Дорога во тьме. Ч. 1

Повернувшись к клёну спиной, он направился в сторону домов, скрытых сейчас небольшим леском. У него осталось одно срочное дело. Сегодня был ровно год после похорон, что бы ни случилось дальше, надо навестить могилки. Кто знает, а вдруг это чем-то сможет помочь. Хотя каким образом, Макар не представлял. Он всё дальше отходил от клёна, идя лёгкой пружинящей походкой человека, вновь обретшего твёрдую почву под ногами.

Глава 2

Лиза Камушкина стояла в ванной и делала вид, что умывается. На самом деле она уже умылась, а сейчас открыла воду посильней, специально, чтобы не слышать ругани, раздававшейся из кухни. Мама с отчимом совершали ежеутренний ритуал, что-то вроде «С добрым утром!», только более эмоционально. С угловатой подростковой фигурой, чью худобу лишь подчёркивали высокий рост и сутулость, Лизавета походила на мальчика, если бы не длинные белые волосы. Лицо можно было бы назвать миловидным, только вот глаза… Смотрящие всегда прямо и мимо, как бы насквозь, похожие на два солёных озера, в которых уже ничего не отражалось.

Свою инвалидность Лиза получила в три года. Пьяная мать уронила её, когда хотела искупать, и падая, девочка ударилась головкой о край ванны. В больнице мать сказала, что дочь выпала из коляски. Это уже потом, в приступе пьяного раскаяния, мама рассказала ей правду, прося простить её, стоя на коленях. Правда, к утру раскаяние сменялось похмельем и полной амнезией. Врачи были уверены, что девочка не выживет, но ребёнок, наперекор всему, остался в живых, расплатившись за это возможностью видеть и шрамом на затылке. Зрение покинуло девочку не сразу, но достаточно быстро. К своим тринадцати она уже три года ничего не видела.

С потерей зрения у девочки постепенно развилось чувство предвидения. У неё часто получалось предугадывать беду, которая грозила ей непосредственно в данную минуту (своеобразный бонус за слепоту). Таким образом она не единожды избежала гибели под колёсами машины, а один раз спасла незнакомого человека, дёрнув его назад за одежду из-под пронёсшегося мимо мотоцикла.

Для матери инвалидность дочери давала множество плюсов в виде различных льгот и выплат пособий. Именно благодаря инвалидности Лизы они смогли переехать из полусгнившего барака на окраине города в новую двушку (их тогда даже по местному телевидению показали, мама по этому случаю была трезва как стекло). Нельзя сказать, что мать её не любила. Любила по-своему, наверное. Но, по большей части, нежные чувства выражала, когда приходило пособие либо по пьяни. К матери Лиза не испытывала ни любви (от этого чувства остался только шрам на затылке), ни ненависти (на это не хватало сил). Чувство было сродни глубокой жалости – как к человеку, совершающему мерзкие поступки под чужим влиянием, но не имеющему сил сопротивляться.

– Девочка ты моя бедная, – говорила заплетающимся языком мать, обращаясь к Лизе. – Никому-то ты не нужна, кроме мамки-то.

После обычно она долго ревела и просила прощения, гладя дочь по голове. Потом мама, выплакавшись и утолив своё чувство раскаяния и жалости к себе, уходила на кухню допивать (или в свою комнату, где падала на старый раскладной диван, который делила с отчимом). Раньше у мамы бывали другие мужчины, но тот, что орал сейчас на кухне, был самым худшим из всех. Его Лизавета ненавидела всеми фибрами её души. Ненавидела и боялась, боялась до состояния ступора.

Она думала, что её жизнь не сахар, но с появлением около трёх месяцев назад в её жизни дяди Пети (который сразу стал требовать от неё, чтобы она называла его папой) она превратилась в камеру пыток. Дядя Петя обладал внешностью портового грузчика, лет сорока, ростом под метр восемьдесят, со здоровыми ручищами и внушительным пивным животом. Лицо его, в молодости весьма привлекательное, изрядно потрепали разгульная жизнь на пару с алкоголем, но оно до сих пор не утратило привлекательности для женщин. При всём при том он имел ярко выраженные садистские наклонности, замешанные на педофилии, и не стеснялся им предаваться, когда был абсолютно уверен в своей безнаказанности.

С первого же дня он повёл себя в их квартире, как полновластный хозяин, полностью подчинив маму своей воле. Но при всех своих садистских наклонностях он был ловким манипулятором и чувствовал, когда не стоит перегибать палку, ведь в квартире, несмотря на все его старания, он прописан не был. Но праведный гнев матери если и вспыхивал, обычно заканчивался очень быстро, и всё шло дальше по накатанной. Вот и сейчас кухонная дверь врезалась в стену, из неё в распахнутом халате, как локомотив, с багровым лицом вырвался отчим, за ним, цепляясь за полы халата, выбежала мама.

– Да пошла ты козе под вымя! – Голос у отчима был под стать внешности. – Вы меня задолбали вместе с доченькой! Ну на кой хрен вы мне обмарались, такие волшебные?! Одна алкашка, другая слепая. Тоже мне, ни спереть, ни покараулить! Ты (толстый палец с жёлтым толстым ногтем упёрся в мамину грудь) будешь ещё меня попрекать?! Да если бы не я, обе бы уже загнулись! Одна от бухла, другая бы в проститутки подалась, там глаза не нужны. Вы за мной как за каменной стеной. А какая благодарность?! Постоянно меня пилишь, дочка твоя как от чумного дёргается… – Сказав это, он бросил взгляд в сторону Лизы: слова доброго не дождёшься!

– Петь, ну чё ты в самом деле, ну сказала чё…

– Чё, чё… Вот только мычать и можешь… Смотри, Катерина, – он погрозил пальцем, – уйду, локти будешь кусать! У меня таких пруд пруди!

Конечно, никуда он уходить не собирался. Шикарная хата, баба – сама первая наливает, да и дочка хоть и слепандырая, очень даже ничего. Сделав вид, что ещё раздумывает, уйти или нет, презрительно цыкнув, процедил:

– А то тоже… И, развернув мать Лизы, от души приложился широкой ладонью пониже спины. – Собери пожрать, на работу опаздываю.

Работал Пётр Семёнович Рыбаков на местном рынке мясником, благодаря чему дома всегда было мясо, о чём он постоянно напоминал: «Без меня бы уже ноги с голодухи протянули». При этом всю зарплату, которую он получал, тратил исключительно на себя.

Отправив присмиревшую сожительницу на кухню, сам направился в ванную, где стояла, замерев, Лиза. Этих моментов она боялась больше всего – когда он находился в непосредственной близости от неё. Её окутал запах жареного лука и перегара. Воровато оглянувшись, не то что бы он чего-то опасался, но лишняя предосторожность не помешает, Пётр Семёнович, похотливо улыбнувшись, дотронулся своими пальцами до обнажённого плеча девочки. Лиза, вжав голову в плечи, попыталась протиснуться мимо, но он с усмешкой преградил ей путь своей рукой, уперев её в косяк.

– Ну что ты испугалась, глупая, – прошептал он, наклоняясь к её макушке. – Другой рукой обхватив её за талию, притянул к себе.

– П-п-пожайлуста, не н-н-надо… – от страха и отвращения Лизу начало трясти.

– Да я ничего и не делаю, – хохотнул дядя Петя. – Пока. Ну, чё ты кобенишься, ну…

Дыхание его стало учащённым, он ещё сильнее прижал девочку к себе. Отпустив косяк, это сопящее, похотливое животное нетерпеливо полезло к перепуганной до смерти Лизе под ночнушку. У Лизы спазмом перехватило горло, и она смогла издать лишь слабый, наподобие комариного, писк. В панике, как утопающий, девочка начала махать перед собой руками, пытаясь выдавить из отказавшегося ей служить горла хоть какое-то подобие крика. Но наружу просочился только полупридушенный стон. Отчим, не обращая внимания на слабое сопротивление падчерицы, продолжал с наслаждением тискать худенькое тело, упиваясь беспомощностью своей жертвы. Тут одна из беспорядочно машущих рук задела гранёный стакан с зубными щётками, стоявший на раковине. Стакан врезался в стену, разлетевшись на осколки, а щётки, как маленькие косточки, загремели по дну ванны. Звук разбитого стакана прорвал плотину, сковавшую голосовые связки Лизы. Визг отбросил от неё отчима, как разряд шокера. Воспользовавшись секундой замешательства, Лиза ящерицей проскользнула мимо тяжело сопящего мужчины в свою комнату. Захлопнув за собой дверь, она привалилась к ней спиной. Из незрячих глаз ручьями бежали слёзы, в горле стоял ком, всё тело сотрясалось, как в ознобе. Она не рыдала навзрыд, душа крик внутри, зная, что это бесполезно.

После того, как отчим первый раз ущипнул её пониже спины, она пожаловалась матери. Но Пётр Семёнович невозмутимо все отрицал:

– Ну, хлопнул по-отцовски, а она навоображала бог знает чего.

Мама с ним согласилась. Она хотела с ним согласиться. Ведь если дочка права, то это значит, придётся признать, что она хреновая мать, и лишиться такого мужчины. Ну, бьёт иногда…так ведь бьёт – значит любит! А если любит её, значит, и Лизку тоже. «Нет, не мог он ничего такого сделать, да и зачем? Ведь у него я есть!» Себя Екатерина Матвеевна считала в свои тридцать восемь ещё очень даже ничего. Ещё больше её убедили слова Пети поздно ночью после того, как он был с ней очень нежен (он мог быть нежным): «Да ревнует она просто тебя, вот и несёт всякую чушь… Не удивлюсь, если завтра она к тебе в разорванной сорочке прибежит».

«А ведь и верно, – думала Катерина, лёжа рядом с храпящим любовником, – отец-то нас ещё до рождения Лизки бросил, кобелина! И мне, слабой женщине, пришлось самой заботиться о себе и ребёнке! Что ж я, простого бабского счастья не заслужила? А Лизка, ну что она… Всё в пику мне делает!»

Тот период своей жизни Катерина потеряла за пьяными испарениями, начисто забыв, какой она была раньше, что с ней происходило, кто был рядом. Всё это было погребено под цистернами выпитого алкоголя, а забытое она восполнила новыми придуманными воспоминаниями, соотносимыми с той жизнью, что она вела сейчас. Теперь в большинстве своих неудач она винила свою дочь. Только у неё личная жизнь налаживаться начинала, как Лизка тут как тут, всё эта коза портила! «Ну да ничего у неё не выйдет, уж они-то с Петей ей мозги вставят».

Когда с утра она подошла к двери комнаты дочери, у неё глубоко внутри закопошилась беспокойная мысль: «А вдруг Лиза говорит правду, и…», но тут же она изгнала эту непрошеную гостью обратно на самое дно и уже без колебаний открыла дверь. Лиза сидела на кровати, рассматривая одной ей видимые узоры на стене, и медленно водила щёткой по волосам. Глядя на неё, Екатерина Матвеевна немного растерялась. Чтобы придать себе смелости, она встала прямо перед дочерью и нарочито громким голосом начала без обиняков:

– Так, Лизавета, мне надо с тобой серьёзно поговорить… – Сделав паузу, она посмотрела на дочь. Та всё так же молча смотрела куда-то за горизонт сквозь мать и продолжала медленно расчёсывать волосы. – Ты мне эти штучки насчёт того, что к тебе дядя Петя пристаёт, прекрати, нечего фантазировать!

Девочка всё так же, без эмоций, продолжала свой туалет. Рука медленно двигается вверх, щётка погружается в густые волосы и с тихим шелестящим звуком, раздвигая светлый занавес волос на отдельные пряди, идёт вниз, чтобы в конце снова начать свой плавный подъём. В комнате воцарилась напряжённая тишина, прерываемая только шуршанием щётки по волосам, из-под которой иногда выбегали с тихим потрескиванием искорки статического электричества. Мать завороженно следила за движением руки дочери. В затуманенном от долгого употребления алкоголя сознании билась птицей в клетке слабая мысль, что она делает что-то непоправимое, что-то, что… Но мысль ускользнула из головы тяжёлым камнем из слабых рук и канула в тёмной воде.

Тишина стала невыносимой, нарастающее напряжение требовало немедленного выхода.

– Да что же это такое! – Екатерина Матвеевна, не выдержав, грубо вырвала щётку из рук дочери и отшвырнула в сторону. Та, ударившись о стену, отлетела в угол и завертелась там стрелкой сломанного компаса. – Мать с ней разговаривает, а ей хоть бы что! Лизка, ты меня не выводи! – Рука Лизы в последний раз провела, уже пустая, по волосам и безвольно опустилась на колено. – Да ты вообще меня слышишь или нет?! – Катерина Матвеевна, не выдержав, сорвалась на крик.

– Я слышу тебя, мама… – На бледном лице шевельнулись только одни губы… – Я тебя поняла и больше не буду рассказывать тебе про дядю Петю. Никогда.

– А, ну и молодец. Вот и… хорошо, умница… Да… – Слова ложились на язык неохотно и вразнобой: – Ну вот и… молодец… – Последнее слово Екатерина Матвеевна произнесла с явным облегчением, завершая с трудом начатую реплику.

Разговор был закончен. Лиза поняла, что у неё не осталось даже иллюзии защищённости. Была единственная отдушина – специальная школа для слепых, которую она посещала. Первые разы её водила туда мама, теперь она сама находила дорогу, помогая себе белой тростью, выучив путь наизусть.

Почему она никому ничего не рассказала? Точно ответить девочка не могла даже самой себе. Друзей у неё не было, а после разговора с мамой она думала, что если рассказать про неё с отчимом преподавателю, ничего не решится, а об этом узнают мама с дядей Петей и будет только хуже.

По выходным отчим работал на рынке допоздна, и она чувствовала себя почти счастливой. Но приходили вечера, и Лиза хотела превратиться в маленькую букашку, чтобы её никто не смог ни увидеть, ни услышать. К сожалению, чуда не свершалось, и не проходило и вечера, чтобы этот огромный толстый человек с сильными руками, называющийся её отчимом, не зажимал её, когда был рядом. Однако сегодняшний случай в ванной выделялся из всех. Случись сегодня находиться в квартире с ним вдвоем, так просто бы она не отделалась, отчим распалился не на шутку.

Перед сном она долго сидела на кровати, устремив взгляд своих незрячих глаз в окно. Она не могла видеть прекрасный вид с их десятого этажа на простирающийся за городом лес с загорающимися над ним первыми звёздами. Но Лиза старательно выдумывала его, беря краски из небогатой палитры воспоминаний, которые сохранились до восьми лет, пока позволяло зрение. Воспоминаний было не много, но все они были очень яркими, живыми. Недостающие детали она додумывала сама. В её воображении мир был полон самых невероятных расцветок и света. Там обитал единственный в мире друг, большой белый волк. Откуда у неё в голове появился этот образ, Лиза не знала. Просто однажды, когда она прогуливалась по тропинкам своего тайного убежища, он вышел ей навстречу и с тех пор стал частью её мира, частью её самой.

Но всё чаще в её маленький мирок проникала Тьма. Она выползала из уголков её сознания незаметно, притворяясь белёсым туманом, проникая туда из внешнего мира. И генералом армии Тьмы был отчим, каждый день разрушавший её жизнь, отравлявший её мысли и чувства. Защитные стены очень скоро падут, и от её уютного маленького мира останется лишь бесцветная пустыня, зажатая среди хрупких стен тела, лишённого души. Но она ничего не могла с собой поделать, неоткуда было брать светлые краски, а отчим забирал последнее. Лиза понимала, чего тот добивается, и наверняка сложится так, что они останутся наедине и всё произойдёт. Даже если она решится на убийство, то как это осуществить – слепой девочке тринадцати лет в отношении здоровенного мужика, весящего далеко за сто кило?! Можно было, конечно, попытаться, когда он спит… Но от одной мысли о том, как она крадётся к спящему с ножом (ей почему-то всегда представлялся большой кухонный нож), Лизу пробирал озноб и накатывала слабость. А если он проснётся, если она промахнётся и ударит ножом не туда? Да и куда – туда?! С какой силой?! Всё, что в своей жизни она резала, это был хлеб. Однако надрезанный батон не будет пытаться тебя убить. От мысли попасть к разъярённому от её неумелого нападения отчиму в руки, а ведь это обязательно произойдёт, если только не случится чуда и удар не будет смертельным, у неё немело и переставало слушаться тело.

Сжавшись в комочек на своей кровати, Лиза мысленно просила кого-то сильного и доброго раздавить её отчима как таракана. Да так, чтобы и следа от него не осталось. Кого она просила о помощи, девочка и сама не знала, да ей было всё равно, лишь бы её спасли от этого кошмара… За такими мыслями она скоротала не одну ночь.

Но вот наступал рассвет воскресенья. Небо за окном потихонечку светлело, звёзды таяли кусочками сахара в огромной чаше неба. Девочка так и заснула, сидя с прижатыми к груди худыми коленками, обнимая их руками. Волосы лёгким плащом укрыли фигуру девочки, мерцая в такт биению молодого светлого сердечка, вынесшего уже столько горя и разочарований, что многие не увидят за всю жизнь… Но оно жаждало жить, несмотря ни на что. Как это уже было однажды… И кто знает, какая цена будет на сей раз… и сможет ли этот маленький человек расплатиться по счетам…

…Белый волк, сливаясь с волнами тумана, неспешно спускался с холма. Огромная полная луна наблюдала за ним в ночном небе, усеянном крупными звёздами. Лунный свет жидким серебром разлился по небольшой долине у подножия высоких, поросших ельником холмов, отражаясь от снежной спины большого сильного зверя. За волком не мигая следили необычные глаза, лунное серебро тонуло в тёмных водах зрачков, заполнивших собой всю радужку. Волк немного не добежал до места, где стоял человек. Их взгляды встретились.

– Торопись, я долго не смогу сдерживать тьму, время на исходе.

– Что же я могу?

– Ты можешь попытаться. И ты не одна.

– Но кто…

Образ волка начал размываться, превращаясь в туман, из серой мглы послышался голос, кто-то звал её издалека:

– Лиза, Лиз-а-а, Лизка, – плечо немилосердно начало трясти. – Да ты будешь просыпаться или нет? Только и знает, что дрыхнет.

Голос матери настойчиво требовал, чтобы Лиза проснулась. Девочка, вздохнув, привычно погрузилась в темноту реального мира. Видя, что дочь наконец-то проснулась, Екатерина Матвеевна отпустила её плечо.

– Значит, так. Как умоешься, я на холодильнике положила сто рублей, сходи, купи хлеба и бутылку пива для отца.

– Он мне не отец, – хмуро буркнула девочка.

– Поговори ещё у меня! В общем, сходишь и купишь, пиво в холодильник положишь. Да, я сегодня буду поздно, нужно убирать подъезды в соседних домах, так что слушайся па… – женщина на секунду запнулась: – Петю.

Лизу точно хлыстом перетянули.

– Как?! Он же должен на рынке быть!

– Комуй-то чего он должен, тебе, што ль? Приболел человек, решил дома побыть.

Голос матери раздавался уже из коридора:

– Ну всё, я пошла, мусор захвати.

Говорят, что плохие мысли имеют свойство материализовываться. Когда накануне Лиза думала, что неизбежно придёт час, когда она останется наедине со своим злейшим врагом один на один, она представляла это не так буквально. Сейчас она чувствовала себя боксёром на ринге, пропустившим сильный удар: ноги сделались ватными, руки налились свинцовой тяжестью, в голове туман и монотонный шум прибоя, тело требует, чтобы прекратили это издевательство… Надо всего лишь остановиться и опустить руки, и всё будет кончено. Но для неё «опустить руки» означало не просто проиграть. Остаться и ничего не сделать значило, что отчим, как огромный бульдозер, раздавит её «Я», весь её мир, оставляя лишь пустую шелуху, втоптанную в грязь. Нужно попытаться… хоть что-то сделать! Хотя бы попытаться, ведь именно об этом просил её белый волк, единственный её друг.

Скатившись с кровати, Лиза судорожно начала переодеваться (как хорошо, что она давно приучила себя складывать вещи в одно место). В голове тревожным набатом билась мысль: «Только бы отчим спал, только бы не проснулся!» Осторожно, как минёр, она потихоньку открыла дверь комнаты и вышла в коридор. Из родительской спальни раздавался богатырский храп отчима. Немного расставив руки, стараясь идти как можно тише, Лиза начала красться к входной двери. Благополучно добравшись до неё, она вспомнила о деньгах и магазине. Пиво и хлеб можно принести вечером, в любом случае сотка не помешает. Завернув на кухню, она начала пробираться к холодильнику. Раздался оглушительный звон – это она угодила ногой в расставленную на полу батарею бутылок, оставшихся после вчерашнего застолья. Лиза замерла, точно соляной столб, обливаясь потом. Храп прервался, сменившись натужным кашлем, заскрипел старыми пружинами диван, освобождаясь от массивного тела. Уже не думая о деньгах, Лиза крутанулась на месте и бросилась прочь из кухни. Уже у самой двери ей под ноги попалась пивная бутылка, выкатившаяся из кухни. Левая нога продолжила движение вперёд, а правая подвернулась под неестественным углом… Девочка, охнув от боли, начала заваливаться навзничь. «Только бы не упасть!» – вспыхнуло в голове у Лизы. Растопырив руки в стороны, она попыталась зацепиться за что-нибудь. Ободрав запястья, Лиза схватилась за дверной косяк кухонной двери. Издав крик отчаяния, она рванула себя руками к спасительной двери. За спиной послышались тяжёлые шаги и сопение…

…После того как шум разлетевшихся бутылок разбудил Петра Семёновича, тот тяжело поднялся с дивана. Голова была, как свинцовый котёл, во рту – помойка… – «Ну гниды! Поспать не дают. Если это Катька, точно по харе получит».

Идя на выход из комнаты, он бросил взгляд на настенные часы – полдвенадцатого. – «Так, Катька должна была свалить…». Лицо мужчины расплылось в довольной плотоядной улыбке: «Лизка, дочурка ненаглядная, как же я забыл… Ну-ка, ну-ка…».

Тяжело сопя, он вынес свою тушу в коридор, где увидел, как падчерица, цепляясь за косяк, бросила себя к выходу, подволакивая правую ногу. Когда требовалось, Пётр Рыбаков соображал достаточно быстро. Эта малолетняя сука пыталась кинуть его, лишить того, что Пётр по праву считал своим и хотел сегодня получить во что бы то ни стало. Глаза его сузились до щёлок, наклонив голову, он пошёл по коридору к стоящей к нему спиной Лизе. Та была одета кое-как, видно, торопилась, а значит, сильно боится его. Эта мысль приятной истомой прокатилась по всему телу. «О, да он покажет этой маленькой дряни чудеса на виражах». Пётр протянул руку, чтобы схватить свой приз…

…Замок, как в плохом кино, не поддался. Лизе под кожу вонзилось миллион ледяных иголок паники. «ДУРА! В ДРУГУЮ СТОРОНУ!» – замок щёлкнул, дверь легко подалась наружу. Лиза наполовину выпала из квартиры, но тут тяжёлая ладонь зажала плечо в тиски и рванула обратно.

«Ну вот и всё». Время для Лизы замедлилось, было ощущение, что отчим тянет её к себе через густой бульон. Она чисто инстинктивно рванулась вперёд. Старая кофточка, не выдержав такого натиска, с треском порвалась. Оставив порядочный кусок ткани в сжатых пальцах отчима, Лиза вылетела из квартиры и, зацепившись за порог, растянулась на полу. Подвёрнутая нога взорвалась болью. За спиной послышался звук падения чего-то большого, сопровождаемый отборным матом. «Нужно встать, лифт налево, наискосок, три шага». О том, что лифт может быть на другом этаже, она старалась не думать. При падении Лиза правым плечом ударилась об открытую дверь, и теперь, судорожно нащупав ручку, Лиза, вцепившись в неё обеими руками, потянула себя вверх. Встать ей удалось, было слышно, как отчим пытается сделать то же самое. Желая отгородиться от него, Лиза изо всех сил толкнула железную дверь назад, одновременно с этим отпрыгнув на одной ноге в сторону лифта. Судя по звуку, дверь не закрылась, а врезалась во что-то. Раздался оглушительный рёв отчима. Оценить нанесённые повреждения Лиза не могла, да и не хотела… Допрыгав до лифта на левой ноге, она только с третьего раза попала по кнопке вызова. Чудо, но лифт был на месте. В спину, обдирая кожу жгучей ненавистью, летела брань отчима, но Лиза не разобрала не единого слова. Залетев в кабину, она, уже не контролируя себя, начала бить по кнопкам, лишь бы закрыть двери… Каждую секунду она ожидала, что отчим схватит её. Она услышала, как дверь их квартиры с силой врезалась в стену, и отчим, грязно ругаясь, вырвался на площадку. У Лизы перехватило дыхание, слёзы заливали лицо и до жути захотелось в туалет…

…У Петра Семёновича, когда падал с куском кофты в кулаке, в голове промелькнула мысль: «откуда у этой слепой пигалицы столько прыти?!» Упал он неудачно, прямо на копчик, отдавшийся острой болью. День определённо начинался не так, как он себе представлял. Кое-как перевалившись на бок, Пётр Семёнович потёр ушибленное место. Он с ненавистью посмотрел, как эта задрыга повисла на дверной ручке, суча левой ногой. Правой она еле шевелила, видно, подвернула. «Это хорошо!» Не тратя время на то, чтобы встать, он, как стоял на корточках, потянулся к её травмированной ноге.

– Щас я тебе, гнида мелкая, руки с ногами местами поменяю!

Почти дотянулся, но в последний момент девка успела отскочить. Пётр вцепился левой рукой в косяк, готовясь рывком встать на ноги. В следующую секунду на него надвинулась тень, и он тут же получил дверной ручкой в переносицу и одновременно с этим мужчина почувствовал оглушающую боль в руке, которой держался за косяк. Железная дверь перебила четыре пальца, точно посередине вторых фаланг. Кровь из перебитых пальцев не спеша заливала стремительно распухающую ладонь, тяжёлыми каплями плюхаясь на пол. Пётр на какое-то время забыл обо всём: перед глазами плыл кровавый туман, рука онемела почти до плеча, со сломанного носа на грудь обильно текла кровь. Пётр Рыбаков умел терпеть боль, но ни разу в жизни ему не приходилось испытывать нечто подобное, тем более от руки женщины. Наоборот, они всегда были его игрушками, с которыми он творил что хотел. А сейчас ему сломала нос и изувечила руку слепая девчонка, с которой он планировал удовлетворить свои фантазии.