bannerbanner
Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
4 из 6

– Я устала!

– Мой поцелуй излечит тебя от усталости.

Ефрейтор притянул Леру к себе и попытался крепко поцеловать, раньше библиотекарша сама в порыве страсти искусывала ему губы, а тут оттолкнула любовника и закашлялась. Спазмы сдавили желудок Валерии позывами к рвоте.

– Отстань от меня, не видишь, что мне плохо!

– Тогда тебе надо к врачу, – участливо произнес Завьялов. – Давай, я сбегаю в санчасть и позову доктора.

– Нет!

– Но надо же узнать, что с тобой! Может, у тебя серьезная болезнь.

– Спасибо! – резко ответила Валерия и бросила на солдата испепеляющий взгляд. – Я уже свое заболевание знаю! У меня восьминедельная беременность. И отец этого ребенка ты! – выкрикнула женщина в запальчивости то, что еще пять минут назад собиралась никогда не произносить.

От такой новости Игорь остолбенел. Для него дети было чем-то очень отдаленным и хлопотным. Все его познания в этой области были фактически равны нулю.

Валерия вопросительно смотрела на возлюбленного и ждала каких-то слов. Как более опытная и уже испытавшая на себе, что от любви рождаются дети, она понимала, что тут во многом ее вина. Но в стране царил полнейший дефицит на все, в том числе и на контрацептивные изделия и препараты. Лерочка, как могла, предохранялась народными методами, но вовремя концертов библиотекарша теряла голову и забывала обо всем. Девятого мая после выступления Игоря, она затащила его в библиотеку и отдалась прямо там. Теперь женщина вынашивала плод того необузданного порыва.

– Что ты собираешься делать? – наконец-то спросил Завьялов, пришедший немного в себя.

– Рожать! Мой муж хочет второго ребенка.

– Ты ему все рассказала?

– Нет, он просто хочет ребенка. А про нас, он даже подозревать не должен.

– А как же я?

– Игорь, хватит объяснений! Я уже жалею, что сказала тебе! – прервала Лера тягостный разговор. – За мной должен зайти капитан Птицын. Я не хочу, чтобы он видел нас вместе.

Завьялов вышел из библиотеки в смятении чувств. Он любил Валерию первой настоящей преданной любовью. Целую ночь ефрейтор думал о возлюбленной и о том, как им дальше жить. Утром он хотел побежать в библиотеку к открытию и высказать Лере все свои мысли, но комсоргов вызвал к себе замполит. Несколько часов подряд подполковник втолковывал им о сложной ситуации в стране, о том, что среди солдат нужно вести разъяснительную работу о преданности Советскому Союзу. Игорь слушал офицера вполуха, а сам мысленно был возле Валерии. Как только замполит распустил комсоргов, Завьялов побежал к ней.

– Лерочка, – полушепотом заговорил Игорь, будто опасаясь, что их кто-нибудь услышит в пустом читальном зале. – Максимум через год я дембельнусь, ты к тому времени родишь маленького. И мы вчетвером поедем ко мне домой: я, ты, Сашка и наш ребеночек. У меня добрые родители, они все поймут и примут тебя.

– А с чего ты взял, что я с тобой куда-то поеду, – прервала его монолог Валерия. – Я уже выбрала отца этому ребенку, и им будет старший лейтенант Калюжный.

Женщина неприязненно посмотрела на солдата, и этот взгляд был красноречивей всяких слов – вопрос решен и пересмотру не подлежит. Все, что намеревался еще сказать Игорь, застряло у него в горле. Он тупо заморгал своими большими ресницами. Оказалось, что Лерочка вовсе не горит желанием связывать с ним свою жизнь, ей совсем не хочется менять установившийся уклад жизни и очертя голову бросаться в любовный омут.

– Значит, ты меня не любишь?!

– Люблю! Но бросать мужа, квартиру, работу не хочу. А примут ли меня с двумя детьми твои родители, это неизвестно.

Завьялов недолго постоял, глядя в глаза любимой, потом нечетко развернулся и, ссутулившись, не прощаясь, вышел из библиотеки.

Полковник Ховчин стоял у окна в своем кабинете и наблюдал, как ефрейтор Завьялов неуверенной походкой идет в клуб.

– Надо усилить комсомольскую работу в подразделениях, – сказал полковник стоявшему за спиной замполиту.

– Я сегодня уже собирал комсоргов и разъяснял текущий момент.

– Недостаточно, Вадим Геннадьевич. Обязательно сами проведите политинформацию в ротах. И еще, меня очень беспокоит настрой офицеров. Солдатам то мы уже три месяца никаких газет кроме «Красной звезды» не выдаем, даже просмотр программы «Время» запретили и крутим вместо нее в клубе старые советские фильмы. А офицеры приходят к себе домой, включают телевизор, читают газеты и журналы.

– С ними я работаю ежедневно, но конечно вы правы, молодые могут подкачать. В глаза они мне могут говорить одно, а думать совершенно другое.

– Попытайся им разъяснить, что если страна рухнет, то придавит своими обломками всех, не разбирая чинов и званий. Сейчас за нашими спинами эти твари такие договоры с американцами подписывают, что просто диву даешься, как на глазах все меняется. Варшавский договор распался, Германия объединилась, русские для всех оккупанты, и это там, где еще пять лет назад сапоги нам были готовы лизать.

– Да, Виктор Петрович, столько русской крови пролили наши отцы, деды и прадеды, спасая то грузин, то болгар, то Европу, а теперь в нас за все благие дела плюют.

– Задушил бы, задушил бы гадину, – на поповский манер пропел Ховчин.

Полковник не был отъявленным коммунистом, а просто любил Родину. Из всех участников гражданской войны он больше всего уважал генерала Корнилова и очень сожалел, что генерал не смог навести порядок в августе 1917 года.

– Вадим Геннадьевич, время «Ч» приближается, и, если мы не используем этот последний шанс, грош нам цена как офицерам. Я уже вижу, что из всей этой демократии одна хрень выходит и все их достижения в том, что болтать разрешили. А болтовня и дело – это две такие большие разницы, не мне вам объяснять, Вадим Геннадьевич.

Время «Ч» пришло ранним августовским утром. По всем телевизионным каналам показывали балет «Лебединое озеро», а к вечеру с обращением выступила шестерка ГКЧП. Но всего этого солдаты в/ч 223 не видели, после завтрака над частью призывно заревела сирена тревоги. Два батальона с полной боевой выкладкой: автоматами, рюкзаками, наполненными боезапасом и трехдневным сухим пайком и сверх того, со щитами и дубинками, в девять часов утра были выстроены на плацу.

Полковник Ховчин ждал этого дня два года. Именно тогда в 1989 году он потерял весь остаток веры в перестройку, гласность и демократию. Ховчин служил тогда в Западной группе войск, в Германии. Полковник ехал в кабине «КамАЗа» во главе колонны из трех машин по маленькому немецкому городку вблизи Потсдама, когда из окон домов и подворотен полетели камни и послышались крики: «Russisch das Schwein hinaus von hier aus das Deutschland». Ветровое стекло от попавшего булыжника покрылось паутиной трещин, но Ховчин будто оцепенел. Возмущение переполняло его душу, ведь камни бросали вчерашние камрады, с которыми он, бывало, пил пиво. На следующий день пала Берлинская стена, и Ховчину ужасно хотелось пустить себе пулю в лоб и хоть этим высказать свое негодование по поводу случившегося. В ту радостную для немцев ночь полковник закрылся в своем кабинете и пил в одиночестве водку. Тогда он впервые произнес слова: «Задавлю, задавлю гадину».

Ховчин прошел вдоль строя, и выйдя на середину, громовым голосом произнес:

– Товарищи солдаты и офицеры, отечество в опасности! Круг лиц, стоящих у власти, забыло о своей ответственности перед народом! Все их действия направлены на развал Союза Советских Социалистических Республик! Приказом министра обороны нам доверена честь восстановить на просторах нашей Родины спокойствие и порядок. Помните, что вы давали присягу, и все наши действия не будут ей противоречить!

Еще год назад Ховчин знал, что скажет в этот миг солдатам. Тогда высшие чины из генштаба предложили ему создать на базе учебной части хорошо подготовленное соединение в тысячу человек, способное выполнять боевые и полицейские функции, морально устойчивое и верное командиру.

«Ну полковник и загнул, оказывается, отечество в опасности, – подумал стоявший во втором ряду своего взвода Завьялов. – Теперь понятна вся эта муштра и политинформации. Не будут теперь больше по телевизору показывать передач типа «Взгляд», и Лерочку я теперь не скоро увижу. Но может оно и к лучшему: вернусь через несколько месяцев, Лера соскучится и сама бросится ко мне на шею. А то в последнее время хожу за ней как провинившийся пес, а она только фыркает».

Стоявший впереди лейтенант Елизаров нервно перебирал пальцами зажатую в кулак автоматную пулю. Ему претила мысль, что его хотят использовать как душителя демократии, но выйти из строя и высказать свое мнение не хватало смелости. Пуля выскользнула из потных пальцев и, дзынкнув, покатилась под ноги. Полковник бросил на лейтенанта грозный взгляд, и Елизаров инстинктивно подтянулся и замер в строю. Находившийся рядом Джавхаев, получивший недавно сержантские лычки, откровенно радовался, что вырвется наконец-то из опостылевшей казармы и примет участие в настоящем деле, а не в бесконечных учениях и хозяйственных работах.

Совершенно неожиданно для Ховчина план по немедленной переброске батальонов в Москву начал давать сбой, обещанные автобусы в девять тридцать не прибыли. Полковник чуть не разбил телефон после разговора с директором автоколонны. Запрыгнув в машину, он отправился в город и, только сунув пистолет под нос директора, сумел выбить автобусы. На военный аэродром, находящийся в сотне километров от части, батальоны прибыли в пятнадцать часов. Но тут их снова ждала неувязка, два Ил-76, предназначенные для переброски солдат, еще не прилетели. Ховчин нервничал, несколько раз радировал в Москву, но там не больно шевелились.

Красное солнце, закатываясь в лес, посылало на аэродром свои последние лучи. Солдаты, рассыпавшись вдоль забора, отдыхали лежа на скошенной траве, подложив под головы вещмешки. Офицеры курили возле взлетной полосы.

– Не унывать! По выполнении задания всех представлю к следующим званиям и правительственным наградам, – подбодрил командный состав Ховчин.

Только что была получена радиограмма, что самолеты за ними вылетели. Повеселевший полковник, поднявшись по ступенькам в небольшую диспетчерскую, спросил:

– Когда прилетят?

– Примерно через час семьдесят шестые зайдут на посадку, – ответил ему капитан ВВС. – Сейчас новости по Би-Би-Си передавать будут, не желаете послушать?

Зашипел приемник, и полковник, в который раз за сегодняшний день услышал, что в Москву вошли танки, что Горбачев отстранен от власти, а Верховный Совет России отказался подчиняться ГКЧП. Ховчину все это казалось какой-то комедией. Он не мог понять, как, имея неописуемый перевес в силах и средствах, можно до сих пор не разогнать каких-то депутатов.

«Неужто они до такой степени боятся крови, – думал он. – Только бы добраться, только бы добраться до Москвы!» – повторял полковник про себя.

Сумерки сгущались над аэродромом. Завьялов приподнял голову с вещмешка и поежился от исходившей от земли прохлады. Поднявшись, он увидел, как от КПП к офицерам мчится черная «Волга», потом машина, притормозив у взлетно-посадочной полосы, резко развернулась и резво понеслась к диспетчерской.

– Полковник Ховчин? – спросил вошедший высокий человек в штатском, мельком показав красную книжечку. – Нам необходимо с вами срочно поговорить, – добавил он, не дожидаясь ответа. Выйдемте на свежий воздух.

Ховчин неодобрительно посмотрел на явившихся представителей спецслужб, но все же поднялся и вышел с ними из диспетчерской.

– Полковник, возвращайте свои батальоны в казарму, в Москве уже все решено и в вашем присутствии нет необходимости.

– Я подчиняюсь только лично министру обороны! А вашу красную книжечку можете засунуть себе в задницу! – вскипел от наглости сотрудников КГБ Ховчин.

– Не стоит раздавать подобные указания, Виктор Петрович, – мягко предостерег полковника приблизившийся второй высокий человек в штатском. – Вам внятно сказали, возвращайте людей на место и сами отправляйтесь домой к жене в теплую постельку.

Полковник криво усмехнулся и сделал шаг в направлении взлетной полосы.

– Не кипятитесь, Виктор Петрович, – схватив за рукав, попытался остановить его один из кгбшников. – Садитесь в нашу машину, потолкуем и придем к консенсусу. Право, не стоит вмешиваться в эту заваруху.

Но Ховчин стряхнул с себя чужую руку, как прилипший комок грязи, направился к своим офицерам. Оба сотрудника КГБ последовали за ним наперебой, уговаривая вернуться. Никто не заметил, как от черной «Волги» отделилась небольшая тень. Эта тень принадлежала очень юркому маленькому человеку, одетому в дешевый восьмидесятирублевый костюм. Такого человека невозможно было выделить из толпы, обычный работяга или мелкий служащий. Через год, уйдя в отставку, он начнет ловить рыбку в мутной воде, вскоре пользуясь несовершенством законодательства, связями в правоохранительных органах и неописуемой жестокостью к конкурентам, сколотит огромное состояние в сфере игорного бизнеса. А спустя пять лет будет убит из снайперской винтовки бывшим коллегой по цеху, садясь возле дома в бронированный «Мерседес».

Ховчин уже видел силуэты офицеров и собирался подать команду, чтобы непрошенных гостей выдворили за пределы аэродрома, когда его сзади ударили по плечу, и писклявый голос приказным тоном произнес:

– Вам все же придется проехать с нами!

Полковник самоуверенно повернулся лицом к наглецу, за его спиной находилась тысяча вооруженных солдат, готовых выполнить любой его приказ.

– Это ты мне…

Он не успел больше ничего сказать, пистолет с глушителем прижался у наградной планки, и его большое сердце через мгновение было разорвано пулей на мелкие части.

– В машину его, – приказал маленький человек двум верзилам, которые схватили Ховчина за локти и не дали ему упасть. – А я пока переговорю с замполитом.

Сотрудники КГБ так и понесли бездыханное тело полковника, ухватив за бока, в сумерках казалось, что Ховчин в окружении людей в штатском идет сам.

– Тяжелый гад, этот полковник, – тихо заругался один из кгбшников.

Маленький человек с небольшим сожалением посмотрел вслед удаляющейся процессии, в нем еще была жива эта способность, которая скоро исчезнет напрочь.

«Не был бы таким идейным, сидел бы дома с женой на печи, – подумал он. – Остался бы жив».

– Здравствуйте, товарищи офицеры, я капитан госбезопасности, – маленький человек предъявил свои документы. – Полковник Ховчин проедет с нами для уточнения кое-каких деталей, – произнес он совершенно спокойно. – Подполковник Гнедко, мне необходимо с вами переговорить наедине, – официальным тоном добавил капитан.

– Вы же понимаете, Вадим Геннадьевич, что Ховчин втравил вас в заговор, – говорил маленький человек, взяв своей сухонькой ладошкой за локоть замполита. – В Москве все уже решилось без вас и не в вашу пользу. Разворачивайте солдат и ать-два в казарму.

Замполит молчал, в его мозгу переваривалось огромное количество информации. По телу потным душком пополз страх. Он всю жизнь преклонялся перед КГБ, а тут Ховчина арестовывают, его обвиняют в заговоре. Хотя Гнедко думал, что главные заговорщики против партии и страны сидят в Кремле. Замполит тут же начал придумывать себе оправдание за невыполнение приказа, но, подумав, понял, что все итак сходится на Ховчине, а он не знал: куда радировать о прибытии, куда направлять солдат. Подполковник был просто ведомым во всей этой игре, и, оставшись один, совершенно не знал, что делать.

– Объявите солдатам и офицерам, что учения закончились, – подсказал маленький человек, видя, что замполит вконец растерялся. – Постройте солдат в колонны поротно и скорым маршем обратно в часть, а я прослежу. – Лады, Вадим Геннадьевич, – протянул он руку подполковнику.

Гнедко пожал сухую руку капитана КГБ, которой несколько минут назад был застрелен его командир, и крикнул:

– Отбой тревоге! В колонны поротно становись!

Черная «Волга» некоторое время ехала впереди колонны солдат, а потом резко свернула в лес. Через два месяца грибники нашли в овраге обгоревший труп мужчины, тело долго лежало в морге, и только по зубным коронкам следователь предположил, что это останки полковника Ховчина, пропавшего в дни августовского путча.

В Москве собирались многотысячные митинги. Люди, окрыленные победой демократии, скандировали: «Ельцин, Ельцин», а из в/ч 223 в срочном порядке рассылались по дальним гарнизонам все офицеры и солдаты, участвовавшие в неудачном походе. Завьялов даже не успел попрощаться с Лерочкой, как его и еще десяток солдат посадили в кузов ГАЗ-66 и отправили в какой-то медвежий угол в Архангельской области.

В конце мая девяносто второго года Завьялов демобилизовался из армии и решил навестить края, где прошла его армейская молодость. До Тамбова он доехал на поезде, а далее на попутках до знакомой развилки на шоссе, куда будучи «духом» часто бегал марш-броски. Дальше к офицерской пятиэтажке Игорь пробирался лесом. Из писем бывших сослуживцев он знал, что в в/ч 223 из прежних солдат не осталось даже поваров, офицеры тоже все сменились, и ему не хотелось давать объяснения какому-нибудь лейтенантику. С Валерией Завьялов не переписывался, но очень хотел видеть, слышать, ощущать ее тело все долгие девять месяцев разлуки. Было еще не поздно, у пятиэтажки играли дети, семейная пара прогуливалась с коляской. Игорь оставил в лесочке дипломат и, не жалея отделанной парадной формы, по-пластунски подполз к кустам возле детской площадки. Оттуда он, наконец, разглядел пару с коляской. Это его Лерочка прогуливалась со своим мужем, к ним то и дело подбегал их сын. Завьялов так и пролежал в кустах, пока они не ушли домой. Ефрейтор видел, как зажегся свет в квартире, из окна которой он когда-то смотрел на сосновый бор. Игорь почувствовал себя забытым и никому не нужным, затем в нем проснулась злость на Валерию и ее мужа. Ведь он даже не мог увидеть своего ребенка, даже узнать, мальчик это или девочка. Злоба и рождавшиеся в душе упреки уводили его все дальше в лес от дома, где он впервые узнал, что такое любовь. На шоссе Завьялова подобрала грузовая машина, садясь в которую он решил забыть Лерочку и ее дитя, но всю жизнь его изредка будут будоражить сны, пришедшие из юности, в которых вспомнится далекий 1991 год, красное знамя, развевающееся над частью, казарма, сосновый бор и Лерочка, живущая на пятом этаже.

Глава 3

Надежда, выгнав подвыпившего мужа из дома, тоже не могла долго уснуть, ей казалось, что все в ее жизни идет не так. На диване мирно спал Владик, ее сын, именно ее, а не их общий с Игорем. Наде жизнь с Завьяловым казалась обыденной, даже скучной, и во время ссор она вспоминала другое, давнее, немного забытое и приглушенное десятилетием чувство.

Семнадцать лет, близятся выпускные экзамены, а у Надюши Зайцевой на уме был один только Ванечка.

– Ты не сдашь математику, Надюша, если хотя бы эту последнюю неделю не посидишь за учебниками, – говорил Ваня Касаткин, стоя у подоконника на втором этаже школы.

Надежда, сидевшая на этом подоконнике, заболтала ногами, и без того короткая юбочка поползла вверх, оголив белые трусики.

– Ну, не сдам я эту математику и что: останусь на второй год, потом на третий, потом на четвертый, на пятый и буду вечной школьницей, – смеясь, сказала девушка и кокетливо одернула задравшуюся юбку.

– А потом станешь бабушкой и будешь с клюкой спешить по звонку в класс.

– Бабушкой? Нет, я буду вечно молодой школьницей!

Надежда пребывала еще в том возрасте, когда старушками кажутся двадцатилетние женщины с крикливыми младенцами на руках, а ее собственная юность будет бесконечно долгой. Ведь она стремилась к этому возрасту, когда ей будет многое позволено как взрослой, очень долго – все детство.

– Заходи вечером ко мне домой, вечно молодая, я тебя поднатаскаю по математике. Придешь?

– Не знаю, твоя мама всегда так подозрительно смотрит на меня, когда я у тебя бываю.

– Мамы сегодня дома не будет, она работает в вечернюю смену.

– Тогда, может, я и зайду к тебе, Ванечка, учить математику, – спрыгнув с подоконника, произнесла девушка и одарила юношу игривым взглядом чуть раскосых глаз. – А может быть, и нет, – убегая, засмеялась она.

Полдня Надежда готовилась к свиданию. Она купила в парфюмерном ларьке краску для волос и вскоре превратилась в блондинку. Потом Надя вертелась перед зеркалом, примеряя бижутерию. Белая блузка и короткая светлая юбка, перетянутая черным поясом, придали ей вид прекрасной бабочки. Не захватив с собой ни учебников, ни тетрадок, девушка выпорхнула из дома на переливающуюся от солнечных бликов майскую улицу.

Ванечка более получаса пытался достучаться до мозга девушки, объясняя, как решаются примеры, но Наденьке рядом с ним было не до математики. В итоге они, забросив учебники, начали целоваться на диванчике в комнате Ивана. Осмелевший юноша снял с девушки блузку и юбку. Он был настолько увлечен, что, как тетерев на токовище не слышит щелчков взводимых курков, не расслышал ни стука открываемого замка, ни скрипа входной двери.

– Ваня, я купила молока и десяток яиц, – произнесла мама Ивана, Тамара Сергеевна, открывая дверь в комнату сына.

– Ой! – воскликнула Надежда.

Тамара Сергеевна стояла на пороге и выпученными глазами наблюдала, как из-под сына выпорхнула почти голая девица и, подобрав с пола одежды, прикрыла свои весьма сформировавшиеся груди. Пакет с продуктами сам собой выпал из рук не вовремя заявившейся мамаши, и только треск яичной скорлупы нарушил тишину немой сцены.

Тамара Сергеевна, наконец сообразив, что она тут лишняя, вышла на кухню. Для нее воистину был сегодня не счастливый день. Перед началом работы в цеху, где работала Тамара, объявили, чтобы все уходили в неоплачиваемый отпуск на две недели. А когда кто-то из рабочих спросил про зарплату, сказали, чтобы и не ждали, а как ее не ждать, когда получку уже третий месяц не выдавали. Еще три года назад завод работал в три смены, за продукцией предприятия в магазинах выстраивались очереди. Но словно по взмаху волшебной палочки все изменилось, страна сначала развалилась на пятнадцать частей, а затем как в омут с головой бросилась в рыночную экономику. Из заграницы навезли импортного ширпотреба, ни весть откуда появилась инфляция, людям стали задерживать выплаты и без того мизерных зарплат и пенсий. На заводе расформировали сначала третью смену, а теперь и вовсе остановили. Тамара с грустью посмотрела на доску почета возле проходной, ее карточка во втором ряду, повешенная за победу в социалистическом соревновании в 1990 году, поблекла. Да и былой трудовой гордости, как было раньше, у женщины уже не осталось. Возле проходной Тамара Сергеевна встретила заместителя начальника цеха, молодого холостого Игоря Владимировича Завьялова. Она, зная, что многие у него берут в долг, попросила до зарплаты пятьсот рублей на продукты. Ей было стыдно и неудобно, женщина не привыкла брать в долг. Еще совсем недавно Тамара, стоя у станка, получала зарплату триста советских рублей, почти как директор завода, а сейчас хоть побирайся иди, чтобы жить, нужны миллионы. И вот сегодня еще один неприятный сюрприз: сын, которого она растила одна без мужа, холила и лелеяла, желала, чтобы он выбился в люди, вместо того, чтобы готовиться к экзаменам, притащил домой какую-то шлюшку.

– Мама, это совсем не то, что ты подумала, – прервал безрадостные размышления прибежавший на кухню сын. – Это Надя, она учится в параллельном классе. Она пришла ко мне готовиться к экзаменам по математике.

– Я видела вашу подготовку! По-моему, вы готовились к экзамену по другому предмету!

– Мама, ты не поняла, Надя – порядочная девушка!

– Конечно, порядочная, ведь на ней еще остались трусы!

– Как ты не можешь понять, мама, она не такая!

Надюша не дослушала этот спор, быстренько одевшись, она выскользнула на лестничную площадку.

Несмотря на скандальную историю, Надя не прекратила встречаться с Иваном, но на глаза его матери старалась не показываться. Школьные экзамены она сдала еле-еле, состояние влюбленности не дало ей сосредоточиться, и она пошла учиться на повара в ПТУ, куда брали всех подряд. Ивана же любовь напротив окрыляла, сдав экзамены на отлично, он подал документы в институт. Но мечта Вани Касаткина стать студентом не осуществилась. Для поступления в институт надо было дать приличную сумму на лапу ректору, а уверенный в своих знаниях юноша не думал об обходных маневрах, и его срезали на вступительных экзаменах. Иван пошел работать на стройку в надежде поднакопить деньжат и попытаться поступить через год. Надя, как могла, утешала его своим окончательно созревшим телом. Через некоторое время она заметила, что у нее напрочь отсутствуют критические дни.

– Ваня, я беременная! – со слезами на глазах начала она разговор с возлюбленным.

– Тебе, наверное, показалось, Надюша.

– Я ходила к врачу, – девушка пустила слезу по щеке. – Вероятность, что у нас будет ребенок стопроцентная. Ты ведь не бросишь меня, Ванечка, – она заглянула в глаза юноши и увидела там растерянность и совершенную неготовность стать отцом. – Ваня, я аборт делать не хочу, да и врач говорит, что поздно.

На страницу:
4 из 6