Ты пойдешь со мной?

– Господи, Великая, так ты…

– Я была там! – вскрикнула она. Затем чуть тише, но так горько, что у меня комок встал в горле, добавила. – Я приходила к этому чертову дереву, и это безумное порождение чужой вселенной лишило меня возможности умирать!

– Но это же… хорошо?

– Жить вечно? Хорошо только на словах, и отлично смотрится в детских сказках, но на деле…

– Вы же говорили, что не помните, как стали бессмертной?

– Я что, первая, кто тебе соврал?

– Нет, к сожалению.

– И не последняя. Я прекрасно помню все, до каждой мелочи. Шел дождь, а тучи были такие низкие, тяжелые. Мокрые ботинки и одежду, прилипшую к телу. Помню гробовое молчание. Знаешь, там, на поляне, тихо, как в вакууме, даже мух не слышно, и ни одна птица не селится рядом с ним. И голос дерева, звучащий в моей голове, и мое согласие.

– Но зачем? Что Вам было нужно?

– Мне было столько же, сколько и тебе сейчас. Красотой Бог меня не наделил, особыми талантами – тоже, да и с обаянием у меня было туго.

– Ну?

– Что ну? Чего может хотеть молодая и некрасивая девчонка в двадцать два года?

– Мне девятнадцать вообще-то.

– Поздравляю, а выглядишь на двадцать два.

– Зато Вы прекрасно сохранились. Ну, так что это?

– Ну ты и балда. Влюбилась я. – сказала она так тихо, словно разговор этот выжал из нее все силы, и говорить ей больше не хотелось. – Не спрашивай больше об этом. Не хочу…

Мы замолчали, и в тишине я вспоминала маленького мальчика, который просил друга, а получил мышь. У меня не осталось сомнений, что Дерево бессовестно обкрадывало каждого, кто приходил к нему. По коже пробежал мерзкий холодок.

– Великая, а сам человек не может выбрать, чем пожертвовать?

– Не знаю. Видишь ли… – молчание, потом задумчивый и неуверенный голос. – Думаю, никому не приходило в голову договариваться о плате. Знаешь, по-моему, ты первый человек, которого осенило что-то подобное.

– Наверное, для этого я здесь, – и посмотрела вниз. Подо мной расстилалась зеленая пропасть, подняла голову – безоблачная синева без начала и конца. Великая была права, тут самое безопасное место на свете.

– Думаешь, есть на свете человек, для которого нет ничего важнее мизинца на левой ноге? – спросила я у нее.

– Думаю, есть, – она хихикнула. – Обязательно должен быть, иначе что же это за жизнь такая, где нет таких странных людей.

– Мне пора, Великая. Впереди долгий путь, и мне нужно идти.

– Идти? Зачем идти? Подай ка мне сюда те ягодки…

***

Под нами пролетали зеленые поля, сменяющиеся горными хребтами, пересеченные реками. Тут, наверху, намного холоднее. Я всем телом пыталась зарыться в длинную шерсть, которая почти целиком скрывала меня собой, но, к сожалению, совсем не грела. Водяной – животное хладнокровное, и от его тела исходил еле уловимый, но все-таки холод. И зачем ему такая длинная шерсть? Но его запах… Водяной ведь пах сиренью, и мне это безумно нравилось. Я вдыхала его аромат и никак не могла надышаться. И это при том, что обычно я не люблю сирень.

Трех ягод не хватило, и Великая, без тени сомнения, велела Водяному съесть остальные семь. Уже через несколько минут огромные лапы оторвались от земли. Я еле успела заскочить к нему на спину. Урчащий от восторга зверь инстинктивно повёл хвостом, и оказалось, что воздух подвластен ему не меньше, чем вода. И вот, загребая лапами и руля хвостом, огромное чудовище поднялось в воздух огромным пушистым дирижаблем.

Я завизжала от восторга. До чего же страшно! До чего же здорово! Будет возможность полетать на Водяном – никогда не отказывайте себе в этом удовольствии. На мой визг зверь улыбнулся своей самой очаровательной на свете улыбкой. Ветер летел нам навстречу, помогая, держа нас на весу, поднимая нас все выше. Над нами пролетали облака, и мне пришла в голову мысль зачерпнуть и положить себе кусочек облака в карман. Но потом я решила, что если оно превратится в тучку и польет дождем, будет не до смеха.

Солнце на такой высоте преломлялось как – то иначе, и казалось, что лучи его отлиты из золотого хрусталя. Мы взмыли вверх, и вынырнули над облаками, оставив их под нашими ногами. Солнце облило нас волной света и тепла. Я почувствовала, как сбилось дыхание зверя, как забилось, заметалось его сердце – сильно, часто, жадно, и услышала знакомый хрустальный перезвон.

– Водяной, ты что, опять плачешь?

– Какой сентиментальный зверь оказался, – пробубнила Великая, лежащая рядом со мной на необъятной спине.

Водяной ничего не ответил нам, а лишь продолжал бросать драгоценные камни в пропасть под нами. Они летели вниз, пропадая в облаках, несясь к далекой земле, падая в зеленую траву, теряясь среди прибрежной гальки, падая на дно горных ручьев и глубоких озер, закатываясь в темные расщелины гор. Когда-нибудь кто-то найдет их, и возможно, даже не будет подозревать о том, какая ценность лежит перед ним, а просто будет любоваться камнем, как безделушкой. Я положила руку на платок, в котором покоились камни. Мне удалось. Самой не верилось, что я смогла справиться со всем этим и вышла сухой из воды, в переносном смысле, конечно.

Мы взяли курс к замку. Водяной не был быстроходен, зато надежен, а плавность его полета чуть не убаюкала мою истерзанную нервную систему. Зверь, наконец-то, успокоился и просто плыл, омываемый потоком воздуха. Великая молчала. И все-таки что-то засело во мне. Это что-то крошечной молнией то тут, то там, вспыхивало в моей голове, никак не давая ухватить себя, чтобы понять, чего же оно хочет от меня. Как слово на кончике языка, мысль эта вертелась в моей голове. И вот, где-то между дремой и сном, я, наконец-то, схватила паршивицу за хвост.

– Великая, а где находится это дерево?

Великая издала глухой звук, похожий поскуливание старого, всю жизнь битого, пса.

– Не притворяйся, – засмеялась я. – Ты давным-давно знала, что я спрошу об этом.

– Знать – это одно, а не хотеть этого – совсем другое.

– Мне нужно туда. Я чувствую, что так должно быть.

– Самые великие глупости всегда начинаются с этих нелепых слов.

Я тихонько хохотнула. – Но ведь иногда с великих глупостей начинается что-то стоящее?

Она поворчала недовольно. – Это неизбежно. Если раз за разом совершать глупости, то один раз на тысячу должно повезти даже самому гремучему идиоту. Эй, плакса! – крикнула Великая Водяному. Тот вертанул головой так, что я чуть – было не десантировалась. – Разворачивайся! Меняем курс, – и, пока огромный зверь заходил на крутой вираж, тихо сказала мне. – Ты ведь знаешь, что ты больше ничего не должна мне?

– Нет. С чего это вдруг…

– Ты была права – без службы людям я – не Волшебница, и уж тем более не Великая. Спасибо, что вытащила меня из леса. Засиделась я.

***

Странное это было место. Деревья вокруг поляны росли идеальным ровным кругом, плотной стеной отгораживая его от всего, что снаружи. Огромные ели склонялись друг к другу, макушками образовывая купол над крошечной поляной. Словно немая стража, они смотрели на тебя сверху вниз. Ни ветра, ни звуков, и даже запахи здесь задыхались, превращаясь в ничто. Пустота звенела здесь, словно хрустальная.

Я стояла на самом краю поляны, не в силах приблизиться. Я просто смотрела. Мне было странным образом тоскливо. Не страшно, не жутко, а именно тоскливо, да так, что выть хотелось. Вакуум ощущений и мыслей делал из меня еще большую трусиху, чем я есть на самом деле. Словно что-то в этом месте, какое-то неощутимое колдовство, оголяло твои нервные окончания, выворачивая тебя всеми твоими мерзостями наружу.

Я шагнула вперед.

Поляна была пуста. Дерева, действительно, уже не было, но в том месте, где давным-давно его корни уходили глубоко в землю, теперь брала начало его тень. Огромная, раскидистая, она еле заметно колыхалась под несуществующим ветром и излучала слабый светло-зеленый свет. Подойдя ближе, я почувствовала, как сотня тысяч мелких иголочек неглубоко вонзились в мою кожу. Это было мерзко, хотелось стряхнуть с себя это ощущение, но оно словно бы обезоруживало. Я чувствовала себя прозрачной и видимой насквозь. И не только телесно – каждая мысль, каждое слово мимолетно звучащее в моей голове, словно бы вытащили из моей головы и бессовестно разглядывали, как дешевую бижутерию. Сама того не понимая, я подошла к месту, где начиналась тень. Дерево оставило после себя огромную дыру в земле, и теперь я стояла на самом ее краю. А там, в дыре, зияла бездна. Черная, жуткая, бесконечная – она словно дышала, шевелилась там, внизу, переливаясь из себя в себя же, переваривая ей только известную материю во что-то темнее ночи. Темная, вязкая, живая, умеющая думать и мыслить, она переливалась чернотой, сверкая и искрясь. Это нечто, уродливо-завораживающее, тянуло ко мне свои липкие, холодные щупальца. Прикасалось ко мне в каком-то другом, совершенно новом для меня измерении, так что я не видела этого, но чувствовала, как оно проводит своими мерзкими отростками по моей коже. Мне стала противно, мне стало нестерпимо мерзко, и я одернулась, как от гипноза. Как будто разряд, меня отдернуло от края, и я оглянулась. Все та же поляна, но я чувствовала – что-то изменилось. Я подняла голову и посмотрела на купол, сквозь который слабо пробивался солнечный свет, и не поверила своим глазам – еще минуту назад солнце только поднималось, и до зенита было несколько часов, а теперь оно клонилось к закату. Сколько времени прошло? Что все это значит? Как я умудрилась потерять весь день, всего на минутку заглянув в этот чертов колодец? Я сделала еще шаг назад, и тут оно заговорило.

– Зачем пришла?

Я опешила от его голоса. Он был спокойным и даже немного весёлым. Так разговаривают с хорошим человеком, которого не видели много лет. Таким тоном предлагают чай другу. Таким тоном разговаривают с закадычной подругой. Эта мерзость не может так говорить. Господи, неужели мальчик-тень не чувствовал всего этого? И тут оно ответило на мой вопрос.

– Нет, не чувствовал. Он был слишком напуган, – голос его был шелестом листьев, удивительным образом складывающимся в слова. Как щебет огромной стаи птиц. Но эта дружеская, ни к чему не обязывающая интонация…

– Ты можешь не говорить со мной таким тоном?

– Могу, – сказало оно, и голос его стал бесцветным, как белый лист бумаги, ничего не выражающий, но громкий и непереносимо пресный. – Так лучше?

– Нет, – я чувствовала, как оно лезет ко мне под кожу. Забирается в мои вены и по ним пробирается в голову, копается там, словно мальчишка, который ворошит прутиком муравейник. Своими холодными щупальцами он перебирал и разглядывал все, что было интимным для меня, все, что предназначалось мне одной и всегда и принадлежало только мне. – Перестань! – крикнула я.

– Что именно перестать?

– Перестань копаться в моей голове!

И он перестал. Ощущение того, что он внутри меня резко прекратилось. Стало легче и, в то же время, у меня появилось новое, совершенно отвратительное, в своей омерзительности, ощущение – я чувствовала себя перчаткой, которую надели и сняли, бросив, как что-то не нужное. Но самым скверным было ощущение собственной беззащитности перед ЭТИМ. Чем бы оно ни было, оно легко делает со мной все, что ему заблагорассудится.

– Так говори, зачем пришла, – сказало оно, отвечая на мои немые вопросы.

– Зачем мне говорить? Ты же покопался во всем! Ты все видел.

– Я всегда вижу все, и это так же бесполезно для меня, как мусор. Даже червяк, годами жравший мои корни, был полезнее для меня, чем знание о том, что творится в твоей голове. И это ты ко мне пришла, а не я – к тебе. А потому сама копайся в этом и выбирай, что для тебя важнее. По мне – так там все бесполезно.

– Ты видел, что важно для меня.

– Я видел идеи, мысли, образы и обрывки фраз. Одни – ярче, другие – совсем бесцветные, но идея есть идея. Она бесплотна, у нее нет голоса, и пока ты ничего не говоришь и не делаешь, она не имеет силы. Сама по себе идея – просто поток энергии. И только ты делаешь ее осязаемой и придаешь ей форму, делая из чистой энергии все, что сочтешь нужным. Все, что делается людьми – вещи, поступки, слова, искусство, наука – все это идея, получившая тело и ставшая реальной в этом мире. Воплощенные идеи бессмертны.

И тут меня осенило. Поняла по тому, с какой жадностью он говорил об идеях.

– А у тебя их нет?

Воздух вокруг задрожал.

– У меня нет.

Я не поняла, что это было, но смутно догадалась, что это проявление ЕГО эмоций. Ага, значит, и ты умеешь чувствовать. Странно как-то, но, видимо, все же умеешь.

– Что, совсем ни одной? Даже самой…

– Говори свое желание.

И я поняла, тут до меня дошло, что это – самая обыкновенная злость. Может, не так, как мы, может совершенно иначе, совсем по-другому, но Дерево разозлилось, когда речь зашла об идеях. И тут все сошлось. Слова Великой, слова самого дерева и все, что я знаю о нем по чужим воспоминаниям. Головоломка сложилась, открывая для меня картину целиком. Оно понимает. Оно все прекрасно осознает. Великая говорила – оно не умеет создавать из ничего, оно говорит – у него нет идей, а само, тем временем, жадно копается в моих. Оно не умеет создавать, оно может лишь перекраивать из того, что уже есть. Как червь. Может переработать, но не умеет творить. Из ничего. Оно завидует нам. Ведь каждый человек может и умеет создавать, была бы идея. Музыка , живопись, кино, стол, диван, булка хлеба, шариковая ручка, стих, книга, одежда, прическа, макияж, теорема, уравнение, доказательство, карта звёздного неба, атлас дорог, поступок, нежное слово, грубое слово, любовь… Мы – творцы. Мы движемся и меняемся. Мы меняем все вокруг нас. Мы создаем что-то каждую минуту, каждую секунду. Мы – создатели. А оно может лишь смотреть, как проносится мимо него жизнь. Это как стоять на берегу реки и не смочь в нее войти, изнывая от жажды. Видеть, чувствовать, понимать, но не касаться.

Я больше не боялась его в своей голове. Пусть смотрит. Я больше не морщилась от липких щупалец, еле касающихся моего тела, ведь ему так хочется прикоснуться к жизни, поскольку само оно не живет, а существует. Дерево, по-прежнему, смотрело в меня, как в реку, но одно теперь оказалось ясным – сколько бы оно ни запускало щупальца в воды моих мыслей, ему никак не сделать ее ни грязнее, ни чище. Чистота моих помыслов, моих идей, зависит только от меня. Оно ничего не может, кроме…

Я не загадала желания, я лишь сказала, чего хочу и что готова отдать взамен.

Глава 9. Мой Граф

Я спокойно стояла и смотрела, как день сменяется ночью. Как сумерки зажигают звезды. Как ночь, которую я так люблю, встречает меня, темная и прохладная. Наверное, поэтому я и люблю ее, ведь ночь – это маленький космос, каждый день, спускающийся к нам, чтобы рассказывать сказки. Где-то там, по обратной стороне этого мира, движется солнечный диск и обязательно вернется. Именно это и дает нам возможность любить ее – знание, что за ночью обязательно придет рассвет.

Я смотрела, как огромный замок закрывает собой все небо над головой. «Сумасшедший» – думала я – «Ты выстраивал стены и городил башни, чтобы спрятаться от самого себя». Эта мысль заставила меня улыбнуться.

Я смотрела на входные ворота. Позади меня были поляна и лес, окружавший ее кольцом, но я совершенно не боялась стоять к нему спиной. Я знала, что Фос не придет, потому что разгадала его секрет. Теперь его очередь бояться.

За воротами послышались торопливые шаги. Ворота скрипнули, и, обрушивая на меня бесконечный поток ругательств, появилась Ирма. Она затащила меня внутрь. Как только двери закрылись за моей спиной, она сжала меня в объятьях, и нежно поцеловала меня в лоб.

– Живая, – говорила она сквозь слезы – Живая…

Она вытирала щеки руками, смеясь и обливаясь новым потоком слез. Но тут она опомнилась и разразилась новым потоком нежной брани.

– Дурная, ты чего по ночам бродишь? Ты же знаешь, нужно дождаться рассвета. Забыла про Фоса?

Я лишь улыбалась.

– Чего улыбаешься? Глупая…

Я не стала говорить ей, что теперь никто не будет бояться. Сейчас меньше всего, хотелось отвечать на вопросы. Не сейчас и – не на ее.

– Я соскучилась по тебе, – обняла ее, и почувствовала, как зашлось ее тело в беззвучных рыданиях. Всеми силами я держалась, чтобы не разрыдаться самой. Не сейчас, иначе больше не смогу сказать ни слова. А мне хочется, чтобы она узнала. Она отстранилась от меня, посмотрела мне в глаза, и ее заплаканное лицо снова скривилось в рыданиях. Она махала руками и качала головой, не в силах вымолвить ни слова. Да и если бы и могла, то лишь снова и снова повторяла бы мое имя, пока не насладилась бы его звуком, как напивается изможденный путник, пришедший из пустыни. Но она молча плакала, гладя меня по спутанным волосам. А когда все же успокоилась, оглядела меня с ног до головы, и сказала.

– Ты похожа на пугало, милая.

Я засмеялась, и она, наконец, тоже.

Тут сверху, из самого верхнего окна, послышался звон бьющейся посуды и громкие ругательства. Знакомый бархатный голос, звенящий от бешенства, заставил мое сердце подскочить и понестись во весь опор.

– Похоже, Графу стало намного лучше. – спросила я.

– Да, дорогая. – Ирма вытерла ладонями мокрые щеки. – Слеза Водяного – очень сильная магия. Как ты ее раздобыла? Да еще столько? Знаешь, мы изрядно напугались, когда на крышу приземлилось это лохматое чудище.

– Представляю, – сказала я смеясь.

– Ой, нет. И представить себе не можешь! Все переполошились. Испугались, что Фос научился летать.

– Он же совсем не похож на Фоса.

– Ну, охране то все равно – похож или не похож.

Я испугалась.

– Что они с ним сделали?

– Ничего, ничего! – поспешила меня успокоить Ирма. – Да и не смогли бы, даже если захотели бы. Ну и силища у этой зверюги…

– Простите, я совсем не подумала, что он может вас напугать. Честно, даже в голову не пришло.

– Да перестань, родная. Все окончилось хорошо. Говорящий камень вовремя вмешался.

– Это Великая Волшебница.

– Это мы тоже поняли намного позже. Но сначала чуть штаны не перекрасили со страху, а потом и вовсе решили, что Водяной на поверку оказался дамой.

Я хохотала. Ирма смеялась вместе со мной, и ее раскрасневшееся от слез лицо было так же прекрасно, как и при полном параде, с «небольшим» перебором в макияже. Смотрела и никак не могла насмотреться. Нежная, как мать, веселая, как старшая сестра, она была воплощением женственности и нежности. Моя милая, ласковая, добрая ведьма.

– Они остались в замке?

– Нет, даже на чай не задержались. Улетели почти сразу же. Сказали лишь, что ты в порядке и будешь позже. Почему не прилетела вместе с ними?

– У меня… Нужно было заглянуть кое-куда.

Я не стала ничего объяснять, а Ирма (вот где таилась истинно женская мудрость) не стала расспрашивать. Я подняла голову и посмотрела туда, откуда доносились яростные вопли и изощренные ругательства. Ирма, проследив за моим взглядом, сказала.

– Он еще не до конца оправился, поэтому навряд ли у него хватит сил на очередную волшебную пакость.

Я снова посмотрела на нее, и к горлу подкатил комок. Я вдохнула прохладный ночной воздух. Мне хотелось подольше растянуть этот миг, когда мы обе верили в то, что я вернулась, и теперь никуда не уйду. Мне хотелось видеть улыбку на ее лице, мне хотелось верить, что ей без меня будет хорошо, но врать самой себе, ой, как сложно. Я попыталась отвлечь себя и Ирму, которая, похоже, начинала все понимать. Вопрос был дурацкий, и мы обе знали ответ, но нужно было говорить. Хоть что-то.

– Чего он там бесится?

Ирма подыграла мне, сделав вид, что ничего не понимает.

– Ну, все – как обычно. В замке тебя нет, не вернулась вместе с Водяным и Великой Волшебницей и не послала никакой весточки о том, вернешься ли. Знаешь, он ведь…

– Знаю.

– Слава Богу. Думала, так и не догадаешься.

– Так ты знала давно?

– Конечно. Почти сразу, как ты появилась здесь.

– Странно. Я не видела. И ничего мне не сказала?

– О, это совсем не то, о чем должны рассказывать посторонние.

Я кивнула и опустила глаза. А потом зарыдала. Рыдала я так неистово, что с трудом могла дышать. Мой театр одного актера с треском провалился. Ирма все поняла, но теперь настала ее очередь сжать зубы. И она обняла меня, и я прижалась к ней. Она, теплая, пахнущая ванилью, молча впитывала мою боль, не говоря ни слова, нежная, с теплыми руками на моих плечах.

– Как же я буду без тебя?

– Тебе и не придется быть без меня, родная.

Я подняла на нее красные от слез глаза. – Ты сможешь пойти со мной?

– Ну, не вся, – сказала она, ослабив объятье и посмотрев на меня. – Сердце мое будет с тобой. Всегда. Мы стали частью друг друга, понимаешь?

Я замотала головой. Она улыбнулась и вытерла ладонью мои щеки.

– Ты уже встретила меня, а я уже полюбила тебя всем сердцем. И этого уже не изменить. Это уже случилось, и никто не сможет отнять это у нас обеих. Моя любовь уже проросла в тебя, и корни ее – прочнее стали. Она будет тем каркасом, что будет держать тебя на ногах, когда сил стоять уже не будет. Только от тебя зависит, что ты построишь на этом каркасе, но уверяю тебя, он выдержит и хлипкую лачугу, и замок вдвое больше этого. Я уже сделала тебя сильнее многих, – она замолчала, а потом добавила. – Иди вперед и ничего не бойся.

Она поцеловала меня в лоб. Губы ее были горячими. Она еще раз оглядела меня с ног до головы, пытаясь насмотреться, запомнить, а может, и просто оттянуть неизбежное. Потом она отпрянула от меня и снова окинула взглядом.

– Я не знаю никого смелее тебя, мой зайчик. Еще увидимся?

Я кивнула, искренне надеясь, что так и будет, и направилась к дверям замка.

***

Стоя возле тяжелых деревянных дверей кабинета, я слушала, как за ними звонко разбиваются кружки (или тарелки, не знаю, но явно что-то хрупкое), слушала его проклятья, сыпавшиеся на меня, как из рога изобилия и удивлялась, почему у меня до сих пор не лысая голова, сплошь покрытая бородавками. Слышала, как он рычит, злясь на собственную беспомощность. Я вдруг вспомнила, с каким страхом заходила в эти двери в первый раз. Мне хотелось вернуться в прошлое и еще раз пережить это мгновение. Тогда я гадала, как же он выглядит. Теперь я знаю каждую черточку на его лице, каждый изгиб, а цвет его глаз могу по памяти нарисовать в любое время дня и ночи, если под рукой окажутся нужные краски.

Я взялась за огромные ручки дверей и толкнула их.

Тепло и полумрак окутали меня, как одеяло. В камине – огонь, на полу – осколки, книги и разорванная бумага. Он, взъерошенный, стоял ко мне спиной. Я снова, как и в первый раз, как и во все последующие разы, залюбовалась тем, как красиво, как удивительно складывается природный код, делающий людей такими прекрасными, как он. Стройный, статный, высокий. Красивые в своей мужской грубости, руки, осанка и движения, уверенные и плавные, как у дикой кошки. Неудивительно, что я не узнала тебя. Хотя взгляд. Он остался прежним. Чуть больше надменности и грубости, конечно, но даже они не смогли спрятать одиночество, доведенное до безумия. Оно пряталось от меня и делало это так искусно. Да, я подозревала, чувствовала что-то, но так и не смогла разгадать тебя.

– Здравствуй, – сказала я и сама удивилась, каким тихим и сильным стал мой голос.

Он обернулся. Самые синие глаза во вселенной в обрамлении черных ресниц, правильной формы нос и губы, изгиб которых вызывает почти болезненное желание прикоснуться к ним. Но теперь по левой щеке тянулся огромный шрам. Он выглядел так, словно его сделали очень давно и три белые полосы были грубыми, но совершенно белыми, как давным-давно зажившая рана. Они тянулись от лица к шее, а дальше их скрывала рубашка, но я знала, что там, на груди они глубже и болезненнее. Удивительно, но лицо, изуродованное когтями, стало еще прекраснее. Да, шрамы украшают мужчину, но – этого – они делали просто ослепительным.

– Где ты была? – прорычал он тихо.

– Спасала тебя.

– Вот как? Ну и как? Получилось?

– Получится.

Он задышал часто и сильно, словно зверь, приготовившийся рвать и метать. Но сейчас меня это не пугало. Вместо этого пришло новое, совершенно незнакомое мне чувство. Оно-то и вселило в меня уверенность, что я могу абсолютно все, и нет во всем мире силы, способной заставить меня отступить. Я подошла к нему так близко, что хватило бы протянуть руку, чтобы коснуться дикого зверя. Я смотрела на его лицо, пытаясь угадать в нем прежнего, никому не знакомого на свете Графа. Никому, кроме меня. Удивительно. Никакого сходства.

– Надо же… Совершенно другой человек. Магия?

Он застыл, глядя на меня и не веря в то, что я говорю. А потом он понял. Увидел на моем лице, прочитал в моих глазах, что я все знаю. Узнала его, разгадала его тайну, и больше скрывать нечего. Доли секунды, в которые весь его мир переворачивался с ног на голову, он смотрел на меня, как утопающий. Ненависть, страх, отчаянье и неверие – все это ломало привычный ход вещей, и ураганом сносило опоры, на которых держалась его вселенная, разрушая все на своем пути. И вот, на руинах прежнего, неуверенно, спотыкаясь о камни, взошел тот, кто и должен был быть. Граф стоял, совершенно сбитый с толку, не понимая, как же теперь быть.