Стажировка. Термез

– Ну, вперед, – прервал мою медитацию Орлов и потянул лодку к воде.

Весло было одно, какая-то самопальная острога, фонарь – вот и вся экипировка. Увидев все это «вооружение» я сник, духом подумав, что не видать нам ни карасика, ни ерша. Однако прапорщик острожно положил весло в лодку взял острогу и резко ее ударил. Через несколько секунд на дне лодке трепыхалась щука килограмма три – четыре. Прапорщик передал мне фонарь и сказал:

– Свети, нащупаешь рыбу, светом не води «держи» рыбу в луче.

Такой рыбалки я не встречал до сих пор. Рыбы было такое количество, что, казалось, мы ходили по аквариуму. Позже Степаныч брал только трофеи от 10 кг. В основном это были щуки, которые, как подводные лодки стояли, но попадались жирные сазаны и сомы. Эмоции зашкаливали, хотелось нанести хоть один удар острогой и поднять со дня заветную рыбу.

– Степаныч, дай, – я попросил я прапорщика.

– На, только не спеши и не упади, – как в воду смотрел Степанович.

Я встал в полный рост, хотя надо было стоять одним коленом на борту, и приготовился к первому удару. Свет фонаря выхватил огромного как бревно сома, я, не дождавшись нужного момента, ударил и попал рыбине в хвост. Огромный мощный сом рванул в камыши. Я, пытаясь удержать острогу, потерял равновесие и рухнул в воду. Моя борьба с сомом была похожа на судороги пьяного водяного, который будучи в нетрезвом состоянии пытался натянуть на себя штаны. Степаныч матерился, я глотал воду и боролся с сомом. В конце концов, измученная рыба была побеждена и уложена на дно лодки. Я же мокрый поцарапанный камышом, стоял по колено в воде и судорожно вдыхал влажный воздух. Под насмешки Степаныча, заполз в лодку и виновато посмотрел на прапорщика.

– Ну, ты москвич и гимнаст, хорошо, что острогу не профукал, а то бы я тебе дал. Она у меня фартовая – 5 лет ее бью. Под шутки и прибаутки мы поехали на заставу, рыбы у нас было два больших сельских мешка. Один, из которых по традиции уехал в отряд на угощения, а второй был скормлен пограничниками заставы в виде ухи и жаркого.

Глава 4

Неожиданно на мою голову грянул гром – на заставу приехала проверка из отряда, возглавлял которую рыжий подполковник, этакий англичанин с манерами графа в изгнании и пропитым лицом. Фамилия у него была соответствующая – Говядин.

Говядин с ходу преступил к проверке:

– Ну, пошли знакомиться с заставой, – сказал он Гришину, поправляя портупею – Посмотрим, где размещаются твои бойцы. Я как теленок поплелся следом.

Замбой, сопровождал дотошного гостя по всем помещениям заставы, где еще густо стоял запах свежей краски (как оказалось, Гришин знал о проверке и «освежил» заставу). Но мало-помалу «экскурсия» завершилась, и Говядин заметно подобрел.

Зашли в ленинскую комнату. По телевизору как раз передавали дневной выпуск новостей, и Говядин сначала задержался на пороге, равнодушно косясь на изображение, а затем протиснулся в просторное помещение, прочно устроился на стуле, буквально впился глазами в цветной экран.

Показывали какой-то животноводческий комплекс, начиненный последними чудесами техники, где сновали люди в синих халатах. Появившиеся на экране чистые коровы и поросята вызвали восторг у Говядина.

– А неплохо бы нам в отряде иметь такой комплекс, – высказался Говядин, ни к кому, собственно, не обращаясь. – Для солдата, свежее мясо – ценная вещь…

– Ну, мы не голодаем, – сдержанно ответил Гришин. То рыба, то дичь. Местные иногда угощают.

– Это все хорошо, но централизованно еще лучше, – ответил Гришин. Гришин сдержанно помолчал, потому что не знал, каких слов ждал от него этот странный подполковник.

– Пошли, поработаем с документами, – закончил проверяющий.

Изучив журнал нарядов, и увидев, что меня не было на границе десять дней, Говядин ревел как раненный медведь.

– Что это у вас товарищ старший лейтенант, курсант сюда на каникулы приехал или на стажировку? Почему его в нарядах нет? К мамочке на пирожки приехал? С завтрашних суток, я вижу курсанта в нарядах.

Про нашу договоренность с замбоем, насчет обмена знака, на мой внеочередной отпуск, подполковник явно ничего не знал.

Выйдя с кабинета, я спросил у Гришина:

– На сколько они приехали?

– На три-четыре дня, – виновато ответил он, – внеочередная комплексная проверка. Сам понимаешь вывод войск, через левый фланг заставы.

– Понимаю, – ответил я, и приготовился заплывать по нарядам.

В первый наряд меня назначили прямо этой ночью. Запомнил я его в мельчайших деталях и до конца жизни.

Поставили меня старшим погран наряда «Секрет», в самое противное время с 02.00 до 6.00. Почти не спал до двух часов, волнуясь перед настоящим выходом на границу. С красными глазами, пошел на получение приказа по охране Государственной границы. Тревога ушла, оставив не успокоение, а странную зудящую пустоту. Я на время примирился с этим назойливым ощущением. Через десть минут пустота рассосалась по всему телу.

Полусонный замбой Гришин, похожий на сову в утреннее время, отдавал приказ:

– Пограничный наряд равняйсь, смирно. Приказываю выступить на охрану Государственной Границы Российской Федерации. Вид наряда Секрет. Задача: не допустить нарушения Государственной Границы Российской Федерации. Связь по радиостанции. Пароль Сочи – отзыв Анапа. В случае обнаружения признаков нарушения, доложить Дежурному по Пограничной Заставы и принять все меры для преследования и задержания нарушителя Государственной Границы Российской Федерации. Старший пограничного наряда курсант Петрушко? Повторить приказ. Я стараясь бодро повторил приказ, из темноты вышел проверяющий офицер из отряда и увидев меня в наряде, удовлетворенно закивал головой.

Мы, изображая строевой шаг, вышли из под фонарей заставы и оказались в кромешной тьме. Я даже примерно не понимал, куда нам идти. Нет, конечно, направление знал в сторону Амударьи, а вот дальше… особенности местности не изучал, на границе был один раз в виде прогулки при очистке дорог. Со мной в наряде были два наглеющих черпака прослуживших больше полу года, которые в пути сразу же закурили, чего делать было нельзя.

– Выбросить сигареты, – тихо отдал команду я.

– Ну, че, ты товарищ курсант, мы все курим в дороге, на границе не подымишь, – огрызнулся один из черпаков.

– Выбросить сигареты и перестать мне, тыкать, мы на боевом дежурстве, – строго ответил я и прибавил шагу. Черпаки затушили сапогами бычки и замолчали. Я шел впереди и возле первой развилки остановился, не зная куда идти, обиженные пограничники топтались сзади. Зная, что я абсолютно не знаю дорог, и местности они решили, меня проучить за мою «дисциплинированность». Так мы стояли втроем в ночи как три тополя на Плющихе. Тихо отдаю приказ:

– Рядовой Сомов, выйти вперед и следовать головным до места несения службы. Черпак неохотно подчинился. Шли в полной тишине, молодые бойцы слегка обиделись, да и ну их. Дошли до места расположились и начали вести наблюдение за государственной границей, хотя какое наблюдение темнота как в бабушкином подвале. Через полчаса я почувствовал, что у меня крутит желудок, то ли от напряжения и нервов, то ли от банки скумбрии, которую слопал перед нарядом. Проклиная скумбрию и все на свете, посмотрел по сторонам, надо куда-то идти справлять нужду. А вокруг – попа негра. Из-за набегающих туч вышла большая луна, похожая на большой круглый сыр. Увидел дорогу, окруженную высоким в человеческий рост камышом и деревьями.

– Я отойду, – тихо говорю бойцам и поднимаюсь с земли. Бойцы с интересом наблюдают за мной. Иду по колее, луна как назло не заходит за тучи, рядом с бойцами в позе орла не сядешь, подумают, сдрейфил, отойти подальше. Иду по колее, страшно аж жуть.

Сплошной камыш и изогнутые деревья вызывали чувство тревоги. Что-то исходило от них, заставляло быстрее биться сердце, поднимало из глубины души смутный ужас.

Кущи вокруг меня становились все темнее, они сердито и вкрадчиво двигались на ветру, и во мне рождалось странное неприятное ощущение, что я вторглись в чужой мир, чужой и названный. Наконец – то я отошел на 100 метров, головы бойцов наблюдающих за мной скрыли за поворотом дороги. Начал вытаптывать сбоку колеи себе местечко громко ломая камыш. Сел.… На секунду мне показалось, что все пространство вокруг затаились, замерли в ожидании чего-то страшного и неизбежного. Я даже помотал головой, отгоняя некстати пришедшее наваждение. Полез за сигаретами, но закурить не успел.

За мной снарядом лопнула раздавливаемая ветка, ее треск ударил по напряженным ушам, дернул за каждый нерв в теле.Тут же прямо за моей филейной частью раздается звук похожий на вздох дьявола.

– Ухххха! Сердце застучало о ребра, с меня моментально вылетели все завтраки и обеды за последние сутки, я подскочил как заяц и, схватив автомат, автоматически передернул затвор и направил в сторону камыша. Что это душман, вставший с лежки кабан или волк? В голове мысли летали огромным роем, как я не выстрелил в камыш, не понимаю до сих пор. Руки дрожали, я покрылся испариной, дрожащим голосом спрашиваю темноту:

– Кто тут? Выходи! – голос мой был похож на персонаж детского мультфильма. Нечто, громко ломая камыш, стало удаляться от дороги. Я так и стоял по пояс голый с автоматом наперевес, пока не услышал смех солдат. Пограничники, услышав шум и звук досылаемого патрона в патронник, пошли мне на помощь и увидели такую картину. Оправившись и заправившись, я побрел обратно.

На следующий день вся застава, видя меня, улыбалась и перешептывалась, представляю, какие они придумали мне клички и как комментировали эту ситуация, когда курсант в прямом смысле слова обкакался на границе.

– Главное не в штаны, – улыбаясь, сказал Степаныч, это ты кабана с лежки поднял, – подвел итог моего повествования, прапорщик.

На следующую ночь приехавшей проверкой планировалось оценить боеготовность заставы с применением учебной тревоги с учебным нарушителем. Руководство заставы, в моем числе и я знало, знало о готовящемся мероприятии. Поэтому за полчаса до учебной тревоги я поднялся с кровати, оделся и вышел в коридор.

В комнате дежурного, не смотря на ночь, кипела жизнь, горел свет, шипела рация. Хоть я был предупрежден об учебной тревоге, команда «В ружье», луженным голосом сержанта, заставила меня подпрыгнуть. Подразделение было выведено из ночной комы и тарахтело на все лады. Возглавил тревожную группу, высокий замбой, а заслон, наполовину состоявший из молодых – я.

Под фонарным столбом я разглядел свой заслон, который был обвешен оружием, громоздкими фонарями, сигнальными пистолетами, рацией и прочими атрибутами пограничной экипировки. Гремя всем обмундированием, мы погрузились в машину и выдвинулись на рубеж упреждения. Водитель ехал быстро, по днищу стучал песок, мы прыгали в кузове как мячики, время от времени матерившись, когда обо что-то ударялись.

Выгрузившись, рассредоточились и начали прочесывать местность. Связи с тревожной группой не было, я ломал голову: что могло случиться с Гришиным? Опытный командир, участок знает, как свои пять пальцев.

– Товарищ курсант! – послышался за спиной бодрый голос радиста, орловского парня по имени Сергей. – Тревожная на связи! От сердца отлегло: наконец-то!

– Что там у них? Давай…

Небольшого роста радист, тяжело хлопая сапогами по топи, подошел ко мне. Антенна над его головой качалась, уходила пупырышками в огромное небо. А сам Сергей, с рацией за спиной, с комплектом боезапаса на поясе, с укороченным автоматом со складным металлическим прикладом, был похож на инопланетянина.

Сквозь потрескивание и шум узнал слегка искаженный расстоянием, чуточку захлебывающийся голос Гришина: «нарушитель обнаружен, ведется преследование»…

Только на рассвете, в мутных сумерках, сойдясь с нескольких сторон у заброшенной конюшни, нарушителя взяли. Он был из спортивной роты, поэтому бегал долго, чем вызывал у нас злость. Обалдевший, не видящий ничего под ногами от долгой погони, он стремительно выскочил из-за кучи сена и, кинулся было в сторону аула. Но вокруг сжималось кольцо, он внезапно обернулся и замер, медленно поднял руки. Я увидел совсем близко его круглое лицо с торчащими поломанными как у борца ушами. Глаза светлые, подернуты матовой дымкой и легкой тоской – наверно пообещали знак отличник ПВ – если прорвется вглубь территории. Не вышло.

Неторопливо закуривая, пограничники полукругом стояли рядом – так, будто все происходящее было обычным вопросом. Для меня хоть нарушитель учебный, все было в диковинку, и я стрелял глазами во все стороны. Инструктор службы собак взял под поводок Амура и доставал с его шерсти камыш, тот потеряв всякий интерес к нарушителю, все принюхивался к запаху, исходившему с конюшни. Радист Сергей скатывал антенну, вокруг него вился радист из тревожной группы и объяснял, почему так долго не выходил на связь.

Прибыв на заставу, мы были с Гришиным вызваны на подведение итогов. Я шел за Гришиным по деревянным полам, пошатываясь от усталости. На улице занимался бледный солнечный день, ветер гнал в сторону Афгана жидкие тучи. Сморенные усталостью, спали в казарме, вернувшиеся из наряда пограничники, высунув языки, дремал в вольере Амур, который даже не повернул головы в сторону прошедшего с отряда подполковника Говядина. Бдел, только обозревая окрестность в мощный бинокль, часовой на вышке перед заставой, да в глубине казармы слышался невнятный телефонный разговор дежурного с пограничными нарядами.

Говядин, долго разбирал задержание учебного нарушителя, указывая на недостатки, но в целом действия заставы были оценены на «хорошо». Я сидел и рассматривал трещины на столе, среди которых высмотрел какие-то очертание рисунков невидимых художников под названием «время». Жужжит муха. Однообразная тоскливость в ее жужжании, в том, как она тычется в стекло, делает витки вокруг лампочки и пролетает мимо раскрытых измученных бессонницей глаз.

Стараясь не заснуть, щипал себя за ноги и радостно выдохнул, когда Говядин скомандовал «свободны». Дойдя до кровати, я упал как мешок на кровать и провалился в тревожный дневной сон. Мне снился то пес Амур, то нарушитель с пистолетом, то Говядин с флагом. Сон был мягкий, расплывчатый, нереальный.

После обеда с красными глазами я вышел со своей каморки. Побродив по заставе, с аппетитом пообедал. Кормят на заставе хорошо – хочешь нормальную службу, личный состав должен быть сытый и отдохнувший. Попил чаю. Чай великолепный: ароматный, снимает жажду. В училище я не очень любил бромовый безвкусный чай, в Узбекистане пристрастился.

Глава 5

Иду по дорожке, ощущая пружинистость земли. Тополя застыли навытяжку в мундирах увядающей листвы, кусты можжевельника аккуратно подстриженные тянулись вдоль забора заставы. Навстречу идет щеголеватый, упругий сержант Ложков. Голос его звенит, в обычные слова вкладывается какой-то добавочный смысл.

– Выспались, товарищ курсант?

– Да, – вяло ответил я, – ковыряясь спичкой в зубах.

– У меня вопрос. – Какой может быть вопрос к новичку на заставе, когда последний солдат знает больше меня. Чую подвох и неохотно говорю:

– Давай.

– Отец рядового Ляшко пьет, пришло письмо от сестры. Ляшко переживает, – сержант передает мне замызганное письмо. Письмо короткое – «Привет Андрей! Знаю, какая у тебя тяжелая служба и долго не хотела говорить – отец наш опять пьет горькую, ссорится с матерью, ударил ее, а меня грозит из дому выгнать». Дальше немного о каких-то других своих делах.

– Что делать, товарищ курсант? Старший лейтенант занят проверкой, сейчас он один на заставе?

– В милицию обращались?

– Да нельзя, отец его герой труда, имеет орден. Не хочет Ляшко в милицию. Вчера собираемся в наряд, а Ляшко сам не свой. Забыл о своей славе следопыта, о задержанном им нарушителе, о трех благодарностях за службу. Ходит печальный.

– Знаешь, Ложков, буду добиваться отпуска для Ляжко.

– Благодарю, товарищ курсант.

Вечером поговорил с Ляшко, узнав все о его семье, пошел к замбою, просить отпуск для солдата. Через неделю он уехал домой и позже написал мне в училище письмо с благодарностью. Так я, волей неволей, становился настоящим замполитом, вникающим в жизни и проблемы солдат, пытающийся их решить и помочь.

Вечером показали проверяющим воспитательно–патриотический досуг. Отдыхающая смена собралась на улице за большим деревянным столом. Боец по фамилии Атаханов готовился спеть старую пограничную песню. Все притихли. Атаханов громко вздохнул. Казалось, музыка имела над ним какую-то силу. Медленно, всех осмотрев чистым взглядом, он негромко запел под гитару:

Далеко от дома родного

Во мгле пограничных ночей

Мне видится снова и снова

Тропа вдоль деревни моей.

На сопки суровой границы

Я в сердце сыновьем унес

И желтое пламя пшеницы,

И белое пламя берез.

Казалось, невозможно объяснить, чем песня волнует души человеческие, но она волновала, даже по лицу Говядина это было видно.

Когда мы уходим в наряды,

Обвитые вьюгой ночной,

Деревня мне кажется рядом,

Любимая рядом со мной.

И здесь, на студеной границе,

Меня согревают в мороз

И желтое пламя пшеницы,

И белое пламя берез.

Последние слова подхватила вся застава. Говядин встал и неожиданно предложил мне выступить:

– Что скажет товарищ курсант, будущий политработник Голицынского училища, по поводу песни и службе на пограничной заставе. Внутри все кольнуло, я напрягся, ни к каким выступлениям я не готовился, подстава. Деваться было некуда, я встал, одернул ХБ и, стараясь не сбиваться, заговорил о том, что было на душе:

– Мы несем службу на передовых рубежах нашей Родины, так сказать первые встречаем врагов. Это почетно и ответственно одновременно. Служба, как говорится и опасна и трудна, но нас это не останавливает. Застава у нас сплоченная и дружная, что влияет на результаты охраны Государственной границы. А песня душевная и добрая.

Говядин, тщательно следил, чтобы я каждые пограничные сутки был в наряде, сна мне доставалось мало, но со временем понял, что мне интересно и увлекательно ходить на охрану Государственной границы. Я много узнавал, учился и практиковался. Следующий мой наряд был дозор с пограничным псом по Кличке Рекс, этакая пешая прогулка вдоль линии границы, рядом с КСП. Получив приказ, мы потопали на левый фланг к мосту «Дружба», который тянулся около восьми километров. Думая, что шестнадцать километров, для подготовленного марш бросками и переходами в училище, ничего не значат – я глубоко ошибался. Первую ошибку, которую я допустил, это быстро выпитая вода на жаре. Через пять километров я начал потеть и пыхтеть. Опытные пограничники пили мало, только чтобы сполоснуть сухое горло.

Небо Узбекистана выцвело от зноя. Печет и давит. Дышать нечем. Задул «афганец». Что-то угрюмое и печальное в этом ветре. Говорят, он нехорошо действует на желчный пузырь.

Слева от нас было табачное поле. Табак уже вызрел, стоял бурыми прямыми рядами, как солдаты в строю, при полном параде и тихо перешёптывался под ветром. Говорят, в этих краях выращивали качественные сорта, по крепости, не уступающие своим аналогам из-за рубежа. Табачное поле тянулось вдоль КСП и уходило глубоко внутрь пограничной зоны.

Я все больше уставал, осеннее, но жаркое солнце стояло хоть и низко над землей, но в самом зените. Нагрузка в центральной России и в Средней Азии, сильно отличались. Стараясь не опозориться перед солдатами, я создавал видимость бодрого шага, на полпути был уже похож на загнанную лошадь. Впереди шел сержант по фамилии Тропкин с крупными чертами лица, руки рабочего с отчетливыми венами. Тропкин посмотрел на меня и, видя мое плачевное состояние скомандовал:

– Привал. Я виновато сел на землю и будто оправдываясь, сказал:

– В училище и марш-броски и зарядки и ничего, а тут…

– А тут климатическая зона другая, надо привыкнуть. Мы поначалу все сдыхали на флангах, – Тропкин скинул автомат с плеча и присел. Закурив, он посмотрел на блестевшую неподалеку Амударью. Второй солдат, по-доброму добавил:

– Пейте меньше при движении, товарищ курсант, много воды при нагрузках и жаре – плохо. Молча посидев, пошли дальше. Вдруг Рекс натянул поводок, взял свежий след. Судя по всему, человек шел вдоль границы по нашему направлению. Тропкин, обращаясь ко мне сказал:

– След свежий, надо ускориться. И мы побежали.

Следующие пару километров были для меня очень тяжелые. Но я бежал, и уже это было неплохо. Двигаюсь. Не отстаю. Читал в книжках о втором дыхании, которое появляется у вымотанного человека: перемогся – и обретаются силёнки. Но оно никак не наступало. След свернул в сторону убранного чайного поля. Тропкин передал по рации, что возле КСП с наше стороны «кто–то гуляет, ведем преследование». Тревожную группу высылать не стали, так как местные могут быть в пограничной зоне и как следствие возле КСП. Обычно они это не делали и на пограничную дорогу не выходили. Бежим дальше. Казалось упаду, тихий, напевный звон образовался в ушах.

За несколько сот метров увидели маячащий силуэт. Рекс захрипел. Перешли на ускоренный бег. Звон рос, крепчал, превращался в блаженную песню. Знаю, что на самом деле нет никакой музыки и песни, просто напряжение и жара.

Человек не убегал, шел по тропинке. Чем ближе мы подбегали, тем страннее он смотрелся, весь в каких – то тряпках, голова окутана платком, на ногах нет обуви. Тропкин окликнул человека, тот остановился и посмотрел в нашу сторону. Его лицо было отталкивающее – длинные немытые волосы, полуоткрытый беззубый рот.

– Отбой тревоге, – сказал Тропкин, это местный дурачок. Словно в подтверждение слов сержанта, чумазый человек улыбнулся и помахал рукой, издавая нечленораздельные звуки. Подойдя ближе, я увидел, что у незнакомца лицо покрыто струпьями, ноги искажены слишком долгими путешествиями, обкусанные до крови ногти, скрюченные пальцы похожие на отросшие ногти. Ужасная картина, я вопросительно посмотрел на сержанта.

– У него семья сгорела, пока он в поле работал. Жена и двое детей. Все спали и моментально задохнулись. А он… рехнулся.

Распухшими пальцами нащупал флягу, отцепил с пояса, встряхнул, словно могло плеснуться или булькнуть. Ни глотка, сухие стенки. Прячась от бойцов, прицепил флягу обратно. Мои телодвижения не остались без внимания Тропкина. Он отцепил флягу и протянул мне:

– Пейте, только не много, вода все равно тут же выйдет через пот. Станет только тяжелей. Сделав пару глотков, я отдал фляжку сержанту, думая, о неподдельной взаимовыручке и поддержке друг друга, бойцами заставы. Жить и служить в близких к экстремальным условиях, нельзя без помощи и уважения. И это не просто напыщенные слова.

Между нарядами я вспоминал Ларису, мое сердце было в синяках как яблоко в стиральной машине – я скучал и страдал. Иногда с дежурки получалось позвонить Ларисе и немного поговорить. Так как рядом сидел дежурный, ни о каких романтических разговорах речь не шала. Но скучать было некогда.

На следующий день меня отправили нести службу на пограничную вышку, так называемый пункт наблюдения. Мне было жутко интересно, так как вышка стояла левом фланге, где располагался мост «Дружба» через который шла военная техника с Афгана.

Я, как старший пограничного наряда, прибыв на наблюдательный пункт, должен отыскать на местности ориентиры, границы, полосы или уточнить обстановку у сменяемого наряда; проверить документацию и исправность средств связи и сигнализационных приборов; установить или принять у сменяемого наряда приборы наблюдения; лично осмотреть местность в полосе наблюдения; указать ориентиры, сектор наблюдения для каждого пограничника и на что обращать особое внимание.

Далее, при обнаружении на территории сопредельного государства вновь появившихся объектов, я обязан: отметить время обнаружения объекта в журнале наблюдения; непрерывно наблюдать за объектом, а c выходом его из полосы наблюдения поста, записать все данные о нем в журнале наблюдения, указав отличительные признаки наблюдаемого объекта и его действия: кем являлся объект, если человек, то кто он (военнослужащий или гражданский), как одет и вооружен, что делал, откуда, как и куда двигался, при каких обстоятельствах и когда вышел из полосы наблюдения. В общем обязанностей вагон и большая тележка.

На самом деле пока мы дошли до вышки, взмокли как мулы и присели отдохнуть. Небо словно цеплялось за вороненый ствол карабина, у подножия вышки тощая серебристая крольчиха щипала траву. Она доверчиво посмотрела на меня, но потом запрыгала прочь, вслед за нею поднялись и поскакали крольчата.

Забрались на вышку. Наверху старослужащие сразу сняли с себя вооружение и ХБ, мельком глянув на границу, перешли на тыльную сторону вышки, где не было солнца.

– Будешь в карты? – спросил один из них по имени Володя, добродушный парень из Владимира, который был нештатным парикмахером и уже успел подстричь меня. Я оторопел от такой наглости, но ничего не сказал. Володя достал откуда-то с нычки потрёпанную колоду и выжидающе посмотрел на меня.