Свой среди чужих, или Гауптман с Олерона. Часть вторая

Я толкнул дверь. Она оказалось не заперта. Оказавшись в типовой каюте, которая отличалась от других только присутствием здорового холодильника и вакуумной печи для разогрева полуфабрикатов. Я сразу, по настоятельному совету Холечека, включил серебряную коробочку, лишь только после этого с облегчением стащил с себя уже порядком поднадоевший мне скафандр и мстительно запихал его в шкаф. На прощание от всей души пнул его ногой. Открыл холодильник: стандартный набор из субпродуктов, которые после сказочной ветчины из свертка Холечека совсем не возбуждали во мне никакого аппетита. Вытащил из холодильника прохладную малипусенькую запотевшую бутылочку кока-колы, как называла мама сей разрекламированный еще издревле напиток – «пойло для идиотов», отпил пару глотков, пузырьки радостно ударили в нос.

Еще раз с тоской оглядев каюту, в которой мне предстояло безвылазно тусоваться целых пять дней, завалился на койку, жалобно всхлипнувшую подо мной, и задал сам себе извечный вопрос: «Что делать?» Есть не хочу, пить не хочу, копаться в своей голове, забавляясь чужими воспоминаниями, тоже не хочу, а что же я хочу? Оказывается, вообще ничего, такой вот я великий нехочуха. В конечном итоге под мысли, а чем же я буду заниматься все эти пять дней во время полета, я заснул и даже не заметил, как закончилась погрузка и «Зеленая акула» стартанула с лунной базы «Депо сортировочное», хищно облизнувшись, начала жадно пожирать парсеки космического пространства.

Это был один из самых скучных моих полетов. Книг не было, гологравизор показывал всякую дребедень, в основном мыльные оперы и несколько абсолютно безмозглых, без какого-либо мало-мальского сюжета боевиков. Не знаю, какой дебил составлял фильмотеку на этом корабле, но по этому поводу я выдвинул свою личную гипотезу. Возможно, список фильмов составляли не случайно, а специально, чтобы пассажиры, отправляющиеся на Олерон, во время полета насмотревшись этой хрени, отупели окончательно, превратившись в законченных имбецилов, и не смогли нанести хоть какой-нибудь ощутимый вред Рейху. Здесь я видел явные происки сторонников герра Канцлера и сподвижников Рейха. По кораблю прошвырнуться нельзя, даже в коридор, пришлось все дни тупо отсыпаться и вдоволь, до отвращения отъедаться невкусной едой.

Наконец я почувствовал, как звездолет заходит на посадку. И хотя в каюте не было иллюминаторов, можно было на все сто процентов утверждать – мы садимся на Олерон. Как только я понял, что звездолет начинают разгружать, достал из шкафчика и начал натягивать на себя ненавистный скафандр. Мне даже показалось, что теперь он, в свою очередь, очень мстительно улыбался и даже откровенно, хотя и абсолютно беззвучно издевался надо мной, от всей своей «скафандровой души» хохоча, радуясь своей маленькой победе. «Ничего, оранжевый сучонок, хорошо смеется не тот, кто последний, а тот, до кого позднее всех доходит. Понял?» Мне показалось, что скафандру мое замечание не понравилось, он перестал ржать и задумался. «Вот так, будешь знать, как смеяться надо мной».

– Стоп, стоп, стоп, – остановил я себя. – Я что, разговариваю со скафандром? Ты что, Яр, совсем с ума спятил? Пять дней ты был заперт в каюте, оставшись один на один с собой, и, не найдя себе лучшего собеседника, решил пообщаться с этим оранжевым чмом. Тебе лечиться надо, шизик.

Хотя опять же, где-то я читал, что, когда человека помещают в одиночную камеру, он сначала, чтобы не было так скучно, начинает разговаривать сам с собой, а потом по истечении некоторого времени у него шарики за ролики заскакивают и он по-тихому сходит с ума, потому что еще неизвестно, что такого страшного ты мог рассказать самому себе и какую правду-матку резануть. Короче, бегом на волю, к людям.

Я шагнул в коридор, он, как в первый день нашего знакомства, был совершенно пуст, и опять меня посетило тоже самое чувство, что за мной внимательно наблюдает как минимум пара внимательных глаз. Выходил я из корабля почти тем же самым маршрутом, что и заходил в него. Отличие состояло только в том, что на пассажирском лифте я спустился до первой грузовой палубы, здесь уже вовсю суетились несколько небольших погрузчиков, которые резво хватали, казалось, неподъемные для них грузы и тащили их из недр корабля наружу, этим они очень напоминали деятельных муравьев. Выйдя через распахнутую аппарель мимо снующих погрузчиков, ступил на бетонку космопорта.

Космопорт был совсем маленький, какой-то местечковый, невдалеке находилось стеклянное здание в три этажа для наземных служб и персонала, но чего-то не хватало. Рядом на разгрузке стояли еще два звездолета, облепленные небольшими погрузчиками. Наконец до меня дошло чего не хватает, я совсем не увидел складов, ни одного даже самого маленького ангара. А куда же исчезают грузы? Ответ получил сразу же, как скосил свой взгляд влево: погрузчики с грузами, пристроившись друг за другом в длинную очередь, уезжали под землю, видимо, все складские помещения находились именно там. Оттуда же выезжали уже опустошенные погрузчики, деловито следовавшие за новой порцией груза. Я взглянул на палящее вовсю олеронское светило, на марево, плывущее над колесами погрузчиков и бетонкой космопорта, и сильно обрадовался, что я в скафандре. На поверхности было настоящее пекло, а в скафандре с его микроклиматом мне было очень комфортно, и жары я не ощущал никоим образом. «Вот видишь, я же говорил, что я необходим», – мысленно вякнул скафандр. Я его также мысленно поблагодарил, но послал в жопу и порекомендовал немедленно заткнуться, что он и сделал, правда с некоторой обидой.

Метрах в ста от меня стоял боевой сепаратистский джип «Патриот», раскрашенный под светло-зеленый камуфляж, с затонированными бронированными стеклами и башенкой крупнокалиберного пулемета на крыше. Возле джипа стояла маленькая, худенькая, черноволосая девушка в зеленой форме и махала мне рукой. Поскольку рядом никого, кроме меня, больше не было, я так понял, что махала она все-таки мне, из чего я сделал вывод, что она тот человек, что встречает меня. Подойдя к ней ближе, я увидел не молоденькую девушку, а взрослую женщину лет тридцати пяти с погонами майора. Она не была красива, но притягательность ей придавали очень живые, властные, карие глаза, в глубине которых жила глубокая печаль. О том, что женщина перенесла какую-то трагедию, говорили чуть опущенные уголки плотно сжатых губ и седая прядь в иссиня-черных волосах, подстриженных под каре.

– Штефан Дорн? – обратилась она ко мне таким голосом, что несмотря на ее маленькую худую фигурку одной фразой и взглядом сумела сразу расставить все акценты и приоритеты, моментально обозначив, кто здесь руководитель, а кто подчиненный, отделив меня от себя невидимой пограничной полосой, которую я не должен даже помышлять переходить.

Ее голос, ее манера держаться, прямая спина сразу выдавали в ней очень сильную, неординарную, несгибаемую личность. Обычно когда такие люди входят в комнату, то все находящиеся там невольно вскакивают, им становится неуютно и сразу хочется встать по стойке смирно. А затем, не рассуждая и не задумываясь, выполнять любое распоряжение этого человека. Я после ее то ли вопроса, то ли утверждения о том, кем я являюсь, чуть сам не вытянулся в струнку и руки по швам, но вовремя одернул себя, не дав сработать выработанным армейским инстинктам, вспомнив, что Штефан в армии не служил. Ответил просто, немного пельменисто, как штатский:

– Да, так и есть, я Штефан Дорн.

– Майор Алена Бортко, – козырнула она и тоном, не терпящим возражений, продолжила: – Садитесь в машину.

Открыв дверцу, я усадил себя на жесткое заднее сиденье. Алена присела рядом со мной. За рулем сидел крепкий мужчина в звании сержанта, лица его я не видел, только стриженый загорелый затылок, поломанные уши и бычью шею, из чего я сделал вывод, что сержант не просто водитель, этот парень серьезно занимается единоборствами, а еще наверняка является телохранителем Алены.

– Здравствуйте, – он, не поворачивая головы, вежливо поздоровался со мной.

– Добрый день, – ответил я.

– Сереж, трогай, – вполголоса приказала Алена.

Я снял шлем, в нос ударил запах свежей краски, раскаленного на солнце металла, кожи сидений, смазки боеприпасов. Я с интересом огляделся, раньше я видел сепаратистские джипы только разбитые, а тут оказался в целой боевой машине бывшего неприятеля. Два места спереди, одно из которых шоферское, на заднем диване, где мы сидели с Аленой, могли спокойно поместиться трое довольно крупных людей, посередине между водителем и задними пассажирами находилось еще одно небольшое кресло для стрелка, которое было продолжением башенки с пулеметом и могло крутиться вместе с башенкой на все сто восемьдесят градусов, обеспечивая тем самым возможность кругового обстрела. Рядом возле кресла слева и справа в строгом порядке закрепленные в специальные пазы стояли цинки с боеприпасами. Вообще-то внутри джип был сделан довольно грубовато, топорно, без изыска и особого комфорта, не то что рейховские хаммеры, но я очень хорошо помню, с каким уважением и восхищением говорили о сепаратистских джипах наши ротные механики, что по проходимости и живучести на поле боя им не было равных. Как машина сопровождения «Патриот» был идеален.

Пока я рассматривал внутренне убранство джипа, Алена внимательно разглядывала меня. В ее проницательном взгляде читался чисто профессиональный интерес ко мне: кто я, из чего я сделан и что во мне такого важного, что меня с Земли прислали в их разведшколу. И совсем не на цент интереса женского ко мне как мужчине. Штефану Дорну на это было плевать, но Яра Ковалеффа, привыкшего к постоянному вниманию женского пола к своей персоне, это зацепило. Мое мужское эго было задето, и я даже почувствовал легкий укол обиды.

«Ну и подумаешь, очень надо. Тоже мне, царица Савская». Хотя… что-то в ней определенно было и это что-то притягивало.

– Скажите, Штефан, вы были когда-нибудь на Олероне? – как бы вскользь поинтересовалась она.

Ответ на этот вопрос я знал. Штефан Дорн нигде дальше Луны не был. О чем я Алене и поведал. Ответ ее удовлетворил, составив, по-видимому, обо мне свое первое, как мне показалось, далеко не лестное для меня впечатление, она отвернулась и стала смотреть на дорогу. Я же, памятуя, что Штефан Дорн человек технически подкованный и любая техника для него представляла интерес, начал живо интересоваться у водителя начинкой джипа: какова мощность и сколько цилиндров у двигателя, а все ли три моста ведущих и можно ли их все блокировать, а как работает пневмоподвеска, ну и так далее. Я выстреливал свои вопросы как из пулемета. Водитель Сергей только успевал отвечать на них, правда, было видно, что делал это с удовольствием. Он как каждый шофер-профессионал очень любил и хорошо, до последнего винтика знал свою машину. И поэтому говорить о ее достоинствах мог часами. За разговорами с прямого полупустого шоссе мы свернули на проселочную дорогу всю в ухабах.

– Аккуратней, Сереж, не гони, не дрова везешь! – грозно попросила Алена, вцепившись в меня, после того как водитель, наверное, желая мне продемонстрировать все преимущества своего джипа в езде по бездорожью, прибавил газу, и нас с Аленой начало подкидывать на заднем диване аж до потолка. После окрика Сергей послушно убавил газ до минимума, и дальше мы поплелись как черепахи. Наступил полумрак – это мы въехали на лесную дорогу, сама дорога стала поровней, и водитель решился ехать побыстрей, мимо нас замелькали исполинские стволы деревьев, а между ними мягкий ковер из бурого мха.

Сразу вспомнилось, как мы с Алексом вот точно по такому же лесу тащили на себе фельдмаршала Ребендорфа, а эта пьяная скотина, удобно усевшись у меня на спине, давала нам абсолютно безмозглые советы и противоречивые, взаимоисключающие приказания. «Алекс, Алекс как же так, друг мой, я снова здесь, на Олероне, а ты сейчас лежишь много миллионов километров отсюда, так далеко, что даже не видно, в тесной могиле присыпанный землей. Ведь косвенно это я виноват в твоей смерти, это я тебя притащил за собой на эту чертову планету, и это будет глодать меня изнутри всю мою оставшуюся жизнь. Ты всегда оберегал меня. И в последний момент не задумываясь прикрыл меня собой, перехватив пулю, предназначенную мне. Если бы я только мог повернуть все назад, если бы только мог…» На глаза навернулись слезы.

– О чем, Штефан, задумались? – вопрос Алены заставил меня оторваться от моих мыслей.

– Да так, в первый раз такие большие деревья увидел, – соврал я первое, что пришло на ум, и сильнее прилип к смотровой щели, чтобы, не дай бог, Алена не видела моих глаз. Выехали на огромную поляну, перед нами возник высокий бетонный забор, возле ворот две башни для часовых с бойницами, из которых торчали направленные на дорогу стволы пулеметов, за забором виднелось здание из красного кирпича с маленькими, тоже узкими, как бойницы, окошками. Весь этот архитектурный комплекс очень напоминал средневековый замок. Вышел часовой, проверил документы, козырнув, вытянулся перед Аленой и махнул рукой:

– Проезжайте.

Здание построено действительно было хитро и внутри еще больше напоминало замок. За забором внутри периметра перед самим зданием, огибая все здание своеобразным кольцом, шел двор, который являлся полосой отчуждения, просматриваемой и простреливаемой со всех сторон. В само здание к арке въезда, являющейся заодно еще одним контрольно-пропускным пунктом, вела узкая каменная дорога. Здесь нас опять остановили автоматчики. Более тщательно осмотрели машину, сверили пропуск и документы и только после этого разрешили заезжать во двор. Внутри здания двор был тоже очень странным: во-первых, во двор не выходило ни одно окно, только присутствовали камеры слежения, сам двор был перегорожен на две части мощной стеной, в стене была вмурована маленькая, узкая дверца, соединявшая разделенный двор, что происходило по ту сторону забора, мне пока было неизвестно. По эту же сторону было крыльцо в пять ступенек, ведущее в главный вход здания. Слева в каменных арках стоянка для машин. Мне очень понравилось, что весь комплекс находился в тени деревьев и на улице царил легкий, спасительный полумрак. Водитель нас подвез не к центральному входу, а к дверце в стене.

– Все. Спасибо, Сереж, на сегодня все, свободен. А мы с вами, Штефан, выходим, – обратилась она ко мне.

Выйдя из машины, мы подошли к дверце, никакой ручки или скобы на ней не было. Алена дала сканировать сетчатку своего глаза индикатору, скрытому в стене, дверь бесшумно распахнулась, и мы уперлись еще в одну стену, направо и налево был проход в здание, каждый из которых заканчивался дверью. Прямо лабиринт какой-то. Алена повернула направо, подошла ко входу в здание, снова индикатор сканировал ее сетчатку, и снова дверь автоматически, беззвучно открылась, пропуская нас в здание. Коридор с лестницей, ведущей наверх, сразу окутывал своей прохладой, давая облегчение от жары, стоявшей на улице. «Отвык я от твоего знойного климата, Олерон». Возле двери за столиком сидел часовой в камуфляже, в звании младшего лейтенанта, при появлении Алены он резко вскочил и отдал честь:

– Здравие желаю, товарищ майор. Разрешите доложить? За время вашего отсутствия никаких происшествий не было. Дежурный по разведшколе младший лейтенант Драгон Митич.

– Вольно, – выдохнув одними губами, приказала Алена.

Алена начала подниматься по лестнице, а я засмотрелся на дежурного. Высокий, черноволосый, смуглый, подтянутый парень, по нескольким им сделанным плавным, мягким, кошачьим движениям туловища и движениям рук, по набитым косточкам на руках, именуемым кентусами, сразу заметно – передо мной неплохой боец. На поясе кобура, откуда выглядывает рукоятка «Глока 809» – в ближнем бою очень серьезное и страшное оружие, но мое внимание привлекло не это. Воротник камуфляжа у лейтенанта расстегнут на две пуговицы, на волосатой груди мелькнул православный крестик, а под левым глазом, на лицевой кости была вытатуирована злющая, оскалившаяся, готовая вот-вот ужалить пчела. Не все повстанцы носили православные кресты. Но те, у которых были православный крестик на груди и пчела под левым глазом, принадлежали к особому роду войск – элитное подразделение четники, их даже эсэсовцы боялись как огня, не то что простые звездпехи. Эти парни, презирая смерть, ходили в атаку в полный рост, никогда не кланялись пулям и в рукопашной схватке были страшны. Четники – это ночной кошмар для солдат Рейха. Мне против них, слава богу, воевать не приходилось. Но об этих бойцах в солдатской среде ходили всевозможные слухи и легенды. Говорят, рота четников запросто могла заставить ретироваться с поля боя в спешном порядке батальон эсэсовцев. Я первый раз увидел четника так близко.

– Штефан, вы идете? – спросила Алена, уже поднявшись на пару ступенек вверх.

– Да, да конечно, – поспешил я за ней. – Красивый парень.

– Понравился, что ли? – улыбнулась Алена. – У вас, Штефан, как с ориентацией, все в порядке? – спросила она меня едко, заставив густо покраснеть.

«Господи, что она обо мне думает?!»

– У меня с ориентацией все в порядке, и нравятся мне только женщины, – зло ответил я. И решив хоть как-то оправдать свой интерес к лейтенанту, я спросил, прикинувшись чайником:

– Просто интересно, почему у него пчела на щеке под глазом и что значит эта татуировка?

– Ах это. Никогда не видели? – она остановилась, повернулась ко мне и внимательно, изучающе заглянула в мои глаза. Что она там пыталась разглядеть? Но почему-то ее взгляд долго выдерживать было тяжело, он выворачивал тебя наизнанку, и становилось как-то не по себе. – Ну да, вам, как человеку штатскому, многое не понятно, – продолжила Алена, – но все узнаете в свое время. Обещаю. Пойдемте.

Мы поднялись на второй этаж, свернули налево. Светлый коридор, в котором все двери были с правой стороны. Дошли до двери под номером четыре, Алена распахнула ее.

– Заходите, – приказала она мне.

– Только после вас, – ответил я, слегка поклонившись.

Не то чтобы я пытался проявить галантность и этим хоть как-то понравиться Алене, пытаясь сгладить ее впечатление обо мне, нет, просто мама меня так учила: женщину пропускать вперед, подавать ей руку, помогая спуститься вниз или перейти через лужу, а когда идешь перед спектаклем по рядам к своему месту, ни в коем случае не поворачиваться к людям задом – это неприлично. Зевая, прикрывать рот ладонью или платком, уступать женщинам и пожилым людям место в общественном транспорте, есть при помощи ножа и вилки, не харкаться, не ковырять пальцем в носу, ну и многое, многое другое, без чего никак, как мне кажется, не может обойтись ни один уважающий себя молодой человек.

Правда, многое из того, что я перечислил, в Рейхе давно считается пережитком, а кое-что некоторые чересчур экзальтированные дамы даже сочтут за сексуальное домогательство. Но мама всегда говорила так: «Есть правила поведения в обществе, есть этикет, который обязателен для каждого приличного человека. Тем более, сынок, ты являешься предком Ковалеффых, а значит, носителем древней культуры, поэтому, несмотря ни на что, будь добр выполнять все то, чему я тебя учила, чтобы мне никогда за тебя не было стыдно».

Алена все восприняла правильно. Слегка улыбнулась, поблагодарила меня, зашла первой, сразу же уселась за стол спиной к крохотному окошечку, выходящему на улицу, а лицом ко мне. Махнула рукой:

– Ну что же вы, Штефан, заходите, присаживайтесь.

Убранство светлого рабочего кабинета состояло из небольшого письменного стола, деревянного стула, на котором сейчас сидела Алена, другого стула для посетителя, находившегося напротив нее. Справа стоял небольшой диванчик из бежевой кожи, за ним шел шкафчик для одежды, с правой стороны до потолка шла витрина книжного шкафа, из разноцветия обложек книг выделялись томики запрещенных в Рейхе Достоевского, Чехова, Толстого, Ремарка.

За Аленой, под окном стоял запотевший кулер с водой, далее стоял небольшой столик из черного дерева с шуфлядками, на котором покоился монументальный кофейный аппарат, рядом с ним, на подносе приютились одна вазочка с сушеными фруктами, вторая с малюсенькими чайными печеньями из песочного теста и еще одна вазочка, в которой горкой лежали шоколадные конфеты. «Так вот твоя слабая сторона, женщина-кремень!» – подумал я. – Ты, Алена, самая настоящая сладкоежка». Алена перехватила мой взгляд.

– Кофе или чаю? – поинтересовалась она.

– Если можно, то кофе. И, если можно, желательно капучино.

– Конечно, можно, – опять улыбнулась она. – А я, пожалуй, чаю попью. Вы присаживайтесь смелее, я сейчас.

Она встала и начала колдовать возле кофейного столика. Я же переключил все свое внимание на книжную витрину, чтобы ненароком не засмотреться на тонкую, как тростинка, фигурку Алены, на ее небольшую, но тугую попку, осиную талию, понимая, если она заметит мой взгляд, а она заметит его обязательно, в этом я был почему-то на сто процентов уверен, то этим самым я мог спровоцировать новую порцию колкостей в свой адрес. А этого мне совсем не хотелось, потому что нанести неожиданный, болезненный, колющий укол словом, как острым, заточенным кинжалом, у Алены слишком хорошо получалось. В книжном шкафу я увидел не только классику мировой литературы, но и множество научных трудов по философии, психологии, гипнозу, а также даже по эзотерике, и что не менее удивительно – по теологии. Крайне разносторонний интерес у девушки. По комнате поплыл волшебно-восхитительный аромат дорогого кофе, который, переплетаясь, смешивался с ароматом черного чая с чабрецом и мятой.

– На что вы засмотрелись? – спросила Алена, расстилая на столе две кружевные салфетки передо мной и перед собой, раскладывая приборы, ставя на салфетки большие дымящиеся кружки с блюдцами, расписанные затейливым голубым узором. На стол также были выставлены заветные вазочки с конфетами, печеньем, сухофруктами, а также креманки с медом и вареньем. Это была такая картина, такой натюрморт, что Павел Иванович Бабенко отдыхает, а ведь он считается непревзойденным королем натюрморта – короче, кто не любит сладкое, тот не поймет. У меня сработал рефлекс Павлова, пошло обильное слюноотделение.

– Так на что вы засмотрелись, Штефан? – еще раз задала вопрос Алена. – Какая-то конкретная книга вас заинтересовала?

– Нет, не отдельная книга, а вообще обилие книг. Никогда так много не видел.

Здесь Штефан Дорн не соврал, он действительно никогда не видел так много книг сразу в одном месте. Он любил книги, но у бабушки, которая его воспитывала, библиотека была очень скромная, и ему приходилось довольствоваться электронными книгами. А вот для Яра Ковалеффа, что касается книг, это была неправда, у него домашняя библиотека была во много, много раз больше, богаче, во всяком случае, что касается художественной литературы. И я любил читать именно настоящие, а не электронные книги, перелистывая слегка пожелтевшие, с легким, незаметным простому глазу налетом пыли страницы, имеющие свой определенный, ни с чем не сравнимый запах. С первых строчек ты, забывая обо всем, погружался в атмосферу, созданную автором, вместе с главным героем переживая все невероятные приключения, выпавшие на его долю. Я очень хорошо помню, какое сильное впечатление на меня произвела первая прочитанная мной книга автора Даниеля Дефо «Робинзон Крузо».

– Ну что, налетайте, угощайтесь, Штефан, – пригласила меня Алена, сама присаживаясь за стол.

Я даже не знал, с чего начинать это пиршество. В начале глоток кофе, вот так, а сейчас пару вот этих вот крохотных печенюшек, чайную ложку густющего варенья из местной пряной вишни, еще глоток капучино. Какая вкуснотища! Я закрыл глаза от удовольствия.

– Скажите, а где вы служили?

Я настолько расслабился и ушел в нирвану, что Аленин вопрос застал меня врасплох, и я чуть было бодро не отрапортовал: «Четвертая бригада звездной пехоты, подразделение „Королевские кобры“». Слава богу, рот у меня был полностью набит сладким, что помешало мне необдуманно, сразу же выпалить свои личные данные, а глаза, как я уже говорил, были заблаговременно прикрыты от удовольствия, поэтому по ним Алена тоже не могла прочитать правильный ответ. «Какой ты кретин, герр Ковалефф!» – ругал я себя мысленно. – Кретин розовый и неприкрытый, сожрал сладкого, расслабился, забыв обо всем. За кусочек булочки чуть не лишили девственности дурочку. – Это я о себе. – А ты, Алена Бортко, опасная, и, видно, зараза еще та: видит, паренек отъехал, находясь в полном расслабоне, ну и на ему вопросик по теме, не в бровь, а в глаз!»

Я сам не рыбак, но слышал, чтобы поймать жирненького леща или линя, надо вначале хорошо прикормить его кашей, а вот когда этот паренек окончательно разомлеет от обилия пищи и ему захочется разнообразия в рационе, подсунуть ему под нос жирного, вкусного червяка, естественно, предварительно надетого на острозаточенный крючок. Лещ или линь, который посчитал, что достоин в этой жизни большего, потому что каша, как ему кажется, его уже окончательно достала и обрыдла, ведется на новый продукт, жадно заглатывая червяка, а далее следует искусная подсечка.