Мистер Рипли под землей

– Пошли в ванную, – сказал наконец Эд и пустил горячую воду.

Тому пришло в голову, что если бы ему удалось каким-нибудь образом заманить Мёрчисона к себе домой, прежде чем тот повидается с экспертом, – тогда, может быть, он придумал бы, как предотвратить катастрофу, – но пока что он не имел представления, как это сделать.

– Где Мёрчисон остановился? – спросил он.

– В каком-то отеле, – пожал плечами Джефф. – Он не сказал в каком.

– Ты не мог бы позвонить туда-сюда и выяснить, где именно?

Не успел Джефф подойти к телефону, как тот зазвонил. Том слышал, как Джефф говорит кому-то, что Дерватт уехал поездом на север, но куда именно – неизвестно.

– Он довольно скрытен, – сказал Джефф.

– Еще один джентльмен из газеты, – объяснил он, повесив трубку. – Мечтает взять персональное интервью у Дерватта. – Он открыл телефонный справочник. – Попробую сначала «Дорчестер». Такие, как Мёрчисон, всегда останавливаются в «Дорчестере».

– Или в «Вестбери», – вставил Эд.

Чтобы отодрать марлю с бородой, потребовалось немало воды. Затем с помощью шампуня смыли краску с волос. Наконец Том услышал, как Джефф обрадованно говорит: «Нет, спасибо, я позвоню позже».

– «Мандевиль», – объявил Джефф. – Это на Вигмор-стрит.

Том натянул наконец собственную розовую рубашку, купленную в Венеции. Затем заказал по телефону номер в «Мандевиле» на имя Томаса Рипли. Он займет номер часов в восемь вечера, сказал он.

– Что ты собираешься делать? – спросил Эд.

Том чуть улыбнулся.

– Я еще не придумал, – ответил он. И это было правдой.

4

«Мандевиль» был довольно шикарным отелем, но далеко не таким дорогим, как «Дорчестер». Том вселился в восемь пятнадцать вечера и записал в регистрационной книге свой адрес в Вильперсе. Сначала он хотел назвать вымышленное имя и указать какой-нибудь несуществующий адрес в английской провинции, поскольку при встрече с Мёрчисоном могли возникнуть серьезные осложнения, в результате которых ему пришлось бы срочно исчезнуть, но потом он подумал, что, возможно, ему придется пригласить Мёрчисона к себе во Францию, и тогда, естественно, он должен выступать под собственным именем. Том попросил коридорного отнести его чемодан в номер, после чего заглянул в бар, надеясь, что Мёрчисон окажется там. Мёрчисона там не было, но Том решил взять пива и немного подождать.

Он просидел с кружкой пива и экземпляром «Ивнинг стандард» минут десять, но Мёрчисон так и не появился. Том знал, что по соседству много ресторанов, но не мог же он, обнаружив Мёрчисона, подойти к его столику и завязать разговор на том лишь основании, что видел его сегодня на выставке Дерватта. Или мог? Если добавить, что он видел, как Мёрчисон заходит в офис, чтобы поговорить с Дерваттом… Да, так он и сделает. Том уже собрался отправиться на поиски по окрестным ресторанам, как увидел в дверях бара Мёрчисона, жестом приглашавшего кого-то зайти вместе с ним.

К своему крайнему удивлению и даже ужасу он увидел, что спутником Мёрчисона был Бернард Тафтс. Том мгновенно выскользнул из бара через дверь в противоположном конце, выходившую прямо на тротуар. Бернард не заметил его, в этом Том был практически уверен. Поискав телефонную будку или какой-нибудь отель, откуда можно было бы позвонить, и не найдя ни того, ни другого, он вернулся в «Мандевиль» через главный вход и взял у портье ключи от своего номера.

В номере Том сразу позвонил в студию Джеффа. Три звонка, четыре, пять… Наконец, к его облегчению, Джефф снял трубку.

– Том, привет! А мы с Эдом уже выходили, когда услышали звонок. Что случилось?

– Ты не знаешь, где сейчас Бернард?

– Мы решили не трогать его сегодня. Он в расстроенных чувствах.

– Он приводит свои чувства в порядок вместе с Мёрчисоном в баре «Мандевиля».

– Что-что?!

– Я звоню из своего номера. Джефф, ни в коем случае… Ты слушаешь?

– Да-да.

– Не говори Бернарду, что я видел его. И что я остановился в «Мандевиле». Что бы ни случилось, не впадай в панику. Надеюсь, Бернард в данный момент не выкладывает Мёрчисону всю подноготную «Дерватт лимитед».

– Господи боже мой!.. Нет-нет, Бернард не выдаст нас! Я не верю, что он на это способен.

– Ты позже будешь у себя?

– Да, вернусь… во всяком случае, до полуночи.

– Я постараюсь позвонить тебе. Но если вдруг не позвоню, не волнуйся. Ты же лучше не звони мне сюда… – мало ли кто может оказаться у меня в номере.

Джефф несколько принужденно рассмеялся:

– О’кей, Том.

Том положил трубку.

С Мёрчисоном обязательно надо увидеться сегодня же. Интересно, будут они с Бернардом обедать? Если придется долго ждать, это будет тоска. Том повесил костюм в шкаф и положил в ящик комода пару рубашек. Поплескав воды на лицо, он внимательно рассмотрел себя в зеркале, чтобы убедиться, что никаких следов грима и клея не осталось.

Том был как на иголках и потому, перебросив пиджак через руку, решил пройтись – может быть, в Сохо – и зайти в какой-нибудь ресторанчик пообедать. Спустившись в фойе, он заглянул в бар сквозь стеклянные двери.

Ему повезло. Мёрчисон сидел в одиночестве, подписывая счет, а дверь, выходившая на улицу, как раз закрывалась – может быть, даже за Бернардом. На всякий случай Том внимательно осмотрел вестибюль: вдруг Бернард вышел ненадолго – скажем, в туалет. Но Бернарда нигде не было видно, а Мёрчисон между тем уже поднимался, собираясь уходить. Том поспешил в бар, приняв задумчиво-меланхолический вид, который, в общем-то, соответствовал его настроению. Он дважды посмотрел на Мёрчисона, один раз встретившись с ним взглядом, будто пытался вспомнить, где он мог его видеть. Затем Том подошел к нему.

– Прошу прощения. Мне кажется, я видел вас сегодня на выставке Дерватта, – произнес он с американским акцентом, характерным для жителей Среднего Запада.

– Ну да, я был там, – ответил Мёрчисон.

– Я подумал, что вы похожи на американца. Я тоже родился там. Вам нравится Дерватт?

Том старался произвести впечатление человека наивного и непосредственного, но не совсем уж олуха.

– Да, конечно нравится.

– У меня есть две его картины, – произнес Том с гордостью. – И может быть, я куплю еще одну в галерее, если ее не уведут у меня из-под носа, – «Ванну». Я еще не решил.

– Вот как? У меня тоже есть картина Дерватта, – отозвался Мёрчисон не менее прямолинейно.

– Правда? А как она называется?

– Почему бы нам не присесть? – Мёрчисон указал Тому на стул напротив. – Выпьете чего-нибудь?

– Спасибо, не откажусь.

– Моя картина называется «Часы», – сказал Мёрчисон, садясь. – Очень приятно встретить человека, у которого тоже есть Дерватт – и даже два.

Подошел официант.

– Мне скотч, пожалуйста, – сказал Мёрчисон. – А вы что будете? – спросил он Тома.

– Джин с тоником. И пусть выпивка будет за мой счет, поскольку я остановился в «Мандевиле».

– Мы решим этот вопрос позже. Скажите мне лучше, какие именно у вас картины Дерватта?

– «Красные стулья», – сказал Том, – и…

– «Красные стулья»? Это же настоящая жемчужина!.. Скажите, вы живете в Лондоне?

– Нет, во Франции.

– Ах, вот как! – разочарованно протянул Мёрчисон. – А вторая картина?..

– «Человек в кресле».

– Эту я не знаю.

Они обсудили своеобразную личность художника. Том сказал, что видел, как Мёрчисон заходит в офис, где, как ему сказали, был Дерватт.

– Да, туда пропускали только прессу, но мне удалось пробиться. Видите ли, у меня была особая причина посетить выставку, а уж когда я узнал, что там присутствует сам Дерватт, то сразу решил, что не упущу возможности встретиться с ним.

– А какая особая причина? – спросил Том.

Мёрчисон пустился в объяснения. Он растолковал, почему он считает, что Дерватта подделывают, и Том слушал его, раскрыв рот. Дело в том, говорил Мёрчисон, что последние лет пять Дерватт использует смесь ультрамарина и красного кадмия. (Значит, это началось еще до его смерти и не было изобретением Бернарда, подумал Том.) А в «Часах» и «Ванне» он вдруг опять возвращается к прежней технике – чистому кобальту. Мёрчисон прибавил, что он и сам немного пишет красками – естественно, по-любительски.

– Разумеется, я не эксперт, но, поверьте, я прочитал чуть ли не всю существующую литературу о живописи и художниках. Да чтобы отличить чистую краску от смеси, и не требуется ни эксперта, ни микроскопа. Но дело не в этом. Я хочу сказать, что просто-напросто не бывает такого, чтобы художник вернулся к технике, от которой он сознательно или даже не отдавая себе отчета отказался. Я не случайно говорю «не отдавая себе отчета», потому что, когда художник принимает решение использовать новую краску или сочетание красок, это происходит, как правило, бессознательно. Само собой, лиловый цвет встречается не в каждой картине Дерватта. Но я пришел к выводу, что мои «Часы» и некоторые другие работы – в том числе и «Ванна», которая вас заинтересовала, – созданы не Дерваттом.

– Это чрезвычайно интересно. Потому что в моей картине, «Человек в кресле», как раз такое сочетание красок, о котором вы говорите. Мне так кажется. А написана она года четыре назад. Как бы мне хотелось, чтобы вы ее посмотрели!.. А как вы собираетесь поступить со своими «Часами»?

Мёрчисон закурил «Честерфилд».

– Сейчас узнаете. Я еще не закончил рассказ. Я только что встретил здесь одного молодого англичанина – тоже художника, Бернарда Тафтса, – и он, похоже, подозревает то же самое.

– Да что вы? – Том нахмурился. – Но это же настоящая сенсация, если кто-то подделывает Дерватта! А что вам сказал этот молодой художник?

– Мне показалось, что он знает больше, чем говорит. Но сомневаюсь, чтобы он был в этом замешан. Чувствуется, что у него честная натура, да и по виду его не скажешь, чтобы у него водились деньги. Но он, похоже, хорошо знает среду лондонских художников. Он просто посоветовал мне не покупать больше картин Дерватта. Что вы на это скажете?

– Да-а… Прямо не знаю… Но как он это объясняет?

– Я уже сказал – никак. Мне не удалось заставить его раскрыться до конца. Однако он очень хотел встретиться со мной – говорит, что обегал несколько отелей, прежде чем нашел меня. Я спросил его, откуда ему известно мое имя, и он ответил, что «слухами земля полнится». Но я ведь ни с кем, кроме сотрудников Бакмастерской галереи, здесь не виделся. Это странно, вам не кажется? Завтра у меня назначена встреча с экспертом из Галереи Тейт, но он не знает, что это связано с Дерваттом. – Мёрчисон глотнул скотч и сказал: – Когда картины стали поступать из Мексики… А знаете, что я завтра сделаю, помимо разговора с мистером Римером из Галереи Тейт? Я спрошу его, не имеем ли мы права посмотреть записи о получении картин Дерватта из Мексики в бухгалтерских книгах Бакмастерской галереи. Меня интересуют не названия – тем более что Дерватт сказал, что он не всегда придумывает названия сам, – а количество полученных картин. Они, безусловно, должны были проходить через таможню или какое-то другое ведомство, и если какие-то картины там не отмечены, то это наверняка не случайно. Вот был бы фокус, если бы выяснилось, что самого Дерватта дурачат и некоторые из его полотен – скажем, четырех- или пятилетней давности – написаны кем-то здесь, в Лондоне!

Да, подумал Том, фокус – подходящее слово.

– Но вы сказали, что разговаривали с Дерваттом. Вы не спросили его насчет своей картины?

– Я показал ее ему! Он заявил, что картина его, но, по-моему, он уверен не на все сто процентов. Он не сказал: «Господи, конечно это моя картина!» Он посмотрел на нее пару минут и только потом произнес: «Это моя картина». Возможно, это было с моей стороны немного нахально, но я все же высказал предположение, что он мог и забыть какую-нибудь из своих старых картин, которым не давал названия.

Том нахмурился, как бы сомневаясь в этом. Впрочем, он и вправду сомневался. Даже если художник и не дает название картине, он вряд ли забудет, что писал ее. Рисунок – еще туда-сюда. Между тем Мёрчисон продолжал:

– И потом, мне не понравились эти деятели из Бакмастерской галереи – Джеффри Констант и второй, Эд Банбери, – журналист и, похоже, близкий друг Константа. Дерватт, конечно, тоже их старый друг… Я получаю у себя на Лонг-Айленде английские «Лиснер», «Артс ревью» и «Санди таймс», и там часто попадаются статьи Банбери о Дерватте или рекламные вставки, посвященные его творчеству. И знаете, что мне пришло в голову?

– Что? – спросил Том.

– Что Констант и Банбери, возможно, выпускают какое-то количество подделок Дерватта, чтобы получать дополнительный доход. Я, конечно, не думаю, что Дерватт как-то участвует в этом мошенничестве. Но это было бы забавно, не правда ли, если бы Дерватт оказался настолько рассеянным, что не помнил бы, сколько картин он написал? – Мёрчисон расхохотался.

Действительно забавно, подумал Том, хотя и не так уж весело. А на самом деле все даже забавнее, чем вы думаете, мистер Мёрчисон. Том улыбнулся.

– Так вы собираетесь показать завтра картину эксперту, мистер Мёрчисон?

– Давайте поднимемся ко мне, и я покажу ее вам.

Том хотел заплатить по счету, но Мёрчисон не позволил ему сделать это.

Они поднялись на лифте. Картина была запихнута в угол шкафа, и было видно, что Мёрчисон не разворачивал ее после того, как принес из галереи. Том с интересом разглядывал полотно.

– Красивая картина! – сказал он.

– Да, с этим трудно спорить.

– А знаете что? – Том поставил картину на письменный стол, прислонив ее к стене, и полностью включил освещение. – В ней есть что-то общее с моим «Человеком в кресле»… Почему бы вам не махнуть ко мне и не взглянуть на него? Я живу совсем недалеко от Парижа. Если вам покажется, что моя картина – тоже подделка, я мог бы дать ее вам, чтобы вы показали ее эксперту вместе со своей.

– Хм… – задумался Мёрчисон. – В принципе это возможно.

– Похоже, меня этот вопрос взволновал так же, как и вас, – сказал Том. Предложить оплатить поездку во Францию было бы неудобно, подумал он. – У меня довольно большой дом, и я в данный момент живу один, не считая служанки.

– Решено, я еду, – сказал Мёрчисон, так и не присаживаясь.

– Я собираюсь вылететь завтра.

– Хорошо. Я отложу встречу с экспертом.

– У меня много еще и других картин. Я, конечно, не коллекционер… – Том уселся в большое кресло. – Но у меня есть Сутин, парочка Магриттов. Я с удовольствием покажу их вам.

– Правда?.. – глаза Мёрчисона заволоклись мечтательной дымкой. – И вы говорите, что живете недалеко от Парижа?

Десять минут спустя Том уже был в своем номере этажом ниже. Мёрчисон предложил вместе поужинать, но Том предпочел соврать, что на десять часов у него назначена встреча, так что он не успеет. Покупку авиабилета в Париж и обратно Мёрчисон доверил Тому. Том заказал по телефону два места на двухчасовой рейс до Орли на следующий день, среду. Себе он приобрел обратный билет заранее. После этого он оставил у портье записку для Мёрчисона насчет рейса и попросил принести в номер бутерброд и полбутылки медока. Вздремнув до одиннадцати, он заказал телефонный разговор с Гамбургом. На это ушло полчаса.

«Ривза Мино нет дома», – сообщил ему мужской голос с немецким акцентом.

Том уже устал от вечных безрезультатных попыток поймать Ривза по телефону и потому рискнул назвать свое имя и спросил, не оставлял ли Ривз какого-либо сообщения для него.

– Да-да. В записке говорится – среда. Граф будет в Милане завтра. Вы можете приехать завтра в Милан?

– Нет, я не могу приехать завтра в Милан. Es tut mir leid[13]. – Том не стал говорить этому человеку, кто бы он ни был, что граф, чей путь лежал из Милана во Францию, уже приглашен к нему домой. Том не мог всякий раз бросать все свои дела и мчаться в другой город или страну, хотя в принципе любил такие марш-броски. Он уже летал дважды по просьбе Ривза в Гамбург и Рим, где якобы случайно встречался с «переносчиком» (так Том называл транспортировщиков контрабанды) и приглашал его к себе в Вильперс.

– Думаю, в этом нет необходимости, – продолжал Том. – Вы не можете мне сказать, где граф остановится в Милане?

– «Гранд-отель», – кратко ответил голос.

– Передайте, пожалуйста, Ривзу, что я с ним свяжусь – может быть, завтра. Где я смогу его застать?

– Завтра утром в «Гранд-отеле» в Милане. Он выезжает в Милан ночным поездом. Он не любит летать на самолете.

Этого Том не знал. Было довольно странно, что такой человек, как Ривз, не любит самолетов.

– Так я позвоню ему. Я сейчас в Париже, а не в Мюнхене.

– В Париже? – произнес голос с удивлением. – Но ведь Ривз пытался дозвониться к вам в мюнхенский «Фиряресцайтен».

Полнейшая путаница. Вежливо распростившись, Том положил трубку.

Стрелки часов приближались к полуночи. Том раздумывал, что сказать Джеффу Константу. И что делать с Бернардом? В уме у него уже сложилась законченная речь, способная убедить и успокоить Бернарда, и он успел бы повидать его перед отлетом, но Том боялся, что если к Бернарду станут приставать с увещеваниями, тот только больше расстроится и зациклится на своем. Раз Бернард посоветовал Мёрчисону не покупать картин Дерватта, значит он не собирался больше писать подделок, и всей их авантюре мог прийти конец. Не исключена и еще более серьезная угроза: возможно, Бернард уже созрел для того, чтобы сделать признание полиции или кому-либо из покупателей фальшивых Дерваттов.

Хорошо бы знать наверняка, что думает Бернард и что он собирается предпринять.

Том принял решение: он не станет говорить с Бернардом. Бернард знал, что идея с фальсификацией Дерватта исходит от него, Тома. Том залез под душ и запел:

                            Babbo non vuole                            Mamma nemmeno                            Come faremo                            A far all’ amor…

Стены в «Мандевиле» производили впечатление звуконепроницаемых – возможно, ошибочное. Том уже давно не напевал эту песню. Он был рад, что она непроизвольно вспомнилась ему, потому что в ней передавалось ощущение счастья, и Том решил, что это обещает удачу.

Он облачился в пижаму и набрал номер Джеффа.

Джефф снял трубку сразу.

– Привет. Ну, как дела?

– Я познакомился с Мёрчисоном, и мы прекрасно поладили. Завтра едем во Францию, ко мне. Так что это дает небольшую передышку.

– Ты хочешь сказать, что надеешься переубедить его или что-то вроде этого?

– Да. Что-то вроде этого.

– Давай я подъеду к тебе в отель. Ты, наверное, слишком устал, чтобы тащиться ко мне. Или нет?

– Да нет, я не устал, но в этом нет необходимости. А приехав сюда, ты еще, не дай бог, наткнешься на Мёрчисона. Это будет совсем некстати.

– Да уж.

– Бернард не давал о себе знать?

– Нет.

– Скажи ему… – Том запнулся, подыскивая слова. – Скажи ему, что тебе – но только не мне – случайно стало известно, что Мёрчисон решил выждать несколько дней, прежде чем предпринимать какие-либо шаги в связи с картиной. Самое главное, чтобы Бернард сейчас не сорвался. Ты можешь взять это на себя?

– А почему бы тебе не поговорить с ним?

– Потому что это ни к чему хорошему не приведет! – ответил Том довольно резко. У некоторых людей нет никакого представления о психологии.

– Том, ты был сегодня великолепен, – сказал Джефф. – Спасибо тебе.

Том улыбнулся, польщенный восторженным тоном Джеффа.

– Проследи за Бернардом. Я позвоню тебе перед вылетом.

– Буду у себя в студии все утро.

Они распрощались.

Если бы он рассказал Джеффу о намерении Мёрчисона посмотреть записи поступлений картин Дерватта из Мексики, это не на шутку встревожило бы его. Но завтра придется сделать это, позвонив по какому-нибудь уличному автомату. Операторы, сидевшие на коммутаторе в отеле, не вызывали у Тома доверия. Он, конечно, попытается отговорить Мёрчисона от этой затеи, но на тот случай, если у него ничего не получится, не мешает сделать соответствующие правдоподобные записи в бухгалтерских книгах галереи.

5

Наутро, завтракая в постели (удовольствие, стоившее несколько дополнительных шиллингов), Том позвонил мадам Аннет. Хотя было всего восемь часов, Том знал, что прошел уже почти час, как она встала и, напевая, принялась хозяйничать по дому: включила на кухне отопление, сделала себе слабый infusion [14]чая, поскольку от кофе у нее начиналось сердцебиение, и стала поправлять и расставлять многочисленные горшки с цветами на подоконниках, чтобы на них падало как можно больше солнечных лучей. А его coup de fil [15]из Londres [16]будет для нее большой радостью.

– Алло?.. Алло! (Телефонистка в ярости.)

– Алло? (Заинтересованно.)

– Алло!

На связи было сразу три оператора плюс женщина за коммутатором в «Мандевиле».

Наконец к ним присоединилась и мадам Аннет.

– Здесь очень красиво сегодня утром, – сказала она. – Столько солнца!

Том улыбнулся. Ее жизнерадостный голос действовал как бальзам на его душу.

– Мадам Аннет!.. Да, я чувствую себя прекрасно, спасибо. Как ваш зуб?.. Это хорошо. Я звоню, чтобы сказать, что буду сегодня дома часа в четыре вместе с джентльменом из Америки.

– О! – Мадам Аннет была очень довольна.

– Он останется у нас до завтра или, может быть, до послезавтра – трудно сказать. Вы приготовите для него гостевую комнату? Немного цветов, и так далее. И было бы здорово, если бы вы смогли приготовить к обеду tournedos[17] с вашим восхитительным béarnaise[18].

Мадам Аннет была вне себя от радости, что Том возвращается с гостем и у нее будет повод отличиться.

Затем Том позвонил Мёрчисону и договорился встретиться с ним в полдень в фойе, чтобы вместе ехать в Хитроу.

Том решил пройтись до Беркли-сквер, где находился магазин мужской одежды, в котором он почти всякий раз, бывая в Лондоне, покупал себе шелковую пижаму. Это стало своего рода ритуалом. Кроме того, ему хотелось проехаться на метро. Метро было неотъемлемой частью лондонской атмосферы, и Тому очень нравилось рассматривать рисунки и надписи, нацарапанные на стенах. Солнце уже совсем потеряло надежду пробиться сквозь влажную дымку, хотя и дождя практически не было. Вместе с последними спешащими на работу лондонцами Том нырнул под землю на Бонд-стрит. Из авторов настенных граффити его больше всего восхищали те, кто умудрялся создать свое произведение, стоя на движущемся эскалаторе. На стенах туннеля было развешено множество плакатов, рекламирующих нижнее белье, – девушки в одних только поясах или штанишках с пририсованными анатомическими добавлениями – и мужскими, и женскими. Иногда тут же были написаны целые фразы: «БЫТЬ ГЕРМАФРОДИТОМ – ЭТО ПОТРЯСАЮЩЕ!» Интересно все же, как это у них получается? Бегут в сторону, противоположную движению эскалатора, и в это время пишут? Излюбленной фразой было: «ЧЕРНОМАЗЫЕ, УБИРАЙТЕСЬ!» и ее вариант: «ЧЕРНОМАЗЫЕ, УБИРАЙТЕСЬ НЕМЕДЛЕННО!» Внизу, на платформе, Том увидел рекламный плакат «Ромео и Джульетты» Дзефирелли. Ромео был распростерт в обнаженном виде на спине, а Джульетта наползала на него с довольно-таки шокирующим предложением, исходящим в виде пузыря из ее рта. Ответ Ромео, также в пузыре, гласил: «Почему бы и нет?»

К половине одиннадцатого Том купил пижаму – желтого цвета. В Лондон он ехал с мыслью приобрести фиолетовую, но теперь был уже по горло сыт разговорами об этом цвете. Взяв такси, Том доехал до Карнаби-стрит. Тут он выбрал себе пару узких шелковистых брюк – расклешенные он не любил, – а вот Элоизе купил расклешенные, в обтяжку, из черной шерсти, с талией на бедрах. Примерочная кабинка была такой крошечной, что там невозможно было сделать шаг назад, чтобы увидеть в зеркале, подходят ли брюки по длине. Впрочем, это не имело особого значения: мадам Аннет обожала подгонять им с Элоизой одежду. К тому же каждые несколько секунд занавеску отдергивали двое итальянцев, которым не терпелось примерить выбранные ими вещи. При этом они непрерывно восклицали: «Bellissimo!»[19] Когда Том расплачивался, появилась также парочка греков, принявшихся громко обсуждать цены, переводя их в драхмы. Помещение магазина было примерно шесть футов на двенадцать, и неудивительно, что покупателей обслуживал только один продавец, – для второго просто не было места.

Шурша бумажными пакетами, Том зашел в телефонную будку, чтобы позвонить Джеффу Константу.

– Я разговаривал с Бернардом, – сказал Джефф. – Он до смерти боится Мёрчисона. Он сам рассказал мне о беседе с ним, так что я спросил, что он ему сообщил. Он ответил, что только посоветовал ему не покупать больше картин Дерватта. Но уже этого более чем достаточно, не правда ли?

– Да, больше уж некуда, – согласился Том. – Что еще?

– Ну, я сказал Бернарду, что ему теперь не в чем себя упрекать. Все это очень трудно объяснить. Ты не знаешь Бернарда. У него настоящий комплекс вины перед гением Дерватта, – ну и так далее. Я пытался втолковать ему, что, предупредив Мёрчисона, он снял с себя вину, так что может дальше жить спокойно.