Утомленная Луна

Татьяна Волчяк

Утомленная Луна

Глава 1

Горький, но уже привычный вкус травяного чая прокатился по моему нёбу. Обжигая изнутри давно не бьющееся сердце. Мое сердце, забывшее чувства. Забывшее, как жить.

Мир ночи не покидал, бескровно цеплялся, выжимая оставшиеся крохи надежды. Не отпускал заблудшую наивность из своего плена. Душил все попытки выбраться. Издевался, врываясь в сознание, и мучал. Каверзы нашептывал, расплаты нечеловеческие сулил всем, кто оказывался здесь. По ту сторону света.

Дом на отшибе, с низким потолком и покосившейся от ветра крышей. Ставни израненные. Углы в расселинах. И это все, что меня спасало и служило одновременно личной клеткой.

Скрипнула ветхая дверь, и того, кто вошел, я всей сутью своей почувствовала. Принес мертвенный холод, сквозняк, тянущийся из-за границ владений моих. Корявые стены вмиг задрожали, издавая свист прорехами полусгнивших досок. Добавился запах прелой травы и стоны усопших. Приглушенный плач тысячи мертвых. Заблудших невинных, негодяев, убийц, стариков и детей. Всех тех, кто жаждал внимания, успокоения в своей загробной жизни.

– Снова думаешь обо мне? – раздался глубокий, с издевкой голос.

Легкое дуновение воздуха коснулось моей щеки. Прошлось по оголенной шее, останавливаясь позади меня. Я прикрыла глаза и с обреченностью вздохнула.

Как моя жизнь могла повернуться ко мне спиной? Кривой, ворчливой старухой. Где и когда я перешла ту черту, за которой меня настигло мое проклятие? Одиночество, сжирающее надежду.

– Все еще злишься? Не пускаешь?

Не отвечаю. Делаю вид, что не слышу его тщания втянуть меня в тревожное общение. Задевающее и нервно оголяющее все струны эмоций. Лишь чувствую его присутствие. Давление невидимых уз, что стягивают, душат. От которых нет мне спасения.

– Встретимся скоро… моя…

Поставила кружку с отломанной ручкой на стол. Медленно подошла к двери и с силой толкнула ногой, закрывая ее.

– Еще не время! – крикнула в окно с открытыми, рассохшимися ставнями и мутным стеклом.

«Еще не время», – повторяю про себя, скрипя зубами.

Немного покоя, чуть-чуть тишины, и мне снова идти. Видеть, слышать, чувствовать. Печаль, обреченность, смерть.

Угли в самодельной печи совсем потухли. Открыла задвижку. Кочергой взъерошила пепел от сгоревших дров. Плотная, серая пыль поднялась и осела, пачкая пол рядом. В углу пискнула мышь. Бедняга. Не в тот дом она забралась. Пернатая подруга Ханна цепкими когтями впилась в свой ужин. Повернула голову, склонив ее набок. Посмотрела на меня желтыми глазищами. Ухнула.

– Что смотришь? Ужин поймала, вот и ешь, все равно для тебя нет ничего!

Сова взмахнула крыльями, возмущаясь. Моргнула, на долю секунды скрывая взгляд, отвернулась. Обиделась, белая засранка.

– Не надо мне свой характер показывать, и я так могу, – стала разговаривать с птицей.

А что еще остается, кругом ни единого человека, живого. Последний и тот сбежал. Да и был ли он?

– Проклятое место! – стукнула со всей яростью по каменной кладке печи, разозлилась.

– Угух? – забеспокоилась пернатая, оборачиваясь, с окровавленным клювом, торчащим из него мышиным хвостом.

Кому хуже сделала, кроме себя? Дура! Костяшки пальцев разбила. Стесала о шершавые кирпичи, рыжие.

Под кран рукомойника ссадины подставила да воду пустила, холодную. Защипало. Сильно. Струйка алой крови стекала в черноту слива, закручиваясь воронкой. Словно покинуть меня скорее вздумала, избавить от жизни нерадостной.

– Угух!

– Знаю! Не напоминай, – посмотрела я на Ханну.

Пора собираться. Замотала поврежденную руку тряпкой, когда-то бывшей сорочкой ночной. Подошла к маленькому зеркальцу на стене. Отражение вновь показало меня молодую, но с тусклым, словно потусторонним взглядом бледно-голубых глаз. Таящим в себе много веков, а то и тысячелетий печали.

– Разве это жизнь? Скажи, Ханна, как долго я здесь?

Сова возмущенно взмахнула крыльями. Развернулась ко мне спиной и, стуча когтями по деревянному полу, показно прошлась к входной двери.

Горестно вздохнув, я взяла самодельный гребешок, потянула запутанные, седые волосы. Длиной до пояса, тяжелые. Через зубцы проскальзывают, не цепляются. Заплела их в косу тугую. Отряхнула подол старого платья. Перекинула через плечо приготовленный мешочек трав и, не обуваясь, вышла из дома.

***

Едва ступила на порожки дряхлые, как ветер ударил в лицо. Завыл, ругаясь, отстраняя от пасмурных мыслей. Подталкивал в сторону последнего пристанища, уговаривал торопиться.

Ханна вспорхнула, взлетела на высокую сосну, а я, ступая босыми ногами, зашагала к погосту.

Тропинка, хоженая мною не раз, петляла среди деревьев. То проседала, то поднималась, изворачиваясь змеей. Подгоняла поспешить успокоить мертвых. Лес шептал об упущенном времени. «Замешкалась ты. Плохо. Нехорошо».

Зверье попряталось, скрылось в норах, берлогах, за широкими листьями. Чует пору нелучшую, время ночное.

– Что притихли! Иду я, иду!

Белка нос из дупла высунула, проказница, не боится. Знает, не трогаю я живность лесную без надобности. Вчера орехов мне натаскала и шишку кедровую принесла, а я в благодарность сушку яблоневую ей оставила. А вот зайцу не повезло, лапу ранил, что не вылечить, пришлось заколоть, не мучить животное, а мне бульон наваристый будет. Лиса из-за бурелома хвостом рыжим вильнула, а за пнем корявым иголки ежа блеснули. Провожают до границы, за которой нет счастья, боль одна и терзания.

Из раза в раз одно и то же. Нет мне выхода из тени ночной. Держит узницей, не пускает.

Деревья расступились, открывая могильник. Поляну неживую. Очерченную силой моей. Сдерживающей мощью лунной отмечены символы жизни по стволам деревьев. Не дают разрастись смраду усопших. Гниющему тлену и желаниям мертвых. Погибель несет мир загробный, не сулит блага стороне света.

Века стелются чередой, а мир неизменен. Там, за гранью, где жизнь кипит настоящая, сменяются поколения. Только свет все так же пополняет ряды мертвых. Присылает израненные в сраженьях души, измотанных пленников своих неудач. Обреченных на скитания в сумерках вечных. Извращенные, жуткие страхи души не дают уйти, переродиться. Здесь и встречаю их я, пришедших из мира живых.

Законы вселенной смеются: «Свет хорошо, тьма коварна». В то время как белый день порождает черноту в человеке. Не справившись с роком в мире, мертвые влачат жалкое существование, пытаясь прорваться обратно, завершить неоконченные дела.

Хрустнула сухая ветвь сосновая. Упала передо мной, перекрывая путь.

– Началось.

Бунтуют серые тени, не пускают к себе. Босыми ногами я провела по опавшим осенним листьям. Очертила круг и достала щепотку трав из мешка.

– Сохрани, сбереги, скрой от глаз. Мир защити, – зашептала и подула на ладонь, развевая полынь, розмарин, лавр с лавандой.

Ветер подхватил истолченные травы, закружил в воздухе запах душистый. Успокоил на время силу мертвую.

Вышла смело из круга и ступила на землю покойных.

Могильные плиты – тусклые, полуразрушенные, недавно появившиеся, свежие. Нет им конца и края. Океан надписей на всех языках света. На латыни, иврите, русском, арабском… Это джунгли, непроходимые лабиринты дорожек, спусков, поднятий. Венки, цветы, заброшенные ограды, куда веками никто из живых не являлся.

Блеклые, мутные, почти растворившиеся призраки и совсем молодые, яркие, только перешедшие грань смерти – смотрят. Смотрят на меня как на единственную надежду. Словно мне им грехи отпускать. Нет, совсем нет. Здесь я им не помощник, не проводник к перерожденью. В моих силах только разговор, только приоткрыть завесу пребывания в темноте ночи и не пустить души их в мир живых.

Провела пальцем по пыльным надгробиям. Вывела символы призывные. Кто из мертвых откликнется? Не спешат они к разговорам душевным, всё лазейки ищут проскочить к свету земному.

– Нет вам хода обратного, слышите!

Поодаль стоят, думают, выбраться смогут.

Было и такое тоже. Не сумею сдержать призраков, грань трещиной сразу идет. Тогда бестелесные в мир солнца ступают. К делам незавершенным бросаются. Пугают живых.

– Нет так нет! Стойте веками, тысячелетиями, пока не одумаетесь! – прикрикнула на серые тени.

Присела я в центре перекреста кладбища, каких безграничное множество здесь. Зачерпнула пригоршню земли. Размяла в ладони, пропустила сквозь пальцы, выискивая нужное место. То, в которое сейчас попасть важнее всего. Прикрыла глаза, прислушиваясь к потокам лунным, вдыхая запах разрыва грани. Приторно-сладкий, удушливый, вязкий, невидимой дорожкой тянется по правую сторону. Но в нем что-то чужеродное, вкрапления неизведанные. Будто свежесть проскользнула и тут же исчезла.

– Ханна, давай туда быстро! – крикнула помощнице, показывая дорогу.

Сова расправила крылья, поднялась в воздух послушно, чтобы сдержать души до прихода моего. Сама я поднялась и, придерживая платье, побежала во всю прыть, боясь опоздать.

Мелкие камни кололи, иголки сосновые на земле пекли стопы. Кровавые царапины по голени от колючки с обочины. Все заживет, затянется, как в водицу речную ступлю. Это нестрашно. Перепрыгнула яму, перешла овраг небольшой, поднялась в пригорок, свернула раз и еще раз. В нескольких сотнях локтей передо мной туман сизый рваным облаком стелется. Значит, верное направление.

В небе Ханна над ним по кругу летает. Крыльями машет, глазом зорким всех видит. Взволнована не на шутку, что-то не так. Камнем летит вниз и вновь вверх взмывает, словно защищает кого. Я ход прибавила. Дыхание сбилось, ноги устали, но в марево шагнула. Дальше вытянутой руки ничего не видно. Плотный туман с жалящими каплями-иголками впивается в лицо, руки. По сторонам неживые смотрят, нервничают, шепчут. Мужчина во фраке подгоняет:

– Дальше… дальше…

Ребенок рядом:

– Иди… иди…

Старушка в платке:

– Спеши… спеши…

Приглядываюсь, непохоже на взбунтовавших усопших, нет прорыва грани. Лишь воздух косный, тяжелый. Дышать непросто. Резкий порыв ветра. Ханна рядом на крест могильный села. Разогнала сизые хлопья. Голову склонила, на землю указывая.

– Кто это? – удивленно спросила я.

Поодаль, за покосившимся старым крестом, лежал человек. На боку, притянув ноги к груди. В рваной рубахе, испачканных брюках и без ботинка, одного.

– Эй! – окликнула его, но в ответ ни звука. – Эй! – громче позвала.

С виду не бестелесная оболочка, но быть не может того. Сюда не проходят из света. Я подошла ближе и толкнула его. Отскочила из-за ощущения под пальцами ног настоящего, плотного тела. Обошла вокруг, встала у светловолосой головы, присела.

– Угух, – остановила меня сова.

– Не бойся, я только посмотрю на него.

Сдвинула с глаз светлые волосы. Мужчина – молодой, высокий лоб, упрямый подбородок с ямочкой, впалые щеки, прямой нос. Такие – частые гости из-за гордыни своей в мире темном. Спустилась взглядом ниже по рубашке клетчатой, и он застонал, переворачиваясь на спину. Не ожидая этого, я шлепнулась на сырую землю, отползла в сторону, испугалась.

– Живой? Ханна, он живой или это Сумрак играет в игры свои?

Незнакомец скривился, закашлялся, а я снова приблизилась и только сейчас заметила на тверди мертвой капли крови.

Не могла прийти в себя, видя перед собой человека. В мир ночи нет хода, только если сильный духом он. А таких нет с древних времен. Тех, кто может за грань ходить и возвращаться обратно.

Мужчина застонал снова, захрипел, выдыхая облачко пара. Оставлять здесь нельзя, не протянет и ночи. Не ведая, к чему помощь моя привести может, потянула за руки беспамятного.

– Ну и тяжелый ты. Не унести, не вернуть обратно к свету, – возмущалась я и продолжала тащить мимо душ, наблюдающих. – Ничего, сейчас до черты погоста, а там легче, там спокойней, там дом мой защитит, поможет.

Волоку его, а сил не хватает. Да, не ночь сегодня, а испытание. Свалился на голову мою. И откуда взялся такой и зачем помогаю? Не встретить бы Сумрака, не то худо будет. Не терпит он в мире своем чужаков. Убьет и оставит здесь на века долгие.

Ханна с ветки на ветку перелетает. Не оставляет меня. Чувствую, не нравится ей то, что делаю. Осуждает. Согласна с ней, нельзя гневить вселенную. Не стоит злить мироздание. Запрещено живым с мертвыми общаться. Это раньше ведьмы, колдуны ходили не стесняясь в мир загробный. Сила их велика была. Знали правила и последствия. Промедление, неверный шаг – и заберет, утянет в свои сети Сумрак. Тень, испокон веков сопровождающая усопших.

– Еще немного потерпи… Вышли почти.

Кого больше успокаивала, не знаю. Себя или незваного гостя. Вся взмокла, с лица капли пота текут, руки болят, мышцы напряжены до предела. Вон виднеется черта кладбища. Там и силу свою природную смогу применить. А здесь не сто́ит, явится тут же на магию лунную тень забытая.

– Ханна, лети вперед, расчисть тропинку от зверья лесного. Нечего видеть им ношу мою.

Подруга послушалась, внимая желанию моему. Все верно, растрещат жители местные. Разболтают белки, мыши, зайцы… Шум поднимут ненужный, привлекут внимание.

Раздался писк, шуршание по веткам, по норам попрятались, в дупла скрылись. Сова на охоту взлетела. Вот и я дотянула блондина тяжелого. Ступила за границу погоста. Отпустила руки мужские, встряхнула своими, затекли. Со лба своего влагу отерла. Достала из потайного кармана мешочек, состав трав и корений редкий. Придуманный мной. Подавляющий, скрывающий все, что захочу, от глаз ненужных.

– Кора березы, мох северный, корень папоротника, листья малины. Скройте пришедшего из света. Душу его укутайте от взглядов недобрых. Время дайте на восстановление тела, а там судьба сама решит за него, – зашептала и смахнула с ладони тайный сбор на лежачего.

– Чем занимаешься, луноликая моя? – спросил тот, кого не ждала.

Вздрогнула, отшатнулась в сторону. Лес потемнел, будто до этого и вовсе светлым был. Испугалась. Не вовремя он, не вовремя появился. Неужто заметил, почувствовал схороненного мной незнакомца? Не спас, не подействовал сбор ценный.

– Так и будешь меня избегать? – шепчет, убаюкивает голосом сладким, магнетическим. – Разреши явиться перед тобой, – невидимо касается.

По щеке моей проводит, листик из волос вынимает. К шее спускается, ключицу оглаживает, а я боюсь шевельнуться. Его прикосновения обжигают и даруют ощущения приятные. Умеет заворожить, успокоить льстивыми речами, красивыми словами. Только прогнала его я. Устала быть невластной над жизнью своей. Разругались. Не понимает, что нужно мне пространство свое личное.

– Разреши… – обволакивает присутствием своим. – Позволь явиться. Целовать тебя страстно, сжимать в объятиях крепких. Ты нужна мне, как воздух для жизни людской, нет мне спокойствия без взгляда твоего, улыбки…

Дуновение прошлось по плечам, спустилось к талии, забралось под подол платья, лаская. Я пошатнулась от соблазна древнего, яркого. Идущего со дня сотворения мира.

– Оставь, дай мне свободы. Пусти…

– Нет! – взревел воздух в округе. – Никогда! – хлестнул по лицу. – Забудь! – исчез. Растворился в своих владениях.

Глава 2

Минуты прошли, а я стою на тропе к дому. Злость съедает изнутри, слезы текут непрошенные. Нет тепла и нежности, не хватает солнца лучика. Одни могилы кругом, и нет мне выхода, ни в свет, ни в перерождение.

– Чтоб тебя, проклятого, совесть замучила. Слышишь, Сумрак! Тебе говорю!

Сорвалась в угоду тьме. Изменила мне выдержка хрупкая.

Обернулась на незнакомца. Лежит, не шелохнется. Совсем худо ему. Поспешила, сотворила клубок магический, выпустила. Вскинула руки в мольбе. Призвала силу природную. Попросила воздушный океан о помощи. Подул ветер, всколыхнулся и поднял над землей неизвестного. С легкостью перенес к двери ветхой, меня опережая.

– Спасибо тебе, слышащий тайны великие. Легкого пути тебе! – поблагодарила мощь воздуха.

Затащила в дом покосившийся мужчину. Быстро действовать надо. Тени выходят, смерть выжидают. Чуют, вскоре вдох последний, исход жизненный. Словно вороны, слетаются на лакомство.

Расстелила покрывало за печью теплой. Гостя на лежанку уложила. Наперник, сеном набитый, в изголовье кинула.

– Ханна, на страже будь, пока занята я!

Белокрылая за окном вспорхнула, на крышу взлетела.

Я кружку водой наполнила. Цветок ромашки туда бросила. Плесень с угла дома стесала да пол-ложки тли сушенной для заживления добавила. Все размешала тщательно. Вернулась к раненому. Приподняла голову и поднесла к губам сухим, обветренным.

– Один глоток и жить будешь, – влила по капле.

Сглотнул судорожно. Глаза под веками забегали, закашлялся.

– Хорошо. Вот и здорово.

Теперь и рану промыть колотую надо. В темноте ночи всякие болезни хорошо проявляются. В реку его бросить бы, в воду проточную. Стихия водная всю хворь заразную вычистит, и заживет все в скорости. Но не дотянуть обморочного, время утеряно.

Рубаху его окровавленную расстегнула, в угол скинула. Ботинок единственный сняла в земле испачканный да брюки рваные, на коленях с прорезями. Раздела наголо.

В таз воды набрала и тряпицу смочила. Отерла лицо, плечи и грудь его широкую. Мужской красотой удивляясь.

– Хорош собой, незваный. Только что той красоты, если душа неизвестно какая.

Словно услышал он слова мои в беспамятстве. Улыбнулся краешком губ. А я мазь намазала, на рану надавливая, так с его лица улыбка тотчас испарилась. Так-то лучше будет. На краю самом находится, а ухмыляется. Укрыла одеялом шерстяным и печь остывшую топить принялась.

Жар огня по комнате быстро разошелся, вытесняя холод из стен дубовых.

– Ну вот, согреет тебя стихия, заразу всякую выжжет, – посмотрела я на гостя.

Лежит, щеки порозовели, дыхание спокойное стало. Сильный дух. Не хочет покидать тело, держится за него. Значит, сама судьба и звезды благоволят ему. Нужен, значит, еще, не время завершать это воплощение. Все правильно я сделала, помогла в минуты трудные. Прояснилось в моем сердце небьющемся. Струна дрогнула светлая, задела глупую скиталицу в мире темном. Словно в комнатке маленькой лучик солнца явился.

Возможно, кажется все и нет надежды той зарождающейся. Думать только так хочется. Верить в правильность действий своих.

Рассвет скоро, и мне отдохнуть бы, да только работа по дому не выполнена. А ноги непослушные к кровати единственной подошли, подкосились. Сон сморил в мгновение.

– Где я? – раздался голос сиплый.

– Очнулся? – открыла глаза, будто и не спала вовсе.

Поднялась, осмотрела себя. Платье выпачкано, ноги в ссадинах неприятно саднящих. К рукомойнику подошла лицо сполоснула и к двери направилась.

– Постой, ты куда? – остановил удивленный возглас.

– Куда? Зачем? Почему? Лежи, вернусь сейчас. Разговорчивый… – открыла дверь скрипучую и вышла.

За дом я завернула, под навесом платье чистое и полотенце с веревки сняла. Высохли, травами пахнут.

Босыми ногами по саду прошла. Яблоки, груши созрели, урожай не весь мной собранный. Дальше по дорожке деревянной, среди грядок своих. Травы разные, коренья съедобные, ягоды лесные. Следом спуск небольшой и река неглубокая. Заводь мною сделана, для купания. Сняла платье с себя и в воду вошла. Галька гладкая, нескользкая, для ступней моих исцарапанных приятная. Окунулась с головой, освежаясь силой водной. Смывая прошлую ночь, устраняя усталость, избавляясь от порезов и ссадин. Вынырнула.

– Насмотрелся?

– Так я это… – откашлялся путник и выглянул из-за дерева.

Почувствовала присутствие его, как слон, по лесу шагает, каждую травинку задевает. Переполошил все зверье в округе. Ханна с ели соседней наблюдает, как стоит он, одетый в свою потрепанную одежду, в носках без ботинок.

– Не холодно тебе? Осень. Тучи на небе и вода ледяная, наверно? – спросил и поежился.

Я вышла из воды, волосы тело скрывают.

– Тучи, не тучи. Здесь всегда так, солнца не видно. Отвернулся бы или глазеть будешь? – взяла полотенце в руки.

Развернулся спиной ко мне. А я отжала водицу с волос, обтерлась и платье чистое надела. Светлое, чуть ниже колена. Нравится оно мне. Простое, ткань хлопковая, к телу приятная. Подарила мне душа одна добрая. Девица на выданье была, только не успела замуж выйти, беда приключилась с ней. Раньше хоронили когда, приданное девам складывали. Гребешки для волос красивые, платья нарядные, полотенца белые. Вот в благодарность за разговоры наши они и одаривали меня чем могли. Сейчас в основном золото, часы ненужные да бриллианты кладут. Кому нужны драгоценности эти?

Пояском тканевым повязала я платье красивое и к гостю обратилась:

– Значит, лучше тебе, раз за мной увязался. Посмотри за заводью сеть брошена, – усмехнулась я, когда тот оступился, оборачиваясь ко мне. – Как звать-то тебя, непрошеный?

– Влад, – сказал и к реке спустился.

– Влад, значит, в лад. Ну что, есть нам обед? Поймалась рыба в сети? – спросила знакомца, пока платье грязное застирывала.

– Да, только рыба странная. Пучеглазая, длинная, как змея. На угря похожа… А где мы вообще? – осмотрел округу. – Далеко от города?

– От города?! – рассмеялась я в голос.

– Что смешного?

– Нет здесь города! – и снова смех.

– Ты это… того, что ли? Ну, не в себе? – нахмурил брови мужчина.

– Здесь все не в себе и даже ты! – стерла слезы с глаз, выступившие.

– Точно умом тронулась, – буркнул себе под нос.

– Пошли, болезный, рано тебе еще город искать, не дойдешь. Рана еще свежая. Отлежаться тебе надо.

Задели меня слова его, быстро на утес речной взобралась.

– Рыбу не забудь! – крикнула умнику.

Идет за мной в носках своих черных. На кротовую нору наступил, ветку рябины сломал, лист оторвал ольховый. Точно слон неуклюжий.

– Вот черт! – выругался позади.

Смотрю и диву даюсь, как на дорожке садовой можно удариться. Стоит на одной ноге, прыгает. Рыбу держит за жабры и скачет, как заяц, с места на место. Бок свой раненый придерживает и кривится.

– Долго плясать будешь?

– В пятку что-то кольнуло, – отвечает.

Покачала головой, что взять с человека городского. Вон их рядом с могилами столько, что рябит в глазах. Рассказывают мне, как их обманули, невиноваты они. Всё происки врагов. А что до этого сами делали, не ведают. Слово новое, «конкуренты», придумали. Дела свои бизнесом зовут. Жульничают, оплату достойную не дают за труд добротный. Сын отца раз в год навещает, работа у него тяжелая, важная. Другая жалуется на несправедливое отношение к себе. Мало муж ее украшениями одаривает. Не говоря уж о темных, совсем безумных душах убийц, которым раскаяние, осознание поступков своих туго дается. Не замечают за собой, не видят недостатков. Посмотришь, одни святые сюда являются.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.