Одиночное плавание на «Роб Рое»

В одиночном прибрежном плавании главная опасность состоит в возможном столкновении, особенно ночью и у берегов Англии, где оживленное движение судов.

То и дело после очередного столкновения судов, случившегося ясным днем на оживленной реке, вновь поднимается и обсуждается вопрос о правилах водного движения. И затем забывается вновь. Естественно желание предотвратить подобные катастрофы, но мне кажется, что правила для всеобщего подчинения могут вызвать больше аварий, чем предотвратить. Если только не остановить фактически все речное движение.

На суше правила дорожного движения достаточно хорошо действует на дороге, по которой транспортные средства движутся в одном из двух направлений, но что делать на пересечении двух улиц? Темза и другие оживленные реки временами так же сильно переполнены паровыми и парусными судами, как на суше переправа в Ладгейт-Хилл в три часа пополудни. Но на этом лондонском перекрестке движение регулируется не правилами для экипажей, а полицейским, то есть внешней силой. На реке, учитывая размеры судов и ширину их пути, их средства управления и огромные дополнительные силы, которыми невозможно управлять – ветер и прилив, правильно устроить движение еще труднее.

Ловкость лондонских кэбменов и извозчиков удивительна, но еще более удивительна ловкость людей, управляющих на Темзе баржами, парусниками и пароходами. Огромные массы, весящие тысячи тонн и ощетинившиеся мачтами, рангоутом и выступающими колесами, каждый день несутся по воде толпой многие мили по извилистым руслам, узким каналам и скрытым мелям, в то время как порывы ветра сверху и водовороты внизу словно сговариваются, чтобы сбить с толку самые ясные головы и твердые руки шкиперов и смести всю массу судов в общее крушение.

Подумайте, какой был бы результат на Стрэнде, если бы ни один пешеход не мог остановиться, не пройдя еще трех ярдов, разве что вцепившись в фонарный столб и после этого резко развернувшись. Едва ли найдется угольщик, который не побелеет от столкновения с мальчишкой пекаря. Идущие на всех парусах дамы будут задавлены, а франты будут «тонуть» дюжинами.

Дело в том, что суда в море подобны путникам на равнине, а вовсе не на дороге, и эти случаи не допускают рассмотрения по одному и тому же правилу. Неудивительно, что в открытом море бывает больше столкновений, чем на Темзе, водной «улице».

Мы можем извлечь некоторые уроки из дорожных правил для безопасного движения по воде. Извозчик, который подъезжает к месту остановки, обязательно сначала подаст сигнал кнутом омнибусу за ним, а тот, кто намеревается перейти на другую сторону», никогда не сделает этого без предупреждения.

Так и на открытой воде больше всего нужен всегда готовый верный сигнал, чтобы сказать: «Я иду туда» (направо или налево); ведь почти все столкновения в море происходят из-за того, что одно судно не может понять, что собирается делать другое.

Таковы мои мысли по этому поводу, основанные на долгих размышлениях и некотором опыте.

Тем временем, пока мы завтракали и рассуждали, «Роб Рой» прошел по морю еще шесть миль, и надо оставить задумчивость и оценить меняющуюся картину.

Взглянем на барометр и часы. Подтянем паруса и понесемся мимо флотилии рыбацких лодок, качающихся вверх и вниз, когда рыбаки тянут свои сети, или собирают блестящую рыбу, или жуют свои простой завтрак, подогретый дымящей печкой. Они тоже смотрят на море, и, наверное, обсуждают между собой, что это за лодка под белыми парусами и кем может быть незнакомец на ней.

Солнце поднялось, и ветер несет нас вперед, пока мы не оказываемся в бухте Соммы с ее зыбучими песками, запутанными течениями и низким коварным берегом, обставленным таким множеством буев и знаков, что они могут запутать и завести прямо на мелководье.

Только что в этих местах, близ Кайе, потерпела крушение направлявшаяся в Париж яхта, на борту которой был мой друг S. Отсюда, из Сен-Валери, отплыл в Англию флот Вильгельма Завоевателя. Эту сцену его королева запечатлела на ковре из Байе, краски которого все еще почти так же свежи, как в те времена.

Никогда не видел места, которое так отличалось бы и от моря, и от суши, как этот странный порт. Подойдя туда только для разведки и проведя несколько часов с картой, компасом, линейкой и лоцией, я старался разобраться с фарватером и течениями, но напрасно. Плавание вдоль этого побережья в плохую погоду было бы безумием, разве что с местным лоцманом, который мог бы помочь.

Почти вся эта часть французского побережья неудобна и опасна, особенно там, где есть зыбучие пески. Если судно коснется их и сядет на мель, приливное течение моментально вытянет песок из-под одного борта и намоет с другой стороны; таким образом, корпус судна постепенно срастается с песчаным гребнем, и его становится невозможно повернуть, а волны могут быстро его разрушить.

Интересно прочитать здесь описание этого побережья, которое приводится в лоции (она наконец нашлась). Привожу ниже цитаты, чтобы оправдать мои замечания об опасностях:

Предостережение. Во время сильных ветров, от WSW и к востоку до NNW опасно находиться у побережья к востоку от мыса Pointe d’Ailly, здесь часты кораблекрушения. Суда любого типа должны точно выдерживать курс, когда вынуждены приближаться к берегу, и делать это с большой осторожностью. Следует обращать особое внимание на течения, сулои и водовороты. Возможно появление недавно сформировавшихся опасностей. Огни, предназначенные для обозначения положения мысов и опасностей между мысами Antifer и Gris-Nez, расположены так, что в ясную погоду всегда можно видеть одновременно два. Большое число гаваней имеют один или более приливных огней, зажигаемых во время, когда возможен вход в гавань.

На протяжении 67 миль вдоль побережья, между мысом de la Hève и городом Ault при направлении ветра, перпендикулярном или почти перпендикулярном берегу, ветер отражается высокими скалами и в значительной степени ослабляется, в зависимости от его силы. У берега и параллельно ему (за исключением мест перед широкими долинами) образуется зона, где ветер слабый, но волнение остается сильным и волны направлены к берегу. Когда ветер образует с берегом острый угол, отраженный ветер способствует усилению первичного ветра у берегов.

Глава 4

Гром и шквал. Дервиш. Праздник. Бедный мальчик! Дьепп. Миссия на воде. Нищета и богатство.

Барометр все дни указывал на «ясно» как раз на пути вдоль французского побережья, когда хорошая погода была нам очень нужна. Если бы «Роб Рой» столкнулся здесь с такой погодой, которая была потом у южного побережья Англии, мы могли потерпеть крушение или были бы отброшены в море и испытали бы трудное время.

Поэтому надо было продолжать движение, пока стоит хорошая погода и благоприятный северо-восточный ветер.

В лоции (а она была единственным авторитетом, с которым я мог посоветоваться) сказано: «Шторма от N и NE также сильные, но обычно длятся только от 24 до 36 часов; ветер за это время не меняется, как при западных штормах. Они вызывают сильное волнение при встрече с приливом, во время их продолжения побережье Франции покрывается белым туманом, похожим на дым. Это относится и к восточным ветрам, которые иногда бывают продолжительными и дуют с большой силой».

А вот и практический пример к приведенному выше отрывку. Вечером ветер внезапно стих, а затем послышался гром. Насторожившись, я заметил, что рыбацкие лодки вдали опускают паруса и берут рифы. Наверное, скоро будет шквал. Я тоже решил зарифиться, и как раз вовремя. Тотчас же был пристегнут спасательный пояс12, взяты два рифа на гроте, один на стакселе и поставлена штормовая бизань. Поднялся западный ветер. Мы были напротив Ле Трепора, хорошенького курортного городка под высокими скалами, где я хотел остановиться на ночлег.

Лоция предупреждала о трудностях захода – галечной косе и волнении на ней, поперечном течении и чрезвычайно узком входе; через час «Роб Рой» приблизился к этому месту и стал подниматься и падать на валах, катящихся к берегу. В лоции были хорошо описаны ориентиры для входа в гавань и все сигналы на пирсе. Там постепенно собиралась толпа людей, чтобы посмотреть, как маленькая лодка зайдет в гавань или будет разбита. Было довольно волнительно чувствовать, что при таком волнении один удар на баре, и через пару минут яхта превратится в беспомощную развалину.

Зрители держали свои шляпы, чтобы их не унес ветер; только один человек все кричал и прыгал. Длинные вьющиеся волосы падали на его лицо; платье его было увешано пробками и кисточками; он крутил вокруг головы длинный спасательный конец и все кричал мне что-то, но слова терялись на ветру.

Этот танцующий дервиш был здешним спасателем, главным в мероприятии, и он, похоже, был раздражен, увидев, что я глух к его шуму. Для лучшего обзора я стоял на задней палубе, держась за бизань-мачту, упираясь ногами и осматривая вход в бинокль.

Когда «Роб Рой» проскользнул мимо пирса, люди побежали следом. Мы плавно пришвартовались к илистому берегу точно так, как хотелось, и я извинился перед чудаковатым французом, сказав, что не мог ответить ему раньше, ведь я был занят управлением лодкой. Все остальные от души смеялись. На следующий день мы помирились и стали хорошими друзьями.

В Ле Трепоре стояла яхта английской постройки «Оникс», принадлежащая М. Шарлю, французу, который любит яхтинг и был очень гостеприимен. Я отдыхал весь следующий день; встретив также интересного юношу, страстного мореплавателя, который ради здоровья совершал морские прогулки, приезжая из какого-то замка. Этот молодой человек вызывал глубокую симпатию; его бледный вид заметно отличался от грубых смуглых лиц и крепкого здоровья других моряков.

Двумя яхтами вместе мы отправились в Дьепп, до которого было всего около тринадцати миль. В этом порту оказалось целых 12 английских яхт, и мой французский товарищ провел много времени, созерцая их красоту и то безымянное качество, которое отличает английские яхты и английские дома, определяя их пригодность для своего назначения.

Эти грациозные существа (можно ли хорошую яхту считать неодушевленной вещью?) в отлив полулежали на илистом дне бассейна. «Роб Рой» я поставил подальше, он казался таким уставшим, и к тому же любопытные заглядывали с высокой набережной прямо в каюту, а следующий воскресный день я хотел провести в тишине.

Но воскресенье в Дьеппе оказалось необычайно суетливым с утра до вечера, потому что в этот день проходил католический праздник Тела и Крови Христовых. Какой уж тут отдых. Улицы были усыпаны травой и цветами, жители одеты в парадные одежды, вдоль витрин магазинов шла широкая гирлянда из белого ситца, кое-где оттененная розами; суда тоже были украшены флагами. Пушки, колокола и тромбоны возвещали о процессии школьников, солдат и молодых людей, идущих с первого причастия. Вместе со священниками, знаменами и реликвиями они останавливались вокруг временных алтарей под открытым небом, читали и пели гимны, а толпа зевак валила следом.

В подобном шествии в Сен-Клу одна из частей процессии состояла из совсем маленьких детей, даже таких, которые еле могли ковылять, держась за руку матери или сестры. Впереди на палящем солнце шел пухлый маленький мальчик с вьющимися волосами, почти голый, только на поясе свисала баранья шкурка. Хорошенький ребенок нес синий крест и выглядел довольно сбитым с толку. Одни говорили, что он изображает Иоанна Крестителя, многие другие ворчали: «sottise» (глупость, нелепица).

Во время двух предыдущих летних плаваний на байдарке13 я брал с собой некоторый запас религиозных книг и иллюстрированных рассказов на разных языках и с большим удовольствием раздавал их самым разным людям. Можно было только пожалеть о небольшом числе таких материалов, поскольку на байдарке каждая унция веса требовала добавочной затраты мускульного труда.

Освобожденный теперь от этого ограничения, я смог загрузить на яхту несколько ящиков с литературным грузом, большую часть которого мне любезно предоставили для этого путешествия.

Все это я раздавал изо дня в день, а особенно по воскресеньям после полудня, матросам и другому водному населению, где бы ни бродил «Роб Рой». Тысячи моряков умеют читать, но у них нет книг. На лежащих на солнце барках охотно читали «Путешествие пилигрима», иногда часами.

Рыбаки подплывали на лодках, полицейские и солдаты тоже просили книгу, а потом и другую, «для ребенка в школе». Землекопы, смотрители шлюзов, перевозчики, лодочники, носильщики, докеры и сторожа маяков, пирсов и лодок, а также многие матросы Королевского флота с благодарностью принимали книги и брошюры. Их раздача была для меня не трудом, а удовольствием. Во всяком случае, при этом завязывался разговор, и общение часто приводило к благожелательному интересу. Мне открылось много жизненных сцен. Так можно быстро познакомиться со множеством людей из самых разных слоев общества.

По воскресеньям я спускал свой тузик на три-четыре часа и брал с собой большой кожаный мешок с литературой, хорошо наполненный при старте и пустой по возвращении. Вместо его содержимого я привозил в памяти истории, байки, случаи и характеры из прибрежной жизни, одни трагические, другие комические, часто банальные, но наводящие на размышления о сплетениях жизни. Горести смягчаются, когда о них рассказывают.

Из первых французских экипажей, с которыми я здесь общался, никто даже не умел читать, а пять или шесть английских пароходов брали брошюры для всех своих матросов. В предыдущее воскресенье (в Эрите) я не встретил ни одного человека, даже на барже, который не умел бы читать, а на всей Сене только одного в таком же затруднительном положении. Воистину, предстоит выполнить еще одну морскую миссию. Ведь и сама Благая весть давным-давно была возвещена Великим Проповедником на воде, с лодки.

Позвольте теперь добавить некоторые размышления о людях и обществе за границей и у нас в Англии.

Новая обстановка должна быть для ума как свежий воздух для тела, оживляя его для работы и радуя игрой. Но должен признать, что впечатления по возвращении из долгого плавания домой были болезненны.

Уже через час я читал дневник трехмесячной работы нашего бидла (агента, нанятого Реформаторским союзом для присмотра и ухода за беспризорными детьми), и видел ужасные картины горя в каждом вошедшем в отчет случае.

На следующий день я шел мимо госпиталя св. Георгия и наблюдал поток посетителей, тревожными шагами поднимавшихся по лестнице, а потом более спокойно спускавшихся вниз. Они оставляют здесь дорогих родных, доверяя их рукам врачей, и продолжают думать о них. Разбирая дома ожидающие ответа письма, я обнаруживал потери, нанесенные смертью в кругу друзей и знакомых. Все это не вызывало в мыслях радости от того, что сам я жив и здоров, не призывало к сочувствию или благодарственным молитвам – требовало прямой помощи практической работой.

Еще больше был контраст веселого плавания в добром здравии по морским волнам с посещением Ист-Энда, этого болота порока, страдания и дикости. То что можно заметить там за час, не составляет и сотой доли несчастий, скрытых внизу.

Может быть, хорошо, что мы не всегда осознаем уровень зла вокруг нас. Если бы мы знали, насколько велика эта гора, мы бы отчаялись разгребать ее. Мало у кого из детей хватило бы смелости начать изучение первых букв алфавита, если бы они знали, какой долгий путь им предстоит одолеть.

Могу еще заметить, что при возвращении на место службы после «отпуска» сначала возникает желание обобщить то, что должно быть сделано, а уж потом браться за работу. Перед тем, как снова надеть сбрую, мы должны осмотреть все ремешки и пряжки, а также груз, который нужно тянуть.

Каждый раз после заграничной поездки возникает мысль, которая долго не покидает меня после возвращения в Англию: «Почему наши низшие классы кажутся в худшем положении, чем такие же обездоленные за границей?»

Так это или нет, это другой вопрос; но во всех наших больших городах есть масса людей, чьи нужды, нищета и грязь более очевидны, чем почти в любом другом городе мира. При этом их личная свобода также больше, чем где бы то ни было. Связаны ли эти два факта друг с другом? Является ли свинство низшего слоя наших граждан частью цены, которую мы платим за славную свободу, гарантированную нашей британской конституцией? Если так, не слишком ли велика цена? Высший класс общества может пользоваться преимуществами нашего режима правления, сохраняя свое положение, богатство и престиж. Взамен «верхи» действительно отказываются от удовольствия откровенной тирании и небольшой доли своего богатства. Средний класс также может наслаждаться свободой от угнетения и номинальным участием в политике, но платит за это тяжелым трудом.

Но несчастные существа на дне, запутанные, голодные и убогие, не могут пользоваться свободой и не должны иметь «вольности». Они прозябают в невежестве и мерзости, и при нашей британской конституции, стоящей во всей своей красе, множество несчастных гниют и гибнут.

Такое общественное устройство, когда вся роскошь и богатства сосредоточены «в голове» общества, ослепленной своим полнокровием, тело утомлено, а ноги в язвах в лохмотьях – поразительное чудо. Но время от времени бывают приступы боли, в любой день тишина может быть нарушена диким и яростным пароксизмом. Если голова не прекратит попущение злу, то и все тело откажется далее выносить его.

Жизнь богатых отделена от жизни бедных, но связана узлами, которые нельзя ни развязать, ни разрубить. Бродяга, вор и грабитель, а теперь и убийца заставили нас задуматься о них; мы даже обращаем внимание на пьяницу… при условии, что он валяется на нашем пути. Не пришло ли время возвысить, по крайней мере, внешний вид наших низших классов до приличия, достигнутого ныне в странах, которые британцы склонны презирать?

Тех, кто занят этим благородным делом, слишком мало, и делается наполовину недостаточно. Тех, кого не трогает ни религия, ни человечность, ни самоуважение, возможно, может расшевелить прямое порицание. Если мы сможем показать им, что положение наших низших классов является национальным позором, они найдут средства.

Полдюжины англичан находятся в опасности смерти в Африке, и мы тратим миллионы, чтобы выручить их – ведь они британцы. Но тысячи британцев живут и умирают в нищете, как будто они еще дальше от нас, чем если были бы в Зулуленде. Это национальный позор, которого стыдится каждый истинный англичанин, кто знает факты.

Мы уже удивляемся тому, что когда-то использовали Темзу в качестве общей канализации; а наши сыновья когда-нибудь будут удивляться, что их отцы завели в каждом большом городе человеческую помойку, отравляющую преступностью и болезнями всю нацию. Я видел жизнь крепостных в России, рабов в Африке и негров в Америке; но в Англии есть множество людей, находящихся в гораздо худшем положении. Сама близость к процветанию и комфорту делает их несчастье еще более постыдным. Национальная честь – не столь высокий мотив, как любовь к Христу или человеколюбие, но она волнует больше умов. Остается надеяться, что наша нация поднимется со стыдом и избавится от этого позора.

Глава 5

Ночное купание. Вдоль берега. Сулои. Лоция. Борьба с приливом. Как быть? Закон желудка. Мистические чувства. Гавр. Сумасшедший и дети.

Вот вам и воскресные мысли… Когда день закончился, со мной случилось нелепое приключение, смешное и потому не вызывающее сочувствия, но все же достойное рассказа. Стоявший на якоре в гавани «Роб Рой» был привязан к причалу длинной веревкой, что позволяло в прилив подвести его к подножию вертикальной лестницы из железных скоб, вбитых в камни причальной стены – обычный здесь способ выхода на берег. Служащий на пирсе обещал присмотреть за лодкой, пока идет отлив, и оттянуть ее, чтобы она не обсохла до моего возвращения. Но когда я вернулся ночью, киль «Роб Роя» уже достиг дна, и сдвинуть яхту мы не могли. Вода ушла настолько, что никакая лодка не могла подойти к причальной стенке вокруг гавани. Я подождал час, надеясь, что начнется прилив; но в конце концов, нетерпеливый и сонный (хотелось продолжить путь на рассвете), решил как-нибудь добраться до яхты.

Спустившись по лесенке до самого низа, я качался на слабине прочного каната, натянутого между яхтой и причалом. Помощник получил строгий приказ натянуть этот канат, но увы! В критический момент его неуклюжие руки произвели противоположный эффект: веревка мягко ослабла, и я самым недостойным и неизбежным образом опустился в весьма бодрящую воду. Ворчать было бесполезно, поэтому я отплевывался и смеялся, а затем около одиннадцати лег спать.

Задолго до восхода солнца «Роб Рой» вышел из гавани Дьеппа против сильного встречного ветра. Я использовал буксирный трос, брошенный с причала крепкими рыбаками, которые за франк-другой взялись подтянуть лодку к пирсу, сэкономив добрых полчаса утомительной гребли против ветра и течения. Эта веревка была черного цвета, тонкая и в то же время прочная. Не было времени выяснять, из чего она сделана, но, похоже сплетена из волос. Когда я был на корме в своей лодке и рулил, линь внезапно соскользнул, и «Роб Рой» мог уплыть по течению к другому концу пирса, но парни свернули веревку и бросили мне снова с большой ловкостью. Вскоре все было приведено в порядок, паруса подняты, буксир отпущен, и мы в приподнятом настроении вышли в море.

Теперь ветер стал попутным, и впереди был долгий день и свежесть понедельника после хорошего отдыха. Но приходилось быть настороже: хотя мы миновали опасности в районе Соммы, они скрывались под водой и тут; трудно было распознать роковые в ненастье отмели. Огромными острые утесы из красного камня сверкали вдоль моего пути далеко за пределы того, что может достать глаз. Впечатляющее зрелище. Но было похоже, что погода останется хорошей только на сегодня.

Эта часть побережья, кроме того, что она «окована железом», лишена портов, в которые было бы легко войти, а приливные течения здесь очень сильные и опасные как в сильный ветер, так и в штиль.

Очевидно, моряк скажет, что трудности плавания вдоль такого побережья в значительной степени вызваны одиночным плаванием. Обычное судно ушло бы дальше в море и шло день и ночь по глубокой воде, а его команда несла бы вахту, пока они снова не приблизились бы к берегу в месте назначения.

Курс «Роб Роя» должен проходить в пределах семи-восьми миль от берега, чтобы оставаться в пределах досягаемости порта для ночной стоянки, или, в худшем случае, подходящего мелкого места для якорной стоянки. Если бы я заснул, меня могло бы унести в море в сторону от курса, а может быть, на берег и скалы. В мои планы пока не входило проводить целые ночи в море, как это было необходимо в последней части путешествия.

Несмотря на все эти проблемы, плавание все так же было наслаждением. Слева возвышались высокие благородные скалы, справа широко открывалась бескрайние воды, и лишь точка еще одного паруса виднелась далеко на горизонте. Маленькая одинокая точка, застывшая в упорном изгнании. Надеюсь, команда этого судна тоже была счастлива этим погожим ветреным утром и чувствовала себя и свое судно центром вселенной.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Описание яхты и различных приспособлений будет по мере необходимости включено в повествование; прочие детали, интересные для моряков, будут приведены в Приложении.

2

Двухмачтовое судно с косыми парусами, у которого кормовая мачта (бизань-мачта) стоит позади оси руля и места рулевого.

Прим. перев.

3

Легендарные чайные клипера Taeping и Ariel участвовали в Великой чайной гонке из Китая в 1866 г. Корабли одновременно вошли в устье Темзы; Taeping победил лишь благодаря буксиру, оказавшемуся более мощным. Прим. перев.

4

Якорь Тротмана похож на адмиралтейский, но его веретено качается в плоскости тренда и рогов; фатом – 6 футов, 30 фатомов – около 55 м. Прим. перев.

5

Во время плавания был подготовлен ряд предложений по использованию жидкостного компаса, которые положительно оценены RNLI.

6