Ангел скорой помощи

Они с Константином Петровичем не подружились, но в духе времени быстро наладили добрососедские отношения и мирное сосуществование, все сложилось хорошо, только Ян никак не мог отделаться от чувства, будто вместо взрослой жизни попал на воспитание к строгому гувернеру. Лучше бы взял в соседи парочку бесшабашных курсантов и сам стал для них старшим другом и суровым наставником.

Только возле дома он вспомнил, что надо купить хлеба, развернулся и побежал обратно к метро.

* * *

В автобусе Надя мечтала только о том, как щека коснется свежей прохладной наволочки, но оказалось, что дома вместо любимой кроватки ждет тетя Люся в сарафане и с пляжной сумкой.

– Айда на пруды! – закричала тетя, как только Надя приоткрыла дверь в комнату. – Я уже все тебе собрала.

– Теть, я с дежурства, хочу спать…

– Ишь, нежная какая! На заливе и поспишь.

– Правда устала.

– Поэтому и устала, что не бываешь на свежем воздухе! Лето проходит, а ты бледная, как дети подземелья. Все, давай, без разговоров.

Надя вздохнула и заглянула в пакет, который тетя Люся сунула ей в руки.

– И нечего смотреть, я все собрала. Или ты мне не доверяешь?

– Ну что ты, тетя Люся, – Надя улыбнулась, но все же убедилась, что в сумке точно лежит купальник и полотенце, и схватила с полки первую попавшуюся книгу, на случай если не уснет на берегу.

– Опять роман! – воскликнула тетя Люся с досадой. – Вот забиваешь ты себе мозги всякой ерундой, Надежда! Все в облаках витаешь…

– Да где я витаю, – вяло огрызнулась Надя, закрывая входную дверь и думая, как глупо выходить под палящее солнце из сыроватой прохлады подъезда.

– Сама знаешь где, – тут тетя Люся увидела вдалеке трамвай и с удивительной для ее комплекции скоростью помчалась к остановке. Надя потрусила следом.

Им повезло, трамвай подошел тот, что нужно, и водитель подождал двух несущихся ему наперерез женщин, и народу внутри оказалось не слишком много. Пока Надя бросала шесть копеек в кассу и отрывала билетики, тетя Люся, отдуваясь после кросса, заняла им двойное сиденье и пропустила Надю к окну, как в детстве.

– Все мечтаешь о кренделях небесных, – громогласно продолжала тетя прерванный разговор, – все принца ждешь.

Надя показала глазами, что они в трамвае не одни.

– А что такого, я правильные вещи говорю! Уткнулась в книги разные дурацкие, забиваешь себе голову романтикой всякой, а жизнь проходит! Чай, не девочка уже, засиделась!

Надя уставилась в окно, якобы она не вместе с этой дородной женщиной в цветастом сарафане и выкрашенными хной волосами, но это, конечно, было глупо.

– Это все отец тебя разбаловал, – вздохнула тетя Люся и похлопала Надю по коленке, – говорила я ему, но куда там… А теперь что?

– Что?

– Плачевный результат. Я в твои годы уже Ваську родила и ждала Аленку, между прочим.

– Ну вот не получается пока. Это же не от меня зависит.

– Конечно, если будешь сидеть и ждать, пока счастье на блюдечке поднесут. Действовать надо! Спустись на землю в первую очередь и посмотри, есть вокруг нормальные ребята!

Надя побыстрее опустила взгляд, чтобы не смущать нормальных ребят, едущих сейчас в трамвае. У тетиных призывов есть вполне конкретный адресат: она давно хотела свести племянницу с сыном лучшей подруги, который сейчас, очень возможно, проходил аналогичную обработку со стороны своей родительницы.

– Ты про Мишу?

– А чем он тебе плох? Приличный мальчик, руки откуда надо. Или тебе с высшим образованием подавай? Так, знаешь, дорогая моя, доктора на медсестрах не особо-то женятся, у них свои невесты есть.

Надя ничего не ответила.

– Что надулась как мышь на крупу? Правду говорю.

– Да знаю я, тетя! Но что я могу поделать, если Миша сам не звонит.

Тетя Люся засмеялась и обняла Надю, прижав к своему мягкому теплому боку:

– Эх ты, дурища, да разве не знаешь, какой мужик нынче хлипкий пошел! Сам не понимает, чего хочет! Надо брать инициативу в свои руки, а то так и прокукуешь. Пока будешь из себя принцессу в башне изображать, всех приличных парней разберут. Сама позвони.

– И пригласить на свидание? Но это как-то глупо.

Тетя Люся с шумным вздохом закатила глаза:

– Эх, Надежда-Надежда, всему тебя учить надо… Придумай благовидный предлог! Мы же женщины, хитрость – наше главное оружие!

Надя обернулась к окну, пряча улыбку. Главным оружием тети Люси была, конечно, беспардонная наглость, которую она почему-то считала дьявольской хитростью.

– Ну вот, подумай, деточка, а то годы-то идут, оглянуться не успеешь, как молодость тю-тю. И тогда уж все. Уплывет счастье, и не догонишь.

– Я постараюсь, тетя.

– Вот и умница.

Трамвай бежал, слегка раскачиваясь и звеня на перекрестках, мимо залитых солнцем новостроек.

Надя смотрела на бесконечно длинные дома-корабли, перемежающиеся красными кирпичными башнями и двухэтажными гастрономами-стекляшками. Возле угла одного из них выстроилась небольшая очередь. Или «выбросили» что-то дефицитное, или люди ждут двух часов дня, чтобы купить алкоголь.

Из окна трамвая не видно, но если пройти в глубь такого квартала, будет школа или поликлиника. Уже три остановки проехали, а пейзаж одинаковый, если задремлешь по дороге, то, проснувшись, так сразу и не сообразишь, где находишься. Типовые дома, типовая жизнь, а другой и не бывает. Другое – это мечты, погрузившись в которые, пропустишь все самое важное и интересное.

Надя вздохнула. Она всегда знала, что мечты ее несбыточны, а любовь – безответна, искренне соглашалась с утверждением тети Люси, что мечты бледнеют и исчезают, когда ты с головой ныряешь в настоящую жизнь, а если и остаются с тобой навсегда, то как память о дерзких надеждах юности, и уже не способны причинить боль. Все это Надя знала, но сердце все равно предательски выпрыгивало из груди всякий раз, когда она видела Костю Коршунова.

Единственная четверка по физике лишила Надю красного диплома медучилища, открывающего дверь в институт, но высокий балл дал право на хорошее распределение, и она поступила работать в клинику детской хирургии. Там и встретила курсанта третьего курса Коршунова. Оба они тогда только начинали свой путь в профессии, но если про Надю непонятно было, что из нее получится, то, глядя на Костю, никто не сомневался, что он далеко пойдет.

Курсант Коршунов был сдержан, сух, нечеловечески эрудирован, фантастически работоспособен и адски требователен. Ну и красив, конечно, что тут говорить…

Это был человек из другого мира, царства свободных, красивых и умных людей, рожденных для великих свершений. Мира, куда простой медсестре невозможно попасть. Любимые Надины книжки коварно нашептывали обратное, но сказки есть сказки, а жизнь есть жизнь. И все же иногда в душе против воли вспыхивали жгучие искорки надежды…

Правила работы в хирургии не позволяют девушке в полной мере раскрыть свою привлекательность. Нельзя духи, нельзя маникюр, вместо модных тряпочек на тебе белый халат, который к концу смены превращается в невразумительную тряпку, как ты его ни крахмаль и ни отбеливай накануне. Краситься тоже нельзя, во-первых, частички косметики могут попасть в рану, а главное, как наденешь маску, так всему твоему макияжу и конец. Волосы надо убирать под шапочку, и даже обувь должна быть на низком каблуке.

Конечно, после работы ты свободна, и в сестринской можешь переодеться во что хочешь и накраситься в свое удовольствие, и в таком виде помаячить перед ординаторской, чтобы доктора впечатлились, но у Нади в гардеробе самой модной и приличной вещью был именно халат, а краситься она не умела. Точнее говоря, косметика удивительным образом ей не шла, даже странно, вроде бы и лицо у нее блеклое, невзрачное, как раз из тех, про которые говорят, что на нем можно нарисовать что угодно, а вот не получалась из нее красотка, хоть ты тресни! И сама она сто раз пробовала, и поднаторевшие в искусстве макияжа подружки. В итоге все решили, что ей лучше так, к неистовой радости тети Люси, имевшей привычку гоняться за юными прелестницами с мокрым полотенцем и воплями «в шестнадцать лет вы все красавицы без всякой штукатурки».

Впрочем, какая разница, как выглядит серая мышь, ведь король выбирает королеву… Такую же красивую и свободную, как он сам.

Надя ни на что не надеялась, но жизнь тем не менее обрела новый смысл.

Собираясь на работу, она загадывала, встретит ли сегодня Костю и получится ли с ним поговорить? Пусть даже этот разговор касается исключительно врачебных назначений, все равно… Иногда разрешала себе погрузиться в мечты, в фантастический мир, где Костя тоже в нее влюбился. Детство, ребячество, но сердцу не прикажешь.

Сразу отчаявшись, что Костя влюбится, она надеялась, что он обратит внимание хотя бы на ее работу, похвалит, что она такая исполнительная и ответственная, как делали другие доктора, но увы…

Быстро выяснилось, что она не была для него ни хорошей, ни плохой, он просто не выделял ее из массы других медсестер. С грехом пополам знал старшую, а остальных не различал ни в лицо, ни по имени.

Однажды она услышала, как он, отчитывая своего сокурсника за то, что тот садится пить чай с сестрами, сказал: «Общаясь с простыми людьми, необходимо оставаться в узком промежутке между фамильярностью и высокомерием».

Тогда Надя с абсолютной ясностью поняла, что она для Кости именно простой человек, то есть никто, тот самый пресловутый винтик в государственной машине, который надо уважать, пока он на своем месте, но который в любой момент можно быстро и безболезненно заменить на другой. Безликий винтик, никто не будет в него вглядываться, выяснять, чем он отличается в куче точно таких же. И никому не интересно, что у этого винтика на душе, пока он выполняет свою работу.

Открытие было не сказать чтобы таким уж неожиданным и горьким, Надя примерно представляла себе свое место в этом мире уже к шестнадцати годам, просто надежда на взаимность, которой не было и так, теперь угасла окончательно.

Оставалось только верить, что она повзрослеет и перерастет детскую любовь, но этого тоже не случилось. Выросли только мечты, если раньше она представляла, как ходит с Костей на свидания, то теперь в ее воздушном замке они уже поженились и завели детей. А в остальном сердце все так же замирало при виде Коршунова, как и пять лет назад.

А он все так же ее не замечал. Разве что имя запомнил, но и в этом Надя не была уверена.

В прошлом году он вдруг спросил, не хочет ли она подработать в больнице, где он сам периодически дежурит, и Надя немедленно согласилась.

Лишние деньги были не особенно нужны, но возможность трудиться плечом к плечу с Костей – бесценна. Она уже вообразила себе, как они вместе едут представляться в отдел кадров, как потом вместе дежурят, понимая друг друга с полуслова, но реальность, как всегда, пошла вразрез с мечтами.

Костя просто дал ей координаты, куда обратиться, а когда она устроилась, их смены очень редко совпадали. Хорошо, если раз в месяц, а то и реже.

После академических порядков новая работа поразила своей напряженной суетой, но мало-помалу Надя втянулась в безумный ритм приемника городской больницы, называть который «покой» казалось слегка кощунственным, ибо жизнь там бурлила через край в любое время суток.

Труд был тяжелее, но атмосфера – гораздо более теплой и непринужденной, да и дополнительный доход тоже радовал. Деньги не главное, но все же лучше, когда их больше.

Все шло так хорошо, а вчера она все испортила…

Нужно было просто переснять эту несчастную пленку, но нет, она зачем-то полезла оправдываться, объяснять, жаловаться на плохое оборудование, и получилось только хуже.

Ну да, чертов кардиограф после тысячи ремонтов похож не на медицинскую технику, а на электрическую машину, собранную детьми в кружке «Умелые руки», причем в царской России, но что поделать. Все равно надо стараться, потому что, как говорит папа, если на ужасную технику наложится еще небрежное исполнение, то страшно подумать, куда мы скатимся. Можно подумать, это только в данном конкретном приемном покое такая техническая отсталость, а вся остальная страна трудится на самом передовом и исправном оборудовании. Везде все на соплях и на веревочках, так что надо не капризничать, а приноравливаться.

Хотела она доказать Косте, что хорошо работает, а вышло ровно наоборот. Работает плохо, да еще и наглая, спорит.

Раньше он ее в упор не замечал, но хоть думал, что винтик и винтик, не хуже других, а теперь запомнит, как винтик с левой резьбой.

Нет, пора заканчивать с этим безумием… Почему бы, например, не влюбиться хотя бы в Яна Колдунова, который тоже очень красивый и умный парень? Нет, это, пожалуй, было бы еще хуже. Ян Александрович как бы свой человек, как бы кажется, что с ним все возможно, что он видит в тебе равную себе, хоть ты и медсестра, но доброта эта обманчива. Вот парадокс, для него искренняя, а для тебя обманчива. Он будет тебе помогать, смеяться с тобой, интересоваться, как ты живешь и чем дышишь, и ты поверишь, что у тебя может быть что-то серьезное с таким добрым и теплым человеком. А это не так.

Велик соблазн поверить во всю эту чушь о всеобщем равенстве, но жизнь не подчиняется лозунгам. Тот же какой-нибудь политический обозреватель будет в телевизоре радоваться, как все слои нашего общества живут счастливо и дружно, в едином порыве стремясь к коммунизму, а дома его инфаркт хватит, если сын приведет в качестве невесты лимитчицу с майонезного завода. И расстроится он не только и не столько из-за прописки и других материальных благ, а главным образом оттого, что войдет в семью инородное тело, человек других привычек и культуры. Как говорится, можно вывести девушку из деревни, но деревню из девушки…

Не в том дело, что одни хорошие, другие плохие, а просто разные. Разные цели, разное мировоззрение, разные привычки, трудно таким людям приспособиться друг к другу, а порой и невозможно. Разве что один готов полностью отречься от себя ради другого, но и то другому это должно быть сильно надо… Так что права любимая поговорка тети Люси – всяк сверчок знай свой шесток.

Пора, пора ей остепениться, не книжки читать, а коляску качать. Сколько можно, в самом деле, опьяняться несбыточными мечтами?

Найти подходящего парня себе под стать… Не так это просто, как представляется тете Люсе, ведь любимая племянница красавица только в ее глазах, а для других обычная серость. Не урод, но и не от чего с ума сходить.

И умом, кстати, тоже не блещет, если уж на то пошло. Сын тетиной подруги скучный Миша – действительно ее максимум.

Надя спохватилась и достала из кармана билетики, проверить, не попался ли счастливый. С усилием сложила в уме первые и последние три цифры номеров. Нет, ни в том, ни в другом билете не получилось одинакового значения. Опять не судьба… Счастливый билетик попался ей единственный раз, но зато какой! Даже считать ничего не пришлось, три-три-шесть и шесть-три-три. Редкая удача, но Надя тогда не решилась его съесть, как положено, просто носила в кошельке. А потом билетик затерялся, и ничего особо счастливого так и не случилось.

И вообще, счастье – это когда ты все делаешь правильно и живешь достойно. Выходишь замуж за приличного парня, такого, например, как тетин идеал Миша. Положительный, хорошо зарабатывает, с таким не пропадешь. Детей можно рожать спокойно, зная, что будут сыты и одеты. Потом дети вырастут, выучатся и уедут, а ты растолстеешь и покрасишь волосы хной, Миша станет начальником участка, у вас появятся шесть соток в садоводстве и «москвич». Или даже «жигули». Будете возить в багажнике помидорную рассаду, теребить детей насчет внуков и думать, что жизнь удалась.

Вот тетя Люся живет так и счастлива. Сотки, правда, еще в зародыше, на стадии раскорчевки, и слава богу, иначе ясно, где бы проводила лето любимая племянница, но все остальное в комплекте. Надо пример с нее брать и не мечтать о чем-то большем. Точнее говоря, не о большем, а о чем-то совершенно принципиально другом.

Хочется быть рядом с человеком, который рассуждает не о премиях и прогрессивках, а о том, как победить рак. Который не скандалит с бригадиром за полчаса переработки, а сутки не выходит из клиники, потому что у него тяжелый больной. И в выходной день он идет не к пивному ларьку, не в гараж, а в библиотеку…

Но чтобы быть рядом с таким человеком, надо было самой родиться и вырасти в совсем другой среде. Или с детства переламывать эту среду, общаться совсем с другими людьми, в крайнем случае, самой ходить в библиотеку, причем не как героиня фильма «Москва слезам не верит», а действительно читать книги.

Стиснув зубы, отнести документы не в медучилище, а в девятый класс, бороться за медаль и поступать в институт, тогда да, тогда был бы шанс. А теперь что ж… Слишком далеко она уже продвинулась по торному пути тети Люси…

За этими печальными мыслями Надя чуть не пропустила остановку, тетка буквально сдернула ее с сиденья.

– Вот, кстати, позови Мишу в выходные на залив, – подмигнула тетя, когда они прошли ворота парка и по узкой гравиевой дорожке направились к прудам, – скажи, что подружки дежурят, а одна ты боишься.

Надя улыбнулась:

– Днем на заливе? Что там страшного?

– Да какая разница? Мужчины любят, когда женщины боятся всякой ерунды, такой повод показать себя героем, ничем не рискуя! Боишься, что к тебе парни пристанут, господи, каким азам тебя приходится учить! Естественно, он, как рыцарь, с тобой попрется, а там уж купальничек, то-се… Покажешь товар лицом, только, Надежда, чтобы у меня без глупостей! – тетя Люся крепко взяла ее за локоть. – Помни, что надкусанное яблочко никому не надо! Заруби это себе на носу!

– Да уж давно зарубила, тетя.

– А ничего! Повторение – мать учения!

* * *

В отделении, как обычно, внезапно закончился водорастворимый контраст, а больного пора было готовить к выписке, сделать фистулографию перед удалением дренажа, и Ян пошел побираться по отделениям.

В урологии его послали сразу, в нефрологии сначала посочувствовали, сами пожаловались на тяжелую жизнь, но после тоже послали, Ян расстроился было, но сообразил, что не так давно в этой больнице открыли ангиографию и там-то уж контраст точно найдется.

Старшая сестра по большому блату дала ему ампулку с требованием держать это в строгом секрете, а то «все начнете бегать, так и не напасешься». Поклявшись даже под пытками не выдать, где взял контраст, Ян отправился к себе, но по пути заглянул в операционную. Там как раз производилась ангиография. Врач показалась ему знакомой, он присмотрелся и под шапочкой и маской узнал Соню. Встреча была приятной, и он, быстро натянув колпак и за неимением маски закрыв лицо воротником халата, открыл дверь.

– Куда без фартука? – тут же накинулась на него медсестра. – Здесь рентген!

Ян не особо боялся смертоносного излучения, но все же ретировался и стал смотреть за работой Сони через стекло.

Минут через десять она закончила, эффектным жестом начинающего хирурга бросила перчатки в тазик и вышла к нему в предоперационную.

– Дай хоть за тобой поухаживаю, – Ян подошел к ней со спины, развязал тесемки стерильного халата и с треском расстегнул липучки рентгеновского фартука.

Соня сбросила фартук ему на руки, как норковое манто.

– Ого, тяжелый, – сказал он уважительно, – как рыцарский доспех.

– Защищает от излучения, – улыбнулась Соня.

– Я и не знал, что ты в рентгенхирургию подалась.

– За ней будущее! Сейчас пока только диагностика, но скоро мы научимся под рентгеновским контролем и бляшки удалять, и опухоли эмболизировать! Представь! – Соня говорила с азартом, который очень ей шел: – Больной пришел амбулаторно, раз-раз – и все! Дело сделано – и без всякого риска для пациента!

– Ну классическим методом все-таки надежнее.

– Конечно! – засмеялась Соня. – По колено в крови, половина органокомплекса в тазике!

– Зато видно, что доктор поработал.

– Дело вкуса, конечно.

– Истина все равно где-то посередине. Немножко так, немножко эдак. По показаниям все.

– Ты, как всегда, прав, Ян. А ты теперь тоже здесь работаешь?

– Нет, временно закрываю своим телом кадровую дыру. В сентябре откочую на свое рабочее место.

– Жаль, что так.

– Мне тоже.

Повисла неловкая пауза.

– Ладно, Ян, – наконец сказала Соня, – надо работать.

– Мне тоже. Но я еще зайду.

Она кивнула с тонкой непонятной улыбкой.

Ян сделал фистулографию, безропотно выслушав негодующие крики рентгенолога, который в лучших традициях ораторского искусства сначала возмущался жизнью в целом, потом хирургами, которым вечно все надо прямо сейчас и в последнюю секунду, а под конец заклеймил позором конкретно доктора Колдунова, ибо ему этого всего надо больше всех, так что вообще непонятно, чему его учили в его военно-медицинском ПТУ.

Слушать такое было немножко обидно, но Ян пропустил мимо ушей, уже зная, что этому доктору ругаться необходимо так же, как дышать, зато дело свое он знает туго.

Потом Колдунов отвел своего пациента-ипоходрика на консультацию к профессору Смирнову, древнему дедушке, давно выжившему из ума. В основном Смирнов выращивал в своем кабинете кактусы, коих у него развелась внушительная коллекция, но иногда вспоминал, что является светилом терапии, и требовал жертв. Средняя консультация длилась у него полтора часа, час из которых он собирал анамнез, по три раза переспрашивая одно и то же, а оставшееся время производил физикальный осмотр, хотя почти ничего не видел и не слышал. Иногда мог вздремнуть посреди осмотра, виртуозно притворяясь, что просто глубоко задумался над диагнозом. Если больной был ипохондрик и симулянт, профессор выдавал какой-нибудь несуществующий, но модный и красивый диагноз типа «дуоденостаза», но у настоящего сложного и непонятного пациента находил болезнь под любой маской.

Ян никак не мог понять, как это у деда получается услышать фамилию больного и предполагаемый диагноз только с третьего раза, но, вдев в глухие уши фонендоскоп, засечь нежный диастолический шум. Или теми же самыми глазами, которым требуется двое очков и лупа, чтобы прочитать газету, увидеть микроскопические кровоизлияния на коже.

Не зря говорят, что профессиональные навыки отмирают последними…

Сегодня Колдунов ничего интересного от Смирнова не ждал, просто хотел, чтобы нудный и мнительный пациент получил ударную дозу внимания и на некоторое время отцепился от него самого.

На этом рабочий день подошел к концу, и Ян собрался в библиотеку, визит куда давно откладывал под разными благовидными и не очень предлогами. Переодевшись в ординаторской, он даже немного попрыгал, как боксер перед поединком, укрепляя боевой дух, но мысль о научной работе оказалась такой невыносимо тоскливой, что Ян почти против воли заглянул в ангиографию, проверить, не ушла ли Соня.

Она сидела перед негатоскопом и дописывала заключение. Сосуды на снимке напоминали то ли реку со множеством притоков, то ли молнию, то ли одинокое облетевшее дерево в хмуром ноябрьском небе.

– Если подождешь пять минут, подброшу тебя, – сказала Соня, не отрываясь от работы.

– Высоко подбросишь? – засмеялся Ян.

– Куда тебе надо или до метро.

– Мне в библиотеку.

– Хорошо.

Ян сел в уголке на стул, чинно сложив руки. Соня писала вдумчиво, будто стихи сочиняла. То поглядит на снимок, то задумается, покусывая колпачок ручки, то примется быстро строчить в истории, склонив голову. Ян смотрел на длинную тонкую шею, нежные завитки волос и вспоминал, как сильно Соня нравилась ему.

А потом в его жизни появилась любовь, которой он не звал и не хотел и в которую вообще не верил… Ян вздохнул.

– Сейчас, сейчас, – сказала Соня.

– Я никуда не спешу. Особенно в библиотеку.

Пока шли к Сониной машине, Ян вспомнил, что его божественный сосед сегодня дежурит.

– А хочешь, заедем ко мне, посмотришь, как я живу? – осторожно спросил Ян, устраиваясь на пассажирском сиденье.

Соня повернула ключ зажигания и рассмеялась:

– Что же у тебя за удивительный быт, что за царские покои? Янтарная комната? Или египетская пирамида?

– А вот узнаешь.

– Заинтриговал.

– Поехали, тем более что тут недалеко. Просто посидим, вина попьем…

– Я же за рулем.

– Ну все равно, тормозни у гастронома. К чаю тогда чего-нибудь возьму.

– Ян, не будем лицемерить.

– А, да?

Соня молча улыбнулась.

Войдя в дом, она огляделась.

– Вот, значит, как вы живете…

– Ага, – Ян обнял ее за талию, но Соня мягко отстранилась.

– Давай хоть кофе все-таки попьем для мелкобуржуазного приличия.

Ян рванул в кухню, зажег газ и достал две самые приличные чашки в цветочек. Заглянул в холодильник, хоть и знал, что там ничего интересного нет, кроме кастрюли питательного борща, сваренного Константином Петровичем с учетом законов физиологии и гигиены. На всякий случай он спросил: