Февраль. Завтра уже весна

И так всё это его тяготило, что в разговорах с Оксаной, учительницей информатики, с которой у него завязались несколько нерабочие отношения без обязательств, он невольно коснулся этой темы.

– Дурак ты, что полез и девки дуры, что всем про свои дела болтает, такое по-тихому делается…– рассуждала Оксана.

Они встретились вечером у Юрия, заказали суши, и пытались забыться от работы.

– Как по-тихому? – Поинтересовался физик, орудуя палочками.

– Ну сделала гадость и молчи… – непринуждённо ответила Оксана.

– А ты так и делаешь? – Саркастично спросил физик.

– А чё трепаться…

– Страшный ты человек, – засмеялся он.

– Да нет, я миленькая, – пожала обнажёнными плечиками Оксана, поправляя полотенце и пытаясь ластиться к нему,

Оксана Юрьевна, учительница информатики; открыто нагловатая и усыпанная мелкими прыщиками, за что получила среди родителей вполне подходящую кличку «невеста» имела удивительные свойства – подобно вордовскому файлику подстраиваться под пишущего – любой шрифт, любой формат, поля, так и она, обладая артистичными нотками, лихо могла подстроиться под каждого, наверное, человека, направляя его мысли и выводы, в нужное русло. Сама невысоконькая, такая вся неказистая, пухленькая, с обесцвеченными волосиками, небрежно разбросанными по плечам, но с неизменно шикарными наращенными ресничками; и вроде бы с преподаванием в школе у неё не выходит, уже четвёртое место работы меняет, и в личной жизни как-то не складывается, а вот манипулировать окружающими, театрально пустить слезинку в нужную минуту у неё получалось получше там какого-нибудь заслуженного актёра. Она и директрису постоянно разводила, поплачется – поплачется, как ей тяжело, как ночами конструкты пишет, та и стимулирующих подкинет. И Юрий Алексеевич тоже поддался этому напору, завязались отношения.

– Давай о другом…– капризно сказала Оксана.

– О чём?

– Про высокое!

– Про высокое? – искренне удивился физик и не удержал суши, подцепленные две сразу, они грохнулась прямо в тарелочку с соусом.

Оксана непринуждённо и искренне засмеялась:

– Я вот знаешь, о чём думаю? – Так жеманно-обольстительно скривив вытянутые губки, с неестественной для неё ноткой мечтательности в голосе проговорила информатичка, – Вот в старину, все мужчины, там князья всякие, женились уже не девственниками. А дамы были такие скромные все. Вопрос? С кем они, мужчины, спали, если женились на тихонях непорочных?

«С такими, как ты», хотел съязвить физик, но не стал перегибать палку, спросил банально:

– Ты серьёзно об этом думаешь?

– Ну да, – ответила она, – а что? Интересно же…

– А внеклассные мероприятия на год в своём пятом ты уже прописала?

Оксана аж подавилась:

– С дуба рухнул? При чём тут мероприятия? Из инета скачаю и всё, чё о них думать?

– Ты хочешь сказать – с кем спали князья, тебе важнее? – Прицепился физик.

– Не важнее – интереснее.

Оксана помолчала, потом, закатывая к потолку глазки, проговорила со вздохом:

– Только бы вышку защитить и пофиг на князей…

– Зачем тебе вышка? – Спросил физик, уже настроившись на определённую волну беседы, незаметненько поддеть и подтрунить.

– Лишние пять тыщ!!! – Перебила его Оксана, округлив глазки, – не помешают…

– Дак у тебя наработок никаких нет, – мягко старался поддевать её учитель, прекрасно понимая, что она может ответить, и это ещё больше задорило его, – как защищаться будешь? С телефоном в руках? – Продолжал он, пытаясь вытащить суши из тарелки с соусом,

Оксана наигранно развела руками, демонстрирую насколько физик отстал от жизни:

– А интернет на что? Накачаю, что надо. Проблем то…

Оксана, почуяв, что разговор заходит далеко к ненужным темам, засобиралась домой:

– Вызови-ка мне такси. Поеду, Мишка там один…

– Как один? – Наморщился физик.

– Нормально, не первый раз. Он в телефон играет, наиграется, сам ляжет спать…

А на утро школу сотрясли интересные сплетни. Ксения Юрьевна, рыжеволосая биологичка, довольно полноватая, но с быстротой и грацией лани, не удержалась и, задав классу конспект по новой теме, не дожидаясь перемены, прямо на первом уроке сбегала сначала к Валентине Сергеевне в началку, тоже любившей порассуждать о делах насущных коллектива. Потом по некоторым коллегам на втором этаже пробежала, и заскочила к физику:

– Слушай, что скажу, – зашептала биологичка, приоткрыв дверь.

– Урок идёт, – грозно махнул ей учитель.

Но Ксению Юрьевну не унять, если уж такие дела творятся в округе.

– Дай самостоятельную, проблем-то? Иди, говорю, что скажу…

– Ребята, тридцатый параграф открываем, начинаем читать, но вдумчиво, не торопясь, – дал физик задания классу и, не закрывая двери, чтобы видеть учеников, вышел в коридор, – что за срочность?

– Слышал уже? – Начала смаковать новости Ксения.

– Ксения, давай без предисловия…

– Ой, ладно, – затараторила она, – ночью Оксанка где-то шлялась, ребёнка дома закрыла. А мальчишка-то ночью проснулся, заревел, маленький ведь ещё. Ревел сильно, видимо, на балкон выбрался, соседи услышали. И через балкон его вытащили к себе, напугались, что, мол, маленький, да дома один. Да орёт на весь дом. Ну в полицию позвонили, чей чтоб узнать. Оксанка-то квартиры меняет, её никто не знает в подъезде. И ребёнка, видно, забрали. Она сегодня на работу не вышла. Директриса вон злющая ходит, ей тоже звонили из опеки… неприятно…

Ксения шептала, торопясь и сбиваясь, рассказывая всё в красках, убедительно и ярко. Отделавшись от Ксении, физик попытался позвонить Оксане, но телефон лишь сообщал, что абонент недоступен. Собравшись с силами, физик завершил урок и направился в учительскую, прояснить ситуацию. Там все открыто перешёптывались о случившемся, вперемежку с осуждениями и иногда с жалостью к судьбе и к ребёнку.

– Всё-таки детство определяет всю дальнейшую жизнь человека, – подошла к учителю музыкантша Регина Станиславовна, высокая интеллигентная женщина, жена бывшего военного. Она шла несколько вразрез с прочим коллективом своим добродушно-бескорыстными взглядами и поступками, то помочь кому, то лишний час с ребятишками позаниматься на своем энтузиазме.

Физик не нашёлся, что ответить.

– Вот Оксанка по слухам сама по себе росла, детского счастья не видала, – продолжала тихонько беседовать с ним музыкантша на фоне всеобщей шумной дискуссии, – с одной стороны, оно и понятно – не знала детства и к своему ребёнку так относится. А с другой стороны, раз ты не знала, так своего дитё любовью окружи. Ох, что творится…

Регина Станиславовна вздохнула и ушла готовиться к уроку. В учительской шумели. Громче всех прорезался звонкий, не позволяющий прикословства, голосок Алены Михайловны:

– Ой да, знаю я их, мои соседи на старой квартире. Парнишка всё время голодный; у нее дома только чайник один; тут во дворе его встретила, дак прижался ко мне, ласки-то не получает, – она как обычно манерно сжала губки, самолюбуясь своим знанием сплетен и рассуждением.

А мыслям и душе физика было как никогда не уютно.

После второго урока на работу заявилась Оксана, как ни в чём не бывало. Оказывается, утром её вызывали в органы опеки. Там рыдая и распинаясь, всеми доступными ей театральными приёмами, она выскоблила к себе жалость, божилась, что подобного больше не случится. Потом то же самое повторилось в кабинете директора. В общем, скоро всё утряслось.

– Соображаешь, что творишь? – Напустился на неё Юрий Алексеевич, задыхаясь и краснея.

– Ну всё ведь обошлось, – хмурилась Оксана, отмахиваясь, – лишь бы стимулирки не лишили да заявление на вышку подписали…

– Ты дура что ли??? – Не удержался Юрий Алексеевич, – у тебя ребёнка хотели забрать, а ты про стимулирку…Конечно, она тебя лишит стимулирки, позор такой, к педагогу из её коллектива опека приходила.

– А жить на что я буду? – Скуксилась Оксана.

Физик смягчился:

– Не ной, помогу. Как Мишка себя чувствует?

– Всё окей, не парься. Успокоился. Разъяснительная работа тоже проведена, – лениво отозвалась она, – может зайду сегодня? У меня Мишку свекровка заберёт…

Юрий Алексеевич не ответил, взглядом дав Оксане понять, что идея так себе…

Протрезвонил звонок. Третий урок сегодня по плану должен быть открытым и всем, у кого свободное время, полагалось присутствовать. Физик тоже успел в этом году дать уже два показательных урока, прошедших замечательно, поскольку знания предмета и задор имелись отличные. Сейчас шли в начальную школу на родной язык.

Алена Михайловна встретила гостей с цокотом, закатывая глазки – неохотно. Это был уже второй класс, который она набрала, но до сих пор уроки и выступления на публику давались ей с трудом.

Детишки угомонились и начался урок. Начался-то вроде бы неплохо, но, как оказалось, удачным из всего было только приветствие учителя классу, на всё остальное смотреть было можно, только испытывая испанский стыд перед детьми и коллегами. Завуч, отбрасывая свои чуть вьющиеся русые локоны с плеч, сидела достаточно спокойная, как будто не происходило никакого преступления против детей.

Хотя даже Оксана, опешив от смотримого, оторвалась от телефона и следила за ходом урока.

– Вот вам и курсы, – вздохнула Регина Станиславовна, намекая на то, что педагогического образования у этой учительницы начальных классов нет. И тихонечко вышла, не в силах досматривать то, что происходило.

В завершении этого дня, физик, находясь под впечатлением всех произошедших событий, быстренько накатал недвусмысленного содержания статейку в "Подслушано в нашем городе", где в ироническом тоне описал "один день из жизни учителя". Упомянул там и про списанное оборудование, которое волшебным образом превратилось в новейшее, и про перепечатки грамот для аттестации, и про уроки неквалифицированных педагогинь. Статейку тут же опубликовали, полгорода моментом отлайкали, а на следующий день, как только физик пришел на работу, секретарь Ирина, увидев его, пискнула из глубины коридора:

– Юрий Алексеевич, к директору зовут.

Там физику вынесли выговор.

– За что? – возмутился он, – оборудования нового нет, педагоги такое творят – документы подтасовывают, а выговор мне?

– У вас доказательства, Юрий Алексеевич, имеются, если вы такое утверждаете, – Парировала по -деловому директор.

– Да это ж все, весь коллектив видит. Я и предположить не мог, что такое в стенах школы....

– Как бы не было, – перебила Людмила Михайловна физика, – мне скандалы в школе не нужны! И статью свою....

– Правдивую! – Вклинился физик.

– Мерзкую! – Кричала директор, – Уберите!

Юрий Алексеевич хотел что-то возразить, но Людмила Михайловна предупреждающе подняла руку:

– Ещё раз подобная выходка, Юрий Алексеевич, и я покажу вам на дверь! – Подвела она итог их беседы.

Людмила Михайловна руководила этой школой уже более двадцати лет и постепенно, сама того не замечая, скатывалась к маразматизму в работе. Действительно скандалы она не любила, иные точки зрения не принимала, и всё, что не касалось введённых ей в школе инноваций, обсуждать и тратить на это время не желала. Родители её недолюбливали за то, что на все её внедрённые инновации им приходилось выкладывать денежку; вроде и трактовалось всё, как бесплатное, а по сути-то приходилось мамам и папам раскрывать кошельки. А, соответственно, выкладывая такие суммы, родители и с детей начинали требовать больше – побед, медалей; детские дополнительные занятия и увлечения перерастали в престижные школьные проекты и своей громоздкостью и вниманием к ним стирали интерес самих детей. Поэтому незаметно «школьные годы чудесные» превращались в гонку и пытку.

– У нас сейчас настоящая блокада души от всего доброго, хорошего, бескорыстного; это хуже, чем даже та ленинградская. Эту, наверное, мы не переживем», – говорил Юрий Алексеевич матери.

И написал заявление об уходе, с радостью подписанное руководством, бунтари никогда никому не были нужны.

– Юрка, – просто вопила Анна Сергеевна, хватаясь за голову, – ты дурак что ли совсем? Куда ты пойдёшь? Ты подумай! Скажешь, в других школах лучше? Вон у Татьяны, соседки моей, внуки в восьмую ходят, им классная предложила на комиссию съездить, чтоб экзамены не сдавать. А Катька у них умница такая, так поёт, голос, талант, а вот с математикой худо. А учительница что, заниматься с ней будет бесплатно? Нет! Вот и говорит, езжайте, мол, а то все показатели по ЕГЭ у нас испортите. Татьяна вон неделю ревёт, а что делать? Репетитор по математике, знаешь, сколько стоит?

– Причем тут это? – удивлялся Юрий.

– А при том, что если есть силы и возможности, то надо не только о себе думать. Ты детей бросаешь, понимаешь ты это?

– Мама, да знаю я всё, – отмахивался Юрий Алексеевич.

– Ну так что ерепенишься? Ты где-другую-то работу найдёшь? Везде одинаково, – убеждала его мать, – ты против системы переть задумал? Систему не пересилишь!

– Мама! – Возмущался он, сердясь, что самый родной на свете человек не силится его понять, – делание из ребёнка инструмент, безнравственность, подлоги документов – это ты называешь системой?

– Сын! Это бесполезный разговор, мы не найдём выход. Просто одумайся.

Но сын не одумался и, отработав ещё две положенные недели, остался один на один в схватке с противоречивым и враждебным ему миром.

Не всегда в мироздании явления, поступки, мысли идут по заранее обозначенному пути, иногда даже огромные вселенские тела сходят с привычной траектории, а что уж говорить о каких-то мелких земных событиях. Вот, например, февраль на уральских просторах всегда был самым холодным месяцем, ртутные столбики могли частенько перемахнуть и за минус сорок, ветра и метели хорохорились не на шутку, а в этом году февраль всех обманул, сломал привычное видение – сыпал снегом, капал с крыш, угомонил метели.

Юрий Алексеевич тоже решил поступить как этот февраль – неожиданно – уволился из школы и запил. Увещевания матери, повозки его в больницу, капельницы – действовали невпечатляюще. Горше всего же был тот факт, что физика без прикрас можно было назвать хорошим учителем, стезя эта ему поддалась; и пусть не так долго выступал он в этой роли, но пользу бы ощутимую принести на этом поприще мог. Недаром ведь директора школ, узнав об увольнении, ринулись звонить, не дожидаясь, пока он сам придёт узнавать о вакансиях. Но учитель либо не отвечал, либо поднимая трубку в пьяной неадекватности, не мог понять кто и что от него хочет и посылал крутым словцом. Сам же он не переступил порог ни одной школы.

Утро для себя он перенёс на послеобеденное время, когда за окнами уже играло солнышко, а ребятня спешила с уроков; физик тогда просыпался с неизменно гудящей головой, вырубал уставший телевизор, шарил в поисках недопитого, заваривал быстрый кофе, погружаясь в ВК. Потом пытался соорудить что-нибудь поесть, шёл затариваться, пил, ругался с матерью, приходившей каждый вечер и пытавшейся внушить сыну всякие правильности, расшевелить.

И таким макаром жизнь доходила до крайней точки, рушилась; так бездарно и страшно пропадали молодость, талант, задор, раздавленные простой системой, созданной самыми обычными людьми, которые её подпитывали, укрепляли, холили и одновременно ненавидели, и мечтали о её разрушении. Странная это была система, странные люди, странные обстоятельства. Наверное, ему нужно было попытаться подстроиться, быть как все, но он не смог вписаться. Хотя, конечно, вполне можно было закрыть глаза и размеренно идти дальше, как шествовали десятки и сотни других. Но и противовес найти тоже не мог. Поэтому выходило, что они все там в учительских, они мудрее: высунут нос из системы, не увидят другого берега и юрк обратно, махнут рукой, глаза прищурят и живут себе дальше. А он слишком далеко нос высунул, так далеко, что силы юркнуть обратно уже не осталось.

– Вот и сиди теперь один с носом, – показывал учитель себе язык в зеркало, открывая очередного «дизеля».

В замочной скважине скрипнул ключ.

– О, пришли мне уроки морали преподавать, – встретил он мать в прихожей.

– Ирод, – вместо приветствия бросила она в сердцах, снимая пальто.

Физик подхватил принесённые матерью пакеты «пятёрочки» и прошествовал на кухню.

– Сын! Ну сколько можно? – с горечью спросила Анна Сергеевна, сделав ставший привычным обход по квартире – за диван, под стол были запрятаны пустые бутылки, в холодильнике имелся запас.

– Мам, не начинай, – поморщился физик.

– Вон даже Оксана звонила, – словно не слыша его продолжала мать, – и до неё донеслось, все в курсе уже, что ты спиваешься…

– Ей-то какое дело? – хмыкнул физик

– Да вот уж какое-то, – ворчливо заметила Анна Сергеевна, разбирая продукты.

– Всё равно, – равнодушно ответил физик, нарезая сыр, – пошла она…

– Сын, – вдруг так серьёзно сказала Анна Сергеевна, подсаживаясь к столу, – слушай, а может тебе вернуться, а? Ты прости меня, дуру, что сорвала тебя с места, на свою голову…

Анна Сергеевна корила себя в происходящем неимоверно; вот не начни она причитать, как тяжело ей стало с отцом, его и по больничным этажам водить, и домой на четвёртый затащить, и искупать…Да разве ж это проблемы, причитала она сама себе сейчас, да справилась бы, ох, что наделала. А вышло, что сыну сама дорожку не ту указала.

– Мам, – Юрий поморщился, больше всего на свете не любил эти материны причитания и самобичевания…– всё норм будет…

Но норм пока что не получалось, получалось пить, да иногда к друзьям заруливать. Например, к Мишке. Михаил был такой правильный и простой человек, так у него всё складно и понятно выходило, вмиг все проблемы и непонятки расползались по нужным полочкам Как-то Юрий Алексеевич вычитал в интернете интересную фразу «У каждого своего рая». Так вот к Михаилу это высказывание относилось на все сто, он жил в своём мире, засаживал в округе всё сиренью, любимой им до одури и не переживал ни по какому поводу, не касающегося его мирка. И Юрий Алексеевич любил с ним при случае встречаться, поболтать; после этих разговоров становилось спокойнее и лучше. Любой вопрос Михаил выворачивал нужным боком и решал.

– Тьфу, – морщился друг, когда физик рассказывал ему иногда о творимых школьными дамочками бедах, – сдалось тебе с бабами разбираться. Вырастут щенята, сами решат на какой им куст ссать. Пусть бабьё тешится, а ты свою линию гни, не смотри в их сторону. Жизнь – штука витиеватая, но цель у неё одна, так что как ни крути, а куда нужно, туда ребёнок и дойдёт. Работай давай, учи своей физике, физика – это дело. И не заморачивайся

И учитель, сидя с Михаилом у него на веранде под огромными старыми кустами сирени или помогая чистить от снега двор, думал: а и впрямь, что это я? моё дело – знания дать, всё остальное там – игра, а меня уж эти игры явно не касаются…

Вот и в один из дней этого беспутого февраля проходя по Восточной, где в ряд выстроились частные домишки, Юрий встретил друга. Тот, лохматый, перепачканный в строительной смеси и пыли, раскатывал на брёвна небольшой старенький дом, купленный им недавно.

Со злости, недолго думая, Юрий Алексеевич вызвался помогать. Работа была тяжёлая, но это и приводило в агрессивный восторг Юрия Алексеевича, ему необходимо было сейчас перебить свои мысли физическим трудом.

Дом, построенный ещё в начале пятидесятых, когда строили на века, крепко и надёжно, был из брёвен, метров по семь в длину, да для верности прихваченных скобами. Сначала Юрий Алексеевич с другом, забравшись на лестницы, ломиками брёвна поднимали, отрывая скобы и мох, потом нажимали с силой, напирали и сбрасывали вниз. Брёвна падали, глухо ударяясь о землю, какие-то от удара трескались на две части, какие-то выдерживали. Потом их оттаскивали, взявшись с разных сторон, и складывали поодаль друг на друга, для распила на дрова. Когда мужчины разобрали почти всё до фундамента, и на улице уже начинало темнеть, пора было отдыхать.

Михаил позвал Юрия Алексеевича уважить его и в знак благодарности за помощь – немного посидеть. Они устроились под навесом полуразобранного сарая, окрестив огромную чурку в стол. На город хлынуло щемящее провинциальное умиротворение вечера, приглушённее стали звуки мира людей и выразительнее, звучнее заиграла природа: вороньё с криками что-то делили в огородах, временами устраивали переклички и собаки то где-то далеко, то совсем рядом в соседнем дворе.

Домой Юрий Алексеевич пришёл поздно, очень уставший, но довольный; физическая работа придавала своеобразный новый дух, силу, благодать; труд будто встряхнул его, вырывая из скудности жизни, вливая другое мироощущение. Юрий Алексеевич зашёл в квартиру, сбросил в угол запылившуюся одежду, даже запамятовав достать из внутреннего кармана куртки оставшуюся бутылку. Потом долго мылся, пофыркивая и улыбаясь, и уснул крепким здоровым сном под бубнёш телевизора, сунув телефон под подушку.

А на утро, разбуженный рано-рано вспышкой света и грохотом, он выбежал в подъезд и домой уже вернуться не смог.

Часть 2

Глава 1

Юрия Алексеевича кто-то тряс за рукав; сознание постепенно начало проясняться, он открыл глаза. «Хорошо, что очухался, – первое, что подумал он, – и плохо, что снова здесь» Рядом стояла Анюта, пытаясь его поднять:

–Эй, эй, вставай, говорила же быстрее нужно, медлить никак нельзя…

Она подала руку, чтобы помочь ему встать. Ничего страшного, правда, с ним не случилось – жив, цел.

– С непривычки я, это.. – проговорил физик, отстраняя её руку: с чего вдруг ему помогать.

Аня выпрямилась, отступила назад.

– Долго я здесь? – Спросил он, поднимаясь

– Минут тридцать всё длилось.

– И что, часто так бывает?

Аня ещё немного отступила назад, недоверчиво и с тревогой посматривая на собеседника:

– Каждый день..

– Каждый день? – Удивление его было настолько искренним, что у Ани впервые промелькнуло в душе что-то вроде доверия.

– Вы правда, что ли не из города и не из… – шёпотом спросила она, пытаясь подобрать нужные слова, но подходящие слова к описанию данной ситуации, никак не находились.

– Да, – ответил физик, – сам в шоке, но это так…

– Аня! – Звонко раздалось в подъезде. Капитолина Сергеевна высунулась из квартиры и деловито осмотрела молодежь.

Перед Юрием Алексеевичем предстала немолодая женщина в пуховом платке, повязанном под грудь, в ворохе длинных юбок, надетых друг на друга, и обрезанных валенках, в народе такие называют чуни. Усталое впалое лицо её было изрезано морщинками, но удивительны на этом лице были большие голубые глаза. Скорбь и потери состарили её, но ничего не смогли сделать с красивыми лучистыми глаза, пусть и такими печальными сейчас.

Аня вздрогнула и, улыбнувшись, скрылась за дверью. Грозная Капитолина Сергеевна зашла за ней и демонстративно с шумом щёлкнула замком. Юрию ничего не оставалось, как на свой страх и риск, отправляться в увиденную им комнатку, оказавшейся открытой в соседней квартире.

Ему стало уже ощутимо холодно в кожаной приталенной курточке, пусть и модной для его времени, поэтому, увидев в комнате висящий тулуп из овчины, не думая переоделся. Тулуп был значительно длиннее, что отчасти согревало и ноги. Предусмотрительно достал из внутреннего кармана бутылку, глотнул прямо из горлышка и спрятал за ножкой кровати. Усталость и впечатления морили. Свернув свою курточку, сунул её под голову и лёг на кровать, почти сразу же заснув.

Разбудило Юрия Алексеевича чью-то присутствие, уловимое сквозь сон. Он открыл глаза. Перед ним с маленькой самодельной коптилкой, еле отбрасывающей свет, стоял старик, внимательно рассматривающий его.

Старик был маленький сморщенный в огромных роговых очках и самошитом толстом жилете без пуговиц, отчего подвязался ремнём. Смотрелось забавно, но старику, видимо, было тепло.

Юрий Алексеевич поднялся, свесил ноги с кровати и тоже уставился на старика:

– Чего, папаша? – Спросил, как можно непринуждённее, не зная, чего ожидать от незнакомца.

– Спепан? – Недоверчиво, но с нотой надежды задал вопрос старик, – не признал? Фёдор Валерьяныч я…

Юрий, на всякий случай, изобразил радостно-изумлённое лицо, мало ли чем могла обернуться эта встреча.

– Степан? Натальи Константиновны, Наташеньки нашей сын? – продолжал вопрошать старик, – так ты комнатку, молодой человек, попутал, давненько дома-то не бывал. А матушка твоя…. На большую землю недавно так уехала…

Физик, хоть и был отчасти ещё в дремоте, но сообразил: этот старик принял его за парня соседки. Что ж на руку. Мать этого парня, значит, уехала. Значит, пристального распознавания можно избежать. А сам он где? Может на фронте, а может до войны, куда уехал, это уже дело девятое. Главное, сейчас продержаться, а там, может, из всего этого выпутаться представится случай.

– Пойдём, – продолжал Фёдор Валерьянович, – я тебе твою комнату открою, Наташенька мне ключи оставила.

Старик зашаркал к выходу. Юрий встал, незаметно сунул бутылку в карман тулупа и, прихватив куртку, вышел за ним.