Любовь-неволя

– Согласна. Но это была власть русских.

– Ну ты даёшь, Муи! Разве Сталин был русским? Или Берия?

– Нет, грузинами.

– О чём же тогда речь? Или вспомнить ещё Троцкого и разных зиновьевых-каменевых – разве они были русскими?

– Серёжа, я не очень-то разбираюсь в истории. Давай не будем спорить. К чему это нам?

– Но ты пойми, милая, я всё это веду к тому, что мы перед вайнахами ни в чём не повинны. Есть же поговорка, что бандиты и подлецы национальности не имеют. Да и почему лично я должен испытывать вину перед вашим народом? У меня ни отец, ни дед в НКВД не служили и ни в каких репрессиях не участвовали. Ну хорошо, пусть даже у кого-нибудь из моих соплеменников предки были подлецами, палачами и всё такое. Что же теперь – извести под корень весь русский народ? Разве чеченцы не вернулись на родную землю? И разве дети отвечают за грехи своих отцов?

– Мне трудно судить, – сказала она, наморщив в раздумье лоб. – Всё это такие сложные вещи. Люди ведь разные: один легко прощает обиды, а другой накажет мстить и детям своим, и внукам. Ты же не станешь отрицать, что вайнахам несладко пришлось…

– Ладно, тогда давай сравнивать. Чеченцев при Сталине выслали в Казахстан – и что? Разрешили им там спокойно жить, построить свои сёла, организовать колхозы. Я читал, в Казахстане и немецких посёлков было немало – тоже, между прочим, построенных ссыльными… Понятно, что несправедливо сорвали их, выгнали из родных мест. Однако чеченцы остались такими же гражданами Советского союза, как и все остальные. Разве местные русские относились к ним как к людям второго сорта? Вряд ли. А жители средней полосы России наверняка даже не знали о массовой высылке, так что их и подавно не в чем обвинить… Теперь сравни это с нынешним положением в Ичкерии. Многие простые люди здесь имеют русских рабов – я уже не говорю о полевых командирах и их родственниках. Невольничьи рынки есть во всех райцентрах, об этом знает каждый. В общем, рабовладение сегодня для твоего народа – это как бы вполне нормальная вещь, верно?

– Нет. Для меня это совсем не нормальная вещь.

– Причём тут ты, Мариам. Ты – исключение. По крайней мере, я видел не так уж много чеченцев, которые относились бы к русским рабам как к людям. Остальные в лучшем случае жалели, как хорошие хозяева жалеют рабочую скотину: она ведь приносит пользу в хозяйстве – значит, надо её беречь по мере возможности… А хотя бы один кто-нибудь отпустил своего раба? Я уже не говорю о том, чтобы укрыть беглого…

– Напрасно ты так. Хороших людей всё-таки больше, чем плохих. Многие просто боятся.

– Чего боятся?

– Рабов отпускать.

– Ты смеёшься, да?

– Ничего я не смеюсь. Это богатые люди обычно чёрствые и жадные. А бедный человек не может купить раба. Даже если ему невольника на время дадут в пользование, то он – чужого-то – конечно, побоится отпустить. У нас тут был случай в позапрошлом году. К старому Якубу, что на краю аула живёт, ваххабиты привели двоих оборванных мужчин, велели их в подвал посадить. Сказали, всего на два-три дня. И что Якуб отвечает за русских головой. Разве мог он ослушаться и отпустить рабов? У Якуба ведь на руках старуха-жена, две невестки и пятеро внуков; один сын где-то у вас в тюрьме сидит, а другой в самом начале войны погиб… Что бы сделали с его семьёй, если б он подарил волю пленникам, как думаешь?

– Ничего хорошего, – пожал плечами ты.

– Потому-то Якуб и не искушал судьбу, присматривал за русскими, – кивнув, промолвила Мариам. – Очень боялся старик, что убегут они, поэтому даже нужду справить из подвала не выпускал, держал всё время под замком. Но кормил хорошо – такой же едой, которую ели и в его семье… А ваххабиты, как назло, явились только через неделю. Забрали пленных с собою в горы. Якуб теперь чувствует себя виноватым и всё время молится, чтобы Аллах сохранил тем русским жизни…

Вы ещё несколько минут молча сидели на скамейке. Тебе не хотелось продолжать этот разговор, потому что он навевал слишком печальные мысли. И слишком тяжёлые воспоминания. Потому что в твоём недавнем прошлом было чересчур много зла, и ты не желал к нему возвращаться, однако неизменно возвращался: против своей воли, раз за разом, стоило лишь заговорить о войне, пленных, несправедливости, человеческой жестокости, ещё о чём-нибудь в подобном духе – и память протягивала к тебе свои цепкие, холодные и немилосердные руки. Отчего так происходило? Если бы знать! Это было как болезнь, от которой не существовало лекарства. Но ты упрямо боролся с ней. Оттого сидел на скамейке, молча глядя вдаль – туда, где над горами дымчато слоились облака, – и старался ни о чём не думать… А потом сделал над собой усилие и со вздохом поднялся на ноги:

– Ладно, Муи. С тобой хорошо, милая, но мне пора снова приниматься за дело. А молоко просто замечательное, спасибо.

И, подхватив с земли пустые вёдра, пошёл со двора.

Глава шестая. Блики времени

Как в зеркале, тебе мерещится былое.

И, сделав шаг назад, в холодное стекло

уткнёшься: пустота; пространство за тобою

беспамятством опять густым заволокло.

Павло Мовчан

Работа была тебе не в тягость. Высыпая принесённую гравийно-песчаную смесь позади дома, прямо у стены, ты с удовлетворением отмечал, что на отливку порога её давно уже хватает. Но всё носил и носил. Как заведённый. И когда Мариам, в очередной раз выглянув из дома, удивилась – куда тебе так много, – объяснил:

– Запас карман не тянет. Подсыплем дорожки во дворе. И перед калиткой у тебя – как дождь, так и лужа собирается. Тоже не мешало бы подбросить несколько вёдер… В общем, не беспокойся: был бы стройматериал, а применение ему найдём. Раз уж нам разрешили брать его в неограниченном количестве, то грех не воспользоваться, верно?

– Надо же, какой ты у меня хозяйственный, – расцвела Мариам. И добавила заботливо:

– Только смотри, сильно не перетруждайся.

– Да разве это утруждение для такого здорового лба, как я? Ха, пустяковое дело!

– Тоже мне, здоровый лоб. Давно ли лежал в постели с температурой? А теперь – вон как расхрабрился.

Ты развёл руки в примирительном жесте, а затем прижал их к груди:

– Но я нормально себя чувствую, честное слово.

– А я говорю, старайся не переутомляться, – грозно топнула она ножкой, напустив на себя преувеличенно сердитый вид. – Не то вообще запрещу работать, понял?

– Слушаюсь, моя госпожа! – покорно рявкнул ты, снова приложив руки к груди и состроив преглупую рожу.

Муи звонко рассмеялась и скрылась в доме.

Её непосредственность не переставала тебя поражать. Создавалось впечатление, что рядом с Мариам можно быть просто самим собой, без хитростей и уловок, безо всякой закулисной политики, какая обычно – в большей или меньшей мере – присутствует в отношениях между мужчиной и женщиной…

Всех своих прежних подруг ты делил на две категории. Первая – это те, которые на первый взгляд производили впечатление ужасно неприступных, холодных и самовлюблённых эгоисток. Такие своим презрительным отношением запросто доводят до ручки мужиков, которым выпало несчастье воспылать к ним страстью. Порой кажется, будто они настолько влюблены в себя, что у них в душе не остаётся места для кого-нибудь ещё… И всё же есть одно маленькое «но». Стоит только дать понять такой надменной стерве, что она не просто не интересует тебя, а больше того: что она ничтожество, пустое место в твоих глазах – и она начинает бегать за тобой, заискивать и пресмыкаться, превращается в жалкое раболепное существо, готовое выполнить любое твоё желание, любую самую дикую прихоть…

Вторая категория – прямая противоположность первой. Это женщины, с самого начала как бы показывающие тебе: ты – мужчина их мечты. Они сдувают с тебя пылинки, с жадным вниманием ловят каждое твоё слово и повсюду хвостиком бегают за тобой. Нет предела их чуткости и покорности. Это удобно, приятно и льстит самолюбию… Но когда такая подруга видит, что ты привык к ней, почти безотчётно прикипел душой и теперь практически не мыслишь без неё своего существования, она быстро и фантастически незаметно начинает превращаться в представительницу первой категории – то есть, в холодную и самовлюблённую эгоистку. И в один прекрасный день, спохватившись, ты с ужасом осознаёшь, что она уже давно и уверенно вьёт из тебя верёвки.

Однако Мариам, судя по всему, нельзя было отнести ни к той, ни к другой категории. С ней вряд ли уместно пользоваться старым, неоднократно проверенным на собственном опыте правилом: «обращайся с леди как с проституткой, а с проституткой – как с леди, и никогда не ошибёшься». Потому что Мариам не такая, как все женщины, которых ты знал до сих пор. С ней удивительно легко и спокойно. Это единственное, что ты понимал. Но разве этого так уж мало? Разве не мечтает о подобном каждый мужчина? Что уж и говорить о тебе, жалком невольнике, чья судьба затерялась в этих горах крохотной песчинкой, до которой никому не было дела так долго (о где тот благословенный колодец забвения, из которого мир черпает силы, чтобы забывать все свои бедствия?); хорошего в твоей жизни тоже случалось немало, но всё это было очень давно и ныне казалось столь далёким, что не дотянуться. И вообще, вероятно, человеку свойственно плохое помнить дольше хорошего; зло последних лет заслонило собой прошлое и довлело над тобой, пока ты не встретил красавицу с плавной и неторопливой грацией в каждом движении, с потаённой колдовской грустинкой в пронзительных карих глазах.

Когда твои мечты становятся явью – это прекрасно, однако в той или иной мере предсказуемо, а потому не вызывает ощущения запредельности происходящего. Но как тогда воспринимать осуществление того, о чём даже грезить не помышлял? А ведь именно это и произошло в твоей жизни. Благодаря Мариам ты вновь стал способен испытывать радость. Она подарила тебе вселенную спокойствия и ласки, мир душевного тепла; и ты был бесконечно благодарен ей за это.

Удивительно, как подобное могло произойти за столь короткий срок, но факт остаётся фактом: жизнь твоя, ещё недавно исполненная страха и ненависти, вдруг сделала крутой поворот, обрела смысл и налилась неповторимым полноцветием красок. Осознать, насколько безысходной и всеобъемлющей была пустота, которая на протяжении последних четырёх лет жила в твоём сердце, по-настоящему удалось лишь теперь, когда неисповедимые сердечные (и бог весть ещё какие) твои пространства целиком заполнила Мариам. Она вошла в твои мысли, влилась в кровоток, проникла в каждую клеточку твоего тела. Ты ощущал себя на вершине блаженства. Ах, как хотелось, чтобы это ощущение не оказалось бесплотным цветком миража, обманчиво возникшим в пустыне, жестокой шуткой, на какие – ты понимал – способно порой воображение отчаявшегося человека! До безумия хотелось, чтобы блаженное чувство слияния с Мариам не растаяло, как последний крик тонущего в волнах. Чтобы оно осталось с тобой навсегда.

Ты уповал на это всем своим существом.

Неужели возможно не исполниться тому, о чём душа так молит небеса?

Во всяком случае, пока ты жив и Муи рядом с тобой, пока время не остановилось и день продолжает сменяться ночью, а ночь – днём, пока остаётся хотя бы крупица надежды на ровное и безопасное грядущее, не стоит предаваться отчаянию.

Размышляя о своих отношениях с Мариам, обо всём, что теперь было связано с нею, ты продолжал носить тяжёлые вёдра и не замечал, как часы, минуты, секунды и терции просыпаются сквозь сито времени. А между тем – хотя небо ещё оставалось светлым – тени гор стали расти и, наползая снизу, постепенно смывали со склонов предзакатную позолоту солнечных лучей. И когда ты это заметил, то остановился. Выросшая подле стены дома куча гравийно-песчаной смеси была достаточно велика для того чтобы её хватило на любые хозяйственные нужды. Тогда ты отнёс пустые вёдра в сарай и, выбрав там подходящие доски, принялся сколачивать немудрёную опалубку для нижней ступеньки порога.

***

Работа двигалась довольно быстро. Развалить старый порог оказалось даже легче, чем ты ожидал; на это потребовалось всего несколько ударов молотка. В огороде, возле курятника, давно валялось безо всякой пользы небольшое – хоть и ветхое, но без дыр – корыто; его ты приспособил для приготовления бетонной смеси. В сарае, под балкой, висели разнокалиберные огрызки ржавой проволоки. Ты выбрал среди них несколько кусков потолще: они вполне годились для армирования ступеней. А дальше – дело нехитрое: сыпь, наливай воду, размешивай и вываливай… На всё про всё ушло немногим более часа; ты управился как раз к наступлению темноты. И лишь тогда почувствовал, до какой степени устал. Значит, действительно не успел после болезни набраться сил.

Обязательно надо будет предупредить Мариам, чтобы до завтрашнего утра не наступала на свежий бетон. Не забыть бы.

Ты достал «Приму». Покрутил между пальцев, разминая. Потом закурил и медленно прошёлся по двору, глядя по сторонам рассеянным взглядом.

С гор тянуло свежестью, и небо над их вершинами теряло последние багровые оттенки.

Сигарета слегка потрескивала в твоих пальцах при каждой затяжке.

Ты размышлял обо всём понемногу, а по сути, ни о чём…

Нет, ты, оказывается, до того сильно устал сегодня, что на самом деле просто медленно плёлся по двору, еле волоча ноги. И курил свою «Приму», то и дело сплёвывая прилипавшие к губам горькие табачинки…

Ты плёлся, как побитая собака, медленно приближаясь к караульному помещению; со стороны это вряд ли казалось похожим на бегство, но было, по сути, бегством. От самого себя. Ты шагал на ватных ногах и думал о том, что есть же где-то предел всему, должна ведь существовать граница, через которую невозможно переступить. Конечно, она у каждого своя; но у тебя-то – где она у тебя, та незримая черта, за которую нельзя, ибо за ней тает, испаряется последняя крупица самоуважения, терпение перетекает в рабскую покорность и человек превращается в тупую забитую скотину? Бог весть… Ты пытался отыскать в своём сознании хоть какую-нибудь лазейку для самооправдания, однако у тебя ничего не получалось.

Взбунтоваться? Нет, ты не чувствовал в себе достаточной решимости. В самом деле, что ты мог – против толпы этих придурков? Ситуация казалась абсолютно безвыходной. Тебе был противен твой страх, и всё же ты не имел сил побороть его, словно неведомый вирус парализовал твою волю.

Мысли беспорядочно метались, налетали одна на другую и ускользали, как вёрткие рыбы в воде ускользают из-под рук умирающего от голода путника… А из-за спины доносился язвительный голос Москаля – впрочем, теперь он обращался вовсе не к тебе:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Неписанный закон у народов, исповедующих ислам; рассматривается как дополнение к шариату.

2

Шамиль – имеется в виду Шамиль Басаев.

3

Чеченцы (солдатский жаргон – от самоназвания народа: «нахчо»).

4

Горец-воин. Со времён Кавказской войны (1817 – 1864) значение слова сместилось и сегодня употребляется чаще в иронически-пренебрежительном контексте.

5

Высокий кувшин с крышкой и длинным носиком.

6

НУРС – неуправляемый ракетный снаряд.

7

Игра наподобие русской лапты.

8

Галушки с мясом.

9

«Учебка» – учебное подразделение.

10

Хикими, хакими – лекарь, врачеватель.

11

Родовые кланы.

12

Кровнородственные группы, образовавшиеся путём сегментации одного начального рода (тейпа).

13

Лалла – угнать, лиелла – гонять (чеченск.).

14

Сискал – большие кукурузные лепёшки.

15

Цинковый гроб.

16

Всё хорошо (чеченск.).

17

Национальное блюдо из творога, смешанного со сливочным маслом и мелко нарубленным отварным яйцом.

18

Зелёный чай с молоком, сливочным маслом, солью и перцем.

19

Плоскость – так горцы называют равнину.

20

Нукер – приспешник, служитель, телохранитель.

21

Вайнахи – чеченцы, ингуши и бацбийцы – родственные народы, объединённые общим происхождением и близкими друг другу языками нахской языковой группы.

22

Упоминание о трагедии в ауле Хайбах встречается во многих источниках. Так канд. ист. наук Э. А. Исаев в книге «Чеченцы: история и современность» пишет: «… тысячи и тысячи детей и стариков бериевские палачи сожгли в сараях в горных районах. Только в ауле Хайбах Галанчожского района их сожгли более 700 человек». А вот отрывок из статьи Сайд-Эмина Бицоева («Республика-плюс». Приложение к газете «Республика». Грозный, № 17, 1994): «…Когда все собрались (горцев оказалось несколько сот человек), ворота конюшни накрепко закрыли. Возглавляющий операцию начальник Дальневосточного краевого управления НКВД Гвишиани скомандовал… поджигать… Вряд ли предполагалось, что кто-то посмеет возразить варварскому приказу. Капитана Громова и молодого бойца истребительного батальона Дзияудина Мальсагова (присутствие чеченца в этот момент оказалось для всех совершенной неожиданностью), пытавшихся остановить организованное массовое зверство, быстро нейтрализовали… Обложенная со всех сторон колхозная конюшня мгновенно вспыхнула. Когда она оказалась объятой пламенем, огромные ворота рухнули под натиском людей, и обезумевшая толпа хлынула наружу. Жуткие крики людей, стоны, ужас на лицах тех, кто уже успел выскочить из пепла, горящие живые люди, на которых лопается и расползается кожа. Гвишиани хладнокровно скомандовал: «Огонь!» Из сотен стволов раздались автоматные очереди. Впереди бегущие падали под градом пуль, заслоняя собой выход. Через несколько секунд образовалась гора трупов, которая не позволила никому выйти. Ни один не спасся. Громова и Мальсагова уводили под конвоем… Через несколько дней капитан Громов и Мальсагов вернулись в Хайбах. Солдат уже не было, возле конюшни, от которой остался лишь кровавый пепел, возилось несколько местных жителей. Как выяснилось, в тот трагический день на рассвете они ушли в горы за дровами и только по случайности остались живы. Они видели жестокую казнь своих земляков. А когда войска ушли, вернулись в аул, чтобы по мусульманскому обычаю предать останки мучеников земле… Жандар и Ясу Гаевы, Элберт Хамзатов, Ахмад Гамаргиев и другие проделали нечеловеческую работу. Долбя мёрзлую землю и рискуя ежеминутно оказаться под автоматным огнём (народ выслали, и оставшиеся автоматически считались бандитами), в мороз, без сна и отдыха трое суток эти люди хоронили своих сожжённых братьев и сестёр…»