Карусель для двоих, или Рыжая-не-бесстыжая

– Богатым – это неплохо. Хорошо бы ещё и счастливым. Гулять – так на все. Ну, что, Лиля Крылова, поедем в столицу нашей Родины?

– Поедем! – согласилась задорно. Хотела подтащить чемодан к багажнику, но Петров-старший перехватил с улыбкой:

– Позвольте поухаживать за дамой?

– Пожалуйста, милости просим, ухаживайте на здоровье, пока не надоест, – она рассмеялась в ответ.

Нет, всё-таки как сложились обстоятельства замечательно. И не зря в народе говорят: всё, что ни делается, всё к лучшему. Кто его знает, какие бы попутчики попались Лильке в плацкарте, какой проводник, а тут вроде бы приятная компания собралась. И можно о Петрове-младшем поболтать не стесняясь. С Петровым-старшим. А то, что болтать с ним ненапряжно, Лиля уже уяснила. И глупо улыбаться несколько часов подряд – тоже можно.

– Сейчас будет большая заправка. Остановимся. Вы не против перекусить, Лиля Сергевна? Я чай взял с бутербродами.

– И я. И я взяла.

– Тогда сначала – твои, а потом каждый – свои. Ничего, что я на ты перешёл?

– В свете последнего покушения на мои бутерброды – это даже логично.

– Принято, – усмехнулся Андрей Сергеевич. – Сейчас устроим мировой бутербродный чемпионат: кто успел, тот и съел.

– Кто не успел, у того есть яблоки. И бананы.

– Хитра лиса Лиля, ой, хитра.

– Не хитра, а предусмотрительна.

– Предусмотрительна, ишь ты.

– Ишь я.

Так, с шутками-прибаутками, понарошку препираясь, подъехали к заправке. «Щёки болят уже, – подумала Лилька, – и рот до ушей, хоть завязочки пришей, сколько можно смеяться? Серьёзней нужно быть, гражданочка, серьёзней, Лилия Сергеевна. А то что об вас люди добрые скажут, какое мнение составят?» Добрый людь Андрей Сергеевич ничего такого ужасного не сказал, только предложил уничтожить сразу весь мировой запас бутербродов. До последней крошки сыра, до последней капли колбасы:

– А то задохнутся, Лиль.

– Пусть лучше утроба лопнет, как говорила моя бабушка, чем добро пропадёт?

– Типа того. Справимся?

– Должны.

– Может, в кафе придорожное зайдём? Там цивилизация: столы, стулья.

– Не хочется что-то. Насидимся ещё.

– И то верно. А стоя больше влезет. Ну что же, приступим, коллега.

Выбрали тенистое местечко под ивой, что раскинула свои ветви рядом с заправкой. Припарковались аккуратненько, вылезли из авто, багажник открыли. Внутри его (на чемодане) скатерть-самобранку из бумаги расстелили, да и приступили.

– Я не пан, я пропал, Андрей Сергеич, всё, – спустя полчаса заявила Лиля и взмолилась: – Больше не могу, смилуйтесь!

– А понадкусывать?

– Не-не! – хихикнула, подняла ладошки вверх. – Сдаёмсу. Иначе в Москву никто не доедет.

– Эх, Лиля, Лиля. Мы тебя воду возить нанимали, а ты рысаком оказалась. Придётся в таком категорическом случае прибегнуть к помощи зала. Где-то тут возле баков крутилась парочка лохматых аборигенов, я думаю они возражать не будут против угощения, – Андрей Сергеевич оглянулся и присвистнул, завидев чёрный хвост бубликом. – Эй, Барбос, или как там тебя? Ну-ка, иди, иди сюда, мой хороший, иди. На, на, и друга своего зови. Тузик, говоришь? Ну, Тузика зови. Давай-давай! Зови, не жадничай.

Лилька с улыбкой наблюдала, как две дворняги подскочили к нему наперегонки. Доверчиво нюхали руки Андрея Сергеевича, пакет с едой, припадали на передние лапы, вставали на задние, опираясь о его колени, повизгивали, поскуливали от удовольствия. Как будто нечаянно увидели старого знакомого, подумала Лиля.

– Встреча в верхах прошла конструктивно, – прокомментировал собачью радость Петров, – повар на званом обеде превзошёл сам себя, делегация осталась довольной. Надеюсь, требовать продолжения банкета вы не будете. Да, Тузик?

Будем, будем, а как же, провентилировала хвостами в ответ делегация.

– Простите, ребятки, но больше у нас ничего не осталось, не виннипушничайте понапрасну. Ну, что, Лилия Сергеевна, готова держать путь? Мимо острова Буяна к царству славного Салтана?

– Кстати, о царе, – Лилька уселась в машину, подтвердила тем самым свою готовность. – Вот вы при первой встрече тогда сказали…

– Ты, – поправил Андрей Сергеевич, – ты сказал.

– Точно, – чуть смутилась Лиля, – ты. Так вот. Ты тогда произнёс: та самая Крылова, от которой покоя нет ни днём, ни ночью. Это Макса слова? Он так обо мне говорил?

– Нет. Оксана говорила. Жена. Мать. То есть, мне жена, а ему – мама.

Они выехали с заправки.

– Ты не думай, Лиль, что наш Макс дурака валял и цеплялся к тебе от нечего делать. Оксанка-то сразу поняла: всё, говорит, пропал сынок. Прикипел к девчонке, доставать её будет. Хоть от любви, хоть от ненависти. Чувства свои проявлять. Мальчишки – они ж такие: чем больше кнопок на девчонкином стуле, чем больше нравится, тем сильнее дразнит. И вот если бы ты замечала его, привечала – может, он бы и остыл. Может, и нет, конечно. Только дома он все уши прожужжал матери: а Крылова то, а Крылова сё. Рыжая, рыжая. Рыжая-бесстыжая. Лилька-Шпилька. Уж я к ней и так и этак, со словами и без слов, как поётся. Обломал немало веток, наломал немало дров*.

– Я думала, что Максим терпеть меня не может. И специально изводит. Шуточки эти его дурацкие. Прозвища.

– Внимание пытался обратить на себя. Вот и вредничал. Заводился, конечно, что не удавалось. Обижался на весь свет. Оксана рассказывала потом: явится домой злющий. Бурчит, портфель пинает. Хорошо, хоть на тренировках пар спускал. Бывало, не спит допоздна: вроде книгу читает. А спроси о чём – не вспомнит. И винить некого. Голову ты ему не морочила, наоборот даже. А покоя хлопцу нет. Он и уехал, Лиль, из-за тебя. Мол, шансов нет. Забыть, сказал, не могу здесь. Знаю, что в любой момент увидеть могу, а сил уже нет понимать – что всё бесполезно.

– А вы не сердитесь на меня?

– Ты.

– Я имела в виду вы – вас, родителей. Ты и Оксана. Мама. Всё-таки разлука с сыном из-за какой-то рыжей девчонки.

– Лиль, глупо сердиться. Что за разлука? Он же не на другую планету улетел? Оксанка пофыркала для порядка. Целых полчаса. А потом снарядила котомку, куда делась. Теперь, думаю, только радуется. Лишний повод есть почаще в Москву наведываться.

– А почему… – Лилька едва успела прикусить язык, чтоб не сорвался вопрос: а почему сейчас нет рядом Оксаны? Почему она не поехала, но вовремя спохватилась. Что же она лезет не в своё дело? Какая ей, собственно, разница, где жена Андрея Сергеевича.

– А почему я вас не помню по школе совсем? – фух, выкрутилась вроде. Ох, уж это любопытство. – Не то, чтобы я знала родителей всех одноклассников, но хоть что-то как-то да слышала, встречала. А вот вас – нет. Ну, ладно – на школьные собрания многие предки не ходили, но к директору там, или к классухе, вызывали же по любому. Макс ведь не паинька.

– А твоих вызывали, Лиля?

– Ага. Пару раз случалось. Когда с урока сбежали классом. Ну и так ещё, по мелочи. Между прочим, когда с физры свалили, Петров, Макс в смысле, заводилой был. Мы не выдали его, естественно. Поэтому всех родителей тогда директор на ковёр вызвал. Навроде экстренного собрания. Вместе с детьми. Но ни один из вас не пришёл. Я это к тому спросила, Андрей Сергеевич, что пытаюсь объяснить сейчас, почему не признала вас в бригадире. Тебя, то есть, – кажется, я слишком много болтаю, решила Лилька в ответ на молчание Петрова-старшего. И любопытничаю. Ну и пусть! – разозлилась вдруг ни с того, ни с сего. Тем более, душу перед ней никто, кажется, раскрывать и не собирался.

– На то была причина, – наконец произнёс Андрей Сергеевич. – Не скажу, что уважительная, но весомая. Вы о ней, Лиля, несомненно, узнаете, но попозже. А сейчас нам нужно узнать, почему мы встряли.

– Что мы сделали?

– Встряли. Стоим в пробке уже двадцать минут. В довольно удивительной. Странной. При моей памяти впервые именно здесь и такая огромная. Мы не двигаемся вообще. Вы, Лиля, посидите, а я пойду посмотрю, что там. Да других водителей поспрашиваю.

– А я и не заметила. Андрей Сергеевич, Андрей, подожди… подождите!

– Всё нормально, Лиля. Не переживайте. Я сейчас вернусь.

Андрей Сергеевич вернулся в машину минут через пятнадцать-двадцать, Лилька уже извелась вся: ну что же там случилось?

– Расклад такой, Лиля. Встретились две фуры. Одна в овраг ушла, от удара, вторую на дороге развернуло, да ещё легла на бок. И поперёк. Все полосы загородила. Проезда нет, ни туда, ни обратно. Неясно когда возобновится движение. Через час: кран уже вызвали и службы все здесь, или через три-четыре. К счастью, обошлось без смертельных жертв.

– Ох… как хорошо. В смысле, что без жертв обошлось. Что же делать? – не то, чтобы Лиля встревожилась, или досада её взяла из-за непредвиденной задержки. Просто не хотелось лишний раз торчать в летний зной в автомобиле, когда в полях подсолнушки желтеют, в небе облака сбились в кучку, как тополиный пух, упавший в какой-нибудь пруд, и плыли, плыли навстречу солнцу.

– Вариантов вижу два: присоединиться к оптимистам и продолжать стоять; либо вступить в лихие ряды партизан-обочечников, которые, вон, видишь, мчат до первой просёлочной тропинки, возвращаются назад и уходят в объезд. Потеря времени – те же три-четыре часа. Но…

– Но лучше медленно ехать, чем быстро стоять!  – продолжила Лилька. – Согласна вступить в лихие ряды. Во мне проснулся дух авантюризма двоюродного деда-кавалериста.

– Принято. Мне нравится ход ваших мыслей, МарьИванна.

– Что?

– Анекдот. Проехали. И поехали, Лилия свет Сергеевна. Мне нравится дух твоего деда. Лишь бы обочина пробкой не заразилась. Не хватало ещё в пылюке застрять.

– А что за анекдот, Андрей Сергеевич?

– Э…ммм… ну… в общем… рано тебе ещё такой рассказывать, – усмехнулся Петров, но почему-то заёрзал на сиденье, как будто бы смутился. Кирпичный румянец лёг на плиты его скул, проступил неровно, а сам Андрей Сергеевич своей нервозностью напомнил Лильке её нашкодившего кота.

Лиля не выдержала, прыснула сначала в кулачок, а потом расхохоталась в голос: анекдот она знала, и даже несколько его вариаций, чай, не кисейная барышня. Но вот ведь – будто бес в ребро пихнул – вздумалось подразнить человека да посмотреть на его реакцию.

– Да ты смеёшься надо мной, ах ты ж, Рыжик! Лисий нос!

– Не думала даже!

– Так я и поверил. Ну, Лиля, держи теперь ушки на макушке. Отольются лисице крошки колобка!

– Ой-ой. Я вся боюсь, мурашками покрылась. А где мы едем, Андрей Сергеевич?

– Если не ошибаюсь, зарулили в Лискинский район.

– Лискинский? Лискинский-Алискинский. Чудеса!

– Точно! Привёз лису Лилию под Лиски. Или к лискам. Эх, не спешили бы в Москву, показал бы тебе одно место. Дивное-предивное. Светлое. Так и называется: Дивногорье.

– А кто сказал, что мы спешим?

– А разве нет?

– Нет. И да. Просто… просто не факт, что по приезду я тут же побегу к Максу. Скорее всего, я ещё день буду бродить-гулять по Москве, с мыслями собираться, чувства в порядок приводить. Так какая разница, где я буду наводить уборку в своей голове? На Арбате или в этом, как его, Дивноморье.

– Дивногорье.

– Вот. Дивногорье. Что-то есть в его названии такое волшебное. У Дивноморья дуб зелёный. Или Мариесемёновское, что ли? Созвучное Беловодью из «Волкодава». Правда?

– Ну так. Славянское же.

– Только, чур, сейчас мне ничего о нём не рассказывать! Я хочу увидеть сама. Знаешь, Андрей Сергеевич, как? Как будто сейчас я в чёрной повязке, а приеду, она спадёт, и я получу самое верное и сильное впечатление! – Лиля по-детски оживилась в предвкушении, даже в ладоши радостно прихлопнула. И от радости той, от чуть резких движений, затряслись пружинки-кудри рыжие, зазвенели, кажется, медными колокольчиками. Отражался солнечный свет в их пламенной рыжине, и в веснушках, и в зрачках сиял он.

– Принято. Тогда о чём же будем вести беседу? Нам минимум час-полтора пилить ещё, – Андрей Сергеевич невольно улыбнулся и залюбовался Лилькой: и захочешь до волос её коснуться, да страшно – обожжёшься ещё, вон как горят. Бедный, бедный Макс. Понятно, почему сбежал в Москву. Бедный. И счастливый.

А Лилька подумала: что на неё нашло? Спонтанность – не её конёк совершенно! Ей всегда нужно, чтобы дела и мысли лежали по полочкам, по папочкам, чтобы не в разброс, а по очерёдности, по плану. Рационально, стабильно, без всяких там неожиданностей. И на тебе: импровизация вдруг проснулась, забила ключом. А вместе с ней и непосредственность, несерьёзность, что ли, появилась. Проснулись да как сбежали! Как закипевшее молоко из-под крышки. Ой, Лиля Сергевна, ты смотри мне!

– Так о чём? – переспросил Петров-старший, и тем самым прервал её размышления.

– Я не знаю – о чём. О чём угодно, – Лилька вспомнила тут же о любопытстве своём, о недавнем разговоре про школьные родительские собрания, о том, что она должна узнать в своё время – почему отец Макса на них не присутствовал, но сама не решалась снова затронуть щекотливую, как оказалось, тему.

– Тогда о причине неуважительной, но весомой поговорим. По той, по которой, –⠀Андрей Сергеевич затронул сам. Угадал Лилькино желание, экстрасенс прям. Или оно на лице у неё написано, вот такими огромными буквами?

– Да? Я бы хотела поговорить. Но, если это выглядит чересчур назойливо, простите. И совсем не обязательно мне что-то объяснять. Не приходили, ну и не приходили. Не могли, значит, не могли.

– Да нет уж, Лиля. Обязательно. И придётся. Возможно, у вас с Максом общая судьба сложится. Всё идёт, даже едет, пусть и не спеша, к тому, что вы оба перестанете валять дурака, обретёте счастье. Уж лучше я тебе объясню, чем какой-нибудь наш родственничек-доброхот. Да и Максим не будет испытывать неловкости при нашем общении.

«Может, он болел тяжело? Или пил до белой горячки? А, что, сколько вокруг спившихся мужчин. А, может, он служил? В Чечне? И там его ранили, и вообще…», – Андрей Сергеевич не успел и «а» сказать, как Лилькины «б», в смысле, версии уже сами по себе поскакали в атаку.

– Я, Лиля, сидел.

– Что?

– Сидел. Отбывал срок.

Тихая фраза упала, ударила словно град по стеклу.

– Сидели? – машинально переспросила Лиля. А потом словно проснулась, выпалила: – За что? – И в вдогонку: – Ну и что!

Нет, этой новостью её ни удивить, ни смутить, ни отвернуть. Удивило другое. То, как могут некоторые события из прошлого догнать человека в настоящем. Лильку догнать. И события, разговоры, происходившие тогда, которые, казалось, исчезли из памяти насовсем, потерявшие свою ценность, да и были ли они ценными, может так, болтовня просто – вдруг обретают новый смысл и даже кажутся какой-то подготовкой к будущему. «Если что-то случается или, наоборот, не случается, в конечном итоге оно всё предопределено заранее»*, как говорится.

Тюрьма да сума миновали семью Лили – повезло, но тема в разговорах всплывала неоднократно. Особенно в детстве всплывала, или, точнее, в отрочестве.

– Туда просто так не попадают, – утверждала Елизавета Васильевна. – Без вины виноватые.

– О чём ты говоришь, ба? Как это не попадают? А 37-й год? Вспомни! А после войны? Сколько было репрессированных!

– Ты времена не сравнивай, Лилюш. Кесарю – кесарево, прошлому – прошлое. Я тебе про нынешнее толкую. А если уж пуститься во все тяжкие, про карму и прочие буддизмы да эзотерики, то каждому воздаётся по делам его самого или его рода. Суть не в том.

– А в чём?

– В искуплении вины, в раскаянии.

Лилька трясла в возмущённом несогласии золотыми пружинками на голове, собранными в хвостики, собиралась спорить или расспрашивать, но приходил дед Гриша:

– Лизонька, не заводи внучку, мала она ещё для твоих разговоров.

– Ничего и не мала! – переключалась Лилька на дедушку, чего тот, собственно, и добивался.

– Поди, взрослая уже, – соглашалась с ней Елизавета Васильевна. – Вон уже соседский оболтус, Вовка, третий круг на велосипеде мимо нашей калитки делает, выглядает. Того и гляди, шею свернёт.

– Ну, ба!

– Ну, Лиль, – улыбалась бабушка. – Клумбу у кинотеатра ещё не обдирал? Или мамкиной обходится? А насчёт вины да тюрьмы скажу так, внуча. Бывает разное. И несправедливость, и наговор. Только если уж попал человек в тюрьму да за дело, но не раскаялся; все кругом виноваты у него, подставили, воспользовались, наклеветали, а он, мол, белый да пушистый – бедовый то человек. И случись ситуация вновь, искушение какое, он опять сжульничает, украдёт или убьёт, не дай бог, потому что вину свою по-настоящему не признал. И ничего не понял, урока жизненного не получил, опыта не вынес. Обозлится на мир вокруг, а надо бы – на себя.

Лиля хмурилась, бровки в кучку, пропускала сквозь себя слова бабушкины. Хотелось возразить, очень хотелось, ну вот просто до чесотки на языке. Чего это взрослые правыми себя считают во всём? Но мысли, в отличие от бровей, в кучку не собирались, уж больно тему серьёзную затронули. А разговоры о сидельцах велись не просто так, а из-за давней бабушкиной подруги, Зои Михайловны, или Зоси, как называла её бабушка Лиза. Дружили они лет тридцать, наверное. Годом ранее овдовевшая Зосенька решила вдруг устроить своё личное счастье. Недолго раздумывала, написала объявление в местную газету.

– Ты с ума, что ли, сошла, Зоська? На старости? – прокомментировала Елизавета Васильевна поступок подружки.

– С чего вдруг старость? Я женщина ещё ого-го и помоложе некоторых буду! – парировала та. – На целых десять лет.

– Так и ума поменьше, выходит, Зося, на целых десять лет. В газету-то писать зачем?

– А где я тебе нормального мужика найду? У нас на районе все заняты, бабы наши не то, что дарить, на прокат даже не дают картошку выкопать! Подруги, вон, и то делиться не желают, – пыталась шутить Зоя Михайловна.

Бабушка качала головой. С одной стороны, Зоську понять можно, а с другой – Елизавета Васильевна находилась в полной уверенности, что на призыв «ищу порядочного мужчину, работящего, доброго, непьющего», претенденты, конечно, посыпятся как из рога изобилия, «но все – оттуда, Зося!»

– Откуда, ба? – Лиля не раз присутствовала при беседах давнишних подруг. Любила очень с ними чаёвничать, слушать воспоминания о юности, рассуждения о современных реалиях. Бабушка никогда внучку не прогоняла, разговоров не прекращала. Пусть, мол, слушает. Глядишь, на наших ошибках чему научится да на грабли поменьше наступать будет.

– Из исправительных учреждений, вот откуда. Из колоний, в основном, и посыпятся. И все, как один, ни в чём невиноватые. Ты только посмотри, кто ей уже написал, – Елизавета Васильевна разложила по столу с пяток писем.

Почерк, Лилька посмотрела, закачаться можно: каллиграфический, буковка к буковке. Убористый, с завитушками.

– Прям барокко. Иль рококо, – разрисованный ручкой конверт: розы, дивные птицы по краям, у бабушки вызывал лишь едкие замечания. – Какие таланты пропадают, подишь ты. Сколько охотников за счастьем!

– И ты никому из них не веришь, ба?

– Нет. Написал бы честно: виноват, согрешил. Вину искупил заключением, раскаиваюсь. Так ведь нет. Все, как на подбор, из выступления Хазанова. Велят жарить цыпочек одиноким интеллигенткам. Но дело же не в моей вере, а в Зосиной. Любой её выбор мы примем, но будем начеку.

К счастью, быть начеку не пригодилось и жарить цыпочек не пришлось. Зоя Михайловна вышла во второй раз за отставного военного. Познакомилась с ним в санатории. И ему уже не только жарила, запекала цыпочек, уточек, но и борщи варила. А картошку новый муж выкапывал на загляденье – одной левой.

И сейчас, когда Лилька услышала признание Андрея Сергеевича, когда он собирался с духом выложить начистоту часть своей биографии, она желала лишь одного: чтобы Петров-старший не сказал того, что он ни в чём не виноват, что все вокруг такие-рассякие, один он хороший. В голове стучали молоточками бабушкины слова: просто так туда не попадают.

– За что сидел? Сидел, Лиля, за дурость свою. За трусость, жадность и наш родной «авось пронесёт». Не пронесло. Да и поделом мне. Виноватить некого. Только себя.

– Господи, спасибо, – прошептала Лилька.

– Что? Ты что-то сказала?

– Нет, нет, ничего.

– Точно?

– Точно.

– Ладно, принято. Моя статья 216-я, часть первая: нарушение правил безопасности при ведении строительных работ, что повлекло по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью человека и ущерба в крупных размерах. Прокурор попросил три года. Пока шло следствие, рабочий умер. Часть первая превратилась в часть вторую. И дали пять.

– Как умер? – Лилька всю щеку изнутри сжевала от переживаний, пока Андрей Сергеевич цитировал наизусть свою статью. Чеканил каждое слово. – Как пять?

– Вот так. Вот так, Лиля. Родне я запретил вмешиваться, взятки давать и просить какого-либо снисхождения. Гибель человека, скажу, потрясла меня настолько, что в тот момент я и сам был бы рад повеситься, но не хватило смелости. Распалась личность моя после приговора, можно сказать, на атомы. Собирал потом долго. Повезло на людей, что поддерживали, не дали сломаться. Семья помогала. Письма писали, посылки слали. Оксанка приезжала на свидания. Я говорил ей: не жди. Разведёшься – пойму. Она только материлась на меня. Щас, говорит, шнурки поглажу и разведусь. Мы ведь с ней вместе со школы. Учились в параллельных классах, а когда в девятом нас соединили, тогда мы и разглядели друг друга. Потом – в институт вместе, только факультеты разные. Поженились после первого курса. Родители – против. Что мои, что Оксаны: рано, куда спешите, нет вам ни родительского благословения, ни помощи. Никакой. А мы записались на лето в стройотряд. Денег на праздник свой слегка заработали. А на торжество явились в чём? Смех один! Я в джинсах, она в платье с выпускного, обрезала, супермини такое вышло. Смеялись: невеста – трусы наружу. Вместо букета – воздушные шарики. Вечером собрались в кафешке при парке с нашими друзьями. Напились до безобразия, но без хулиганства. Веселились как могли. Бегали на аттракционы. Пацаны выделывались, барышни визжали. Потом шарики в небо отпустили. Подарочные деньги прокутили, на теплоходе вечернем катались. Дети, считай, – только-только по восемнадцать всем стукнуло!

Лилька слушала, больше не перебивала. Сначала на качелях эмоций откачалась то вверх, то вниз: то – жалко, то – нет. После смирилась. Ничего не изменить теперь, человека не воскресить, виновник понёс наказание. И теперь будто кино смотрела или спектакль в театре. Видела как наяву: юного Андрея в джинсах с толчка, у спекулянта купленных на свадьбу вместо костюма; милую Оксану в мини, на длину которого бы плевались сердито все бабки у подъезда; босоножки красные на каблучке; волосы на ветру, словно флаг реют; смех вокруг счастливый, весёлый шум, карусели, брызги шампанского… Эх, от такой свадьбы и она бы не отказалась! Куда лучше, чем все эти кринолины, пупсы на машине, выкупы и конкурсы. Хоть сейчас бери и представляй, Макса и её, Лильку, в роли молодых. С шариками. Она бы, Лилька, ещё и в хвостики свою гриву собрала, как в школе. Вот было бы славно, озорно и по-настоящему! И ей очень просто было представить себя в этом воздушном, розово-зефирном образе, но представить Максима Петрова вдруг оказалось сложно. Какой он сейчас? Такой же или изменился? Когда они виделись в последний раз?

Со дня окончания школы прошло восемь лет. На первые три встречи одноклассников Макс ещё приходил. Ничуть не изменившийся со времён учёбы: высокий, смуглый шатен с причёской, как у Ди Каприо, с ехидным взглядом тёмных глаз, похожими на ягоды недозревшей черной смородины. И вылитый отец, как выяснилось. Приходил и, кажется, пытался вызвать Лильку на разговор. А она смутилась. Испугалась. Того, что он опять будет ёрничать, источать сарказм. Того, что снова поведёт себя как дурак, а она разозлится, слово за слово, и: привет, ссора. Лилька тогда как и на школьных переменках, старалась избегать Максима изо всех сил и со всех ног. Для чего, спрашивается? Для того чтобы пять лет спустя поехать в отпуск, в Москву, и найти его – ну не странная ли ты дамочка, Лиль Сергеевна?

Она повернулась к Петрову-старшему, разглядывая его лицо. Вбирала каждую черточку: от прямого носа с едва заметной горбинкой, высокого лба, короткостриженых волос до ямочек на щеках и подбородке. Сканировала. Подобно камере сканировала, чтобы после загрузить снимок в свою память, обработать в мозговом фотошопе: в фантазиях нарисовать портрет Макса повзрослевшего, но, конечно, не настолько как его отец. А потом вставить получившийся образ в свадебные мечты. Лилька так старалась, так старалась, что рот приоткрыла от усилий. И выглядела она со стороны, наверное, не мечтающей девицей, а испуганной курицей. Рыжей квочкой, которая бегает как припадочная с раскрытым клювом и зовёт цыплят. Помнится, у бабушки Лизы бегала одна такая по двору.

– Я тебя пугаю, Лиля? Вид у тебя несколько…

– Ой, нет, Андрей Сергеевич. Не пугаете. Не пугаешь, то есть. Я просто чуть отвлеклась, о своём задумалась.