Батюшки Амвросия наследник. Священноисповедник Георгий Коссов

Евгения Николаевна тяжело вздыхает и продолжает свой рассказ: «Судьба не только сделала нас сиротами, но еще и разлучила. Я вынуждена была завербоваться чернорабочей на стройку в Магнитогорск, а брат Леля после некоторых мытарств оказался в Москве. Там и прожил он почти всю свою жизнь. Работал художником-оформителем. Я же вернулась в Болхов и поступила в педтехникум.

В 1941 году грянула война. Я уже была замужем. Мой муж – старший лейтенант Николай Потапов погиб в боях при освобождении города Рыбницы, и я осталась одна с маленьким Володей. Более сорока лет проработала я учителем. В 1966 мне было присвоено звание «Заслуженный учитель школы РСФСР».

Вот так и прошла вся моя жизнь. И теперь, оглядываясь на прожитое, на жизнь и судьбу своих близких, я часто размышляю и делаю выводы. Люди живут, задумывают разные планы, и кажется им, что все в их жизни будет хорошо. Но вдруг какая-то сила все расстраивает. И люди оказываются беспомощными перед ней, бессильными что-либо предпринять. Так произошло и с нами. Род наш был многочисленным, жили дружно и мирно, но словно незримый ураган подхватил нас и раскидал по всему свету. Четырем моим дядям удалось перед арестом сбежать, но жили они в разных концах нашей страны, и никого из них я больше не видела. Да разве только наш род?

Тюрьма в Болхове находилась в конце Никольской, ныне Ленинской улицы. В то время арестованных водили в Орел пешком. Путь их лежал мимо нашего дома. Однажды, когда папа был еще жив, но уже не вставал с постели, мимо нашего дома провели большую партию священников. Мама распахнула окно, и мы совместными усилиями подвели папу к нему. Это были священники нашего уезда, все знакомые папе. Они поворачивали головы и смотрели на наше окно. Папе оставалось жить дни, а их судьба была, по крайней мере для них, еще не определенной. И, Бог весть, кто кому из них завидовал… В этой партии был и родной брат дедушки Егора – отец Константин».

Вот уж и длинный летний день подходит к концу. Настало время мне уходить. Я тепло простился с гостеприимными хозяевами и вышел на улицу. Был уже вечер. Остывшее за день солнце спешило спрятаться за горизонт. Над городом стояла необычная чарующая вечерняя тишина. Я неторопливо пошел на автостанцию, думая о разных превратностях человеческой жизни. Шел и ясно чувствовал вокруг себя древний патриархальный дух, которым проникнуты были улицы этого небольшого старинного города. А в бескрайнем и бездонном небе уже появлялись и блестели звезды.

Незабываемое

Об Анне Николаевне Рязанцевой, духовной дочери отца Георгия Коссова, я узнал случайно. Как-то в один из дней, когда я просматривал в областной библиотеке подшивки старых «Епархиальных ведомостей», ко мне подошла Римма Афанасьевна Полунина и спросила: «Вы интересуетесь священником Коссовым?» – «А вы что, знаете что-либо о нем?» – в свою очередь спросил я и почувствовал, что какие-то новые и важные сведения о батюшке Георгии я от нее получу. «Да нет. Просто слышала о нем от своей знакомой. Она к его духовной дочери Анне Николаевне Рязанцевой часто в гости ходит. А недавно книгу дала мне почитать. Может, слышали о ней? Называется она "Светлый и отрадный уголок в душе России"». «Еще бы не слышал», – подумал я и про себя отметил, что мне крупно повезло.

Листать подшивки «Епархиальных ведомостей» после этого мне показалось делом утомительным и скучным, и я стал собираться домой. «А сколько же ей лет?» – поинтересовался я перед уходом. – «Девяносто пять было или скоро будет», – ответила она.

Адрес Рязанцевой Римма Афанасьевна не знала. Она назвала только улицу и примерно место, где находился ее дом. Дальнейшее установить было нетрудно. И вот в один из дней я отправился к ней. Жила Анна Николаевна на 2-й Курской совсем недалеко от моего дома. По Речному переулку я вышел к мебельной фабрике, затем повернул вправо и, пройдя несколько домов, свернул в один из дворов. И там, в самом конце его, увидел сиротливо отстоящий ото всех ветхий дом.

Я постучал в дверь сначала несильно, потом сильней. За дверью раздались неторопливые шаги, и, звякнув запором, на порог вышла благообразная старушка.

«Вы Анна Николаевна Рязанцева? – спросил я и, получив утвердительный ответ, продолжал: – Мне бы хотелось с вами о батюшке Георгии Коссове поговорить. Вы, говорят, его хорошо знали».

Несколько секунд она молча смотрела на меня, явно раздумывая, впустить или нет, а затем тихо сказала: «Ну входите». Мы прошли коридор и вошли в кухню, пахнущую сухими вениками и дымом. Я хотел было расположиться у стоящего около окна стола, но Анна Николаевна повела меня в зал. Там было просторно и прохладно. В углу висело много икон и чуть горела лампадка. Мы сели у окна почти под образами, и тут уж я получше ее рассмотрел. Была она небольшого роста, сухая и узкая в плечах. Глубокие рубцы морщин на ее прозрачно-восковом лице говорили не только о старости, но и о тяжкой жизни и усталости. Но вместе с тем в ее облике, движениях и разговоре присутствовала какая-то легкость и благородство. Я попросил ее рассказать о детстве, о том, как судьба привела к батюшке Георгию в Спас-Чекряк. И она начала свой рассказ.

«Родилась я в 1901 году в Болхове. Родители были мои сапожниками. Когда мне исполнилось 6 лет, умерла моя мать, а года через полтора или два скончался и отец, и стала я круглой сиротой. Кормить меня стало некому, и моя дальняя тетка Евдокия отвезла меня в Спас-Чекряковский приют. Так вот и попала я к отцу Георгию. В народе называли его батюшка Егор, а в приюте все без исключения – папаша.

Одели меня в синюю кофточку и синий сарафан, дали простую обувку и определили учиться в первый класс. Было это в 1909 году. Первое время пришлось мне нелегко из-за своей стеснительности и боязливости. Боялась не только что-либо попросить, но даже спросить. Держалась от всех обособленно, а потом прижилась и привыкла. Жили и учились в приюте девочки из очень бедных семей или такие же, как я, сироты. Зимой нас учили Закону Божьему, русской и славянской грамоте, арифметике и другим предметам, но все вкратце, как в церковноприходских школах. В свободное же от занятий время нас обучали разным навыкам и мастерствам. Учили, как шить белье, вязать спицами, осваивали мы также ткацкое и башмачное ремесло. Но и это не все. Кроме этого, приучали нас к повседневному домашнему труду. Мы мыли полы и убирали в приюте, стирали и штопали свое белье, оказывали помощь больным. Старшим воспитанницам поручалось по очереди ухаживать за самыми маленькими. Они умывали и одевали их, кормили из ложечки, выводили на прогулку. Летом вместо занятий в классах все воспитанницы работали на поле, в саду или на пасеке. Каждая из нас умела сажать и возделывать овощные грядки, ухаживать за плодовыми деревьями, подкармливать пчел и качать мед. Все это потом пригодилось в жизни.

Но не только учились и трудились мы в приюте, но много времени и отдыхали. Летом часто купались в пруду. Его мы вместе с батюшкой Егором выкопали сами. Старшие копали, а младшие на легких и удобных носилках относили землю; за прудом, в березовой роще, у нас устроены были разные качели. Но особенно весело бывало у нас на праздники. В те дни мы наряжались в парадную одежду и ставили концерты, посмотреть которые приходили многие жители близлежащих деревень. «А каким был приют? – спрашиваю я Анну Николаевну. – Почему во всех источниках называли его трехэтажным, а на фотографии мы видим здание в два этажа?» – «Приют находился в двухэтажном здании, но так как там было еще полуподвальное помещение, то все считали его трехэтажным», – говорит она. Внизу у нас находилась столовая, кухня, умывальник и вся отопительная система. На среднем этаже были у нас классные комнаты и большой зал. В зале висели киоты с иконами и портреты государя Николая И, государыни Александры Федоровны и их наследника Алексея. Там проводились торжественные мероприятия, ставились концерты, а на Рождество устраивали и украшали елку. На верхнем этаже, по обе стороны коридора, располагались спальные комнаты, очень светлые и с высокими потолками.

Приют был всегда открыт и доступен всем. У нас ничего не скрывалось. К нам ежедневно приходило много крестьян и приезжих богомольцев. Они толпами ходили по коридорам, открывали стеклянные двери и, заглядывая в классные и спальные комнаты, поражались и умилялись. «Надо же, какой тут рай батюшка Егор устроил, – говорили они. – Нигде такого нет».

«Ну а наказывали ли вас? И заставляли ли молиться, посты соблюдать?» – интересуюсь я. – «А зачем заставлять и наказывать? – изумляется она. – Батюшка Егор, наоборот, запрещал служащим нас наказывать. Но мы и сами, чтобы не огорчать его, старались вести себя достойно. И еще. Мы ведь ежедневно видели страждущий народ, пришедший к батюшке Егору со своими бедами. Видели его беззаветный труд. Целые дни проводил батюшка Егор в храме. Закончит обедню, служит молебен, а потом до 7–8 часов вечера принимает людей. И не уйдет домой до тех пор, пока не примет последнего. Это действовало на нас, и мы старались его не подводить. Все мы без исключения читали утреннее и вечернее правила. Молились перед учением и после. А кроме того, молились за Государя, за Государыню, за Царевича, за Священный Синод, за Преосвященного и за батюшку Егора. Посты соблюдали также все, а к Покаянию и Причащению относились особенно благоговейно. Да и как же могло быть иначе, когда сам батюшка Егор своим благочестием и трудом являлся для нас образцом исполнения христианского долга. Таких он и помощников себе подбирал».

Анна Николаевна встала и достала из комода старинную с вензелями фотографию, на которой были изображены три женщины. И стала рассказывать о каждой по очередности. Это – матушка Александра, жена нашего батюшки Егора. Она заведовала распорядительной и хозяйственной частью и являлась попечительницей нашего приюта. Родилась она в Елецком уезде, в семье бедного священника. Вспоминая свое детство, она рассказывала нам, как ходили они с матерью пешком в Задонск, чтобы поклониться святым мощам святителя Тихона Задонского. Оставшись без средств после смерти своего отца, матушка Александра вынуждена была оставить Орловское епархиальное училище и поступить учительницей в дальнее село. Это послужило тому, что она не только узнала быт крестьян, но и на себе испытала их нужду. Женщиной она была доброй, умной и являлась хорошей помощницей своему мужу. Вскоре после смерти батюшки Егора ее арестовали и выслали в Архангельск. Там она и скончалась.

Рядом с матушкой ее дочь Елена Георгиевна. В то время, когда фотографировались они, была она еще незамужняя. В дальнейшем Елена вышла замуж за псаломщика Николая Говорова, родила двух детей, а потом вместе с семьей была также выслана в Архангельск. Как сложилась дальнейшая ее судьба, мне не известно.

А вот следующая, в белом платочке, – это бывшая наша учительница Евдокия Павловна Ремезова, – оживилась Анна Николаевна. – Была она добрая, кроткая и работящая. Все свои силы Евдокия Павловна направляла на то, чтобы как можно больше принести пользы приюту. Она никогда не кричала на нас. На ее уроках мы чувствовали себя свободно, но слушались и подчинялись ей беспрекословно.

Как-то в приюте вспыхнула эпидемия кори. Занятия в классах прекратились, тут можно бы ей отдохнуть, но она, не желая оставаться без дела, взяла с собой нескольких старших девочек и поехала в Болховский женский монастырь, чтобы получше изучить ткацкое ремесло. Игуменья монастыря не только разрешила им пожить и поучиться в монастыре, но и помогла потом установить в приюте купленные батюшкой Егором новые ткацкие станки. Зимой Евдокия Павловна вела почти по всем предметам уроки, а летом вместе со старшими воспитанницами выезжала на хутор и там исполняла все огородные и полевые работы. Родом она была из Калуги и после того, как приют закрыли, уехала к себе. Но самой яркой личностью, разумеется, после батюшки Егора, была заведующая приютом княжна Ольга Евгеньевна Оболенская. Приехав случайно в Спас-Чекряк, она полюбила заведенные у батюшки Егора порядки так, что решила остаться у него навсегда и посвятить свою жизнь воспитанию сирот. Все свои средства она пожертвовала приюту. Ольга Евгеньевна преподавала музыку и учила нас, как правильно надо читать молитвы. А летом гуляла с нами в березовой роще или работала в саду. Она каждой воспитаннице старалась заменить мать. Мы все ее очень любили и за чуткость и доброту к нам называли – мамашей. Если кто-нибудь крикнет: «Мамаша!» – она тут же бросала все свои дела и спешила на зов. В 1918 году чекисты хотели ее арестовать как заложницу, и ей пришлось уехать из Спас-Чекряка.

Да и остальных служащих приюта нельзя не помянуть добрым словом. Ведь работали они не за деньги, а во славу Божию, получая только пищу и одежду. Все они были бессребрениками и ставили перед собой одну цель – воспитывать сироток и служить Богу. Батюшка Егор сам был истинный бессребреник. Несмотря на то, что церковь, приют и все его хозяйство возникли благодаря доброхотным пожертвованиям, у него было заведено, чтобы не выставлять кружек для сбора денег и не ходить по церкви с тарелкой для пожертвований. Батюшка Егор старался даже не напоминать об этом, а каждому прихожанину предоставлял возможность действовать по расположению своей души. Некоторые доброхоты это даже ставили ему в вину – мол, на сирот пожертвует каждый. Но батюшка Егор говорил: "А зачем принуждать людей? У меня вся надежда на Бога. Я Его прошу, и Он через людей мне подает. Кому сколько внушит, тот столько и пожертвует. Предположим – один, два, десять ничего не дадут, но Господь по Своей милости пошлет одиннадцатого человека и расположит его сердце так, что он и за себя, и за десятерых подаст. Об одном прошу Его только, чтобы не отступился от меня, грешного"».

Анна Николаевна зевает, прикрывая белым платочком свой небольшой рот, а я, пользуясь паузой, задаю ей новый вопрос: «А до каких лет содержались воспитанницы в приюте? И что ожидало их, когда становились они взрослыми?» – «А это уж кому как Бог положит, – отвечала она. – Батюшка Егор всем предоставлял волю». Каждая воспитанница по своему желанию могла уехать в Болхов или Орел. Пойти учиться или поступить на производство, определиться в монастырь или выйти замуж. Батюшка давал напутствие, благословлял, а многим и пророчил. Но по желанию каждая могла и после совершеннолетия в приюте остаться. Многие так и поступали. А если кто из старших девушек выходил замуж, тогда у нас было настоящее торжество. Матушка Александра готовила ей приданое, одевала, давала денег и отправляла из приюта, как родную дочь. На большие праздники они с мужьями приезжали в приют, и матушка встречала их, как своих родных. Но и те, кто уезжал от нас учиться или работать в города, в большинстве своем связь с нами не теряли. Они часто приезжали в Спас-Чекряк. Приют для всех был родным домом. И каждая твердо знала, что там она всегда получит совет, помощь и поддержку».

Тут вдруг кто-то постучал в дверь. Анна Николаевна пошла открывать, и следом за ней в комнату вошла почти таких же лет сухонькая старушка. Это была Мария Иосифовна Абакумова. Жила она, как выяснилось, под одной крышей с Анной Николаевной уже много лет. Я ей рассказал, по какому поводу пришел, и она тут же включилась в наш разговор. «Когда вернулся батюшка Егор после разговора со старцем Амвросием из Оптинского монастыря, то взялся за дело. Начал с того, что устроил в селе Спас-Чекряке небольшой кирпичный завод, а затем, когда поток денежных средств возрос, купил лесной участок. И вскоре в приходе у него такие перемены произошли, что, глядя на все это, невольно уверуешь в Божию силу, для которой все возможно. Прошло время, и выстроил батюшка Егор, как ему Оптинский старец Амвросий наказал, большой каменный трехпрестольный храм. А старую полуразвалившуюся деревянную церковь под руководством батюшки Егора тщательно разобрали и на том же месте поставили вновь. С Божьей помощью построил он также приют на 150 мест и второклассную школу, а к ней общежитие и две мастерские – слесарную и столярную. Второклассная школа – это не двухгодичная, как могут подумать теперь. Вы-то, молодые, не знаете. В то время существовало три вида школ. Церковно-приходские с одногодичным и трехгодичным сроком обучения, земские или народные школы грамоты с двухгодичным сроком и второклассные школы, в которых учились пять лет. Принимали туда уже грамотных и готовили в них сельских учителей. А кроме того, открыл батюшка Егор в Спас-Чекряке гостиницу и больницу, а в близлежащих деревнях построил пять церковно-приходских школ. Улучшил он и жизнь своих прихожан. Крестьяне по его совету взяли кредит у Крестьянского банка и купили тысячу десятин земли, и вскоре из бедных превратились в достаточно обеспеченных. Ко всему батюшка Егор свою руку приложил. Вместе с воспитанницами приюта и учениками второклассной школы выкопал пруд, святой колодец, развел сады и огороды, устроил образцовое пчеловодство. На проводившихся в Болхове каждую осень сельскохозяйственных выставках мы постоянно занимали призовые места».

«А какой был батюшка Егор? – интересуюсь я у Анны Николаевны. – Чем привлекал людей? Почему они толпами шли к нему в Спас-Чекряк? Ведь просто за хорошие утешительные слова люди за много верст не пойдут. Тем более, у многих из них и в своих приходах были хорошие священники». – «Какой был? – переспрашивает она и задумчиво смотрит в окно. – Ростом высокий, а телосложением крепкий. На вид грозный, но на самом деле кроткий и добрый. Взгляд у батюшки Егора был легкий, а лицо светлое, словно освещенное изнутри. Божия благодать исходила от него так сильно, что, находясь рядом с ним, чувствовали присутствие Бога. И от этого в душе появлялась невыразимая радость и легкость. Люди, может быть, по каким-то таинственным и незримым каналам чувствовали это за много верст и шли к нему с полной уверенностью, что он поможет. Батюшка Егор принимал всех, помогал даже в самых незначительных и мелких делах, а о себе никогда не думал. От этого, может быть, и такую славу имел. Он никогда не гнушался садиться за стол и есть с грешниками. В устроенной им гостинице всегда было много приезжих богомольцев и нищих. Часто вечерами, когда батюшка Егор был свободен от своих дел, он приходил туда, садился с ними за стол и в непринужденной обстановке вел беседу. Нам казалось странным, как при своей постоянной занятости у батюшки Егора на все хватало времени. Мы спрашивали его, а он нам отвечал: «Молитва чудеса творит. Она и день растянет. Двадцать четыре часа в сутках – это общее время для всех, но у каждого течет оно по-разному. У кого медленно идет, и он все успевает, а у кого так летит, что дня не замечает. Молитесь и возьмите себе за правило, чтобы молитва была выше и главней всех ваших дел. Тогда и будете все успевать». А в другой раз по этому же поводу батюшка говорил следующее: «Молитва помогает нам стяжать Святой Дух, а когда мы этого достигаем, тогда он уже нам во всем помогает». Мы видели, что это не просто слова, а так оно и было. Батюшка Егор брался за все и везде успевал. Раньше обувь в приюте для своих нужд мы шили самую простую, но батюшке Егору этого показалось недостаточным, и он закупил специальные станки и направил несколько воспитанниц в Орел. Девочки выучились, а потом обучили и других. И вскоре мы стали шить у себя в приюте разную обувь: мужскую, женскую и детскую. Батюшкиными молитвами хорошо было налажено у нас и ткацкое производство. Мы сами сеяли и убирали лен, пряли, красили нитки и ткали материю. Из нее делали одежду, одеяла и коврики на пол. Капиталов приют не имел. Жили мы своим трудом, но с батюшкиными советами и молитвами.

Истинным и великим подвижником был батюшка Егор. Мы часто сравнивали его со святыми преподобными отцами и всем говорили: «Преподобный отец Серафим Саровский из такой же сиротской общины, как наша, создал Дивеевский женский монастырь. Старец Амвросий Оптинский основал женский монастырь в Шамордино, где прежде тоже был сиротский приют. А наш батюшка Егор непременно создаст женскую обитель в Спас-Чекряке». И если бы не произошел переворот в 1917 году, так бы оно и случилось. Все к этому шло. У нас в приюте уже свои монахини были. Мы своего батюшку Егора еще при жизни святым считали, и не без основания. Ведь сам старец Амвросий Оптинский видел в нем Божий Дар, и все Оптинские старцы признавали его, как наделенного большой силой Божьего угодника. Об этом даже Нилус писал. Проповедей в церкви батюшка Егор не любил говорить, но поучал нас часто. Его духовные советы и наставления были всегда простыми и короткими и всегда западали в душу. «Не живите умом, – поучал он, – а живите сердцем. Ум наш лукавый, куда угодно нас заведет. Не ищите выгоду в жизни и не мечтайте о легкой и красивой жизни – это все уловки лукавого врага. Всегда помните, что все наслаждения и удовольствия, коими враг прельщает нас, быстротечны, они губят лучшее в человеке – его душу. Не отвергайте жизнь вечную ради сиюминутного благополучия и благоденствия. Не стремитесь к славе и почестям, все это проходит, как дым. А стремитесь своими молитвами и делами расположить к себе Бога. Всегда помните о Нем и считайтесь с Богом во всех своих делах, намерениях и поступках».

«Христианство – это не учение, а сама жизнь, – говорил батюшка Егор. – Если мы даже верим и признаем Бога, но не чувствуем Его своей душою, как живого и реального, то находимся еще далеко от Него. Если мы знаем Святое Писание и заповеди, но не живем по ним и не сверяем с ними свою жизнь, то что нам в этом проку. И бесы знают заповеди и Святое Писание, да еще получше нас».

Будучи истинным бессребреником, батюшка Егор не любил говорить о деньгах. Нас он предостерегал: «Деньги опутывают и порабощают людей, делают из них своих жалких и послушных рабов. Они соблазняют и требуют жертвы, но благополучия в жизни не дают. А зла от них много. Не порабощайте им свою душу. Бог каждому дает, сколько нужно. А если их не хватает, обратите внимание на себя и свою жизнь. Правильно ли вы живете? Цена денег, помимо их номинальной величины, зависит также и от правильной жизни и благополучия души. Знайте, что копейка может быть как рубль, а рубль как копейка», – учил нас батюшка Егор. Сам же он пользовался деньгами разумно.

«Не бойтесь страданий и скорбей, – предупреждал он нас. – Нам, христианам последних времен, духовных сил с каждым годом будет отпускаться все меньше и меньше, и все невзгоды, что выпадут на нашу долю, будут нам ко спасению. Не ищите совершенства ни в людях, ни в их учреждениях. Совершенен только один Бог. А поэтому прощайте им все обиды и грехи. Ведь в Святом Писании сказано: «Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный; а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших». Не смотрите на чужие недостатки и грехи. За чужие грехи вас судить не будут, а за свои ответите.

Если вы видите, что духовный багаж ваш пустой и за вами нет ни добрых дел, ни раскаянных слез, ни усердия в молитве, не отчаивайтесь, а спасайтесь милостыней. Жертвуйте на храмы и на монастыри, помогайте своим ближним. Сам Господь Бог сказал: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут». А еще батюшка Егор говорил, что нет высшей заслуги перед Богом, как помощь ближним. «Живите со всеми дружно, – советовал он, – и мир держите между собой, насколько это возможно».

О том, что произошел октябрьский переворот, мы узнали на следующий день. Тревоги особой не было у нас. Просто думали и гадали, что нас ждет. В тот день в Спас-Чекряк прибыл наш Преосвященный Владыка Орловский и Севский архиепископ Серафим. Он пробыл у батюшки Егора целый день, а к вечеру уехал в Болхов. О чем шел у них разговор и пророчил ли что батюшка ему, я не знаю, но уезжал он от нас грустный. Впоследствии горькую чашу ему пришлось испить до дна. Множество бед, гонений и унизительных оскорблений перенес он за Христа. В начале 1920-х годов Владыку осудили на 7 лет лагерей, потом второй раз на десять, а в 1937 году приговорили к расстрелу. Позднее я не раз думала, что, может быть, уезжая от нас в тот день, Преосвященный уже знал свою судьбу.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Филокартист – человек, занимающийся собиранием художественных открыток.

2

Нилус С. А. Полное собрание сочинений в 6 т. – М., 2005. – Т.1. Великое в малом. – С. 361–363.