Опасные незнакомки. Повести и рассказы

НЕРАВНЫЙ БРАК

Тогда же, незадолго до выпуска Сергей женился на девушке из его группы. Ее родители оказались разбогатевшим торговым быдлом. Галя первой из однокурсников стала обладательницей иномарки. Поначалу недорогой «Хонды». После вручения дипломов «предки» подарили ей «Мерседес». Справили и двухкомнатную квартиру, купленную по дешёвке вместе с мебелью и прочей «начинкой» у отъезжавших в Израиль евреев. Зато аспирантура, куда Сереже дали рекомендации сразу две кафедры, как говорят в народе, «накрылась медным тазом». Супруга слышать не хотела о дальнейшем обучении суженого. Родители поддержали ее.

– Диплом – это купленная бумажка. Ее даже в подземном переходе можно приобрести, – сказал тесть, поигрывая золотыми челюстями. – Не «филькины грамоты» нужны, а знания. И главное – умение «крутиться». Научишься – «будешь в шоколаде». Нет – будешь на хлебе и воде перебиваться. А мы не для того дочку растили, чтобы она в нищете прозябала. Вот, твой батя в МВД пашет, какое бабло мог бы поднять!

– Отец занимается наукой…

– Ладно, «не гони»! Там одна шайка-лейка! Потолковал бы с папаней! Мы на него рассчитываем. Ну и с работой определяйся! Дочку содержать надо, как мы ее содержали. Она привыкла к прислуге. Вон, грязь какую в доме развели!

Действительно, накрашенная, напомаженная Галя оказалась в остальном страшной грязнулей. С детства приученный к чистоте и аккуратности Сергей только и успевал, что подбирать, подтирать, мыть за суженой. Все летело на пол. К грязной посуде супруга даже пальцем не прикасалась:

– У меня дорогущий маникюр! Не нравится убирать – найми домработницу! Только не на что тебе ее нанять, ученый хренов!

Когда же в доме появился орущий, писающий и какающий розовый комочек, названный в честь отца, стало совсем невмоготу. Поздняков-Петерис собрал вещички, навороченный компьютер – подарок папы Вовы на свадьбу и вернулся в ставший родным утопавший в зелени пятиэтажный дом. С работой помог сосед по лестничной клетке дядя Миша. Он занимался «черной бухгалтерией», помогал воротилам молодого российского бизнеса утаивать от государства доходы, уклоняться от уплаты налогов. Сосед был бухгалтером старой формации, плохо ладил с компьютерными технологиями. По сему нуждался в помощнике, бывшим «на ты» и с компом, и с бухгалтерским делом. Сережа с его знаниями вполне подходил. Платил дядя Миша хорошо, а чтобы шел трудовой стаж, «воткнул» подручного в одну из фирм, которой помогал обжуливать Государство Российское. Жалование там платили грошовое, но это помогло при разводе с Галей выплачивать совсем маленькие алименты. Та попробовала возмутиться, дескать, полторы тысячи в месяц не то, что на ребенка – ей на сигареты не хватит.

– Бери, что дают! Не то и этого не получишь! – хмыкнул в ответ Сергей.

«Бывшая» скучала недолго. Оказалось, на нее давно «положил глаз» сын дяди Миши – Антоха. Довольно быстро женился на Гале. Антоха, как и Сергей, имел высшее образование. Только, диплом у него был купленным. Сам «новобрачный» владел двумя палатками на рынке, но мечтал в будущем стать главой крупной торговой компании. Галиным родителям такой зять очень нравился. При встрече Антоха успокоил Сережу:

– Я твоего пацана как своего родного буду воспитывать. Собственных детей у меня не будет. Одноклассницы – дряни за год до окончания школы триппером наградили. Так, что трахаться могу, а иметь детей – нет. Фирму кому-то надо оставить… Хотя ты, папешник, мог бы в родимое чадо вложиться.

– Я вкладываюсь. Полторы штуки тоже на дороге не валяются. Да и папа Вова подкидывает деньжат. Вообще-то никто тебя не заставлял на разведенке с ребенком жениться!

Потом потекли годы. Работа на дядю Мишу, поездки по далеким и не очень далеким странам. Благо все больше государств распахивало для россиян двери. Был отрыв в Таиланде с готовыми на все золотистого цвета, узкоглазыми девчатами. Случались визиты в «кварталы красных фонарей» в Амстердаме и Гамбурге.

ВОЗВРАТ В ДЕТСТВО

Вдруг пришел пакет с гостевым приглашением от отца – Юриса Карлиса Петериса. В посольстве оформили визу без проволочек.

– Ваш отец – уважаемый в стране человек, пострадавший от коммунистического режима, – протянул паспорт со свежими печатями и штампами чиновник.

Замелькали в обратном порядке хутора на полянах сосновых лесов с пасущимися овечками, да козочками, важно возлежащими ухоженными коровами, ненавистный Кенгарагс – разлучник с мамой, неказистые пристанционные постройки, громады Академии наук и рынка. Вокзальная площадь с ожидавшими такси. Что-то знакомое мелькнуло в лице водителя, подхватившего большую сумку Сергея.

– Эдгар? – пригляделся к нему Поздняков-Петерис.

– Точно! А вы – Сергейс?

– Он самый! По этому адресу поедем! – показал бумагу с названием улицы и дома Сережа.

– Кенгарагс… Самая окраина! Там раньше военный городок был. Теперь русню отправили назад в Россию. Дома стали собственностью государства. В них можно дешево купить квартиру, – распахнул дверцу Эдгар. – Присмотреть недвижимость желаешь?

– Нет, к отцу в гости… Как сейчас на нашей Сарканаске? – сокращенно, как в детстве, называл родную улицу Сергей.

– Теперь она – не Сарканас Гвардес – Красной гвардии, теперь она – Алксная – Ольшаниковая. Как называлась еще в семнадцатом веке. Кстати, дом наш теперь – мой! Прапрадед им владел. Спасибо маме – все документы сохранила. Я всех не наших сразу оттуда выставил. Квартиры сдаю только своим – латышам. Дяде Юрису, когда он из лагеря вышел, предложил апартаменты, где вы жили. Он отказался. Ему, как жертве советской оккупации, дали квартиру в Кенгарагсе.

– Что же ты, домовладелец, а таксуешь?

– Приходится. Дом еще с коммунистических времен не ремонтировался. То там течет, то здесь обваливается… Много денег на его содержание уходит.

– А продать, уехать куда-нибудь в Англию?

– Туда многие из наших уехали. Приезжают на побывку, пальцы веером гнут: «Мы живем в хорошей стране, британские фунты зарабатываем». Фигня! Был я в этой Англии, пока вопрос о моем праве на дом решался. Трудно живут там иммигранты. Тяжело вкалывают, экономят каждый пенс… Словом, жуют собственные сопли вперемежку с английским дерьмом! Анита, в которую все мы были влюблены, проституирует. Эдик асфальт укладывает. Более-менее устроился Абрашка Рабинович. Торгует фаст-фудом в собственном ларьке. Оярс Розенталь окончил художественное училище по специальности «Резьба по камню». Думал, будет вырезать надписи на надгробиях за большие деньги. Его в Англии даже гробы таскать не допустили. Только рыть могилы за гроши. Вернулся. Пашет на Лесном кладбище. Упакован! Приехали! С тебя, – ткнул на счетчик Эдгар и добавил. – Десять процентов чаевых давать не надо! Мой презент другу детства.

Сложно было узнать в немолодом, худом латыше отца. Глубокие залысины над высоким лбом сменила плешь «с тремя волосками», густые кудри, тянувшиеся от висков до плеч, – жидкий, седой бордюр.

– Вот, каким ты стал, Сергейс! – обнял сына художник. – Я ведь тебя лишь ребенком помню, а сейчас – респектабельный господин! Не ждал, что ты так быстро приедешь. Не подготовился… Ну, ничего! Для начала воспользуемся, чем Бог послал.

– Хорошо говоришь по-русски, отец, – похвалил Сережа.

– В концлагере научили. Так научили, что теперь по-латышски говорю с русским акцентом.

Петерис-старший показал двухкомнатную квартиру: гостиную, переоборудованную под мастерскую и маленькую спальню. Все было густо увешано картинами.

– Плохо сейчас идут произведения искусства, – пожаловался родитель. – Живу за счет заказов для Музея истории советской оккупации. Остальное – пока ждет своего часа… Жить, конечно, можно. Государство дало пенсию, но хватает только прокормиться, да оплатить эти хоромы. Правда, часть квартплаты правительство взяло на себя. Машину по льготной цене выделили. Она нужна на пленер ездить – природу писать. Как-то перебиваюсь: все-таки герой антикоммунистического сопротивления. Остальные живут очень туго. Работы нет. Молодежь в Англию, Швецию, Финляндию уехала. Кому повезло – в Штаты перебрался. Остальные, особенно пенсионеры, прозябают. Нет, не за такую жизнь мы боролись! Не за такую жизнь я столько лет зону топтал!

– Зато свобода, независимость, безвизовый въезд в европейские страны. Ну и, конечно, признание, – вставил с долей иронии Сергей. – Ты стал художником с мировым именем, как мечтал?

– Пока нет. В Латвии дали орден «Крест Признания», премию Кабинета министров, как и прежде, на всех выставках получаю премии. Но опять же, премии маленькие, а картины покупают мало. Вероятно, коллекционеры ждут, пока умру, чтобы скупить мои творения «за три копейки». Со временем это тебе достанется, – обвел отец рукой стены. – Смотри, не продешеви!

У папаши с едой было негусто, зато его любимый рижский бальзам оказался в большом количестве. Сидели, выпивали, вспоминали те далекие, безоблачные годы, когда жили в темноватой квартире на улице Сарканас гвардес. Приходилось, как тогда говорили, многое «доставать», однако, были счастливы. Притом стоило все, ну очень дешево. Вспомнили и дачу в Лиелупе, и прогулки на яхте по реке и Рижскому заливу, посиделки в ресторанах «Юрас перле», «Дзинтарс», «Лидо».

– Завтра протрезвляться будем. Если выпьем, то самую малость и лишь с утра. У нас за езду в нетрезвом виде строго наказывают. Зато послезавтра прокатимся по нашим местам, – пообещал Юрис.

Назавтра Сергей забил холодильник продуктами, несравнимыми по вкусу и свежести с московскими. Позавтракали и поужинали ими. Отобедали в одной из многочисленных забегаловок, качество блюд которой оказалось куда выше, нежели в московских ресторанах.

Затем, как и обещал батя, покатили по местам детства Сергея. Протрезвевший Юрис лихо вел секонд-хенд «Фольксваген», выделенный правительством маленькой, но гордой республики. Ехали по незнакомой Сергею, дороге, построенной в последние годы коммунистического режима. По сравнительно новым мостам через Даугаву и Лиелупе.

– Все это проложили, когда ты уже в Москве был, – повествовал отец. – Очень удобно, хотя местные жители требовали мосты взорвать, дорогу уничтожить. Им, видишь ли, то шумно от машин, то бензином воняет. Власти с трудом объяснили, что трасса нужна стране. Даже пару митингов полиция дубинками разогнала…

Вот, и поселок Лиелупе. В его начале все оставалась, как прежде. Утопавшие в зелени сосен дома, построенные при царизме или в годы, когда Латвия была еще самостоятельным государством, не вошедшим в СССР. Зато после пошли современные постройки, возведенные по американским и европейским проектам, сменившие неказистые дачки советских времен. Юрис тормознул у его бывшего участка. На месте бани с сараем возвышался трехэтажный особняк с колоннами. Там, где находились грядки с картошкой и зеленью, раскинулся постриженный газон со статуей посередине. Поодаль у причала покачивались катера и… их «Дзинтарс».

– Отец, ты мог потребовать яхту назад, как конфискованную у борца за свободу республики, – сказал Сергей.

– Я так и сделал. Саму яхту не взял. Получил компенсацию. Мне уже тяжело ею управлять. Мордовские лагеря все здоровье высосали. Тот, кто купил ее по дешевке, торговался не то, что из-за каждого лата – из-за сантима (валюта Латвии до перехода на евро – авт.). Пока судья не спросил: «При каких обстоятельствах вы приобрели это плавсредство? Почему вам, директору магазина с очень небольшим окладом, вдруг разрешили сделать дорогущее приобретение»? Хозяин «Дзинтарса» в миг «сдулся», вероятно при коммунистах был стукачом. Отмусолил положенное. Деньги еще как пригодились. Ну а ходить по водам, как уже говорил, я не в состоянии. Силы не те!

– Тебя так в лагерях напрягали?

– Поначалу было. Особенно, когда отказался устанавливать колючую проволоку. У «политических это не по понятиям. Крепко тогда мне врезали. Все внутренности отбили. Затем на пару недель в штрафной изолятор посадили. Вышел снова потребовали «колючку» ставить. Снова отказался. Опять врезали и еще на пару недель в ШИЗО определили. Зато и уголовники и свои – «политические» зауважали. Уголовники, как узнали, что я – художник, дали задание рисовать им игральные карты. Не только не гнобили, даже кое-чего из съестного подкидывали. Потом лагерное начальство потребовало, чтобы я и для него карты рисовал. Уголовники с «политиками» разрешили. Делал произведения искусства. То в наших национальных костюмах, то в рыцарских доспехах, то в одеждах семнадцатого, восемнадцатого, девятнадцатого веков. Мои карты считались лучшим подарком для всяких проверяющих чинуш. Сами граждане-вертухаи тоже любили развлечься моей продукцией, «стол пополировать». Ни на какие работы не гоняли, занимался художеством. Плюс плакаты всякие писал. В основном бабок в платочках с подписью: «Я жду тебя честного, сынок!» или «На волю с чистой совестью»! Кстати, когда «с зоны откинулся», по моим эскизам наладили типографское производство карт. Очень хорошо раскупаются туристами, что русскими, что финнами, эстонцами, литовцами. Для литовцев тоже выполнил заказ – сделал карты с польскими панами и паннами в старинной одежде. Нормально заплатили… Вот и парковка! Сейчас дорогу к самому устью проложили, а при тебе приходилось пару километрах топать.

Темноводная, могучая Лиелуипе по-прежнему несла свой поток в Балтийское море. По берегу бродили немногочисленные рыбаки, таща садки с хорошим уловом, где морская рыба сочеталась с речной.

– Рыбы в реке всегда было много, – вспомнил Юрис. – Теперь, когда предприятия позакрывали, а колхозы разогнали, некому стало всякую гадость в Лиелупе сбрасывать. Немеряно стало рыбы. Походили, теперь пообедать надо!

– Поехали в «Юрас перле»! – предложил Сергей.

– Заскочим! Увидишь, что с некогда крутым кабаком стало.

На месте знаменитого ресторана, словно белый корабль, оставлявший за кормой море, был только фундамент. Немногочисленные старые евреи, как и в далекие времена сережиного детства сидели на лавочках вокруг него.

– Сгорел «Юрас перле», – поведал отец. – Никто не захотел его приватизировать. Слишком дорогая «игрушка». Лишь государство могло ее содержать. Обитали в ней бомжи. Они и спалили по пьянке. Какое-то время остов портил пейзаж, пока власти не поднатужились, не снесли строение окончательно. «Дзинтарс» тоже в руинах, «Дом рыбака» – тоже. Поедем в Майори, в «Лидо». Он, как процветал, так и процветает. Правда, цены там!

– Это обстоятельство не должно тебя беспокоить! – похлопал по карману Сергей. – Сколько себя помню, всегда в этом месте было полно евреев.

– Станция Булдури – еврейское место, – ответил Юрис. – Им, что при царизме, что в латвийское время разрешалось жить и отдыхать только здесь. Из других частей Юрмалы их вышвыривала полиция. Кто «напрашивался» – огребал дубинками. Теперь евреи имеют право находиться везде. Эти кучкуются в Булдури по привычке. Те, кто решил не уезжать в Израиль или вернулся оттуда, поскольку не понравилось в Земле Обетованной.

Сережа не узнал заведение. На месте старого, серого здания красовался целый комплекс современных строений. Папаша пояснил, что старое заведение при новой власти прогорело. Было брошено владельцами. Разрушилось без ухода само по себе. Тогда на его месте возвели элитный жилой комплекс, где можно вкусно поесть. Сын заказал свою любимую свиную отбивную, вкус которой не мог забыть с детства. А вот цены ему показались не слишком высокими, хотя отец уверял, что здесь поесть могут лишь зажиточные туристы, да своя денежная публика.

Вечером отец не пил. Сказал, что завтра открывается вернисаж, где представлены его работы. К полудню Юрис надел смокинг с галстуком «бабочка». Пояснил, дескать, с кровью от себя оторвал деньжата, но приобрел. Добавил, что в советское время художники являлись на выставки и прочие мероприятия в свитерах, да кроссовках. Это была их своеобразная униформа, протест против официальных костюмов советской партократии. Теперь другая эпоха, а посему надлежит прилично одеваться. Осведомился, есть ли у сына, что-то презентабельное? Сергей вытащил из чемодана прихваченный шерстяной костюм, сшитый за один день в Таиланде, шелковую итальянскую рубашку, в тон ей галстук и носовой платок для нагрудного кармана пиджака. Покатили. На открытие собрался весь цвет Риги. Мужчины в смокингах или английских костюмах, дамы в вечерних платьях и драгоценностях. Сережа шутливо попенял папаше, что тот жаловался на всеобщую нищету, а вон как люди живут!

– Вот, именно, что люди, а не народ, – вздохнул родитель. – Здесь либо элита, либо бомонд – художники, скульпторы, поэты, писатели, музыканты. Разумеется, журналисты. Пара к нам направляется. Ты, Сергейс, походи пока, посмотри картины, а я с писаками потолкую. Дам интервью…

Глядя на произведения отца, Сергей был удивлен. Никогда не подумал, что батя может так изображать природу. Особенно понравился ему «Луг на реке Лиелупе». Еще в детстве он любовался на этот выгон на другом берегу реки. Раза два мотались туда на яхте. Запахи цветов и трав стояли в носу с самого детства. Теперь пронзенная солнцем зелень, служившая фоном для изобилия неярких северных цветов, смотрела на него со стены. На мгновение сжало сердце: как бы вернуться в прекрасную пору, когда был еще мальчишкой, гонялся за бабочками. А молодые, красивые отец с матерью раскидывали на изумрудной траве скатерть-самобранку.

Пробежался по другим залам. Изобилие картин, рисунков, скульптур. Любые направления от классицизма до сюрреализма. Но все-таки отец был лучшим. Довольный Юрис нашел сына в одном из залов.

– Отметились! Можно ехать домой. Дал интервью. Наш, латыш, как говорят русские, схалявил. Не заплатил ничего! Побазарил, чтобы публика не забывала. Зато американский репортер подкинул «полтинник», – покрутил папаша пятидесятидолларовой банкнотой.

– А вернисаж осмотрел? – поинтересовался Сережа.

– Что смотреть? Все равно я – лучший! Кстати, свой пейзаж – «Луг на реке Лиелупе» продал. Правда, покупатель чеком рассчитался, сказал: нет наличными такой суммы…

– А не «кинет»?

– Это у вас, в России с чеками «кидают». У нас, в Латвии такие номера не проходят. Едем! Обмыть надо сделку!

Вечером родитель крепко напился. Усидел весь бальзам, бывший в доме. Утром никак не мог придти в себя. Велел сыну сгонять за опохмелкой, купить литовской водки «Паланга», настоянной на клюкве. Сергей вновь забил холодильник съестным, плюс купил не одну, а две бутылки, чтобы папаша, не попал в компанию пропойц, как это неоднократно случалось в далекие годы сережиного детства. Сам рванул в центр. Обошел все музеи, включая Музей истории советской оккупации. Там нашел полотно во всю стену – Ленина со скорбным лицом, полностью изменившее жизнь семьи. Служительница пояснила, что оригинал был уничтожен. А эта картина воссоздана автором по фотографиям, изъятым из архивов КГБ. Вернулся вечером. Папа Юрис лыка не вязал. «Уговорил» в одиночку бутылку. Попытался открыть вторую – сын не дал, силком уложил родителя спать. Утром налил родителю рюмочку, вымыл под душем, налил вторую. Когда батя просох, потащил в центр, в места, где некогда жили. Площадь Альберта, улица Калею и, наконец, родная Сарканаска. Отец много рассказывал, Сергей много вспоминал. Вдруг окликнул Эдгар, высунувшийся из окна первого этажа. Тоже повспоминал. Вспомнил и Ленина со скорбным лицом. Поведал, что неоднократно бегал смотреть на творение, пока его не убрали. Даже свою мать привел. Однако та дала отпрыску подзатыльник и категорически запретила не только появляться рядом с шедевром, но даже кому-то рассказывать об увиденном.

– Нас обоих на хрен посадят! Так и сказала. Да, Анита вернулась из Англии, – вдруг вспомнил Эдгар. – В соседнем доме заведение открыла. Хороший бардачок. Молодых голенастых девчонок набрала. Мы их «бройлерами» называем. Надоели уже потасканные тетки, которые здесь проституцией занимаются!

– Я бы загрыз «бройлера»! – мечтательно закатил глаза Юрис.

– О чем речь? Пошли, провожу! – вынырнул из дверей друг детства.

Анита свесилась из окна второго этажа.

– Это – Сергейс! Помнишь его, Анита? – подтолкнул в спину Эдгар Сережу.

– Узнала. И дядю Юриса узнала. Заходите мальчики!

В гостиной отца с сыном ждала пятерка высоких, поджарых, голубоглазых блондинок в эротическом белье. Узнав о ценах, Петерис-старший сник.

– Выбирай, отец! Я заплачу! – вытащил пачку банкнот Сергей.

– Ну а ты кого выберешь? – спросила Анита.

– Тебя!

– Это будет стоить дорого.

– Ничего! Я о тебе с детства мечтал. Покажи, чему тебя в Лондоне научили?

Сергей ожидал большего. Получил то же, что получал от других женщин. Ничего выдающегося. Приехавшие на заработки в Москву узбечки с таджичками показались ему гораздо лучше.

Утром Петерис-младший спросил отца:

– Батя, что если мне оформить вид на жительство в Латвии, а потом гражданство?

– Чем будешь заниматься? – насторожился родитель. – Работы нет, а содержать тебя я не смогу. Сам знаешь: у художников с деньгами временами бывает густо, но, как правило, пусто!

– Опять же, этот вопрос не должен тебя беспокоить. Латвия на пороге вступления в Шенген. Зацеплюсь здесь – вся Европа открыта. С моими знаниями и опытом найду, что-нибудь там. Сам проживу, да еще тебе подкину в минуту жизни трудную. Глядишь, тебя в приличную страну вытащу на жительство.

– На жительство не надо! Староват уже новую жизнь на новом месте начинать. Но если будешь оказывать материальную помощь, не откажусь. Пойдем завтра по инстанциям. Даже сегодня пойдем, чтобы вечером можно было выпить…

Чиновники с нескрываемой брезгливостью смотрели на Сергея. Хотя тот был одет гораздо лучше их, и пахло от него дорогим французским одеколоном, а не дешевым, даже по московским понятиям, парфюмом местного производства. Говорили с заявителями только по-латышски. Пришлось соискателю судорожно вспоминать подзабытый с детства язык. Вспомнил. Не даром имел в школе «пятерку» по «великому и могучему». Все равно сказали, что со временем придется сдавать экзамен по государственному языку. Добавили, дескать, происхождение Сергейса сомнительное. Мать – русская. По сему, он не является латышом. Все же не отказали, пообещали оформить документы как для ухода за больным, престарелым отцом, потерявшим здоровье в борьбе против советской оккупации. С тем и вернулся Петерис-Поздняков в Москву.

ПАПА ЮРИС

По возвращению сдал документы в посольство. Через Интернет принялся вспоминать латышский, совершенствовать английский. Закрутился в своих делах. Теперь берег каждую копейку. Менял рубли на евро. Ждал вызова в посольство. Он поступил несколько раньше, чем следовало.

– У нас плохая новость, господин Поздняков. Ваш отец – Юрис Карлис Петерис скончался неделю назад в больнице. Разрыв аорты. Похороны пока отложены, ждут вас, как единственного наследника. Фотографии на шенгенскую визу имеются?

Фотографии имелись, были на днях получены из мастерской. Быстро заполнил анкету – по-латышски, а не по-русски. Быстро поставили визу в паспорт. Быстро купил билет на экспресс «Латвия». Быстро простился с папой Вовой.

На вокзале в Риге быстро отыскал Эдгара.

– Прими соболезнования! Некрологи про дядю Юриса печатали все городские газеты. Поедем в ветеранские организации. Там растолкуют, что, да как.

Не только растолковали. Проехали на опечатанную квартиру отца. Попросили подобрать что-нибудь приличное для похорон. Подобрал смокинг, брюки под него с черными шелковыми лампасами, белую рубашку, галстук «бабочку». То, в чем год назад отец посещал открытие вернисажа. Отвезли одежду в морг. Врач-латыш равнодушно сообщил:

– Разрыв аорты – причина смерти многих алкоголиков. Но, может быть, оно к лучшему. Господин Петерис был поражен раком. Несколько недель, в лучшем случае – месяцев, и начались бы страшные боли. А так не мучился. Завтра приезжайте к двенадцати дня. Кто будет оплачивать бальзамирование и хранение тела?

– Мы оплатим, – заявил представитель организации. – Сейчас созвонюсь с дирекцией Лесного кладбища. Договорюсь, чтобы к полудню могила была готова. Вас, Сергей, попрошу завтра к двенадцати ноль-ноль быть здесь. Необходимо, чтобы вы опознали покойного. Формальность… Вот, ключ от квартиры. Вы можете ею пользоваться, на время похорон и какой-то недолгий период после них. Апартаменты – собственность государства. Они ему вскоре понадобятся… Вас подбросить домой?

– Благодарю, меня ждет такси. Друг детства оказывает бескорыстную помощь.

Друг детства взял, сколько было положено по счетчику, плюс десять процентов чаевых. Заверил, что завтра с утра непременно приедет, добавил:

– Я в твой прошлый визит говорил, что на Лесном сейчас Оярс Розенталь заправляет. Большой человек среди могильщиков, уборщиков и прочей кладбищенской челяди. Я с ним по смартфону созвонился. Он сказал, что все сделают в лучшем виде.

В полдень подкрашенного отца в парадном костюме вывезли в ритуальный зал морга. Весьма коротко и сухо сказали надгробные речи представитель ветеранской организации, да чин из Союза художников. А для кого было говорить? Сергей, их двое, тройка художников – друзей отца. Художники и чин из Союза взяли номер сережиного смартфона. С тем и откланялись. На Лесном кладбище ждал долговязый, худой, но жилистый Оярс Розенталь в сопровождении могильщиков.