Обучение у жизни: становление психоаналитика

Патрик Кейсмент

Обучение у жизни: становление психоаналитика

© П.Кейсмент, 2008

© СГИ «Дарын», 2009

© ТОО «Шугыла»

© «Когито-Центр», 2009

Предисловие редактора

Представленная Вашему вниманию книга завершает серию изданий, включающих такие работы, как «Обучение у пациента», «Дальнейшее обучение у пациента», «Обучение на наших ошибках».

«Обучение у жизни» стало своеобразным отчетом Патрика Кейсмента о сотворении собственной психоаналитической самости.

Это очаровательное повествование о перипетиях внутренних размышлений и сил, сформировавших идентичность Кейсмента. Благодаря откровенному и честному изложению своих детских и юношеских сомнений, своих не всегда однозначных поступков в жизни и психотерапевтической практике, он становится тонко чувствующим и интеллектуальным проводником в мир сложных личных дилемм на пути становления аналитика-практика.

Удивляют и поражают степень самораскрытия автора, его признания и выводы о том, как можно жить и работать в состоянии неуверенности и неопределенности. Работа с очередным произведением Кейсмента стала лично для меня еще одной жизненной и профессиональной школой.

Уверена, что многим начинающим и даже опытным психотерапевтам, психоаналитикам будет приятно и полезно познакомиться с размышлениями британского психоаналитика Патрика Кейс-мента, касающимися многих секретов нашей профессиональной деятельности.

Анна Кудиярова,Президент Казахстанской Психоаналитической ассоциации

Предисловие

Патрик Кейсмент написал необычную книгу. Те, кто знаком с темой его работ, узнают мотив «обучение у…», который характерен для его статей и книг, его отношению к пациентам и его подходу к предмету психоанализа. В данной книге он раскрывает эту тему еще глубже, говоря открыто о способах обучения у жизни и, в частности, обучения на событиях его собственной жизни. События, которые он выбирает, являются разносторонними и включают его размышления о своей семейной истории, где он, как полагали, был «трудным» ребенком, о конфликтных отношениях с членами семьи, о важных открытиях и болезненных моментах, о некоторых больших переменах, уходящих корнями в его анализ, например его решении о последующем изучении психоанализа.

Излагать собственный жизненный путь таким образом – смелый шаг; некоторые сказали бы – безрассудный, поскольку определенный набор житейской мудрости свидетельствует, что исследования о жизни аналитика, по сути, навязчивы. Кейсмент, зная об этой дилемме, проделывает это исследование, сочетая откровенность и чуткую заботу о читателе. Откровенности помогает, как мне кажется, его ощущение заново открытой свободы в связи с тем, что он, став пенсионером, прекратил частную практику.

Предусмотрительность по отношению к читателю состоит в предоставлении ему довольно подробной информации только для дальнейшего углубления темы книги об обучении у жизни. Нет ничего исповедального или всепрощающего в рассказе Кейсмента о себе.

То, что характеризует его самораскрытие, – сердечная непосредственность. В трудностях этого конкретного человека на пути своего развития через сложные перипетии детства, отрочества и молодости мы распознаем множество аспектов наших собственных сложностей, связанных с развитием и кризисами. Именно благодаря своей доверительности, Кейсмент сумел показать важные вехи своей формирующейся индивидуальности, не узурпируя тему книги и не тревожа читателя беспочвенно при обсуждении краткого периода своего психического расстройства в возрасте двадцати лет.

Еще одним способом прочитать книгу станет восприятие ее в качестве назидательной истории о неисчислимых ловушках, которые могут отвлечь нас от нашей аналитической задачи. Он обсуждает необходимость устанавливать границы и быть в состоянии сказать «Нет» ради целей анализа, необходимость удерживать ненависть в переносе и контрпереносе, последствия неудачного горевания, опасность уверенности и важность постоянной супервизии.

Книга заканчивается личными размышлениями о его жизни и опыте. Закончив книгу я ощутил, что никто, возможно, не сможет прочитать ее, не обучившись многому у нее и, что еще более важно, не будучи затронутым ею до глубины своей души.

Пол Вильямс,Белфаст,Декабрь, 2005.

Благодарности

Тех, кто внес свой вклад в эту книгу, больше, чем я смогу назвать или вспомнить. На каждом этапе моего жизненного пути на меня влияли окружавшие меня люди, и это обогащающее влияние отразилось на всей книге, за что я останусь благодарным вечно.

На разных этапах процесса написания данной книги многие коллеги и друзья помогали мне и поощряли меня продолжать писать ее. Я благодарен всем и каждому из них. Хочу выразить особую благодарность покойному Гарольду Стюарту, моему аналитику, который дал мне свое особое благословение, чтобы предать гласности то, что я открываю во второй главе. Никому я не обязан больше, чем моей жене, которая вдохновляла меня писать эту книгу, она верила, что мне еще есть что сказать, прежде чем ставить точку в этой серии книг «Обучение у…». Таким образом, ей пришлось еще раз потерпеть известное отсутствие мужа, поглощенного процессом письма. Хочу также еще раз выразить мою особую благодарность Джозефине Кляйн за ее квалифицированное редактирование рукописи, являющейся четвертой книгой, которую она помогла мне подготовить к публикации.

Как всегда, я обязан моим пациентам и супервизируемым, которые, как и прежде, стали для меня источником знаний и большого вдохновения, и хочу выразить, в частности, мою благодарность тем, кто дал разрешение издать некоторые выдержки из моей работы с ними.

Издатели и я желаем также выразить признательность за разрешение на публикацию изданных прежде материалов, часть которых дается в контексте глав или рассматриваемых вопросов.

Введение

Вся жизнь может оказаться источником нашего обучения, представляя для нас загадку в понимании требований самой жизни, будь это то, чем мы наслаждаемся, или опыт, влекущий за собой конфликты и боль. Пытаясь понять, чему я обучился у собственной жизни, я включил в данную книгу широкий диапазон событий, которые помогли мне рассказать, как я продвигался от юнца без ощущения направления в жизни, каковым я был, до аналитика, которым я позже стал.

Я считаю себя особенно удачливым, поскольку у меня не было никаких сомнений в том, что в качестве сферы деятельности мне нужен был именно психоанализ. Я включил в эту книгу некоторые детали моего кризиса в возрасте немногим старше двадцати лет, когда старые способы бытия потерпели неудачу на пути к крупному достижению, которое продолжает служить мне и сейчас. Тот эпизод послужил главным источником моей страсти к психоанализу.

В этой книге я воспользовался свободой, предоставляемой пенсионерам, поскольку теперь я не принимаю больше новых пациентов. Это позволяет мне подвергать себя риску самораскрытия, что обычно является нежелательным, пока мы еще заняты аналитической работой с пациентами и стремимся сохранять собственную анонимность, чтобы пациенты могли использовать нас для отражения значимых других в своей жизни, не ограничиваясь, насколько это возможно, слишком большим знанием о своем аналитике.

Я верю, что мои бывшие пациенты смогут справиться с моими самораскрытиями в этой книге. Я могу, однако, навлечь на себя большие неприятности со стороны моих коллег. Раскрытие чего-то обо мне может вызвать у некоторых из них соблазн выдвигать разные домыслы обо мне, возможно выстраивая гипотезы, чтобы увидеть меня в том или ином свете, но я надеюсь, что они примут во внимание, что такие предположения могут быть только «диким анализом». Используя аналитическую теорию, было бы легко, даже забавно соорудить кое-что из личных деталей, приведенных здесь. Но всегда сомнительно, насколько надежным может быть аналитическое предположение при отсутствии рассматриваемого человека. Я иду на этот риск сознательно, однако считаю, что мне нечего особенно бояться. Я – такой, какой я есть, и моя аналитическая работа такова, какой она состоялась. Остаюсь верным и тому, и другому.

Я делюсь различными эпизодами из моей жизни, некоторые из которых могли бы показаться не очень существенными сами по себе, но я включаю их, потому что они помогли заложить фундамент для моего последующего понимания жизни и, в свое время, сформировали также мое понимание психоанализа. Весьма часто я смеюсь над собой и приглашаю читателя посмеяться вместе со мной.

Я также включаю примеры своих ранних попыток применения теории к жизни в период моей работы инспектором по надзору за условно осужденными, и позже – в качестве семейного социального работника. Некоторые из этих примеров показывают неуклюжее и неправильное использование теории. Я полагаю, что многие из нас, особенно обучающиеся аналитики и психотерапевты, могут соскользнуть в подобное наивное использование теории. Эти примеры рассматриваются здесь для того, чтобы проиллюстрировать, как нельзя работать. Мы все сможем кое-чему научиться на них.

За время моей клинической практики мои психоаналитические взгляды во многом изменились. Одно очень важное изменение было связано с моей прежней верой в ценность «корригирующего эмоционального опыта». Я стал видеть, как это может отклонить аналитическую работу от нужного направления. В ходе моего исследовательского путешествия к психоаналитическим способам работы мне пришлось изучить важность ограничений сеттинга, говоря «Нет», когда клиент или пациент не на своем месте для испытания гневом, возникающим, когда клиент или пациент не получают того, что им требуется. Тогда я обнаружил, какая важная работа может быть проделана в негативном переносе, большая часть которой могла бы быть упущена, если бы аналитик или терапевт был слишком доступен как явно хороший и заботливый человек. Фактически, часто требуется гораздо больше усилий для того, чтобы оставаться в распоряжении пациента для выражения его гнева, даже ярости, чем быть слишком «хорошим», неуместно отклоняя его гнев.

Я включил в эту книгу статью, которую написал об отношении Сэмюэля Беккета к его родному языку, в частности, потому, что она может пролить свет на усилия истинной самости, стремящейся вырваться из объятий ложной самости. Для забавы я добавил некоторые подробности того, как была написана эта статья, и того, что последовало за проявлением к ней интереса Масуда Хана. Я полагаю, последнее проливает интересный свет на этого замечательного, но сложного человека.

Я также включил сюда главу о скорби, несмотря на то, что ранее она уже была издана, поскольку моя работа с людьми, которые имели значимые потери, как в их детстве, так и позже, в разное время была существенной частью моей клинической работы. Я многому научился благодаря этому.

В ходе моего становления в качестве психоаналитика я начал обнаруживать ключевую важность аналитического пространства, учась контролировать его с помощью проверочной идентификации с пациентом на сессии. Я часто писал о внутренней супервизии, и в седьмой главе я даю подробности того, как шли дела в ходе клинических семинаров, которые я обычно проводил и которые назывались: «Внутренняя супервизия в действии».

Я продолжаю выделять некоторые способы рассмотрения происходящего в кабинете, которые помогли мне развить то, что я называю клинической антенной. Я люблю изменять перспективу, чтобы оставаться чутким к различным возможным значениям, контролировать аналитическое пространство, а также осмысливать то, что, возможно, вторгается в аналитический процесс или влияет на него.

В последующих главах книги я размышляю над проблемами, обсуждения которых я встречал нечасто, включая совпадения и то, что могло бы быть телепатической коммуникацией, диагностическими снами и еще многим, что очаровало меня или привлекло мое внимание. Исследовать эти вопросы меня побудила обеспокоенность тем, что психоаналитики, похоже, часто думают, что они знают все лучше всех, придумывая аналитические объяснения жизни во всех ее проявлениях. В противоположность этому, я наслаждался моментами, когда происходило нечто, не так-то легко поддающееся объяснению.

Я возвращаюсь к проблемам уверенности и к отличной от нее неуверенности, которую я расцениваю как существенную установку для большей части нашей работы в психоанализе. Я также повторно поднимаю некоторые проблемы, связанные с религией. Должны ли аналитики продолжать отклонять верования других просто потому, что мы не разделяем их? Возможно, есть место для уважения и для того, чтобы помнить, что мы необязательно должны знать все лучше всех. И наконец, я оглядываюсь назад и пробую поместить в контекст, по крайней мере, часть пути создания этой книги.

Проблема конфиденциальности

Как всегда, я заинтересован в том, чтобы были защищены тайны пациентов, особенно когда некоторая клиническая работа публикуется для блага других. Я обсуждал эти вопросы весьма подробно в другом месте (Кейсмент, 2005а, Приложение II), и я остаюсь на позициях, обозначенных ранее.

Я продолжаю надеяться, что те пациенты и студенты, работы которых я использовал, оценят заботу, с которой я стремился защитить их анонимность. Любой, кто узнает себя или свою супервизированную работу среди виньеток, представленных здесь, я надеюсь, предпочтет остаться не узнанным кем-либо еще.

Часть первая

Развитие

Глава 1

Обучение у жизни[1]

Введение

Многие аналитики могут найти истоки выбора или психоаналитической карьеры в своих собственных переживаниях. Вероятно, поэтому наша собственная жизнь будет влиять, иногда весьма глубоко, на наш подход к клинической работе. Таким образом, теоретическая ориентация, на которой мы в конечном счете останавливаемся, подход к лечебной работе и техника, которую мы начинаем предпочитать, возможно, были отобраны скорее субъективно, а не выбраны настолько объективно, как мы хотели бы полагать.

К сожалению, связи между жизненным опытом и клинической ориентацией редко исследуются открыто, вероятно, потому, что большинство аналитиков стремится держать свои личные дела вне общественной арены, и на это есть серьезные основания. Такое самораскрытие почти всегда загрязняет перенос, мешая клинической работе, которая находится в центре их профессиональной деятельности.

Меня часто спрашивали, как я стал психоаналитиком. Это вопрос, на который я обычно не мог отвечать свободно, по крайней мере, не во всех подробностях и не в печати, из-за того, что это могло бы повлиять на мою работу с пациентами. Однако теперь, когда я больше не беру новых пациентов, у меня нет такого ограничения. И я полагаю, что любой из прежних моих пациентов, который может прочитать то, что следует дальше в этой книге, будет в состоянии воспринять раскрываемые здесь вещи без излишних трудностей или беспокойства. Я надеюсь, что любые переносы ко мне будут достаточно проработаны для встречи с реалиями, которые сами по себе не подвержены какой-либо длительной идеализации.

Далее будут даны виньетки из моей собственной жизни и опыта, с комментариями о том, что я впоследствии начал видеть в этих примерах. В соответствующих местах я немного расскажу, как эти события повлияли на мое последующее видение клинической работы. Даже при том, что некоторые из этих виньеток, возможно, не кажутся особенно важными, для меня они стали иметь намного больше значения, чем было в самих событиях непосредственно в то время, когда они происходили.

Турецкие сладости

Как только закончилась Вторая мировая война, в моей семье стали появляться новые виды еды, о которой мы, дети, не слышали прежде. Одним таким особенным удовольствием была первая коробка турецких сладостей, появившаяся в нашем доме. Это была большая коробка с множеством восхитительных кубиков этой особой новой сладости, полностью глазурованной сахаром. Каждому из нас разрешалось взять «только один кусок» этого удовольствия после обеда. Это было правилом, бдительно контролируемым одним из взрослых в то время, когда коробка передавалась по кругу.

К моему стыду, о котором я со смехом вспоминаю даже теперь, я сделал некоторые полезные открытия об этих кусочках сладостей. Они не были одинаковыми по размеру, поэтому, если один из больших кусков укорачивался наполовину, то поверхность, на которой был сделан срез, можно было легко скрыть, присыпав ее сахаром. Этот кусок тогда выглядел точно так же, как все другие части. Или, чтобы быть более точным, он выглядел точно так же, как другие меньшие куски. Таким образом, я мог получать больше, чем моя ежедневная порция, не делая это явным для всех остальных. Однако, попробовав эту хитрость один раз, что было к тому же очень легко, я продолжал делать это и дальше. В результате кусочки становились все меньше и меньше, но никто, казалось, этого не замечал.

Хотя я продолжал выходить сухим из воды, совершая свое «преступление», не обошлось без чувства вины. Годы спустя, читая у Винникотта об антиобщественной тенденции (1956), я начал понимать этот исключительный опыт совсем по-другому. Я повторял свое преступление с бессознательной надеждой, что меня могут поймать. Но, поскольку мой проступок оставался нераскрытым, для меня не было никакой причины бросать это занятие. Я нуждался в ком-то, кто заметил бы происходящее и помог мне остановиться. Разоблачения не было, и я оставался наедине с ложной победой, продолжая ускользать от наказания. Моя более глубокая надежда, как я теперь понимаю, не осуществилась через родительское воздействие, которое я бессознательно разыскивал. Вместо того чтобы помочь мне прекратить эти «кражи», меня оставили с чувством вины, сохранявшимся у меня в течение многих лет.

Этот опыт пригодился мне в дальнейшей клинической работе. Еще со времени моей работы инспектором по надзору за условно осужденными и потом, во время психоаналитической практики, я мог распознавать ту бессознательную надежду, о которой писал Винникотт, когда описывал «антисоциальную тенденцию». Впоследствии я перефразировал Винникотта, написав:

[Винникотт] заметил, когда ребенок слишком долго лишен чего-то существенного для безопасности и роста, он, полный надежды, может отправиться на поиски недостающего символически, через кражу. Кто, кроме Винникотта, смог увидеть этот толчок бессознательной надежды даже в краже?

(Кейсмент, 2002c, xxii)

То был гений Винникотта, благодаря которому он смог увидеть это, и я был поражен, как часто его наблюдение было верно для тех, кто позже стал преступником, поскольку их бессознательная надежда не осуществилась.

Теперь скажи «Прости»

Судя по всему, в моей семье меня воспринимали как особенно трудного и требующего постоянного внимания ребенка. Таким образом, не удивительно, что меня часто наказывали за мое плохое поведение.

Однажды, когда мне было примерно десять лет, меня отослали в мою комнату, «чтобы остыл». Я отчетливо помню совершенно новое понимание ситуации, которое пришло ко мне в тот момент. Я неожиданно впервые понял, что действительно обидел своего отца. Кроме того, насколько я знаю, я впервые почувствовал реальное беспокойство за него. Это, я думаю, и стало моментом, когда я начал обнаруживать способность заботиться, о которой также пишет Винникотт (1963).

Однако дальше все было не так хорошо. Я помню, что, спускаясь вниз, чувствовал, что несу с собой нечто, подобное драгоценному подарку. Я чувствовал себя виноватым по моему собственному согласию и шел, чтобы сказать моему отцу «Прости» за то, что обидел его, сказать это, действительно подразумевая это.

Мои родители, конечно, не могли знать о преобразовании, произошедшим во мне, пока я оставался один в своей комнате. Как это обычно случалось, меня встретила моя мать, сказав мне: «Теперь, скажи “Прости” своему отцу»[2]. Я помню чувство полной опустошенности. Чувство, которое я нашел в своем сердце и собирался высказать, оказалось полностью разрушенным. Я не смог сказать Прости» по требованию, поскольку это было совсем не то извинение, которое я держал в голове. Мне казалось, что выполнить то родительское требование (хотя оно было оправданно), означало предать подарок, который я пришел предложить. Я знаю, что тот подарок я не отдал, по крайней мере, тогда.

Позже я смог понять, что кризис, произошедший во мне в тот момент, был связан с обнаружением уровня истинной самости, которая имела совершенно другой порядок, чем все, соответствующее послушанию или хорошему поведению, и не обязательно ощущавшееся.

Я думаю, что мое последующее ощущение этого жизненно важного различия между послушным поведением и тем, что проистекает из истинной самости, зародилось именно в этот момент моей жизни. Это является также сутью того, с чем мы сталкиваемся в нашей клинической работе, и для пациента это намного более реально, чем любая поверхностная адаптация или согласие. Некоторые пациенты нуждаются в нас, чтобы тонко осознать это не только в своей собственной жизни, но также и внутри аналитических отношений.

Несмотря на то, что я почувствовал себя разбитым из-за того, что подарок моего первого истинного «Прости» не был передан или признан, то мгновение сослужило мне хорошую службу на все последующие годы. Некоторые из моих пациентов также, возможно, косвенно смогли извлечь выгоду из этого.

С тех пор я стал понимать, насколько естественным было то, что мне так часто помогали мысли Винникотта. Я неоднократно чувствовал облегчение, обнаруживая, что кто-то был там же, где и я, кто-то также предлагал понимание, которое было близко к моему опыту и так часто соответствовало моим собственным ключевым переживаниям.

В меня поверили

Не удивительно, что, будучи трудным ребенком дома, я оставался таковым, попав в школу-интернат. Ближе к концу моего пребывания там (в возрасте 13 лет) меня, как это часто бывало и прежде, вызвали в кабинет директора школы. Он был самым необычным человеком, сочетавшим в себе твердую дисциплину с несомненной привязанностью к ученикам, которые, в свою очередь, тоже его любили. Но, несмотря на мою любовь и уважение к этому директору школы, я оставался неисправимым. Итак, я снова ожидал большего «выговора» или большего наказания за какие-то мои последние проступки. Вместо этого директор школы прочитал мне короткую лекцию. Он сказал:

«У меня есть новости для тебя. Все учителя сейчас разочарованы в тебе. Мы перепробовали все, но ничего не помогло. По крайней мере, пробовали все, за исключением одной вещи. Никто не подумал о том, чтобы возложить на тебя какую-то ответственность, потому что никто не воспринимал тебя как способного к ответственности. Таким образом, я собираюсь взять на себя этот риск. Я собираюсь возложить на тебя ответственность и назначить тебя школьным префектом. Пожалуйста, не подведи меня».

Я был совершенно поражен сказанным. Никто никогда не воспринимал меня как способного хотя бы в самой малой степени отвечать за что-то. Меня воспринимали как «трудного» или «плохого», я имел репутацию, которую очевидно, заслужил, и я продолжал жить в соответствии с этим представлением обо мне. Но теперь, впервые, кто-то увидел меня способным быть другим. Тогда я решил, что я сделаю все, что смогу, чтобы оправдать доверие директора школы ко мне.

Это было глубоко новым опытом. Здесь было и подтверждение моего потенциала быть другим, и признание, которое шло вместе с ним и которого до тех пор всегда не хватало. Это очень отличалось и от того, что я чувствовал к другим. Таким образом, не удивительно, что позже я стал увлекаться понятием Александера о корригирующем эмоциональном опыте[3]. То доверие директора школы ко мне было явно «корригирующим». Это было также ключевым эмоциональным опытом. Возможно, думал я, именно это помогало вызывать изменения в людях.

Некоторое время я считал, что люди через заботу и веру в них, как в случае с условно осужденными клиентами и пациентами в психотерапии, могут начать ощущать себя по-другому и, таким образом, жить по-другому. Насколько бы это ни было верным, потребовалось много времени, прежде чем я стал понимать, что в этом представлении упускалось что-то очень важное.

Опыт прерывности и глубинного бессознательного

Особо могу выделить одно переживание, давшее мне поразительное представление о работе бессознательного. С того времени я остаюсь под сильным впечатлением от работы этой глубинной части ума, которая может среагировать так мгновенно, находясь в то время полностью за пределами нашего понимания.

Когда я еще только начинал интересоваться психоанализом, я пошел на концерт Растроповича, где он играл пьесу Дворжака для виолончели. Когда я добрался до своего места, я увидел, что сижу во втором ряду от сцены и прямо напротив солиста. Между солистом и мной не было больше почти никого, что позволяло мне чувствовать, как будто концерт играли только для меня.