Однажды в платяном шкафу

Патти Каллахан

Однажды в платяном шкафу

Patti Callahan

ONCE UPON A WARDROBE

Печатается с разрешения литературных агентств Jane Rotrosen Agency LLC и Andrew Nurnberg

© Patti Callahan, 2021

© Тихомирова М, перевод, 2022

© ООО «Издательство АСТ», 2023

Любое использование материала данной книги, полностью или частично, без разрешения правообладателя запрещается.

* * *

С большой любовью посвящается Бриджитте Кеа Рок

* * *

Надеюсь, ты никогда-никогда не станешь настолько старой, что перестанешь читать сказки

Mhamó[1]

«Иногда лучше рассказать обо всем в сказке».

К. С. Льюис

Глава 1

Джордж встречает Льва

Декабрь, 1950 год

Вустершир, Англия

Джорджу Генри Девонширу было всего восемь, но он уже знал правду. Ему даже не пришлось бы ничего объяснять: у него с рождения слабое сердце, и они ничего не могут сделать. Они – это врачи, медсестры, родители и старшая сестра Мэгс. Они бы обязательно его спасли, будь это возможно, даже ценой собственной жизни. Это ему тоже прекрасно известно. Но увы.

За окном его спальни было видно сугробы. Одна за другой вставали и опускались кипенно-белые волны декабрьского снега. Джордж сидел на кровати, на пухлых подушках, которые его мама никогда не забывала взбивать. К кровати был придвинут коричневый дубовый столик, на нем – расставлены пузырьки с лекарствами, стакан воды и чашка давно остывшего заваренного мамой чая. Посреди этого хаоса лежала книга. На обложке был нарисован лев и стояла надпись: К. С. Льюис «Лев, Колдунья и платяной шкаф». Джордж часто засматривался на льва так, будто хотел выпытать у него ответы на все свои вопросы.

А вопросов у него было очень много.

Раньше Джорджу казалось, что, будь у него достаточно времени, чтобы стать взрослым, он бы наверняка нашел все ответы. Теперь он считал, что взрослые понимают не больше, чем он сам.

Но взрослый, написавший эту книгу, – которая может перенести Джорджа из собственной спальни в Нарнию, – определенно что-то знает. Какую-то тайну.

«Давным-давно жили-были» – с этих слов начинаются все хорошие истории, а эта книга начинается с четырех имен: Питер, Сьюзен, Эдмунд, Люси – и волшебного шкафа.

Джордж ждал, когда наступят выходные, потому что из университета должна была приехать сестра Мэгс. Ему не терпелось рассказать ей об этой удивительной книге: о волшебной стране, где царит вечная зима, но не наступает Рождество, где животные разговаривают, а задняя стенка шкафа открывает проход в другой мир. Всех слов, которые он знает, не хватит, чтобы выразить, как он любит свою сестру.

Напротив кровати стоял платяной шкаф – самый обыкновенный. Джордж откинул одеяло и просунул ноги в пушистые мягкие тапочки из овчины. После этого ему нужно отдышаться: стоит резко потянуться – и слабое сердце тут же напоминает о себе. Он подождал, пока выровняется пульс, и, шаркая тапочками, побрел к шкафу. Дернул за массивные ручки, и тяжелые дверцы со скрипом раскрылись.

Внутри не было зеркал, как в шкафу из книги, – только резные рисунки: деревья и птицы. На вешалках висел его скудный гардероб (если проводишь большую часть жизни в кровати, то можно обойтись и парой рубашек). Рядом висели зимние куртки его семейства и все, что не влезло в шкаф к родителям. Здесь нет секретной дверцы, ведущей в заснеженную чащу, где у фонарного столба ждет фавн, который станет проводником в невероятном путешествии.

Все, что Джорджу остается, – это залезть внутрь, закрыть глаза и перенестись в мир, где его ждут приключения, где можно спрятаться от слишком реального мира, и где тело не будет стареть, а мама – плакать на кухне. Она не знает, что он все слышит.

Растолкав пальто, рубашки и платья, маленький мальчик забрался в шкаф. Он ниже и слабее, чем обычный восьмилетний ребенок, но ему все равно приходится подтянуть колени к самому подбородку и прижаться к задней стенке. Дверцу он никогда не захлопывает. Дверцу всегда оставляют открытой: как говорит Люси, самая большая глупость на свете – захлопнуть себя в каком-нибудь шкафу.

Джорджа окутала тьма. Она пахла розовой водой, которой душится мама, нафталиновыми шариками (прямо как в книге) и совсем чуть-чуть – древесиной дремучего леса. Расправив плечи, он прислонился к стенке и сделал глубокий выдох. Закрыв глаза, он представил себе говорящего бобра, который приглашает его в гости на чашку чая.

Джордж улыбнулся.

Зря они думают, что он боится. У него ничего не болит. И даже когда остановится сердце, больно не будет. А сейчас он просто устал и ему хочется спать.

Он прочел достаточно книг (а чем еще заниматься в кровати?), чтобы понять, что Нарния – не настоящая страна, по крайней мере, в мире взрослых (хотя, честно говоря, что они вообще знают?). Зато профессор, который написал про это волшебное место, – самый настоящий и живет всего в паре станций отсюда, там же, где учится Мэгс, – в Оксфорде. Вот он-то должен знать ответы на вопросы Джорджа.

Откуда взялась эта страна, в которой есть лев, белая колдунья, фавны, бобры и замки?

Как Аслан, такой же всамделишный, как и все, что окружает мальчика, попал на страницы книги?

К Джорджу неслышно, словно лев на мягких лапах, подкрался сон, и мальчик провалился в его объятия, обнимая руками за гриву (которая, на самом деле, была маминой кроличьей шубкой). Оказавшись посреди занесенных снегом деревьев, вдыхая морозный воздух, он снова погрузился в историю, которая запомнилась ему настолько, что не покидала даже во сне.

Глава 2

Мэгс присоединяется к истории

Когда-то, давным-давно, по оба берега реки Чаруэлл – где он стоит и поныне – раскинулся город. В том городе, как и в любом другом, родилось множество бессмертных легенд. Река Чаруэлл начинает свой неспешный бег в Хеллидоне, а заканчивает, впадая в Темзу, недалеко от Оксфорда, города каменных башен и сверкающих шпилей, – отсюда и берет начало наша история, как и многие до нее. Этот древний город битком набит удивительными историями. Они таятся повсюду: на шпилях колоколен и верхушках башен, в тишине библиотек и одноместных номеров, в музеях и на каменных мостовых. Некоторым из этих историй было уготовано стать легендами.

Или даже мифами.

Мы впитали эти истории, и они стали неотъемлемой частью нас.

Но мне, Маргарет Луиз Девоншир, или попросту Мэгс, до всего этого, откровенно говоря, нет никакого дела.

Мое сердце отдано цифрам и уравнениям, мой разум – поиску разгадок величайших тайн физики.

Наступила первая пятница декабря. Я сидела в поезде из Оксфорда в Вустер, который прибывал на станцию Форгейт, всего в миле от моего дома на Лондон-роуд. Я ездила домой чаще, чем мои сокурсники из Сомервилля – одного из немногих колледжей, куда принимали женщин. Конечно, ведь у них нет такого брата, как Джордж, поэтому их и не тянет домой, в родные пенаты. Я называю их сокурсниками, потому что пока мы не очень-то подружились. Возможно, оттого что я уезжаю из Оксфорда, как только выдастся возможность, а они – расходятся по пабам, чтобы за пинтой пива спорить о политике, играть в шашки и запросто кокетничать со всеми подряд.

Я бы никогда не смогла рассказать им о том, как ужасно тосковала по Вустеру: по тому, как вольготно он раскинулся по берегам реки Северн, по шуму Вустерского фарфорового завода, по старинному мосту и каменным аркам, сверкающим на солнце, по вересковым пустошам и шпилям Вустерского собора, величественно устремленным в небо.

Не подумайте, что я не рада учиться в Оксфорде. Еще как рада! Я стремилась к этому всю жизнь. Всегда хотела попасть именно сюда, сколько себя помню. Мне семнадцать, и в нашей семье я – первая женщина, которая учится в колледже, и горжусь тем, что получаю стипендию за свои успехи. Иногда мне даже немного стыдно, что у меня есть стипендия, собственная спальня и маленькая гостиная, полностью меблированная, и что все это мне далось так легко. Я просто занималась любимым делом.

Хотя, конечно, важнее всего для меня всегда будет Джордж.

Наша семья живет в Девоншире, в сельском каменном доме с низкой ольховой изгородью. Вдоль дорожки, идущей от деревянной калитки ко входной двери, растут дымянка и лунная трава, которые сейчас греются под снежным покровом. Пустые ящики для цветов, которые папа смастерил маме на день рождения, печально висят под окнами в своей зимней наготе.

Прошлой осенью, когда полевые работы уже подходили к концу, мама работала в саду с невиданным рвением, и я, кажется, понимаю, почему: она ничем не могла помочь Джорджу и спасалась от отчаяния, окружая заботой каждую выращенную ей былинку.

Я стояла перед своим родным домом, где провела всю жизнь до поступления в Оксфорд, и смотрела, как из трубы на крыше струится дымок. Потом осторожно прошла по каменной дорожке, припорошенной снегом и искрящейся на солнце, поднялась по ступеням и на мгновение замерла перед синей входной дверью.

Какая бы грусть ни лежала у меня на сердце, Джордж не должен ее видеть.

Я открыла дверь, и меня обволокло теплом от камина; его запах навеял детские воспоминания, от которых щемило в груди.

Нужно быть сильной.

Закрыв дверь, я стянула пальто и варежки, положила их на скамейку и скинула сапоги. Медленно пошла по дому, который знала наизусть и запросто могла обойти с закрытыми глазами, ни разу не наткнувшись на угол кухонного шкафчика, ножку стола или большое кожаное кресло папы. Даже с завязанными глазами я бы за минуту нашла свою спальню, забралась бы с грелкой в кровать под старое, тонкое покрывало и снова стала бы десятилетней девочкой.

На кухне никого не было. У плиты на голубой столешнице стоял чайник, рядом – пустые чашки. На деревянном столике – обложкой вниз, с заломанным корешком, – лежал детектив Дороти Ли Сэйерс. Мама уже прочитала половину очередной истории про лорда Питера Уимзи. Любопытно, что писательница тоже училась в Сомервилле, и мама была ниточкой, связывающей меня с ее книгами.

Дважды повернув направо, я оказалась перед спальней Джорджа. Мы отдали ему комнату с самыми большими окнами, чтобы он мог смотреть на улицу даже в те дни, когда прикован к постели. Временами он задыхается так сильно, что у него синеют губы. Окно для него – не просто окно, это окно в жизнь.

Войдя в комнату, я увидела гору смятых подушек и скомканное покрывало.

У меня застучало в висках. Неужели Джорджу резко стало плохо и пришлось везти его в больницу? Такое уже случалось.

Голос мамы вернул меня к реальности. Она вошла в комнату и крепко меня обняла.

– Ты дома!

– Где Джордж?

Я указала на пустую постель. Мама посмотрела туда, затем обвела взглядом комнату и, побледнев, стала испуганно звать Джорджа. Я присоединилась к ней. Брат не отзывался. Мы бросились обыскивать каждый угол нашего маленького дома, но все наши усилия были тщетны.

Распахнув входную дверь, мама высунулась на улицу.

– Здесь только твои следы, – с облегчением выдохнула она.

Я побежала обратно в комнату Джорджа, заглянула под кровать – но и там было пусто. А потом я вдруг заметила приоткрытую дверцу шкафа.

– Мам! Он здесь! – крикнула я и дернула за ручку. Внутри, поджав колени к груди, сидел и как ни в чем не бывало хлопал своими большими голубыми глазами Джордж.

– Мэгс! – бросился он ко мне. Я изо всех сил стиснула его в объятиях, забыв, что могу ему что-нибудь сломать.

– Джорджи-Порджи.

Я подняла его на руки, и он обнял меня за шею. От него пахло розовыми саше, развешанными в шкафу, и я глубоко вдохнула его запах. Он вжался в меня, худой и хрупкий, и мы крепко обнялись. Я осторожно положила его на кровать. Он не отпускал меня, продолжая обвивать руками мою шею, пока я не засмеялась и не поцеловала его в щеку. Укутывая брата в одеяло, я заметила, что мама наблюдает за нами с явным облегчением.

Присев на край кровати, я почувствовала, как постель проминается под моим весом.

– Я получила твое письмо. Здорово у тебя получилось описать, как отец носился по саду, пытаясь поймать сбежавшую овцу! Когда это ты научился так хорошо писать?

Джордж широко улыбнулся. Волосы у него светлые, белые, почти как хлопок. Сумерки незаметно просачивались в комнату через окно, будто им было интересно, о чем это мы разговариваем, и я включила ночник.

– Джордж, зачем ты спрятался в шкафу? – шепотом спросила я.

– Я не прятался, я мечтал, – ответил он, глядя в окно. – Фантазировал.

Мама посмотрела на меня и кивнула в сторону кухни.

– Скоро вернусь, – я поцеловала Джорджа в щеку, и он закрыл глаза.

Мама поставила чайник на огонь, пару секунд посмотрела на него, а потом повернулась ко мне. В глазах у нее стояли слезы.

– Это все эта книга. Это из-за нее он прячется в шкафу. Перечитывает ее снова и снова. И наотрез отказывается от других книжек. Даже от своих любимых сказок про кролика Питера и бельчонка Тресси. Теперь все разговоры только о Нарнии, льве и четырех детях, которых война разлучила с родителями. О волшебстве, колдуньях и говорящих животных. И больше ни о чем он говорить не хочет.

– Ты прочитала книгу?

– Пока нет. Тетя Дотти занесла всего пару дней назад. Сказала, это новая детская книжка. Ее написал преподаватель из вашего университета.

– Клайв Стейплз Льюис, – вставила я. – До нее вышли «Письма Баламута» и наделали много шума. Слышала, что он собирается писать продолжение книги про Нарнию.

– Тогда лучше бы ему поторопиться. Сомневаюсь, что твой брат… – тут к ее глазам подступили слезы, которые она поспешила вытереть тыльной стороной ладони.

– Мам, не говори так. Прошу тебя.

– Но ведь так оно и есть.

– Ты не знаешь наверняка.

Засвистел чайник, и мама, взяв чашку с серебряным ситечком, залила чайные листья кипятком.

– Вот, держи. Отнеси брату чай и посиди с ним.

Поежившись, она плотней закуталась в свою серую кофту и застегнула ее под самым горлом, как будто надеялась, что теплая шерсть шетландских овец, которых когда-то разводил наш дедушка, поможет ей взять себя в руки. Я поцеловала ее в раскрасневшуюся щеку; она достала льняной платок, вытерла слезы, потом громко высморкалась – и мы дружно рассмеялись.

– Все, беги.

В спальне Джорджа тепло. Окна комнаты выходят на солнечную сторону, отчего летом в ней иногда может быть жарковато, зато зимой здесь теплее всего. На мгновение я застыла, любуясь небольшой кроватью, которую смастерил еще дед Девоншир, с четырьмя резными остроконечными навершиями по углам, напоминающими шпиль башни Магдалины. На паркетном полу – ковер из овчины, ворсистый по краю и вытоптанный у кровати. На ней лежит покрывало в сине-зеленую полоску, наброшенное поверх белоснежной отутюженной простыни. Напротив кровати, между двух окон, стоит шкаф, который когда-то принадлежал маминой сестре Дотти. Его дверцы украшены резным орнаментом с птицам и деревьями. Удивительно, что каждая вещь в доме – это часть истории нашей семьи, и любая безделушка так или иначе связана с Девонширами или МакАлистерами и переходила из поколения в поколение, – пока не дошла до нас.

Джордж безмятежно спал. Мягкая перьевая подушка под ним совсем не проминается, и поэтому кажется, будто он совсем ничего не весит. Его грудь мерно поднималась и опускалась.

– Джордж, – шепнула я.

Он открыл глаза и широко улыбнулся.

– Я знал, что ты приедешь, если я попрошу. Я так маме и сказал.

– С чего бы мне не приехать? – спросила я, взяв его за руку.

– Мама говорит, тебе учиться надо. Говорит, экзамены по математике очень сложные.

– Так все и есть, но я все равно приехала.

– Мне нужно тебя кое о чем попросить. – Голос у него хриплый, почти как у старика.

– Конечно, – я плюхнулась рядом на жесткий деревянный стул.

– Ты когда-нибудь его видела?

– Кого?

– Человека, который придумал Нарнию. И книжку написал.

– Клайва Стейплза Льюиса? Да, я частенько его вижу. Он вечно куда-то торопится, как будто опаздывает, и везде ходит с тростью и трубкой.

Джордж впился в меня взглядом.

– Мне нужно, чтобы ты у него кое-что спросила.

– Мы с ним даже не знакомы. Я просто видела его издалека. Он преподает в Магдален-колледж, а женщинам туда нельзя. Я учусь в Сомервилле. Их разделяет всего пара миль, но на деле между ними – целая пропасть.

– Но ведь это там же – в Оксфорде.

С этим было сложно поспорить, и я не нашлась, что ответить.

– А что ты хочешь у него узнать?

– Откуда появилась Нарния.

– В смысле?

– Ты же читала? – спросил он так, будто отрицательный ответ был просто невозможен.

Я покачала головой.

– Эта книга для детей. А мне больше по душе физика и математика, которыми управляется вселенная. Я читаю про теории Эйнштейна… у меня нет времени на детские книжки.

– Ты почти всегда права, но вот тут ты ошибаешься. Эта книжка совсем не детская. Если на обложку смотреть, то детская, конечно, но на самом деле она для всех. Пожалуйста, Мэгс. Мне очень нужно знать, существует ли Нарния.

– Конечно, нет. Это сказка. Как твои истории про бельчонка Тресси или про ту девочку, которая провалилась в яму.

– Алиса ее зовут, и не в яму. Тут дело в другом. Вот ты считаешь, что мир был создан при помощи какой-то математической формулы, – в его голосе слышалась несвойственное ему раздражение, – но я тщательно все обдумал и решил, что наш мир существует благодаря историям, и все эти уравнения, от которых тебя не оторвать, тут ни при чем. – Он редко говорил так возбужденно, но, вероятно, причиной такой горячности был вовсе не гнев, хотя на мгновение в его глазах как будто вспыхнул огонь.

– Ничего себе, – протянула я, приподняв бровь. – Вижу, ты основательно над всем поразмыслил.

– Пожалуйста, Мэгс, поговори с профессором Льюисом. Эта книга особенная. В ней все такое же настоящее, как папина яблоня или мамины цветы, такое же реальное, как все в нашем доме. Мне очень нужно знать, как он все придумал.

Вдруг я поняла, что для Джорджа это был вопрос жизни и смерти. Что ж, если ему так важно узнать, откуда появилась Нарния, то я непременно узнаю.

– Я спрошу. Обещаю.

Остаток выходных растаял, как ускользающий сквозь пальцы утренний туман. Я все время была с Джорджем и читала, пока не заболят глаза. Разгуливала по дому в старом шерстяном свитере и мягких тапочках. Иногда думала об однокурсниках, оставшихся в колледже, и чувствовала, что у меня с ними нет ничего общего. И дело даже не в том, что мне не интересна последняя мода, что я не знаю, как носить плиссированную юбку и симпатичные кардиганы, и не умею кокетливо переглядываться с красивыми мальчиками в жилетках, – просто это все не для меня. От всего этого мне неуютно. Не понимаю, зачем девочкам собирать волосы в гладкий хвост или мучиться с укладкой – мои темные кудри всегда свободно развеваются на ветру. Кожа у этих девочек словно фарфоровая, а мои веснушки на щеках и на носу не скроешь даже под слоем пудры. Пару раз они называли меня симпатичной. Я сама это слышала. Симпатичной, но красивой – никогда.

А вот числам не важно, что я ношу и как выгляжу, поэтому в их компании я и провела все выходные. В воскресенье, прямо перед отъездом, я наконец добралась до книжки, которая настолько увлекла моего брата, что он теперь постоянно прячется в шкафу и без конца тараторит про фавнов, говорящих бобров и зиму без Рождества.

– Хочешь, почитаю перед отъездом?

– Да, – улыбнулся он.

– «Жили-были на свете четверо ребят, их звали Питер, Сьюзен, Эдмунд и Люси…»

На чтение я собиралась потратить всего несколько минут, просто чтобы доказать, что я не заучка и могу читать что-то кроме учебников.

– Давай почитаем минут пять, – сказала я.

Всего пять.

Очнувшись через несколько часов, я поняла, что давно пропустила свой поезд. И лишь тогда, дочитывая последние страницы книги, с трудом разбирая слова, которые расплывались от слез, я поняла, что мой брат имел в виду.

Мы должны, мы просто обязаны узнать, откуда взялась Нарния.

Глава 3

Добро пожаловать в Килнс

С тех пор, как я пообещала Джорджу поговорить с мистером Льюисом, прошло три дня. И уже в третий раз я без спросу пробиралась в его поместье, которое называлось Килнс. Снег искрился под декабрьским солнцем. Свет и тень складывались в причудливые серебристо-серые узоры на глади замерзшего озера. Я сидела на огромном валуне, издалека похожем на голову великана, погребенного под курганом и укрытого снежным одеялом. Штаны плохо спасали от холода, но мне было все равно. Здесь, посреди Оксфордшира, мне явилось что-то сродни волшебству, в которое я никогда не верила, и я сидела, очарованная тишиной и таинственностью леса.

Я сделала все так (ну, почти все), как просил Джордж, – проследила за профессором Льюисом, который преподавал английскую литературу в Магдален-колледж. Я бы и сама с радостью поступила в этот колледж, но женщинам не разрешено там учиться. Из-за моей субтильности и небольшого роста меня часто принимали за девочку, а не девушку. Называли «юной мисс», «дорогушей» или «милочкой». Вот бы посмотреть, как они справятся с уравнением длиной с собственную руку. Сомневаюсь, что им это по плечу.

Поэтому, чтобы не брать ворота Магдален-колледж штурмом, я пошла на лекцию профессора вольным слушателем. В это время у меня по расписанию были занятия, но я пришла в Экзаменационный корпус на Хай-стрит, чтобы послушать лекцию Льюиса о сказках Эдмунда Спенсера. Тема не слишком интересная, но мне хотелось послушать профессора и попытаться задать ему один-единственный по-настоящему важный вопрос – вопрос Джорджа.

Мистер Льюис, в черном зимнем пальто и шляпе, быстрым шагом вошел в запыленную аудиторию, запустив за собой морозный воздух с улицы. Студентов пришло так много, что некоторым пришлось рассесться по подоконникам, а кому-то – стоя примоститься в самом конце аудитории, у дальней стены. Размотав шарф и скинув пальто, оставшись в черной преподавательской мантии, профессор поднялся на кафедру и, без долгих предисловий приступив к теме лекции, гулким басом принялся рассказывать про Спенсера и его книгу «Королева фей».

«Подчас вы можете услышать пение ангелов – или даже наткнуться на резвые игры сатиров…»

Благодаря его безупречной дикции я не упустила ни слова. Заканчивая лекцию, он потянулся за пальто со шляпой и стал наматывать на шею шарф, не прекращая говорить, пока не вышел из аудитории.

В конце я даже немного прониклась Эдмундом Спенсером, его творчеством, возрождением средневековых мотивов и словами о том, что поэт обязан учить добродетели. В этом был весь мистер Льюис: он приковывал внимание с первого слова.

После лекции я последовала за мистером Льюисом, издалека наблюдая, как он едва ли не вприпрыжку шел по улицам города, отбивая тростью одному ему известный такт. За колледжем он поспешно свернул на параллельную улицу под названием Кукушкина аллея, ведущую к Лондон-роуд. С трудом поспевая за его быстрым шагом, я продолжила семенить по узким, пустынным аллеям, поднимаясь по дороге в сторону Хедингтона. Я держалась на отдалении, чтобы не привлекать внимание, и уже начинала выбиваться из сил под тяжестью учебников за спиной. Но очаровательная прогулка по тайному маршруту того стоила. Пока мы шли под увитой плющом каменной аркой, соединяющей две стены, мне стало казаться, что весь мир состоит из камня, плюща и закоулков. Создавалось впечатление, что узенькая Кукушкина аллея, соединявшая Хедингтон и Старый Хедингтон, служила секретным проходом только для избранных, и теперь я тоже была посвящена в их тайну.

От Кукушкиной аллеи я устало брела к дому профессора на высоком холме. Я пыталась подобрать нужные слова, чтобы задать один-единственный по-настоящему важный вопрос, но ничего не выходило. Погруженный в свои мысли, как и полагается писателю, Льюис не заметил меня. Прежде, чем я собралась с духом, он исчез за воротами Килнса.

И вот уже третий вечер подряд я сидела в лесу за его кирпичным домом и пыталась собрать всю свою волю в кулак, чтобы с ним заговорить. Но результата это пока не приносило. Я даже подумывала сама ответить на вопрос Джорджа: мол, у мистера Льюиса в кабинете есть большой чемодан с историями, и вот оттуда-то и появилась Нарния. Скажу, что мистер Льюис – волшебник, и у него есть такие тайны, которые он отказывается раскрывать.

Но Джорджу я не могу солгать. Я никогда не лгала ему, и начинать не собиралась.

Сегодня днем я доехала до Килнса на автобусе, и сейчас передо мной расстилался пейзаж с покатыми холмами, густым еловым и ольховым лесом, валунами и пнями. Килнс – совершенно особенное место, совсем не похожее на университет. Нет, это не Нарния. Я еще не настолько сошла с ума, чтобы думать, что где-то в его поместье может скрываться замок, увенчанный острыми шпилями, и белая колдунья. Но вдоль дороги и правда есть пара фонарных столбов, а деревья вполне могли бы приютить спящих дриад. По такому замерзшему озеру могли бежать Люси и мистер Бобёр. Надо только присмотреться повнимательнее, и все это покажется вполне реальным.