Золото змея. Вызов стае

Виктория Остер

Золото змея. Вызов стае

Пролог

Солнце опускалось в море, окрашивая небо в южные, сочные цвета. Пожилой мужчина поднес ко рту спелый персик с розоватой махровой кожей и надкусил его, любуясь закатом. Он наслаждался сладким вкусом и не обращал внимания на стекающий по пальцам и подбородку сок. Когда он закончил, то небрежно вытер руки и рот лежащим на коленях полотенцем и потянулся к связке маленьких зеленых бананов. Раздался стук в дверь, и старик торопливо обернулся на звук.

– Подействовало, отец!

На пороге стоял высокий молодой мужчина с темными курчавыми волосами. Судя по быстро вздымающейся груди и румянцу на гладкой смуглой коже, он торопился донести эту весть.

– Я понял, Мааль. Дай мне минуту, – прохрипел старик.

Он тяжело встал с кресла и, взяв свою трость, поковылял вслед за сыном. Когда они дошли до лестницы, Мааль забрал у отца палку, и тот, опираясь одной рукой на перила, а другой – на сына, превозмогая старческое бессилие, стал медленно спускаться на самый нижний этаж. По пути им встретилось несколько женщин, которые торопились по своим делам и при виде старика почтительно склоняли головы.

Когда уставший от долгого спуска мужчина и Мааль вошли в помещение на цокольном этаже, там уже собрались почти все знатные гости. Они расступились, давая дорогу старику, и тот, оглашая тишину стуком трости, подошел к стоящей посреди комнаты кровати. Остановился, все еще тяжело дыша, и взглянул на лежащего под покрывалом молодого человека. Его волосы и кожа были светлее, чем у собравшихся, что выдавало в нем иностранца. Он бормотал что‑то неразборчивое, смотря широко раскрытыми глазами в потолок, его руки и ноги беспокойно ерзали по кровати.

– Сколько вы ему дали? – спросил старик, оборачиваясь к сыну.

– Три чашки. За раз.

Старик кивнул и вновь взглянул на парня. Услышав голоса, тот сначала заскулил, словно моля о чем‑то, и, не получив этого, заметался по кровати, сминая худыми пальцами простыню.

– У него сильнейшая ломка, – пояснил мужчина, стоявший возле прикроватного столика с расставленными на нем деревянными пиалами, заполненными чайными листиками. – Пульс все время подскакивает. Если не дать ему еще одну порцию отвара в течение часа, его сердце не выдержит.

– Подождем, – хладнокровно отозвался старик. – Мне нужно знать, что без следующей дозы они точно подохнут.

Он посмотрел на Мааля и взмахом руки велел ему следовать за собой.

– Мне надо присесть, Мааль, – устало сказал старик, когда они оказались в коридоре.

– Да, отец. Пройдем сюда.

Мааль отвел его в соседнюю комнату и усадил в широкое плетеное кресло. Забрал трость, поставил ее у стены и плотно закрыл дверь.

– Итак, у нас есть новости? – спросил мужчина, борясь с отдышкой. – Мне недолго осталось. Я хочу умереть, зная, что у нас все получилось. Только это подарит мне покой.

Мааль сжал губы. Разговоры о скорой кончине родителя заставляли его со смесью страха и сомнения заглядывать в будущее. После смерти отца ему придется взять управление делами рода на себя, а это будет непросто совместить с их миссией.

– Несколько дней назад мне доложили, что все готово, – сказал Мааль. – Совсем скоро лаборатории запылают. Уверен, новости об этом разлетятся по всему миру. И конечно, дойдут до нас.

Старик кивнул, продолжая надсадно дышать.

– Думаешь, она не подведет нас? Эта женщина. Не передумает в последний момент?

– Она одна из нас, – ответил Мааль, как будто этим все было сказано.

Старик расслабил спину и вытянул ноги. Его мечтательный взгляд устремился в сторону.

– Как же хочется дожить до этого момента, – через несколько секунд сказал он. – Увидеть, как старый мир погружается в хаос. Как прогнившие опоры их цивилизации рушатся на глазах, унося в бездну все их богатство, пропитанное нашей кровью. Смотреть, как они барахтаются в бесплодных попытках спасти свои шкуры. И потом, когда у них появится надежда, уничтожить ее на корню с помощью отравы.

Мааль кивнул.

– Так и будет, отец. Этот сорт чая показал себя как надо. Они не смогут бороться с его действием.

– Хорошо, – прохрипел старик. – Хорошо.

Он замолчал на некоторое время, обдумывая все еще раз, а потом добавил, застывшим взглядом смотря на трость:

– Грядет новая эра. Столетия позорного рабства канут в небытие. Мы изгоним чужаков с Большого острова и вернем себе наш дом. Обязательно вернем. И твоим детям, – он перевел взгляд на сына, – достанется уже совсем другой мир. Да будет так!

Последние слова прозвучали на фоне прогремевшего вдалеке грома, такого мощного, что он был слышен даже под землей.

Мааль улыбнулся, решив, что это хороший знак. В этот раз они не проиграют.

Глава 1. Пропавшее воскресенье

г. Айхенлин, Республика Брэйе

Рагиль

Вы когда‑нибудь задумывались, какое значение в нашей жизни имеют воспоминания? Не события, а именно воспоминания о событиях. Застывшие в нейронном янтаре реликты мысли, отполированные и блестящие, бережно выставленные на ментальной полке с другими окаменелостями. «Бесполезная вещь» – скажет кто‑то. Но без окаменелостей мы не сможем узнать свое место в длинной эволюционной цепочке. А без воспоминаний не поймем, кто мы. Что нам дорого, а что – ненавистно. Воспоминания почти никогда не отражают реальность, но эти фантазии, закрепленные в памяти булавками эмоций, являются частью нас самих. Наших поступков и решений.

Этот ручеек мыслей тек в мой голове уже какое‑то время. И причиной ему стало большое черное пятно, как на неудачно проявленных фотографиях, которое закрывало собой воспоминания о вчерашнем дне. Да, именно так. Сегодня я проснулся и понял, что ничего не помню о прошедших сутках.

И вот я лежу на заправленной кровати в твидовых штанах, запыленных туфлях, в саржевой рубашке, в которой хожу на работу, смотрю в потолок и не могу понять, что вчера произошло и почему я заснул полностью одетым. Как я вообще добрался до своей квартиры? Где был? И главное – почему, нет, даже не почему, а каким образом я ничего не помню?!

Но потерянная память – не единственная странность. С первой секунды пробуждения я почувствовал тяжелый маслянистый запах, похожий на запах керосина. Им была пропитана вся моя одежда и волосы. Возможно, именно из‑за него я и проснулся, потому что, судя по тяжелой голове и дико саднящему горлу, мне следовало еще спать и спать, восстанавливая силы. Что же все‑таки со мной произошло?

Преодолевая вялость и скованность мышц, я поднялся с кровати и подошел к окну. Колени уперлись в холодный медный радиатор, зато лицо тут же обдало теплом ярких солнечных лучей. Я открыл окно и полной грудью вдохнул ароматы цветущей вишни и черемухи, в которые примешались уже истончившиеся запахи озона и орошенной накануне влажной земли. Сознание тут же прояснилось, появилось чувство легкости и бодрости. Обманчивое, судя по состоянию организма.

Часы показывали полдень, и я с беспокойством подумал о работе, на которую безнадежно опоздал. Внизу раздался гудок, привлекая мое внимание, и я стал рассеянно наблюдать, как два автомобиля, бодаясь своими вытянутыми мордами с огромными хромированными решетками, пытаются разъехаться. Кремовая машина с выпуклыми круглыми фарами, уступив дорогу выезжающему соседу, втиснулась во двор и затихла. Открылась дверь, и из салона выпорхнула Летти. Я узнал ее сразу же, несмотря на узкие темные очки и платок, скрывающий волосы. Не по лицу, но по хорошо изученной за последние пару месяцев фигуре, затянутой сегодня в красное платье с коротким рукавом и расклешенной юбкой. Еще по своеобразному ритму отстукивающих по асфальту каблучков. По кружевным белым перчаткам с инфантильными рюшами на запястьях. Но в первую очередь – по запаху. Приторно‑сладкий аромат парфюма хлынул из автомобиля вперед нее, покружился в воздухе и, подхваченный легким дуновением ветерка, тут же достиг моего призывно открытого окна. Обычный человек ни за что не уловил бы чужой запах с высоты третьего этажа. Но, к моему большому сожалению, я не обычный человек.

Летти подняла голову, будто почувствовав мой взгляд, и я тут же отпрянул от окна. Нет, с Летти я сейчас говорить не хотел. Ее навязчивое внимание и удушливый аромат еще больше спутают мысли. Сперва надо разобраться, что со мной случилось.

Закрыв окно, я вновь почувствовал керосин и поспешил снять с себя одежду. Замочил рубашку с брюками в холодной воде, принял душ и переоделся в чистое. Покрутил радиоприемник в поисках нужной станции и стал готовить себе завтрак.

Мою тесную квартиру заполнили обычные, даже какие‑то будничные звуки. В булькающей воде о стенки кастрюли бились яйца, на плите трещал кофейник, с улицы доносилось щебетание птиц, а из комнаты – классическая музыка, которую ставили по радио в перерывах между выпусками новостей. И на этом фоне в голове с визгом проносились беспокойные мысли, рискуя образовать когнитивную аварию. Я посмотрел на отрывной календарь: тот остался открытым на субботе. Этот день, как и следующую за ним ночь, я помню отчетливо. Вот только утро воскресенья проглядывает в памяти уже с трудом. Я проснулся, позавтракал, а дальнейшие события словно вырезали из нейронной кинопленки. Дата на наручных часах показывала, что сегодня понедельник, а значит, из памяти выпало только воскресенье. Воскресенье… Почему именно воскресенье?

Кофейник завыл. Выключив плиту, я полез за посудой, и, пока белая фаянсовая чашка наполнялась густой черной жидкостью, тут же осевшей знакомой горчинкой на рецепторах, по радио начался выпуск новостей. Охваченный беспокойством, я не сразу расслышал голос диктора. Но когда смысл сообщения добрался до сознания, занятого разгадкой потерянных воспоминаний, чашка чуть не выпала у меня из рук. Поставив ее на стол, я побежал в зал.

– …Корпус специальных научных исследований загорелся неожиданно, – сообщал сухой и ровный голос ведущего. – По данным полиции, пожар произошел в воскресенье, около одиннадцати часов вечера. Здание Корпуса уцелело, но все лаборатории сгорели. Экстренные службы продолжают разбирать завалы, количество погибших и раненых устанавливается. Утром состоялось срочное заседание Совета…

В ушах зашумело, и я сел на диван, обуреваемый паникой. Пожар в Корпусе специальных научных исследований… в воскресенье… в тот день, о котором я ничего не помню. Пожар в Корпусе… В Корпусе… И следующая мысль, стрелой сбившая предыдущую: там же работает Кава!

Я кинулся в коридор к висящему на стене телефону, снял трубку и застыл, не зная, что говорить телефонистке. У меня же нет номера Кавы. Я понятия не имею, где ее искать!

Несколько размеренных вдохов и выдохов, и паника стала уходить, уступая место застарелой злости. Она заворочалась, зашипела, как змея, разбуженная всплывшим в сознании лицом с холодной синевой глаз и решительно поджатыми губами. Кава ушла два года назад. Ничего не объяснив, не дав нам шанса. Я почувствовал на языке знакомую горечь и невольно взглянул на тумбочку. Гладкую, отполированную и совершенно пустую. Два года назад я вернулся домой и обнаружил на ней связку кособоко развалившихся ключей. Их бросили в спешке. Швырнули, как ненужную вещь. Комплект ключей от общей квартиры – единственное прощальное послание от Кавы.

Внутренности обдало жаром. Прошло два года, меня не должна волновать судьба Кавы. Не должна… Но волнует. Черт! Не просто волнует. Я чувствую, что не успокоюсь, пока не узнаю, что с ней все в порядке. Что она не пострадала в этом пожаре. Что она жива… Нет, даже думать не хочу об этом. Жива. Конечно жива!

Сквозь щель входной двери проник знакомый приторный аромат, и я резко повесил трубку. Через несколько секунд послышался стук в дверь, которую я незамедлительно открыл.

– Летти.

– Привет. – Белая перчатка взметнулась к волосам, поправляя локон. – У тебя обеспокоенный вид. Уже слышал новости?

– Про пожар? – Летти кивнула. – По радио передали, но как‑то скомканно.

– Я была утром в городе. Полиция наводнила улицы, везде суета. По репродукторам на Золотой площади просят сообщать о подозрительных лицах. Ходят слухи, что это поджог.

По затылку прошел холодок.

– Уже… кхм…, – пришлось прочистить горло, – уже известно, кто за этим стоит?

Летти покачала головой и шагнула внутрь. Прильнула, соединяя белые кружавчики на моей пояснице, и задрала голову, заглядывая в глаза. Улыбнулась. Чуть вздернутая верхняя губа по‑хищнически обнажила крупные зубы.

– Хочешь, я побуду с тобой? – предложила она. – Или можем пойти ко мне.

Я вздохнул, чувствуя себя неуютно в кольце знакомых, но по‑прежнему чужих рук. Ведь знал же, что заводить интрижку с соседкой, которую видишь каждый день и с которой не намерен объединять квартиры и жизни, – это плохая идея. Все это глупое желание проверить: смогу ли я спустя два года после расставания с Кавой хоть к кому‑то что‑то почувствовать. Может и смог бы, но нюх, как всегда, решил все за меня. Летти не пахнет для меня домом, вот только ей этого не объяснишь.

– Давай в другой раз. Мне нужно идти, прости.

Я коснулся губами ее щеки, почувствовав запах косметики, и отстранился. Поймал себя на том, что мимолетное воспоминание о Каве уже завладело моим разумом. Я дышал одной женщиной, но не мог перестать думать о другой.

– И куда ты пойдешь? – В голосе Летти прорезалось раздражение.

– На работу.

– На работу? Говорят, академгородок из‑за пожара закрыли.

– Вот съезжу и посмотрю.

Летти смерила меня долгим взглядом.

– Ну попробуй.

Когда за ней закрылась дверь, я вздохнул с облегчением.

Идея отправиться в академгородок пришла в голову не случайно, я действительно собирался поехать на работу, вот только хотел дать себе время прийти в себя и все обдумать. Но новость о пожаре лавиной смела все планы. Мысль оставаться в квартире и ждать очередной порции скупой информации из радиоприемника показалась невыносимой. Под кожей засвербило навязчивое желание что‑то сделать.

Я быстро обулся и покрутился в коридоре, ища свою замшевую куртку. Несмотря на приближение лета, погода в предгорье не радовала стабильностью: даже при ясном солнце мог подуть сильный ветер, напоминая о недавних холодах. Однако куртки не оказалось ни на крючках, ни в шкафу с верхней одеждой. Махнув рукой, я натянул на себя блейзер, накинул на голову кепку и вышел из дома.

На втором этаже трамвая, где не было крыши, меня встретили пустые лавки. Я сел на последнее сиденье и уставился на клубящиеся внизу выхлопные газы, которые, к счастью, долетали до меня уже значительно рассеянными. Когда трамвай стал приближаться к академгородку, саднящее горло неожиданно запершило. Я повел носом и почувствовал запах гари, становящийся все сильнее.

Трамвай остановился, и я спрыгнул с подножки, оказавшись в толпе. Задержав дыхание, я стал протискиваться к воротам академгородка, но людей было так много, и они так сильно шумели и суетились, что я бросил эту затею и остановился. На первом же вдохе в меня влились незнакомые запахи, нейтральные и противные, смешанные с парфюмом и с обычным человеческим потом, мужские и женские, резкие и спокойные… Голова начала идти кругом, как вдруг я уловил в этом дурмане знакомые ноты. Взяв след, я стал снова двигаться, уже грубее расталкивая людей.

– Эй, приятель, ты не один, – кричали мне сбоку.

– Мы тоже собрались послушать, имей уважение, – раздавалось с другой стороны.

Послушать? Что они собрались слушать? Что здесь вообще происходит? Стараясь сильно не отвлекаться, я продолжал следовать за запахом, пока он не привел меня к своему владельцу.

– Миас! – крикнул я, оказавшись в нескольких шагах от своего друга.

– Рагиль? Как ты только разглядел меня в такой толпе! – с радостным удивлением воскликнул Миас, крепко пожимая мою руку.

– Что здесь происходит?

– Говорят, полиция оцепила академгородок из‑за пожара.

– Ты был внутри? Видел Корпус? – нетерпеливо спросил я.

Миас покачал головой.

– Даже до работы не добрался. Когда приехал, меня встретили закрытые ворота.

Я огляделся.

– А чего ждут эти люди?

– Наверное, того же, что и я. Какого‑то объяснения, почему мы не можем попасть в университет. Официального распоряжения об отмене занятий не поступало, а нам ведь платят за каждый час.

– Понятно.

Я посмотрел на портфель на плече Миаса, с которым он обычно ходил на лекции. Получается, исторический факультет, где преподает мой друг, да и весь университет теперь закрыт. И все потому, что он находится на одной территории с Корпусом специальных научных исследований. Я потянул носом и снова отчетливо ощутил запах гари, доносящийся с той стороны высокого кованого забора, отделяющего академгородок от толпы озадаченных преподавателей. Поглядеть бы хоть одним глазом, что стало теперь с Корпусом…

– Смотри, – позвал Миас, – вон там журналисты зашевелились. Похоже, сейчас и правда будет какое‑то объявление.

Мы с Миасом продвинулись вперед еще на несколько шагов и вытянули головы, пытаясь понять, что происходит. Ворота приоткрылись, и с территории академгородка вышел высокий широкоплечий мужчина в черном кителе, стянутом на поясе ремнем с серебристой бляхой. При виде его люди инстинктивно подобрались и стали затихать.

– Начальник Главного полицейского управления Крегар‑абвенц готов сделать официальное заявление о ситуации в Корпусе. Прошу внимания, – проговорила одна из журналисток в камеру, после чего вместе с дюжиной других репортеров протянула микрофон взявшему слово мужчине.

– Этой ночью в Корпусе специальных научных исследований произошел крупный пожар. – Низкий и рокочущий голос мужчины заставлял вслушиваться в каждое слово. – Сгорел первый этаж, серьезно пострадали второй ярус и крыша. Все лаборатории и разработки в области наук о материи уничтожены. В пожаре погибли трое охранников.

– Полиция уже знает, как это произошло? – уточнил один из репортеров.

– Судя по всему, было применено быстровоспламеняющееся вещество. Лаборатории вспыхнули мгновенно, поглотители огня и дыма не успели сработать.

– Господин Крегар, значит ли это, что Корпус подожгли намеренно? – спросил другой репортер.

На несколько секунд воцарилась тишина, и у меня в ушах стоял только грохот собственного сердца.

– Мы склоняемся к этой версии, – подтвердил начальник полиции. Толпа зашумела. – Сегодня в управлении будет возбуждено дело по соответствующей статье. Виновному, как только мы его отыщем, грозит смертная казнь за причинение непоправимого вреда Республике Брэйе.

Крегар‑абвенц поднял руку, дав понять, что он закончил, и сказал напоследок:

– Меня ждет Совет. Все комментарии будут после заседания.

Он направился к стоящему у ворот автомобилю, а журналисты кинулись за ним, выкрикивая вопросы.

– Господин Крегар, это правда, что вы взяли под стражу всех ученых?

– У вас уже есть подозреваемые?

– Когда будет следующее заявление?

Вопросы сыпались градом и тут же отскакивали от непроницаемых стекол машины, в которой скрылся начальник Главного полицейского управления. Я повернулся к Миасу и обескураженно произнес:

– Ты слышал? Тот журналист сказал, что ученых арестовали!

Видимо, Миас что‑то прочитал на моем лице, потому что его взгляд сразу сделался понимающим.

– За Каву беспокоишься?

– Да причем тут… – Мои кулаки сжались. – Просто паршиво это все.

– Если хочешь, я поспрашиваю у коллег про ситуацию с учеными. Может, и про Каву получится что‑то узнать. Надо только дождаться, чтобы открыли университет.

Я промолчал, чувствуя себя жалким. Два года прошло, а я все цепляюсь за прошлое.

– Ладно тебе, Рагиль. – Миас похлопал меня по плечу. – Она, конечно, неважно с тобой обошлась, но вы же не совсем чужие люди. Понятно, что переживаешь. Я бы тоже переживал.

– Правда?

– Спрашиваешь!

Слова Миаса меня успокоили. Когда такому, как я, говорят, что мое поведение нормально, это действует как социальное поглаживание. Чувство собственной странности притупляется, и поводов заниматься самокопанием становится меньше.

Через час приехал проректор и сообщил, что по меньшей мере три дня полиция будет проводить на территории академгородка следственные мероприятия, и все занятия отменяются. Расположенная здесь же редакция журнала, в котором я работаю, тоже будет закрыта.

Мы с Миасом попрощались и разъехались по домам. Уже был вечер, когда я зашел в тихую темную квартиру, стянул ботинки и упал на кровать. Посмотрел на белый потолок, и в голове снова закружились вопросы. Где может быть Кава? Почему я ничего не помню именно о том дне, когда произошел пожар? Что со мной случилось? И почему меня так тянет увидеть Корпус?…

Потянувшись, закрыл глаза и перевернулся на бок. Повел носом. Странно, я же замочил вещи, почему этот запах все еще витает здесь? Проследив за ним, я заглянул под кровать и обнаружил там свою любимую замшевую куртку, которую искал днем. Принюхался еще раз. Запах точно исходил от нее. И тут меня током прошибло осознание. От моих вещей пахнет чем‑то, напоминающим керосин. А начальник полиции говорил что‑то про быстровоспламеняющееся вещество… Кажется, у меня жар. Я потрогал свой лоб и помотал головой. Нет, этого просто не может быть. Всего лишь совпадение. Совпадение… Надо избавиться от запаха!

Я кинул куртку в ванную, собираясь включить воду, как вдруг услышал звон. Приподнял одежду и заметил на дне ванны кольцо, верно, выпавшее из кармана. Я смотрел на него некоторое время, отрешенно размышляя о том, что это все похоже на какой‑то психоделический сон. Пожар в Корпусе, потеря памяти, а теперь еще и непонятно откуда взявшееся кольцо.

Я подобрал находку с ванны. Кольцо было необычное: широкий гладкий ободок на треть фаланги из блестящего серебра, а посреди него – круглая вставка из синего камня, похоже, полудрагоценного. Размер небольшой, явно на женскую руку. Я примерил кольцо, и оно легко село на мизинец, закрыв палец наполовину.

Чье это кольцо? Откуда оно здесь? Яркая синева камня вновь вызвала в памяти глаза Кавы. Может ли это быть ее кольцо? Оно кажется мне знакомым, вот только где я мог его видеть?

Оставив кольцо на мизинце, я взял куртку и потряс ее. Из кармана снова что‑то вылетело, спикировав на кафель. Наклонившись, я поднял серебристый блистер, вмещающий четыре таблетки. Три из них были на месте, но одна прозрачная выпуклость пустовала. Я перевернул упаковку другой стороной и прочитал название: «Омроникс». Омроникс, Омроникс… Это какие‑то таблетки для мозга. Я потер лоб. Да, кажется, мама их принимает. Но у меня‑то они откуда?

Я вернулся в спальню и сел на чистую белую кровать, пахнущую хлопком. На правом мизинце поблескивало серебряное кольцо, в левой ладони лежал серебристый блистер. А где‑то между ними зависла совершенно пустая голова, где не было ни воспоминаний, ни объяснения, что происходит. Черным вязким туманом сознание заполняла тревога, и сквозь этот туман эхом потерянной памяти звучала всего одна мысль: «Я должен найти Каву!»

Глава 2. Госпожа председатель

В два часа дня пополудни Высший Совет Брэйе, состоящий из 43 членов, собрался для обсуждения пожара в Корпусе специальных научных исследований. Председатель Совета Меллар‑амардин оглядела своих коллег, пытаясь уловить мимолетные изменения после ночных новостей. Некоторые тихо переговаривались, другие клевали носом, третьи читали прессу, заполняя образовавшийся в голове вакуум информацией. С конца длинного овального стола раздались смешки, скрипнули по полу ножки стульев, послышались приветствия опаздывающих членов. Ничего необычного Меллар не заметила. Беда все еще ощущалась какой‑то далекой и чужой, политики настойчиво гнали от себя мысль, что пожар в Корпусе затронет лично их.

Меллар перевела взгляд на стоящего у трибуны рикистрата по науке, который мял в руках речь и постоянно поправлял галстук. Этот человек только недавно занял свою должность, и она не могла понять, вызвано его состояние робостью перед Советом или волнением из-за пожара. Меллар склонила голову к Дорману‑амауру, сидящему слева от нее, и тихо спросила:

– Почему он так трясется? Не знает, что сказать?

Дорман, тоже наблюдающий за рикистратом и время от времени бросающий взгляд на сидящего в ложе для гостей Крегара‑абвенца, сказал:

– Как раз таки знает. Аналитики все утро писали ему речь, составляли прогнозы. Не самые благоприятные, я полагаю. И сейчас ему придется их озвучить.

«Значит, надо послушать его внимательно», – подумала Меллар, прикрывая кулаком зевок. Два месяца назад она стала председателем Совета, и сегодня ночью как главу государства ее подняли одну из первых, еще когда по зданию Корпуса носился неугомонный огонь.

При этом должность председателя делала ее не столько главной, сколько первой среди равных. Председатель переизбирался каждые три года, и его обязанности сводились к тому, чтобы работать официальным лицом страны на публичных мероприятиях и вести заседания Совета. Больших преимуществ эта позиция не сулила, и желающих занять ее было не так много. Поэтому, когда Дорман выдвинул кандидатуру Меллар на очередных выборах председателя, большинство легко с этим согласилось. Меллар подозревала, что у Дормана есть свои причины сделать ее главой государства, но старалась об этом не думать. Меллар только исполнилось 28 лет, она была полна энергии, энтузиазма и амбиций перенять опыт своего наставника и построить головокружительную политическую карьеру. Она была уверена, что сможет использовать власть на благо людей и сделать что‑то по‑настоящему важное для всех алинцев. И до этого дня ничто не могло поколебать эту уверенность.