

Чувства и эмоции, такие как любовь, ненависть, ревность, страх – это абстракции, условные обозначения того, что невозможно потрогать, но легко представить, если умеешь пользоваться воображением и слушать, как реагируют на эти слова душа и тело.

Когда нам плохо, когда из сосуда жизни со свистом вырывается некая незримая субстанция, поддерживающая в теле желание жить, остаётся лишь сосредоточенно вглядывается в личную осень, в болевые точки на карте судьбы, когда не мы, а за нас принимали решения. Когда приходилось срочно искать выход или смириться с обстоятельствами, оказавшимися сильнее нашей воли и наших амбиций.

Егор беззаветно любил Вику. Когда-то давно, наверно в другой жизни, пока между ними ритмично пульсировали и струились жизненные токи и насыщенные эмоциональной чувствительностью интимные соки.

Абсурд ситуации заключался в том, что полгода или больше не реже раза в неделю они нарочито шумно расставались навсегда.

Супруги неистово выплёскивали друг на друга лавины насыщенных циничной страстью эмоций, дополняя неукротимые вспышки гнева звонкими пощёчинами, швыряньем куда попало всего подряд, злорадным уничтожением столовой посуды, подарков и фотоснимков.

Спустя несколько часов начинали яркий процесс великодушного ритуального примирения, заканчивающийся лихорадочным, весьма жёстким совокуплением.

Вика принимала физическое слияние как бесценный приз, как изысканное лакомство, которым ни в коем случае нельзя злоупотреблять. Деликатесы принято смаковать, начиная пикантный процесс в восторженном воображении, поглощая угощение малюсенькими порциями с предельной глубиной благодарности к партнёру, позволяя ему создать уютную романтическую обстановку, в которой невозможно оставаться безучастным.

Дойти до точки кипения, превратиться в магический кристалл неодолимого искушения и греховного соблазна, раствориться в безумном блаженстве поцелуев, прикосновений, взглядов, легчайшего дыхания, жарких объятий и нежнейших слов, когда чувствуешь, знаешь – остановиться, задуматься, попросту невозможно. Потому что это – любовь.

Несколько минут навязчивых эротических галлюцинаций, полубессознательное путешествие в страну призрачных грёз, пока интимный метроном звучными чавкающими шлепками отсчитывает молитвенный ритм сотрясающих женское тело сладких толчков проникающих вглубь обильно орошённой божественной влагой вселенной.

Серия судорожных конвульсий, восхитительный восторг, который невозможно выразить словами… и удивительное послевкусие с ощущением щедрого изобилия чего-то важного, стимулирующего желание жить.

Потом, позже (ведь настроение и обстоятельства бывают такие разные), если вдруг взгрустнулось, если милого по какой-то причине нет рядом, если территорию душевного комфорта неожиданно посетила гнетущая пустота… когда в воспалённом невзгодами сознании возникает пронизывающий сквозняк, можно в уютной полудрёме вытащить из тайников восторженной памяти удивительный осколочек самого настоящего счастья, погрузиться с головой в глубину испытанных в минуты блаженства неповторимо прекрасных ощущений.

И согреться.

– Можно я не стану притворяться, – шептала в минуты примирения жена, – сразу покажу себя капризной, непонятной, сложной, такой, какая на самом деле? Тебе ведь не нужны извинения, правда! Предложи мне чай… или кофе. С корицей. Прочитай по памяти стихи… про разочарование в любви… или про осень, как ты умеешь. Должна же я расчувствоваться, раствориться в эмоциях, испытать благодарность, желание. А ты сделаешь вид, что ничего не случилось. Какой же ты сентиментальный, Егорушка. Вот уже и слёзы блестят. Ну, прости, родной!

Голова в такие минуты кружилась, стены комнаты уподоблялись движению маятника, ему едва хватило воздуха, чтобы не задохнуться. С зыбкой цветной пеленой в глазах его плавно раскачивало, кружило, несло ввысь, где на мгновение застывала блаженная тишина, которая вновь взрывалась красочными сполохами неистовой эйфории где-то глубоко внутри любимой, заставляя кричать в приступах сладкого блаженства, агонизировать в сладких корчах неистового возбуждения.

На то она и любовь. Оба обычно загорались желанием.

На краткий миг Егор переставал чувствовать своё тело, будто летел в бездонную пропасть.

Вика обычно отдавалась неистово: порой принимала в процессе интимной игры более активное участие, чем муж; резво скакала на восставшем естестве, мгновенно ввергая себя в состояние восторженной невесомости, десятки раз подряд билась в судорожном экстазе, орошая супружеское ложе струями густой любовной влаги; порой в приступе головокружительной эйфории теряла сознание, судорожно стискивая в сладком безумии бока супруга.

Егор прощал всё, более того – был благодарен судьбе за счастье, быть рядом, за то, что Вика ценила его больше, нежели случайных любовников.

Магия совершенного женского тела обязательно включает в себя красивое платье, чтобы подчеркнуть, выставить на витрину заманчивые позы очаровательной соблазнительницы, сокрытые под изящной драпировкой, предъявить возбуждённому воображению аппетитные изгибы, интригующие выпуклости, плоский животик, упругие ягодицы.

Рекламная акция богинь флирта включает в себя плавные движения, величавую осанку, грациозную поступь и особенный аромат, привлекающий немедленно отведать из уст прелестницы, если позволит, толику сладкого нектара.

Вика была бесподобна. Не удивительно, что не только он, но и случайные мужчины искали повод прикоснуться к интимному великолепию. Желающих поддержать за ручку при выходе из транспорта, помочь облачиться в пальто, преподнести кружку горячего чая, угостить шоколадкой – было предостаточно.

Лобанов не был патологически ревнив. Вика умело управляла его искренними чувствами. Несмотря на некую степень распущенности, игривый в присутствии привлекательных мужчин взгляд супруги для него лично всегда выражал целомудрие и толику наивности.

Молодая, красивая, Вика смело брала под руку предмет вожделения, отводила его в сторону и шептала с придыханием, – ты один, и я одна… неужели нам не о чем поговорить! Погода шепчет, слышишь: тепло, солнышко, воздух сладкий – хоть пей… пичуги поют! Как думаешь, о чём? Вот и мне сегодня о том же петь хочется. Об этом и поговорим. Наедине. А хочешь – помолчать можем…. о том же самом. Соглашайся!

– Вы удивительная, поистине роскошная женщина, – отвечал обычно очередной избранник, – позвольте проводить вас, фея. Я знаю, куда. Для вас у меня найдётся минутка свободного времени.

Она умела быть благодарной за толику интимного наслаждения.

Вика любила, когда одноразовые любовники прибегали к скабрезным шуткам и пошлым комплиментам с оттенком агрессивной страсти, не стеснялись в особенно пикантные моменты шептать на ушко такое, отчего в обычной обстановке можно запросто получить по физиономии. Вольность срабатывала безотказно: женщина загоралась от шокирующих эпитетов и примитивных уловок, принимая их за демонстрацию безусловного доверия, за выражение интимной симпатии, за выражение индивидуальной значимости как умелого и смелого сексуального партнёра.

С Егором она не могла полностью расслабиться, предложить ему смелые эксперименты: боялась вызвать у него реакцию отторжения.

Нам всем хочется, чтобы партнер вёл себя определенным образом, чтобы тело и мозг воспринимали поведение и действия как награду. Если поступки перестают нас удовлетворять, волшебный эффект любви ослабевает, появляется потребность найти иной источник удовольствия. На гормонах целиком и полностью держится первая страсть.

Если женщина не получает столь необходимое ей подтверждение своей ценности от своего партнера, она бессознательно начинает искать в другом месте того, кто позволит ей повысить самооценку.

Вика настойчиво искала своего, особенного мужчину, и нашла.

С Виктором Постниковым женщина ощутила невыносимо сладкие мгновения.

Сердце на первом же свидании решило в срочном порядке возглавить стахановское движение: пульсация крови то замирала на краткий миг, то выпрыгивала за рамки отчаянного безумства. Кровь кипела, выливаясь горячими бесформенными пятнами на лицо и грудь, беспомощное сознание пробуждалось и гасло, словно морские волны во время прилива, дразня немыслимыми соблазнами воспалённое чувственными фантазиями воображение.

Мир вокруг перестал существовать, растворился в пространстве и времени, позволяя бесконечно ярко и долго переживать неистовое блаженство.

Вике показалось, что лучше этой ночи ничего нет и быть не может. Того же мнения был и её визави, который очумел от яркости оргазмов и неутомимости новой пассии.

На третьем или четвёртом свидании самоотверженные наездники решили соединить судьбы. Немного погодя, когда удастся утрясти дела в несостоявшихся семьях.

Вика завела нудный разговор на повышенных тонах, называла Егора размазнёй, недотёпой… что ещё обиднее – импотентом, хотя знала, что это совсем не так.

– Я подарила тебе целомудренную невинность, девственную чистоту, как ты этими ценностями воспользовался; где твоя страсть, где агрессивность дикого самца, тебя спрашиваю. Даже достойных моей привлекательности материальных благ не умеешь добыть!

Лавина претензий низвергалась минут тридцать. Затем последовал непродолжительный антракт, когда Вика встав в позу смиренной монахини, воссоединившей молитвенно ладони на груди, вымолвила спокойным голосом, – у нас даже детей с тобой нет, – хотя отложенное на неопределённый срок материнство было сначала её взвешенным решением, а позже неразрешимой проблемой по причине непонятной бесплодности.

– Я полюбила… другого мужчину. И не спорь, нам надо расстаться. Организационные вопросы решим позже.

Сказать, что угроза разводом стало для Егора шоком – сложно. Супружеский секс у них был; семьи, тем более любви – не было давно. Конечно, он огорчился, конечно, затосковал: семь лет брака, даже такого неполноценного, приучили к упорядоченности физиологических моментов супружеских взаимоотношений.

Бесценные преимущества размеренной семейной жизни он даже не пытался оспорить. Структурированная интимная жизнь для молодого мужчины бесценна сама по себе. Развод беспощадно калечил с таким трудом налаженные социальные связи.

Егор не умел страдать просто так, для этого у него была гитара. “– Чем же всё это окончится? – Будет апрель. – Будет апрель, вы уверены? – Да, я уверен. Я уже слышал, и слух этот мною проверен, будто бы в роще сегодня звенела свирель. – Что же из этого следует? – Следует жить, шить сарафаны и лёгкие платья из ситца. – Вы полагаете, всё это будет носиться? – Я полагаю, что всё это следует шить”.