Великая Степь. Басжок

– Издревле люди гоняют нас огнём… травы жгут, думая, что это оградит их … Не зная, что огонь и дым повсюду там… откуда мы явились…– ведьма уже не улыбалась, не открывала рта, не отрывала взгляда от Ару.

Жар не вредил ей, тонкая кожа даже не краснела. Внезапно она уставилась за спину ханши на двери. Ару обернулась и увидела, как сквозь щель между створками просачивается сероватый, усыпанный жемчугом туман.

*

Шаман вошел в юрту. Он обвёл всех присутствующих мутным взглядом, затем шепотом произнёс:

– Все вон.

Никто не смел ему перечить. Лишь повитуха, задержалась в дверях.

– Это Марту? – спросила она робко. – Можно мне остаться?

– Будь рядом, позову, если понадобишься, а теперь вон!

Створки дверей захлопнулись. Из тени шамана поднялся тонкий чёрный силуэт. Силуэт отошел дальше в тень и на нём проступили черты тощей женщины в платье до пят, через минуту на красивом овале лица вспыхнули мелкие, походящие на капли гноя десятки глаз.

– Девчонка,– засипел силуэт похожим на задыхающуюся женщину голосом. – Видела…

– Да,– ответил шаман.

– Откажись о скакунов,– растягивал силуэт слова. – Дай мне её…

– Да, мой Пир,– склонил голову Жара.

Он начал бить в бубен. Сначала негромко, затем наращивая силу и темп. Покровительница затанцевала. По его телу начали рассыпаться новые бусинки глаз. Камлающий Жара стал закатывать глаза и выгибаться. По юрте заскакали маленькие огоньки джиннов, они пели и шипели:

– Чуем тебя, чуем, чуем…

Пир вошла в оседающего в экстазе баксы, подхватила гудящий бубен и руками Жара продолжила отбивать ритм. Отныне Жара не владел своим телом, полностью отдавшись во власть покровителя. Мир вокруг шамана преобразился. Стал серым, размытым, глазами Пира увидел он стоящую у очага Ару, а напротив неё мутный силуэт, закутанный в войлок. Вокруг них, вдоль канат скакали призванные баксы джинны – красные жабы.

– А-а-а,– протянула ведьма. – Не справилась, значит, повитуха!

Она сухо расхохоталась запрокинув голову назад и раскрыв огромный рот с медными иголками – зубами. Ару, перепугавшись двинулась было к Жара, но заволоченные гнойной пеленой глаза его, напугали ханшу не меньше самой старухи.

– Чем ты хочешь откупа? – спросила Пир.

Теперь её голос звучал не как через густой туман. Он был чистым, высоким, сильным.

– Откупа? – деланно удивилась старуха. – Думаешь мне нужен откуп?

– Отвечай, Марту! – Пир говорила мягко, но в то же время настойчиво.

– Эта женщина – моя! – прорычала старуха.

– Отвечай, иначе будет битва!

Ведьма скривилась, скинула с себя войлок, явив голое тело. Перепачканное сажей квадратное туловище покоилось на тонких, будто совсем без мяса, ногах о двух коленях на каждой. Огромные, пустые бурдюки грудей висели до земли и касались загнутых медных когтей. На руках тоже прорезались серповидные когти, прорвав папирусную кожу и пустив ручейки густой крови. Марту распрямила согнутые суставы своих двухколенных ног с влажным треском, вытянувшись под самый решетчатый дымоход. Ару закричала и бросилась на лежанку, где в другой реальности лежало её чуть живое тело.

Марту закинула свои груди на плечи и закричала поистине нечеловеческим голосом, внушающим хтонический ужас. Она шагнула в очаг, взметнув столб искр и кинулась к Ару, но путь шайтану преградил управляемый Пиром Жара. В оседающих искорках Ару увидела, что вступился за неё вовсе не мужчина, а прекрасная девушка в чёрном шёлке, чёрной шапочке с перьями сокола из-под которой светились лунным светом серебряные серьги и с двумя тугими косами, которые касались земли.

Пир ударила Марту бубном, а огненные жабы кинулись на её немыслимые ноги и впились в них бритвами зубов. Девушка истово била в бубен, её помощники наливались от выпитой шайтаньей крови словно клещи. Демон старался скинуть с себя жаб. Чёрные космы старухи взлетали в воздух, двигались как живые. Марту орала в бессильной ярости, пытаясь дотянуться до Ару своими медными когтями, но красавица в чёрном не пускала её.

*

Из юрты раздавались ужасающие крики на разные голоса. Народ собрался у неё, все переговаривались в страхе поглядывая на источник шума, хватались за обереги. Повитуха, прижав к губам руки молила мать-землю ниспослать Ару силы пережить весь этот ужас. К народу присоединился Алан-хан, все расступились с его появлением.

– Что там происходит? – холодно спросил он.

Повитуха, бледная и дрожащая, поклонилась владыке и ответила:

– Жара-баксы сражается с Марту, господин…

– Почему кричит моя жена? – Хан подался к дверям.

– Марту – сильный шайтан,– отвечала Повитуха. – Она способна насылать жуткие ведения…

– Но она ведь в горячечном сне! Она не может кричать! – Хан ещё ближе подошел к дверям и уже протянул руку, чтобы открыть их и войти внутрь.

Повитуха, не сталкивавшаяся прежде с демонами, но слышавшая от матери и бабки, что баксы во время их изгнания нельзя мешать, бросилась наперерез хану, за что была жестко наказана. Алан-хан пнул её на лету сапогом в живот и толкнул дверь.

*

Отвлечённая скрипом распахнувшейся двери Пир упустила момент, когда Марту замахнувшись когтистой плетью руки ударила. Жара, сраженный мощным ударом отлетел к выставленным горкой сундукам и затих. Лишившись физического тела Пир попыталась поднять Жара, но это было уже бесполезно – Марту добралась до Ару.

*

Хан вошел и тут же его чуть не сбило с ног летящее через всю юрту тело баксы. Алан посмотрел на него в изумлении. Тут от лежанки ханши послышалось болезненное сипение. Очаг погас и ничего не было видно, тогда Хан потребовал принести факел и в его свете увидел:

Выгнувшееся животом кверху тело Ару зависло над лежанкой на высоте человеческого роста. Она сипела и кашляла кровью. В неверном свете факела было видно, как из её рта что-то вытягивает невидимая сила. Ханша кричала, но звук не проходил из-за вырываемых через рот лёгких. Ару била предсмертная судорога. В воздухе показалась перепачканная кровью рука с загнутыми медными когтями в ладонь длиной. Рука держала розовые, спадающиеся лёгкие ханши. Само тело Ару было брошено обратно на лежанку. Тьмой налилось тело чудища, что вырвало лёгкие ханши. Марту утробно рассмеялась, затем выскочила, выбив сетку дымохода наружу. С улицы раздались вопли и топот, уносящих ноги людей.

Наутро озеро, прозванное Зеркальным было покинуто всеми птицами. Лишь легкие Ару-хан плавали по поверхности воды мёртвым лебедем.

Глава шестая

Ночи в степи особенные. Небо – тёмно-синий бархат, а на нём россыпь алмазов. Под бархатом жёлтое разнотравье, а вдали пашни, где набирает силу золото хлебов. Бахчевые поля благоухают вызревающими дынями, наполняя ночной воздух медовым ароматом, подмешанным к терпкости трав.

Ребята шли, подсвечивая себе путь фонариками. Время приближалось к полуночи.

– Влетит нам, – беспокоился Амир.

– Чего ты-то переживаешь? – удился Саня. – Твой дед – мировой мужик. Он нас даже спалил за курением и сделал вид, будто не увидел.

– Он и так не увидел,– заметил Ваня. – У него катаракта на обоих глазах!

– Ага, – съехидничал Саня. – Когда мы у гуся яйцо спёрли он хорошо разглядел. Забыл, как он нам грозился задницы надрать?

– У гуся? – Ваня шел первым и обернулся через плечо.

– Ну у гусыни, – фыркнул Саня. – Велика разница, тебе лишь бы придраться!

За разговорами мальчишки добрались до посёлка. Он уже спал и лишь в двух домах горели окошки – ждали ребят. Простившись на околице пацаны отправились восвояси. Амир старался тихо ступать по двору. Коза Настя свернувшись калачиком спала в сенях, на ней сунув голову под крыло дремал петушок Султан. Пройти незамеченным мимо живого будильника не удалось. Половица предательски скрипнула, и петух пёстрым пернатым шаром бросился на мальчика. Он кричал и метил шпорами в глаза Амиру, благо вовремя подоспел Канат-ата. Он стукнул петуха палкой и тот унёсся в сарай, теряя на ходу зелёные хвостовые перья. Настя лишь зевнула и, недовольно мекнув, продолжила спать.

– Цел? – спросил дедушка.

– Да, всё в порядке, – ответил Амир и вошел в дом.

Канат-ата усадил внука за стол, не смотря на отказы мальчика, налил ему миску борща, что приготовила Надия-тате и стал расспрашивать:

– Ну что, как прошел день?

– Спасибо, дедушка, хорошо.

– Где были?

Амир решил не раскрывать тайны близнецов и всего лишь рассказал, как они рыбачили.

– Много наловили? – с недоверием спросил дед.

– Знаете, совсем не было клёва,– пожал плечами Амир.

После ужина мальчика потянуло в сон и пожелав старику доброй ночи, Амир улёгся на раскладушку. Он завернулся в одеяло с головой и всю ночь видел во сне луноликую дыньку.

Утром Амир сидел на крыльце и играл в паззл на телефоне. Наказанный дедом Султан прохаживался по двору со своим гаремом и искоса поглядывал на мальчика янтарными глазёнками. Он находил на песке выпавшие ночью хвостовые перья, подходил к ним, наклонялся и долго-долго глядел на потерянное украшение. Затем кудахтал возмущенно, высоко задирал голову и уходил в тень ни то уязвлённый, ни то загордившийся.

Дверь из дому скрипнула и через мгновенье на крылечко рядом с Амиром опустился дед. Он был одет в белый льняной комплект и красивую белую тюбетейку с золотой вышивкой.

– Пойдёшь со мной? – спросил он, глядя в экран телефона.

– Куда? – Амир тут же выключил игру.

– Вчера у Надежды верблюдица окотилась, – Канат-ата медленно поднялся и протянул мальчику новую шелковую шапочку из синего бархата. – Доение…

Амир с дедушкой вошли в калитку двора Надия-тате. Тут уже собрались около десятка пожилых мужчин и женщин. Все в традиционной казахской одежде. Женщины в красивых расшитых золотом камзолах и платках на головах, а под камзолами виднелись лёгкие длинные платья, мужчины в белых, бежевых и голубых костюмах у всех на головах колпак или тюбетейка. Близнецы сидели на деревянной лавке у амбара сложив руки на груди. На них тоже были тюбетейки. Амир подошел к друзьям и пожав им руки уселся на лавку.

– Праздник да? – осведомился Амир.

– Ага,– фыркнул Саня. – Нас даже на пруд не отпустили. Вон, старичьё со всего колхоза притопало. Ещё и с соседнего посёлка на грузовике приехали. Мы всё утро баурсаки жарили и мясо варили.

– Ты тише будь,– ткнул брата в бок локтем Ваня. – Это же традиция…и не «старичьё» а пожилые люди.

– Хрен редьки не слаще,– Саня отвернулся.

Тётя Надя вышла из дому. Она бала одела в красивое сиреневое платье поверх которого надела желтый жилет с национальными узорами. Голову она покрыла бежевым платком, окантованным золотыми кистями. В руках Надия-тате несла керамическую глубокую миску, больше похожую на салатник.

Ребята увидели, как Канат-ата двинулся навстречу тёте Наде. Они вместе вошли в Амбар, а следом и все гости.

– Чего это они? – шепотом спросил Амир у близнецов.

–Первое доение,– ответили те хором, но только с разными интонациями: Саня-пренебрежительно, а Ваня с ноткой некоей торжественности.

В амбаре было не протолкнуться, и Ваня поманил рукой Амира на сеновал, с которого можно было увидеть, что происходит в амбаре. Саня так и остался сидеть на лавке, ковыряя носком сандалии песок.

Пацаны улеглись животами на терпко пахнущем сене и стали глядеть на происходящее внутри амбара через битые стёкла окошка под самым потолком.

Дедушка читал молитву, сложив перед собой чашей ладони, все присутствующие последовав его примеру сложили ладони и внимательно слушали. Бурая одногорбая верблюдица с любопытством глядела на собравшихся, оттесняя к стене маленького белого верблюжонка. Малыш был размером с телёнка, нетвёрдо стоял на тоненьких ногах и удивлённо выглядывал из-под материнского живота. Помолившись, дедушка принял у тёти Нади эмалированный желтый ковш с вишенками на бортах и зажёг внутри него неприятно пахнущую траву. Из посуды густо задымило. Дедушка поднёс ковшик к лицу, что-то пробормотал в жирный жёлто-зелёный, как от махорки дым и стал окуривать помещение. Тётя Надя поднесла детский пластиково-железный стульчик с оторванной спинкой к верблюдице, поставила на него голубое пятилитровое ведро, затем подтолкнула ведро со стулом под вымя верблюдице и запустила руки животному в область паха.

Все замерли. Надия-тате орудовала сосками верблюдицы несколько минут и с каждой секундой становилась всё мрачнее. Она уступила место у вымени Канат-ата, тот отставив ковш в сторону тоже запустил руки под живот верблюдице, от чего та грозно заурчала и набрала полный рот слюны.

– Молока нет,– испуганно шепнул Ваня.

– Это как? Малыш выпил?

– Нет, Бабнадя говорила, что позовёт твоего деда потому, что верблюжонок не может рассосать вымя.

– А Канат-ата ветеринар что ли? – удивлённо прошептал Амир.

– Чего? – повысил голос Ваня и выпучил глаза.

Он хотел сказать ещё что-то, но Надия-тате увидела смотрящих в окошко пацанов и тут же согнала их с сеновала.

*

Амир и близнецы наблюдали за тем, как уходят со двора тёти Нади задумчивые гости. Застолья не было. Приглашенные взяли угощение с собой в газетках, полиэтиленовых пакетиках и молча разошлись по домам. Надия-тате принесла из дому соску для телят, наполнила её коровьим молоком и теперь поила верблюжонка расстроенная и мрачная.

Дедушка ушел первым. Он пронёсся мимо Амира с перекошенным злобой лицом и хлопнул калиткой.

– Заночует видимо у нас сегодня, – кивнул на Канат-ата Ваня.

– Мда –уж,– протянул Саня. – Опять всю ночь слушать как он завывает… Помнишь, как тогда, когда овцы стали дохлых ягнят рожать?

Он посмотрел на брата, но наткнулся на взгляд Амира.

– Чего? – буркнул Саня.

– Я чего-то не понимаю,– Амир смотрел то на одного близнеца, то на другого. – Мой дедушка… он кто?

Сегодня было жарче, чем вчера. Пацаны сидели под кустом у котловины и млели от жары. От домов слышался жалобный рык мамочки-верблюдицы и кукареканье Султана.

– Так вы расскажете? – Амир маялся от неизвестности.

– Ну чего ты пристал, – вяло ответил лежащий на циновке Саня.

Он обмахивался наподобие веера увядающим листом, сорванным с кабачковой грядки в огороде Бабнади, ловил каждое дуновение, прикрыв глаза.

– Да мы и сами толком не знаем,– пожал плечами Ваня.

Он встал со «свистнутой» у Надия-тате циновки и стал разминаться.

– Ух! – воскликнул Ваня, и резко, с хрустом повернул корпус. – Тут все к Канат-ата идут, случись что…

– Ага,– Саня сел и запустил руку в куст. – В позапрошлом году в здесь, в ауле, не протолкнуться было, каждый день джипы, тачки крутые….

– Это с чего вдруг? – удивился Амир.

– А это всё до твоего деда ездили, – Саня скривился, уколов ладонь сухой веткой.

Он поднёс ладонь ко рту и стал кусать ранку.

– Он вроде знахаря,– Ваня поднял с земли кусок сухой глины и запустил в воду. – Местные говорят «Баксы».

– Серьёзно? – не поверил Амир. – И чего прям лечит?

– Ну ты дурак? – возмутился Саня. – С фига бы тогда сюда всякие «крутики» мотаться стали? Курорт тут?

– А сейчас тогда чего здесь нет никого? – Амир в ответ на «дурака» показал Сане средний палец.

– А Дед твой запретил, – Ваня вернулся на циновку, достал из-под куста их с братом тайну и передал Сане. – Бабушка сказала, что вроде как ещё вначале года пришел к ней чаёвничать и велел всем передать, что в этом году никого принимать не будет. А потом заперся до мая в доме и не выходил. Бабнадя думала, помирать собрался…

*

Это были славные калоши. Служили верой и правдой почитай пятнадцать лет и вот прохудились. Надежда печально осматривала трещину в подошве, которую уже никак нельзя было залатать. Под окном захрустел выпавший ночью снежный пух, затем скрипнула обитая дерматином входная дверь и из передней послышалось:

– Надя! Надя-жан! Ты дома?

Надежда выглянула в коридор и увидела уважаемого соседа – Канат-ата. Он стоял на пороге, неплотно затворив за собой дверь, отчего в дом пробирался морозный пар. Старик был одет в ватный, стёганый бушлат, видавшие виды, платанные валенки и облезший лисий малахай.

– Ой, здравствуйте,– улыбнулась Надежда.

Она отставила калоши в сторону, вытерла руки о линялый передник и двинулась навстречу соседу.

– Гостей принимаете? – спросил Канат, стягивая с головы малахай.

– Спрашиваете,– рассмеялась хозяйка. – Проходите!

Она помогла гостю снять бушлат, притворила плотно дверь и направилась на кухню, ставить чайник. Водопровода в ауле не было, на окраине стоял колодец, откуда и брали воду местные жители. Летом на тачках и тележках из старых детских колясок, а зимой на санках ходили они по воду. Тётя Надя как раз только что вернулась от колодца, где попутно и обнаружила, что калоши отслужили своё.

Женщина открыла крышку тридцатилитрового бидона и стала черпать ковшом воду, заливая её в чайник. Затем открыла «клювик» газового баллона, зажгла конфорку и водрузила пятилитровый чайник на плиту.

Канат-ата уже уселся за стол, сложил перед собой руки и наблюдал за хозяйкой. Та в свою очередь стала выставлять на стол сладости к чаю.

– Обедать будете? – спросила она гостя.

– Рахмет, только чай. С молоком, если можно, – дедушка выглядел озадаченным.

– Вы не приболели? – встревоженно спросила Надя.

– Нет-нет,– вяло отмахнулся дед. – Всё хорошо.

Чайник выпустил тугую струю пара. Надия-тате окатила крутым кипятком керамический заварник, затем насыпала из жестяной банки листовой чай и залила его водой. Когда чай настоялся, она подала пиалу дедушке, а себе налила в обычную кружку.

– Как хозяйство, Надежда? – тихо спросил Канат. – Все ли здоровы?

– Ой, спасибо, всё тьфу-тьфу-тьфу,– улыбнулась Надя и постучала кулачком по дереву. – Девки все беременные, пацаны жирные.

– Что молодая верблюдица?

Надежда снова отплевалась и постучала по столу.

– Ну добро,– кивнул старик и пригубил чай.

Повисла тишина. Неловкая и непривычная, ведь обычно дедушка болтал без умолку за чаем, Тётя Надя даже попросила племянницу привезти ей из города большой пятилитровый чайник, ведь обыкновенно они с соседом гоняли чаи долго-долго.

– Котейко только запропал куда-то, – пожаловалась хозяйка. – Уж третьи сутки не ворачивается…

– Придёт, не волнуйся,– Канат-ата рассматривал что-то в своей пиале. – Ты только ему потом настойку от глистов дай, крысу он жрёт, ту, что цыплят у Замиры таскала.

Надежда призадумалась. Действительно, по весне у пожилой соседки Замиры стали пропадать цыплята. Заметили это не сразу, лишь, когда в гости приехала невестка и пошла кормить кур. Девушка до истерики боялась крыс и мышей, пошла в курятник и через минуту выскочила оттуда с визгом. Когда пришла в себя рассказала, что огромная крыса тащила в пасти сразу несколько желтых комочков. Все подумали, что это была куница или хорёк, но этих животных отродясь не водилось в районе аула.

– Да что вы? – Надя прижала руки ко рту. – Такая большая?

Дедушка кивнул и допил чай. Тётя Надя снова налила напиток в пиалу.

– Я вот что пришел, Надежда, – Канат-ата покрутил пиалу в руках. – Ты ведь в райцентр собралась? Можешь там предать, что в этом году я никого принимать не буду?

– Ой, Ата, что случилось? – испугалась Тётя Надя.

– Всё в порядке, но этот в год не приму никого, – дед сделал рубящий жест рукой. – Пусть не приезжают!

– А наши? Наши же как? Вдруг что случится?

– Эх, Надия, – выдохнул Канат-ата. – Случится – помогу, а ты бы беду не кликала… Ты присмотришь за живностью моей, если что?

– Конечно,– удивилась Надя. – Вы ведь не уедете никуда?

– Куда мне ехать-то? – рассмеялся дедушка. – Ух, засиделся…

Он медленно поднялся.

– Спасибо за чай, соседка, пойду к себе.

Сказав это Канат-ата оделся и ушел. Надежда немного посидела за столом, потом всполоснула дедову пиалу и собралась было на двор, да вспомнила, что калоши приказали долго жить. Решила надеть на валенки пакеты, чтобы не извозить их в навозе. Выйдя в переднюю тётя Надя обомлела – на пороге стояли новенькие утеплённые сиреневые калоши.

Утром от соседнего дома слышался жалобный крик козы. Надежда обулась, накинула армейский бушлат погибшего много лет назад мужа и поспешила к дому Канат-ата.

Коза стояла в сенях и кричала на запертую дверь. Вымя было полным, видно было даже как пульсируют вздувшиеся, опутывающие его вены. Надежда застучала в дверь.

– Сосед, с вами всё хорошо? Сосед?!

– Всё в порядке, Надия, – ответили из-за двери. – Помоги пожалуйста по хозяйству… Молоко себе забери…

Надежда взглянула на козу. Та едва не плакала, смотрела жалобно. Тогда женщина отвела её в сарай, подоила (в благодарность животное даже потёрлось о ноги спасительницы), накормила кур и ушла. Дома она добавила в молоко закваску и поставила возле печи, чтобы позже сделать сыр.

Сосед вёл себя странно. Но учитывая его возраст и целительские способности на странности можно было закрыть глаза. Надежда твёрдо решила не присваивать чужого добра, а сделать сыр и вернуть Канат-ата.

Управившись по хозяйству, подоив соседскую козу вечером Надия-тате как обычно расплела волосы и села на кровати с чёрно белой фотокарточкой мужа. На фото был изображен статный черноусый казах в военной форме. Он улыбался, держал в руке диплом. – Ещё день прошел, – с тоской произнесла женщина. – Всё ладится, Ертуган, всё живёт-плодится… Жаль не видишь…

Она скупо прослезилась, затем резко втянула носом воздух, поцеловав фотокарточку щелкнула выключателем настольной лампы, стоящей на покрытой плетёной салфеткой тумбочке, улеглась в постель.

Звёздочка – круглобокая, рыже-белая корова всегда славилась крупными телятами, коих приносила не меньше двух и обилием жирного молока. Из её молока Надежда взбивала самое вкусное масло и делала сметану. На утренней дойке корова не стояла смирно, крутила головой и топталась на месте. Надежда сидела на детском стульчике и пыталась успокоить Звёздочку. С трудом надоив ведро молока, Надя выпустила корову со двора. Скотина присоединилась к табуну, который двигался на пастбище, погоняемый пастухом.

В доме хозяйка перелила молоко в электромаслобойку, включила прибор и пошла на кухню. Она поставила чайник, заполненный до половины на огонь, обернулась к столу и обомлела.

За столом сидел Ертуган. Такой, каким запомнила его Надежда в день, когда муж ушел, а вернулся в закрытом гробу. Только почему-то форма была вся мокрая, с соляными разводами. Надия-тате попятилась и уткнулась поясницей в разделочный стол.

– Холодно мне, Надюшка,– проговорил Ертуган невесело. – Сыро и холодно…

Онемевшая женщина прижала руки к губам. Ертуган снял головной убор, положил его на край стола.

– Что же ты каждый вечер в могилу мне солёную воду подливаешь? – с упрёком произнёс муж. – Что же каждый день тревожишь? Упокоиться не дашь?

– Чт –что я делаю не так? – дрожащим голосом спросила Надя.

Чайник закипел, выдохнув струю пара. Тётя Надя машинально обернулась и выключила газ, а когда снова посмотрела на мужа, его уже не было, лишь на месте фуражки виднелся мусульманский полумесяц насыпанный кристалликами соли.

На лицо что-то упало, Надежда вздрогнула и проснулась. На груди сидел и таращился в лицо хозяйки изумрудными глазами Котейко. Надия-тате ощущала что-то холодное на щеке. Она потянулась и включила настольную лампу. Котейко довольно щурился. Надежда тронула щёку, нащупала что-то кругло-продолговатое, словно шнурок. Она поднесла это что-то к глазам и в отвращении отбросила. Котейко метнулся следом, словил налету и потащил в коридор длинный чешуйчатый крысиный хвост.

До утра Надежда не смыкала больше глаз. Со дня смерти Ертуган не посещал жену во снах это было впервые, к тому же неясные упрёки с его стороны и этот полумесяц… лишь под утро Надия-тате осенило – она схоронила мужа не по его вере, хоть Ертуган всегда был атеистом и не подвергался суевериям. Как только приехал еженедельный пятничный микроавтобус, идущий до райцентра и обратно Надежда собралась и поехала вместе с соседями в мечеть.

Дни шли за днями, складываясь в недели, а потом и в месяцы. Аулчане переживали за Канат-ата, приходили к его дому, приносили продукты, но старик никого не пускал на порог, уверяя что всё хорошо и нечего к нему ходить. Ходили толки, что мол, колдун собирается на тот свет, да силу передать некому, вот и заперся. Мучается, в пору муллу звать или крышу разбирать. Надя всё ухаживала за живностью, благо было её не много, и оставляла козий сыр в сенях дома соседа. А в конце марта куры сели на яйца. Петушок расхаживал по двору взад и вперёд с утра до вечера, а спать устраивался в сенях, взгромоздившись на козью спину.

В одно утро, когда куры вывели на двор цыплят тётя Надя в очередной раз пришла на утреннюю дойку Насти и каково было её удивление, когда на пороге дома она увидела живого и здорового Канат-ата, приветствующего жёлтые пушистые комочки.