Настасья

Они с боцманом прошли мимо Стата, юнга за ними телегу подкатил прямо к дверям лавки.

– Тьерр староста… – начал было Стат.

– Стат, повремени, – осадил его староста, – не нарывайся. Слышал же – уходят они завтра.

Старосте не с руки было с моряками в распри вступать. У них братство большое. Как не станут в наш порт заходить, почитай все островные и без дохода останутся и без товаров. А самим на материк плавать далеко, да боязно. Наши лодки утлые ветра не выдержат, не то что шторма.

Староста просто развернулся и ушёл, уводя за собой прихвостней, на которых, как на поддержку, рассчитывал Стат.

– Здравствуй, хозяйка, – капитан сделал лёгкий поклон. – За товаром пришли. Выручим друг друга.

В маленькой лавке места Стату не было, он стоял на улице, пытаясь заглянуть в лавку, хотел держать под контролем происходящее. Но моряки его оттеснили.

– Ася, не будет тебе от них жизни здесь, – сразу начал капитан. – С собой заберу тебя. Сегодня отходим. Иди, вещи свои в узлы собери, на дно телеги уложим, обувкой накроем. Да, ещё – будто я у вас курей всех скуплю и кролов на мясо.

Меня затрясло.

– В обиду не дам, не бойся. И сам не обижу. Тебя наши все знают, защищать, как сестрёнку малую, станут.

– Маму надо в дедов дом перевезти, к бабушкам, – считай я дала согласие.

– Ребята, подсобите, – Сиян прошёл дверью в дом, там заговорил с бабушкой. Она кинулась показывать сундуки мамины и отцовы, постель в узлы вязать. А я так и сидела на отцовом низком табурете за стойкой, опустив руки и голову, как он в тот день, когда за Виком посылал.

Когда ребята начали выносить мамины сундуки и грузить на телегу, я будто очнулась. Я поняла, что навсегда покидаю родительский дом, что не будет больше в моей жизни отца, мамы, брата и бабушек. Не будет моей светёлки, с видом на сад. Не будет всего, что составляло мою жизнь, то есть – ничего. Где-то на улице начал скандалить Стат, увидев сундуки. Я же поднялась к себе в комнату, начала скидывать прямо на одеяло свою одежду, да милые девичьему сердцу мелочи.

– Ась, помощь нужна? – спросил снизу лестницы Сиян.

– Да, – ответила, прочистив горло.

Он поднялся, взял узлы, оглядел меня:

– Много ты в сумку заплечную напихала, подозрительно будет. Её тоже в телегу сложи, я потом заберу.

Я кивнула.

– Только ещё у меня кошка. Я б с собой её взяла.

– За борт свалится, дольше рыдать будешь. Пусть с мамой хоть кто-то останется.

Я опять кивнула. Обвела прощальным взглядом комнату и вышла, прикрыв дверь. Каждая ступенька – как часть моего прошлого – на этой я упала и навсегда на подбородке беленький шрам, на третьей запнулась и ноготь на ноге сорвала. А на нижней сидеть с куклами любила – оттуда меня родителям видно было – и отцу из лавки, если дверь открыта, и маме из кухни.

Первым ходом матросы повезли сундуки в дедов дом. Бабуля обняла меня на прощание, расцеловала всё лицо, пожелала помощи Всесильной матери и ушла с телегой, показывать дорогу и готовить комнату для мамы.

Я же спустилась к ней прощаться. Какая-то часть меня ещё не верила до конца в происходящее, что я вот так вот перешагну порог отчего дома и никогда сюда больше не вернусь. Не верилось, что теперь это будет и не мой дом вовсе. И что светёлка моя тёткиным детям, со мною незнакомым, отойдет и станет совсем уже не моя. Никогда больше не моя.

Мама спала. Я залезла к ней на кровать, обняла, уткнувшись лицом в мягкие волосы. Так хотелось вернуть время на две седьмицы назад и быть просто босоногой Аськой, что разглядывает яркие рисунки в купленном старшим братом на ярмарке атласе. Девчонкой, что радостно встречает утро, спускаясь бегом по ступеням, под стук отцова сапожного молотка, на запах маминых блинов. Той Аськой, что брат щекотал до слёз и, перекинув через плечо, кидал на диван. Кончилось детство. Прощай, дом. Прощай, мама. Она не проснулась, я и не хотела. Во сне она была самой собой, чему-то улыбалась.

Сиян стукнул в дверь:

– Ась, там мои вернулись. Маму теперь повезут. Накрой её хорошенько, да одеяло подоткни, чтобы пут не видно было. Сама ступай, кролов да курей моим ребятам выдай, пусть на корабль несут, я тебе при Стате злотые отсчитаю, чтобы подозрений не было, что уходишь с нами.

Я кивнула. Он прав. И он понял, что я не хочу видеть мамины пустые глаза, когда она проснётся, а хочу запомнить её такой – красивой и спокойной. Я вышла из родительской горницы и в неё шагнули несколько матросов.

Задней дверью я вышла в сад. Не верится, что уже совсем скоро начнётся сезон дождей, после которого придёт сырая, затяжная зима. Корабли тогда на остров приходят лишь по большой нужде или большой жадности: кому скупить у ремесленников товар, кому привезти продовольствие в тридорога.

У задней калитки ждали пятеро, увидев меня откинули крючок и вошли неслышно. Вместе мы открывали клетки и вытаскивали за длинные уши тяжёлых кролов. Один моряк складывал их по несколько штук в холщовый мешок, другие закидывали на плечи и уходили зада́ми на корабль. Потом они вернутся за курями. Надо не забыть покормить и выпустить собаку, бабуля после заберёт.

От передней части дома послышались Статовы крики и людской гомон. Я поняла, что Стат не даёт увезти маму. Шум нарастал и я всё же решила отправиться туда. Специально я не смотрела в сторону телеги, только старалась попасться Сияну на глаза, чтобы кивнуть, что дело сделано.

Сиян стоял посреди толпы и спокойным тоном объяснял:

– Варваре уход нужен, не в себе она. Ася ещё ребенок, по сути, не справится одна, вот, под опеку старших женщин и свезём.

– Врёт он всё, – заорал Стат, – спрятать от меня её решил, знает, что с юности Варвару люблю, жениться хоть сегодня готов, да только траур её не позволяет!

– Посмотри на неё, – Сиян обратил внимание Стата на лицо мамы. – Она себя не помнит. Мужа потеряла и ребенка в ту же ночь, что под сердцем носила, когда узнала, что старший сын, возможно, погиб.

В толпе загомонили, обсуждая.

"Вик!" – пронеслось у меня в голове. Я похолодела. В тот момент Сиян увидел меня.

– Ася! Ася, девочка! – он протолкнулся ко мне.

– Вик…

– Ну-ну, ещё ничего неизвестно.

Он прижал меня к себе и я заревела навзрыд, отчего заголосила и мама. Она звала отца и Вика, звала меня. Бабушка пыталась её успокоить, гладя ей лицо и волосы, приговаривая ласковые слова. Мама потеряла рассудок – это увидели все. Сиян кивнул морякам и они потянули телегу. Я поняла, что с этой бабушкой не попрощалась, не обняла даже, но момент был упущен, она шла с телегой, только лишь раз обернулась и посмотрела долгим взглядом, возможно, сохраняя в памяти мой образ.

– Ты, Стат, сам слышал – дом Стоян забирает, Асе с Варварой не дело у зятя в приживалках быть, в собственном доме в углу ютиться, а сами они его уже не потянут – ни дров на зиму не запасут, ни продовольствия. В дедов дом переедут, матушки выходят Варвару, потом у Стояна и сосватаешь либо одну, либо другую.

Стат стоял злой, лишь дым из ноздрей не шёл, но прилюдно против закона идти не хотел. Ничего, уйдёт заступничек в море, завтра же Аську за косы по земле до храма сам лично доволокёт, а Василю ещё и прут даст, чтоб сзади подгонял, стерву. И заставит старого Илинушку, что при храме служит, чтобы перед алтарём Всесильной матери руки алой лентой Аське с Васькой завязал, да из чаши одной испить дал. Тогда никто не посмеет ему слова сказать, Васька в своём праве будет. Разденет дуру до нога и заставит остров трижды обойти и день на площади простоять, а потом так, нагую и голодную в подпол и скинет. Нет, прежде даст Ваське надругаться, а то может и сам прильнёт к нежному девичьему телу дочери того, кого ненавидел всю жизнь. Хоть через девку отомстить, спустя столько лет. Ничего не оставалось, как отступить, отпустить руку от телеги, на которой на перине, укрытая по шею, среди узлов с вещами из простыней, Варвара по сумасшедшему вращала глазами и завывала, как раненый зверь.

Сиян отстранил меня, достал тугой мешочек, развязал узел и показал мне, да так, чтоб все видели – внутри злотые.

– Держи, хозяйка, за товар. Качество, как всегда, отменное, – он завязал назад и протянул мне деньги.

– Стат, к тебе, что ли, теперь за сапогами наведываться станем? Осилишь ли? – опять глаза Сияна хитро сощурились.

Стат, позабыв обо всём, кроме выгоды, подсчитывал в уме прибыль:

– Только у меня в два раза дороже будет. В три! – сам себя перебил Стат.

– Добро. Следующей весной, как Титовы сносим, так и заказ делать будем. А пока отойди, дай забрать купленное.

Стат и не мешал, гаденько улыбаясь своим мечтам о сундуках со злотыми.

Трое матросов, что остались с Сияном, шустро вытащили из лавки все сапоги.

– А вы, люди добрые, расходитесь, нечего здесь торчать да зубы скалить. У людей и так горе.

Капитан подтолкнул меня к дверям в лавку.

– Иди, дом закрой, проводим к матери.

Я послушно вошла в лавку, задвинула щеколду на закрытой за мной Сияном двери, вышла в сад, отпустила собаку, потрепав её по загривку; обратила внимание, что кур уже не было – матросы унесли. Закрывая дверь, в последний раз вдохнула аромат маминых цветов, что потом много лет будет преследовать меня во снах. Остановилась посреди широкого коридора, из которого расходились двери и лестница наверх и вслух сказала: прощай дом. И отчётливо услышала тяжёлый вздох. Испугалась, когда услышала тихий голосок:

– Асенька, возьми меня с собой. Я тебе в помощь буду, не в тягость.

– Кто здесь? – покрылась я холодным потом.

– Я – Кроха, домовой.

– Где ты?

– Вот я.

На третьей ступени лестницы сидел маленький человечек. Глазки как угольки, густые русые волосы торчком, синяя рубаха, как у Вика была. Я глядела во все глаза и поверить в такое не могла.

– Ась, я с тобой пойду, возьми, а? – он смотрел умоляюще. – Не смогу я с новыми хозяевами.

– Так ты ж домовой, дом беречь должен, – я сама не понимала, что несу.

– За домом Никифор присмотрит, соседский домовой, бабы Анны. А там, может, новые хозяева и своего привезут.

– Ась, долго ты? – голос морского волка вывел меня из ступора.

Я раскрыла заплечную сумку:

– Айда.

Человечек просто испарился, а из сумки донеслось:

– Спасибо, Ась, ты не пожалеешь!

– Надеюсь, – вздохнула я и пошла вон из дома.

Народ на улице разошёлся, лишь пара кумушек зацепились языками на углу, да Стат стоял подле Сияна и Васька маячил напротив дома.

Я поравнялась с капитаном и мы пошли в сторону дедова дома. Стат с Васькой тащились следом.

– Следить будет, уйти не даст, шум поднимет, – размышлял вслух Сиян.

Я вообще ни о чём не думала. В душе были слёзы, в душе было больно, в душе было горе.

Так мы эдакой странной процессией и добрались до дедова дома. Перед калиткой стояла телега, вдоль забора сидели моряки, облокотившись об ограду. Кто курил, набив трубку, кто травил байки. Завидев нас, они встали навстречу.

– А что здесь лошадь Илинушки делает? – Стат напрягся и повернулся к Ваське:

– А ну-ка, сынок, беги бегом за старостой! Скажи: матросы бесчинствуют, хотят Аську незримыми узами соединить, чтобы тебе не досталась.

– Да что ты, Стат, – вскинул брови капитан. – К Варваре позвали, душу её на место вернуть, в далёких далях она заблудилась. Тебе же выгодно, если сама собой станет.

Стат расслабился, но было поздно – Васька удрал, сверкая пятками, в сторону старостиного дома. Я прошла до калитки, Сиян за мной, Стат следом, но его не пустили матросы. Просто встали плечом к плечу. На крыльцо выскочили бабушки и вышел тощий жрец храма Всесильной матери в праздничном одеянии. В его руках была алая лента и чаша.

– Нет, – заорал Стат, – матрос, ты не посмеешь!

Двое крепких парней взяли Стата под руки, он пытался вырваться и брыкался, но они не сдвинулись с места.

– Ася, мы сейчас станем мужем и женой, – Сиян взял мои руки в свои. – Иначе я не смогу забрать тебя. Они вправе снять тебя с корабля или при прибытии в порт снимут и отправят обратно, ты ещё ребенок под именем рода. А если прознают, что мама …такая, Стоян решать будет, кому тебя отдать, а ему всё равно, лишь бы избавиться, ещё и навариться. А уж Стат не поскупится, ему отомстить важнее и приданое твоё забрать. Он о вашей лавке всю жизнь мечтал. Двери в дом Стоян заколотит и лавку, как твою часть, Стату отдаст. Решай, Ася. Но другого выхода не вижу.

Я во все глаза смотрела на Сияна: как так получилось, что Всесильная мать именно его прислала мне на помощь? Ведь я о другом защитнике мечтала – с вихрастым чубом и весёлыми глазами, чей поцелуй затмил всё в мире на время. Сиян был гораздо старше. Он не был столь молод и красив, сколь Ёмай, но статен, широк в плечах и очень добр. Я протянула ему руку и вместе мы повернулись к Илинушке.

Жрец протянул нам чашу, завязал наши руки алой лентой – знак весны, яблоневого цвета и женственности Всесильной матери. В чашу он налил немного вина из протянутого бабушкой графина и, достав жертвенный нож, по очереди кольнул нам пальцы. В чашу упали две капли нашей крови.

Где-то на заднем плане сыпал страшными ругательствами и угрозами, сдерживаемый матросами Стат. Потом всё стихло, будто Стату закрыли рот.

Меж тем Илинушка громко нараспев затянул:

– К Всесильной матери взываю:

Двоих соедини,

Их шаг, теперь переплетаясь,

Пусть – часть пути.

Свяжи навеки воедино

Ты две судьбы,

И дай им много вёсен

Вдвоём идти.

Пусть мир в сердцах и в доме лад,

Детишек звонкий смех,

Прошу, соедини двух чад

Ты на глазах у всех.

Над чашей поднялось розовое облачко, рассыпавшись по бокам искрами, стекая паром вниз, приобрело форму сердечка. Оно поднялось вверх, заискрилось и рассыпалось розовыми с золотом искрами вокруг. Сиян, теперь уже мой муж, повернулся ко мне и произнёс клятву:

– Настасья, я тебя никогда не обижу, буду уважать и ценить тебя. Постараюсь сделать тебя счастливой.

Все смотрели на меня. Я не знала, что и сказать. Опять же вспомнился Ёмай. Что, если бы я ему говорила клятву? Наверняка, нашла бы слова. Но что сказать мне этому доброму, благородному, смелому капитану, но абсолютно чужому мне человеку? Я благодарна ему за защиту, за спасение от Васьки и Стата, и за маму. Но так неожиданно выйти замуж ещё вчерашней босоногой девчонке с косами и говорить наспех сочинённую клятву верности мужчине, которого я видела всего несколько раз.

Бабушки вытирали мокрые от слёз глаза, Сиян смотрел на меня, Илинушка переминался с ноги на ногу.

– Сиян, я буду уважать тебя и ценить. Постараюсь сделать счастливым. И постараюсь не обижать.

"Что? Что я несу?" – пронеслось в голове.

За оградой заржали матросы от моей последней фразы.

– Да будет так!

Жрец сделал знак над чашей и мы поднесли её связанными руками сначала к губам Сияна, затем к моим.

На запястье расцвёл брачный узор. У меня он был бледно-розовым, почти невидимым на коже. Узор же Сияна горел красным, красиво завитым браслетом, отчего матросы заулюлюкали.

– Что здесь происходит? – раздался голос старосты.

И тут, видимо, кто-то открыл Стату рот, полились ругательства.

– Мы поженились, тьерр староста, – крикнул ему Сиян. – Вы как раз вовремя. Засвидетельствуйте. – Свободной рукой он передал чашу жрецу и поднял наши связанные руки, на запястьях которых ещё были видны брачные узоры.

– Свидетельствую. – Староста был хмур. – Кто отдал девицу? Не вижу здесь Стояна, старшего мужчину рода.

– Незаконно! – поддакивал Стат. – Вы уж разберитесь, тьерр староста!

Позади матросов мельтешил и что-то мычал Васька.

– Я, – рядом с маминой мамой встал седовласый, но ещё крепкий мужчина. Добротный костюм, шляпа с полями – он явно живёт в центре острова, он не из портовых, те надевают, что попроще, что не жалко замарать. – Я отдал эту девицу замуж.

– Тьерр Эдуардо, я вас очень уважаю, вы знаете это, но позвольте спросить: на каком основании?

– На основании старшего мужчины рода в этой семье. Мы с тьеррой Софией теперь муж и жена, – они одновременно с бабушкой подняли запястья, где ещё тоже у обоих светился ярко-красный узор. То есть – они только что поженились? Вроде, узор должен исчезнуть и проявляться лишь при необходимости. Я забыла.

– Тьерр староста, вы это так и оставите? – голос Стата стал визгливым.

Староста глянул на Стата и тот втянул голову в плечи.

– Отступись, Стат. Ну не твоё оно, – и повернувшись к бабушке с её новым мужем, сказал:

– Жду вас завтра. Нужно внести в реестр запись о вашей свадьбе. А на счёт девицы вы помните, надеюсь, что к мужу переедет жить только в шестнадцать вёсен. Что даёте в приданое? Придёте тоже, – это уже нам.

– Дом в порту, с лавкой в придачу.

Я готова была кинуться к новоявленному дедушке на шею.

– Угу, – кивнул староста. – Справедливо. Год траура по отцу теперь она может не соблюдать. Ну, зовите за свадебный стол.

– Всех просим, – бабушка София указала рукой под навес во дворе, где были накрыты столы. Когда только они всё успели?

Стат, сжав зубы и схватив ничего не понимающего Ваську за руку, пошёл прочь, посылая проклятия на наши головы.

Мы просидели не более часа, матросы как-то быстро все, вроде как, напились бабушкиными настойками, горланили непристойные песни так, что набожный жрец их всех повыгонял из-за стола. Староста вёл скучные философские беседы.

– Ася, беда, – раздался голос Крохи у уха. – Дом горит.

Я подскочила, все уставились на меня. Как им сказать?

– Домой мне надо, – слёзы полились из глаз, я рванула из-за стола и помчалась в сторону порта. Сиян бежал со мной.

– Ася, что случилось?

– Там это… Стат дом поджёг… – отвечала я на бегу.

Когда мы добежали до моего дома, часть его, где была лавка, уже выгорела. Матросы с Сиянова корабля, совершенно трезвые, и соседи – все заливали огонь, передавая вёдрами воду по цепочке.

– Не уследили, – объяснил Сияну боцман. – Пока дурак этот тут нас за нос водил, Стат исподтишка петуха красного пустил. Дом был, в общем-то, цел, сгорела лишь пристройка, где располагалась лавка.

– Мы отстроим её заново, Ась, – Сиян повернул меня к себе и заглядывал в глаза.

Я замотала отрицательно головой.

– Не хочу. Не сейчас. Он всё равно не успокоится. Вот Вик вернётся, тогда, может быть…

– Не переживай, твой новый дед – не последняя фигура на острове, Стат сто раз пожалеет. Пойдём… – Сиян протянул мне руку и я доверчиво вложила в неё свою маленькую ладонь.

Так закончилась моя жизнь на острове. Я была спокойна за бабушек, но мой дом, мои родители, мой брат – я потеряла всё. Теперь у меня есть только море и мой муж. И воспоминания о весёлых глазах парня, подарившего мне первый поцелуй…

Глава четвертая. Море.

– Аська, слазь, проказница, сгоришь! –

Дед Кудила приставил руку козырьком к глазам и смотрел на нас с Тишкой. Я торчала в "Вороньем гнезде" – в бочке, закреплённой над марсовой площадкой фок-мачты уже битый час. Мы с юнгой поспорили, – кто первым в этот раз увидит берег, тот не будет драить чугунки на камбузе под трубный бас недовольного кока. Мне очень не хотелось. Тишке тоже. Вот и вглядывались вдаль, пытаясь заметить блёклую полоску земли, не обращая внимания на обветренные губы и растрёпанные волосы.

– Ася, кричи: "земля!", – шепнул мне невидимый Кроха.

Я заорала, что было дури. Тишка кричал рядом, что я вру. А я уже знаю, что только как пройдёт шхуна пять узлов, так и увидит глазастый юнга зелёный отблеск берега. Тишке сдаваться не хотелось, он считался самым глазастым, но я, перекрикивая его, орала ему прямо в лицо, выпучивая глаза:

– Там церква белая! В три купола!

– Настасья! – меня остановил голос Сияна.

Капитан, нахмурив брови, стоял руки в боки на палубе.

– Чёго орёшь, заполошная? – это уже дед Кудила. – Ты, без малого, год с нами ходишь, все берега, все наши стоянки на Алаидане знаешь. Зачем дуришь парня?

– Да я правда вижу! – не сдавалась я.

Тут порыв ветра принёс мне в лицо солёные брызги и я рассмеялась, расставив руки и закрыв глаза: как хорошо-то!

Капитан избавил меня от необходимости чистить чугунки и сковородки, он забрал меня с собой на берег.

Порт был много больше нашего, на нескольких причалах разгружались сразу несколько похожих на нашу шхун. Чуть дальше стояли лотки с морепродуктами и бойкие продавщицы предлагали ещё живую рыбу, моллюсков, крабов и всякое такое. За ними ровными рядами располагались лавки с товарами первой необходимости для матросов, диковинками и привезёнными кем-то товарами на обмен. Я с удовольствием оглядывала снующих докеров, матросов, выкатывающих бочки по сходням, кричащих торговок, снующих мальчишек-карманников. Приятно было ощутить под ногами твёрдую землю после почти месяца качающейся палубы.

Сиян держал меня за руку, чтоб не потерялась, как после того раза, когда впервые сошла на берег и стояла, разинув рот, а потом пошла, куда глаза глядят. И так загляделась, что чуть на чужой шхуне в море не ушла. Теперь капитан меня за руку водит, хотя, уже столько портов с того раза миновало.

В каждом порту Алаидана весь этот год по моей просьбе Сиян спрашивал о людях с "Быстрой Берты". Все плечами пожимали и руками разводили. Лишь однажды, какой-то пьяный матрос в кабаке, где мы праздновали хороший навар, посмотрев на меня, признал и сказал, что, возможно, видел Вика, а может, это был и не он.

Я не теряла надежды. Идти мне было некуда, да капитан и не прогонял. За год ни словом не намекнул, что я теперь жена его, будто и не было ничего в тот вечер во дворе дедова дома. Будто и не венчал нас старый жрец и не расцветали узоры на наших запястьях.

Хоть и существует поверье, что женщина на корабле – к несчастью, на шхуне Сияна так не думали. Они считали – я приношу им удачу. Ещё ни один контракт не сорвался, ещё ни одна сделка не нарушилась, договор не расторгся. Ещё и весело им со мной – они так сказали. Я песни пою, плясать люблю, сказок много знаю, некоторые мне Кроха подсказывает; истории в лицах пересказываю, по реям скачу, как обезьяна. А ещё штопаю, на камбузе помогаю, по маминому рецепту пироги пеку. Даже строгий кок меня до печи допускает. А в долгих переходах, когда мы идём с западного берега за специями, я обучаю тому, чему сама у отца научилась – сапоги шить. Сиян давно мне накупил и игл дугой и колодок, ниток крепких, да юфти мотками. Конечно, что у меня не такие выходят сапоги, как у отца – там сила нужна и сноровка, а во мне росту – Сияну по плечо, да весу – как в чугунке с картошкой. Так наш кок сказал.

Сиян проталкивался сквозь шумный поток народу, не останавливаясь и не оглядываясь. Мы дошли до какой-то лавки, где продавали женскую одежду и капитан предложил мне войти.

Внутри лавка оказалась большим помещением, где две швеи подшивали подол прямо на клиентке, стоящей на возвышении, а за прилавком находилась примерно моя ровесница, может чуть старше.

– Капитан Сиян, приятно снова видеть вас, – проворковала она, метнув взгляд в сторону гостьи.

– Сиян? – тьерра на возвышении повернулась, отчего юбки пошли водоворотом и швеи побежали по кругу за иглами.

– Марелла…

Я во все глаза рассматривала её наряд: золотистые юбки шли по кругу, но когда она повернулась передом, оказалось, что изящное сверху платье цвета золота, с воротником-стойкой, оказалось блузой из плотной золотой ткани, а снизу чёрные узкие брюки, обтягивающие стройные ноги. А позади к поясу крепились юбки – снаружи плотная золотая, тонкая чёрная внутри. Это было необычно. Да и она сама была какой-то необычной: красивой, женственной, смотрела смело. Немного склонив голову, слегка улыбнулась и протянула руки:

– Сиян… Здравствуй.

Он замешкался, вроде как качнулся в её сторону, но остался стоять рядом со мной.

– Здравствуй.

– Ты не рад мне? – она делано надула губки.

– Извини, я не ожидал тебя тут увидеть, я пришёл за покупками для… жены.

– Жееены? – протянула она, и её надменный взгляд смерил меня от макушки до пят. – Вот, значит, как…

Она разозлилась. А я, как тот Васька выглядела сейчас: всё слышу, но ничего не понимаю.

И вдруг меня как молнией прошибло: Марелла! Так называется наша шхуна! А ведь он смотрит на неё, глаз не отводит! И доселе ещё одно неизведанное чувство прошибло: больно в груди стало, на горло будто сапогом наступили. Это вот как вот? Мы же ни разу вместе не ночевали, ни разу не обнял, не целовал, женой не назвал. Да и сама я всё в любом порту другие глаза искала, чуб непослушный, да голос весёлый. "Птица-синица" – услышать мечталось, аж зубы сводило. А тут поди ж ты, заревновала… Не, а чего? Муж ведь? Муж! Имею право! Я выступила в ровень с Сияном, руки-в-боки:

– Жена. Есть вопросы?

Она рассмеялась. Сначала тихонько, затем всё громче и громче.