Империя в войне. Свидетельства очевидцев

Спасайте Россию, мы все ляжем за нее в бою, но под командованием героев. <…> Фамилий наших Вам не надо, так как вероятно подписалась бы вся Россия.

О. Козельский, 6 сентября

Опять залетали неприятельские аэропланы. Негодяи разбрасывают с них прокламации, обращенные к нашим войскам. Вот текст их воззваний:

«Солдаты, у австрийской границы русская армия разбита и отступает. Много русских солдат остались на поле сражения. В Польше – мятеж. В Москве и Одесе революция и скоро распространится на всю Россию. Чтобы вы не сдавались в плен, вам начальство говорит, что мы мучаем раненых и пленных.

Не верьте этой клевете. Да где же нашлись бы палачи, чтоб убивать стотысячную армию русских пленяных. Ваши пленные теперь спокойно проживают внутри нашей страны, вместе с французами, бельгийцами и англичанами. Они очень, очень довольны. Не стоить умирать за потерянное дело, живите для жен и детей ваших, для вашего родного края, для новой и счастливой России». Таков наш вероломный враг. Солдат оценивают его по достоинству, а прокламации употребляют на «цыгарки»; бумагу одобряют, говорят тонкая, для табачного дела самая подходящая.

«Голос Москвы», 7 сентября

С войны сообщают: «Немцы не имеют обыкновения подбирать и перевязывать наших раненых. Известны многочисленные случаи подстрела наших раненых. В последнее время немцы стали провозить свою тяжелую артиллерию по усеянному нашими ранеными полю. Свои пушки они провозили несколько раз взад и вперед по полю в разных направлениях.

У поручика Смирнова, попавшего в плен к немцам, они отрезали нос. Когда Смирнов лежал тяжело раненый на поле, мимо нога проходила немецкая рота. Каждый немец считал своим долгом подойти к Смирнову и ударить его или ногой или винтовкой. Некоторые в каком-то остервенении хватали поручика за нос и трясли; скаля зубы, с злобной радостью шипели: – О, russicher offizier!.. Один из солдат не удовольствовался этим и, выхватив тесак, отрубил поручику нос.

«Правительственный вестник», 8 сентября

На германском фронте 28 августа, когда обнаружился глубокий обход левого фланга генерала Ренненкампфа, последний начал отходить. Очевидно, что за эти дни германские войска продвинулись вперед, но также очевидно, что к этому передвижению наши войска особых препятствий не чинили. Сведения, полученные в эти дни, указывают, что происходили лишь небольшие бои, в которых, однако, саксонская кавалерийская дивизия, прибывшая из Франции, понесла большие потери. Наконец, имеются сведения о том, что 4 сентября генерал Ренненкампф окончательно задержал наступление германцев. Вместе с этим имеются указания на то, что германцы в некоторых пунктах отходят и также производят перемещения.

Сумма всех этих данных показывает нам, что германцы находятся в том положении, когда им приходится спросить себя самих, что же нам делать дальше?

П. Е. Мельгунова, 9 сентября

Третьего дня С. (С. П. Мельгунов – прим. авт.) был на интересном заседании писателей, ученых, общественных деятелей и артистов, собравшихся с целью выразить протест против немецких зверств.

Заседание открыл Ю. Бунин, заявив, что его брат, Иван, составил воззвание к русскому народу или ко всем, и что все собравшиеся, конечно, не могут молчать и должны подписать. Южин, председатель, предложил всем высказаться – молчание. Тогда С. сказал, что раньше, чем обсуждать, надо знать воззвание и попросил его прочесть. Иван Бунин прочел лирическое воззвание. Грузинский заявил, что оно прекрасно и надо только два-три слова вставить; потом Ледницкий патетически вопиял, что надо протестовать и т. д. Швецов, потрясая кулаками, кричал: «Наша армия должна на штыках нести это воззвание!», и т. д.

Тогда встал Сакулин и, воздав великую хвалу таланту Бунина, раскланявшись и расшаркавшись перед ним, сказал «но» – если бы был жив Толстой, он бы сказал свое слово, и его услышали бы все, но, к сожалению, среди нас «нет Толстых» и «все мы вместе не можем составить Толстого», поэтому он предложил бы говорить в воззвании не о немецких зверствах, а о зверствах вообще, о зверствах войны со всех сторон.

За ним С. (С. П. Мельгунов – Прим, авт.) начал с того, что с ним согласен и что хотя и не знает еще, надо ли вообще воззвание, не будет ли оно играть в руку желтой прессе, он считает, что если и будет воззвание, оно должно быть обращено ко всем. Он подошел к вопросу с исторической точки зрения, сослался на исследование комиссии Карнеги о Балканских зверствах, где так блестяще опровергаются свидетельства очевидцев, и выставил два пункта, разрешив которые, можно выступить с воззванием: 1) доказательство зверств немцев и 2) уверенность в истине того, что русские этого не делают.

После него Вересаев высказался еще сильнее против всяких воззваний, говоря, что это желтая пресса подцепит. Иван Бунин оскорбился (он сам же говорил, что мы многого не знали и не узнаем из-за цензуры). Тогда их троих стали называть «защитниками немцев»; но настроение уже изменилось. Выступил поляк – австрийский подданный Тедеуш Мицинский, который вопил, что С. оккультист и эстет и смотрит мистически, а что тут жизнь и надо рвать горло пруссакам, что он своих родственников, которые теперь в прусском мундире, сам убьет при встрече. Орал он патетически фальшиво.

Ледницкий возопил: «Да, хорошо С. П. говорить, сидя в кабинете, а что было в Калише!» – «Вы там были?» – спросил С. – «Нет, но у меня сидят беглецы оттуда, это ужас, беда и т. д.» Южин тоже сказал: «Я согласен с С. П.; но когда сама жизнь вопиет в лице этого польского представителя, надо протестовать», – а сам Южин, по словам П. С. Попова, не подал руки артисту немецкого подданства. Постепенно большинство склонилось против протеста, выбрав комиссию для выработки к 13 числу проекта. У Бунина попросили его воззвание в качестве материала – он с негодованием отверг это. Ледницкий подошел к С. и спросил: «Вы меня осуждаете?» С.: «Я уже три недели удивляюсь вам» (с воззвания к полякам, на которое Ледницкий ответил чувствительной статьей). Ледницкий: «Конечно, и я ничему не верю, вы не понимаете, это политика, надо кричать, чтобы потом легче было вырывать то, чего не дадут». С.: «Ну, в таком случае, дело другое».

Очень рада, что С. победил этих кликуш.

«Трудовая копейка», 9 сентября

«Раскрепощение России от влияния австро-германской промышленности».

В воскресенье, в цирке Никитина, В. В. Шепетовский устраивает лекцию на тему «Раскрепощение России» от влияния Австро-Германской индустрии, в торговом и заводском отношении».

В. А. Сухомлинов, 9 сентября

С двумя задачами трудности у нас неимоверные: ускорить перевозку войск, благодаря размыву путей, очень и очень трудно; <…>. Вторая беда – артиллерийские патроны. Расход громадный, невероятный, а производительность наших горных заводов слабая.

В. П. Кравков, 10 сентября

Действительность же неприкрашенная такова, что солдаты наши (сегодня осматривал остальные два полка 46-й дивизии) буквально голодают, получая уже в счастливые дни не более фунта хлеба, а то все время – на сухарях, да и тех-то не в полной даче; в один голос несчастные вопиют: «Дайте, в-ство (Ваше превосходительство – прим. авт.), только хлебушка!» Трагическая картина. Кроме того, солдату не додают чаю и сахару, а также каши. Самое большее – если иногда дадут по одному пиленому куску сахару в день! Солдаты все оборвались; у многих нет шинелей, сапоги развалились, нет белья, кроме того, которое на теле преет. Все обовшивели, исчесались! Один ужас и ужас. Второй раз сегодня обо всем этом докладывал новому командиру. Надо еще удивляться, что пока не появляется пандемических заболеваний, но они, кажется, недалеко! Бивуаки загрязняются до невероятия.

С. И. Вавилов, 11 сентября

Пешанув. Совсем застыли. По-прежнему жизнь вертится вокруг халупы, в которой имеем свою резиденцию. Обвыклись великолепно. Каждый знает свое место и дело. В халупе все приспособили для спокойного существования. Печка с лежанкой – за кухню, в горнице маленькая печурка согревает помещение, ненужные кровати вынесли в сени; стол для чая, обеда, писания, скамейка, <…>, стулья – и все, на полу, конечно, солома. Целый день пьем чай, раз 6–7 в день, ужинаем, обедаем. Табачная голодовка сегодня для некоторых кончилась, какой-то обозный продал фунта 3 листового табаку; занимаются резкою, свертыванием сигар. Курю и я. <…> Житие ведем совсем не военное, винтовки, мирно ржавея, стоят в углу халупы, на телеграфной станции работают 4, а мы все прочие в полном смысле живем штатской жизнью. Приспособляемся. Жизнь, конечно, выходит грязная и скверная, и поневоле за обедом разговор сбивается на то, как хороша кулебяка, рябчик в сметане etc. <…> Вши всех донимают, перед сном единственное занятие всех – охота за вшами.

М. Л. Казем-Бек, 12 сентября

У меня опять полон дом гостей. Кроме Лёли, Нади, Александрика и Мары, приехала Е. Н. Зыбина, возвращающаяся в Казань из немецкого плена. Полтора месяца просидела она в Берлине; физическим мучениям не подвергалась, но наслушалась немало оскорбительного по адресу России. Там распространяют слухи, что у нас внутренние беспорядки и что на войне нас побеждают.

Н. А. Кудашев, 13 сентября

По приблизительному подсчету, Ренненкампф потерял 135 000 человек из общего числа 210 000. Потеряно также громадное количество припасов. Хорошо еще, что сама армия осталась. Дух ее – непоколебим, несмотря на поражение и потери! Только что вернулся оттуда священник Шавельский, который говорит, что некоторое утомление заметно у офицеров, а что солдаты вполне оправились и бодры!

«Московская газета», 15 сентября

Спектакль Шаляпина.

Шаляпин, устраивающий в Мариинском театре спектакль в пользу раненых, обратился к Горькому с письмом, в котором просит его принять участие в этом спектакле. Вчера Шаляпин получил от Горького письмо, в котором он высказывает несколько интересных мыслей о войне.

«Эта война, пишет Горький, меня точно переродила. Раньше я всегда быль горячим противником войны, готов был принести все свои силы для того, чтобы предотвратить всякую войну, но теперь свою грязную окровавленную лапу немцы наложили на священнейшие места. Где они побывали, там трава не растет, и все это разрушение и вандализм только потому, что в них нет и тени той культуры, которой они так часто и кичливо хвастали. Ваше начинание, дорогой Федор Иванович, я приветствую от всей души, нужна большая помощь нашим солдатам, нашим серым могучим героям. Всем им мы должны помочь, кто чем может. Я неприменно приеду в Петроград для участия в устраиваемом Вами вечере».

На этом спектакле Горький будет читать законченную им на днях новую поэму.

«Южная копейка», 16 сентября

Памяти Нестерова.

Киевский городской голова, И. Н. Дьяков намерен возбудить в городской думе (в сегодняшнее заседание) вопрос об участии города Киева в увековечении памяти погибшего геройской смертью авиатора Нестерова. И. Н. Дьяков предложил думе открыть в Киеве подписку на сооружение памятника Нестерову, с тем, чтобы первое пожертвование в размере 1000 рублей было сделано от имени города Киева. Надо полагать, что предложение И. Н. Дьякова встретит в думе полное сочувствие, так память Нестерова должна быть особенно близка Киеву, где покойный авиатор совершал свои замечательные опыты воздухоплавания, где он, первый в мире, совершил «мертвую петлю», откуда он отправился на поле битвы.

В. А. Меркушов, 18 сентября

Правительственное сообщение указывает на вызывающее поведение Турции. По неизвестным причинам турки закрыли Дарданелльский пролив для иностранных судов, нарушив сообщение наше с Францией и Англией и нанеся убытки русской торговле.

Русское правительство предупреждает, что если в ближайшее время не выяснится, что закрытие Дарданелл является временной мерой, вызванной чрезвычайными обстоятельствами, Тройственное Согласие примет это как решительное выступление Турции на стороне противников…

Между тем, сейчас – самый удобный случай разрешить вопрос о проливах, и если теперь им не воспользоваться (когда Англия и Франция с нами, а Германия является общим противником), то дело снова будет отложено на долгое и долгое время.

К. К. Романов, 19 сентября

Нас с женой позвали к Их Величествам в Царское в 5 часов пить чай. Было просто и уютно. Привез Государю адрес Всероссийского Союза христиан-трезвенников со всеподданнейшим ходатайством, чтобы запрещение продажи водки осталось в силе и по окончании войны. Царь с радостным выражением лица сказал мне, что так и будет.

Н. А. Иванова, 22 сентября

Ездила с Надей по банкам, устраивать ее дела. Туго ей приходится. Завод почти готов, но курить вино не начинали, а говорят, что теперь и курить нельзя, некуда будет продавать спирт, в виду закрытия винных лавок. Беда будет заводчикам, все разорятся. Надя ухлопала на постройку этого завода почти 50000 – т. е. половину своего состояния, и как не во время она его построила. Надо бы подождать хоть год. Телеграммы о войне весьма всех нас обрадовали – дело с немцами пошло на лад – стали их гнать. Поскорее бы кончилась война. <…> Сегодня узнали из телеграмм, что Государь едет на войну и это очень всех волнует. Не надо бы ему ехать туда – очень он несчастливый. Как бы не отвернулось от нас военное счастье с его приездом. Он очень несчастливый и неудачный. Лучше бы Государю на войну не ездить.

«Раннее утро», 23 сентября

Заболеваемость населения Москвы упала.

Запрещение продажи спиртных напитков отразилось очень благотворно на санитарном состоянии города. Число заразных заболеваний и общая заболеваемость населения резко упали.

Такого благоприятного положения, по мнению представителя санитарного надзора, никогда не наблюдалось.

«Новое время», 23 сентября

Государь Император прибыл к действующей армии.

Газета «Temps” считает присутствие Государя Императора в действующей армии знаменующим наступление момента великих решений для тех, кто еще медлит высказаться.

От Главного Управления Генерального Штаба, 25 сентября

Германский генеральный штаб при посредстве телеграфного «Агентства Вольфа» передал за границу известие о полной победе немцев, одержанной в боях у Августова и Сувалок. Спешный отход германской армии от Немана и Бобра к границам Восточной Пруссии, превратившийся в отдельных случаях под натиском наших войск в бегство, и потери орудий, пулеметов, обозов и большого числа пленных ярко свидетельствуют о степени правдивости германских официальных извещений <…>.

«Новое время», 25 сентября

По вступлении в Сувалки германские войска занялись секвестром и перевозкой в Германию не только казенного, но и частного имущества.

Л. В. Саянский, 26 сентября

Но что делают газеты! Боже, как далека Россия от представления о войне. По-моему, это даже не уважение к умирающим тысячами бойцам, это цветистое сюсюканье над победами и трудностями войны… Ведь вы же там не были, господа! Как же вы смеете писать – «мы отбили жестокую атаку», «над нами с гулом пронесся чемодан»… Да знаете ли вы, что такое атака! И кто назвал из вас эти снаряды «чемоданом». Мы, боевые, так легкомысленно не зовем их. Мы знаем их силу и смертоносность и не придумываем для них развязных, придуманных в кабинете кличек. Везде, куда ни взгляни – во всех журналах, газетах – война. Какие-то неслыханные рассказы «участников», часто наивно путающиеся в определениях: что такое пушка и пулемет.

Какие-то неведомые санитарные чиновники описывают геройские подвиги свои «под градом пуль и штыков». Сочиняют нелепые басни о том, чего не было. Приписывают нашему тихому, молчаливому, но и железному солдату, шинели которого они сами не стоят, или какое-то бессмысленное ухарство и презрение к врагу и к смерти, или же наивную жалость и ухаживанье за раненым врагом и братство с ним «на поле брани в тьме жуткой ночи».

Тьфу! Вас бы, господа, кабинетные храбрецы, вот в эту «тьму жуткой ночи» засунуть, да промочить вас насквозь трехдневным дождем, высушить потом хорошей перестрелкой, когда люди за только что убитого друга ложатся без сожаления о нем, делая из него бруствер, еще теплый и, быть может, дышащий… Посадить бы хоть одного из них в ту канаву, где я недавно отсиживался от прусских драгун, да чтоб он почувствовал уже холодное железо прусского приклада над усталым телом…

Вот тогда как бы вы засюсюкали…

«Кто испытал то, что мы испытали, – тот знает – как ужасна война», – пишет развязно и горделиво неизвестный и собственный корреспондент», сидящий с продранной подметкой в пятом этаже где-нибудь на Полянке и ждущий субботнего гонорара, как манны небесной, чтоб починить, пользуясь военным временем, подметки.

Да разве стоят все его переживания хоть что-нибудь, в сравнении с бессвязными словами сквозь слезы стыда и горя изнасилованной немцами девушки-польки или с воплями седой матери, у которой на глазах ее повешены за шпионство три сына сразу на одних воротах? Вот испытайте-ка необходимость повесить этих трех парней, таких молодых, с симпатичными, полудетскими еще харями… А нужно! Нужно для того, чтобы этими тремя смертями спасти не одну тысячу жизней…

И зачем, кому нужны эти развязные строчки?

Б. П. Трифон, 27 сентября

Путь был невероятно трудный. Трудно себе вообразить эту картину. Ночь, темнота, глубокая, по колено, грязь, дорога совершенно разбитая тяжелой артиллерией и обозами. По ней тянутся, иногда в два или три ряда, длиннейшие обозы со всеми прочими вещами, измученные, исхудалые лошади еле тянут, постоянно останавливаются, везде крики: сукины дети, мерзавцы и пр.; вопли помогающих; везде лошади: но-но, родная, цоб-цобе; матерная ругань, перебранка: «Держи вправо, дай проехать…». Моросит мелкий холодный дождик… Остановились в Ярославе, где пили чай в цукерне. Прекрасный живописный городок.

И. В. Карпов, 28 сентября

Мы сошли в сторону и пошли целиною, только придерживаясь направления шоссе. Стало темно. И в темноте почувствовался неприятель. Целый ряд прожекторов, как хищные звери искали добычи, останавливались всем, казавшемся подозрительным и передавали артиллерии. Дотоле молчавшие пушки вдруг заговорили, заговорили грозным повелительным языком. Еврейчики, которых в партии из 200 человек было около 150 и почти все обвиненные и обвинявшиеся в шпионаже, все они притихли. Темнота также способствовала усилению жуткости. Конвойные стали бояться, как бы кто не утек. В двух шагах не было ничего видно. Внезапно полил сильный дождь, с громом и молнией. Внезапные вспышки молний слепили и делали мрак еще гуще, еще непроницаемее. Арестанты стали роптать, жаловаться на усталость. Маленькие ребятишки (в партии были 12-тилетние еврейчики) подняли плач; конвойные, ожесточившиеся и также уставшие, прикладами отвечали на вопли и штыками подгоняли отстававших.

3. Н. Гиппиус, 29 сентября

У нас в России… странно. Трезвая Россия – по манию царя. По манию же царя Петербург великого Петра – провалился, разрушен. Худой знак! Воздвигнут некий Николоград – по казенному «Петроград». с… > Я почти не выхожу на улицу, мне жалки эти, уже подстроенные, патриотические демонстрации с хоругвями, флагами и «патретами».

Д. В. Фибих, 30 сентября

Недавно видели в «Кинемо» драму «Подвиг казака Крючкова». Очень понравилась. Не знаю только одно: был ли это артист, игравший роль казака, или же сам Крючков. Когда ему повесили «Георгий», то видно было, как по лицу его текли слезы. Сегодня в одном журнале я прочел пророчество одного средневекового монаха о нашествии Антихриста. Главное то, что все приметы указывают на Вильгельма и на происходящую теперь войну. Если это не утка и не вымысел, то, в самом деле, приходится окрестить немцев «сторонниками Антихриста». Предсказание заканчивается разгромом германской и австрийской империи и наступлением царства всеобщего мира. Последнее высказывает, как я читал в «Русском Слове», и Уэльс.

Октябрь

Л. В. Саянский, 1–2 октября

В центре страны – война далека, ее никто не понимает. Но все, в большинстве просто из стадного чувства, говорят о ней притворными, выспренными словами. Хвалят «солдатиков», носят им Эйнемовский шоколад в лазареты и искалывают флажками аляповатые, на скорую руку набранные карты.

Собираясь по вечерам на очередной журфикс к Ивановым, Петровым и прочим «овым», запасаются модными мнениями газетных стратегов, чтоб там, на журфиксе, сначала блеснуть талантом стратега, а потом засесть до утра в винт.

Ближе к периферии – обыватели встревожены и обозлены. Они уже не кричат: «Мы» должны раздавить Пруссию… «Мы» должны встать твердо на всем Немане… О! нет! Это самое громкое «мы» – превратилось в испуганное «я». И это «я» кричит без трескучих фраз, но искренно.

– Помилуйте! Что же это! У меня именье разграблено австрийцами… Не понимаю, где были наши войска! И вообще какой черт нас потянул драться!..

И искренне убежден тупоголовый обыватель, что войска должны были прежде всего защитить его именье, его завод, его рухлядь…

О войне и о стратегии он уже не говорит. Какая там, к черту, стратегия! У меня весь скот угнали – вот это поважней стратегии!..

Война, значит, их уже коснулась своим махровым черным крылом и выбила истерическо-патриотическую дурь из голов… <…> Я помню, как еще в России одна немолодая уже дама делала зверское лицо, сидя в спокойной и уютной столовой, среди «домашних стратегов», и горячо говорила:

– А вы знаете, N пишет с войны, что шпионы одолевают их и что их полк уже шесть человек повесил… Мало, мало! Я бы их сто шесть повесила, жидов пархатых… Я, знаете, – разразилась она самодовольным птичьим смехом, – ему написала, что не ожидала за ним такой слабости, и советую ему не нежничать, а еще штук сто жидов повесить… Это моя просьба к вам, пишу ему… Ха-ха-ха!

И разливался бессмысленный, но переполненный самолюбованием, смех – вот, мол, я какая… Смотрите-ка! Жаль, что я не мужчина!

Бедная, глупая женщина! Если б знала она, что думали о ней мы, бывшие перед лицом смерти и познавшие ее роковую, полную ужаса, близость. Интересно, чтобы эта птица зачирикала, если б ее детей, как шпионов, вздернули на ворота австрийцы…

О. Козельский, 3 октября

Общий смех и вместе с тем досаду вызвало у нас чтение статей некоторых военных обозревателей. Особенно возмутителен один из Петроградских стратегов, успевающий, говорят, выбрасывать из себя сотни газетных и журнальных строк. Апломба хоть отбавляй, но по содержанию – детский лепет. Все знает и все объяснить может! И наше отступление к Неману хорошо и наше вторичное наступление к границами Пруссии прекрасно, и все это совершается по заранее выработанному плану. Даже тогда, когда нас бьют и то, по его мнению, по-видимому, великолепно. Чушь, которую однако же печатают и читают. Что же, распределение труда! Одни воюют, другие пописывают. Ну, и пускай их пописывают.

В. А. Теляковский, 4 октября

В Москве по поводу войны распространяются самые нелепые слухи. Так, упорно говорят, будто у нас в высших сферах желают прекращения войны и будто Великий Князь Николай Николаевич, узнав об этом, на один час приезжал в Царское Село. Слух этот держится упорно.

И. В. Карпов, 6 октября

Прячемся в своих окопах. Неприятель взял поразительно точный прицел и бьет по флангам наших окопах шрапнелью. Снаряды рвутся в самых окопах. Того и гляди заденут тебя.

Сегодня нам выдали муку, соль. Обещали крупы… Кажется, будет что-то серьезное. С левого фланга передают, что австрийцы двигаются большими колоннами из Ярослава к Радымно, т. е. к нам, вместе с обозом и артиллерией. Перестрелка не смолкает ни на минуту. Перестает стрелять наш участок, начинает трескотню следующий. Ночью все время стреляли из винтовок: неприятель цепью расположился в прибрежных лозах на левой стороны Сана шагах в 50–60 от наших часовых. Уснуть нельзя было ни на минуту. Кроме того, ужасные мучения причиняют вши. Это проказа, египетская казнь, от которой нет даже надежды избавиться, которую не выведешь ничем.

В окопах сидим уже вторую неделю, а дело только что начинается. С минуты на минуту ждем рукопашных схваток.

М. С. Анисимов, 7 октября

Слышна канонада из-под Иван Города (Иваногородская крепость возле Демблина, в российской Польше – прим. авт.). Не слыхавши, первый раз, нас приводит в ужас артиллерийская сильная канонада.

И. С. Ильин, 8 октября

Тут (Пенза – прим. авт.) имеется несколько госпиталей. Один, самый великолепный, дворянской организации, в котором во главе стоит тетушка, как вице-губернаторша. Ходили вместе с ней в этот лазарет, она нам его показывала. Раненые солдаты живут как институтки – их кормят шоколадом, нянчатся с ними, и тетка с гордостью рассказывала, что она и дамы их сами моют в ванне! Я сначала думал, что это шутка, но, оказывается, нет – на самом деле Вера Михайловна Толстая, супруга вице-губернатора, помещица, моет в ванне здоровенного «земляка» и чувствует себя на верху блаженства от сознания исполненного долга. А вот «мужичков» те же Толстые презирают и брезгливо к ним относятся! В чем тут дело? Как понять весь этот сумбур и всю эту неуравновешенную галиматью?! Я начал было возражать и даже возмутился, но, разумеется, ничего не достиг, и тетя не пожелала даже меня слушать, упрекнув, что я бесчеловечно рассуждаю. А я, во-первых, говорил, что всех этих солдат, за которыми такое нездоровое ухаживание, развратят, и они явятся назад в строй никуда не годными, а во-вторых, что такое отношение родит зависть, ибо, например, в казенных госпиталях постановка другая, а может быть и в земских, и вот получается абсурд: солдаты встречаются и обмениваются впечатлениями, неожиданно получаются выводы вроде того, что «в казенном госпитале крадут, нашу кровушку пьют, деньги отпускают, а ни шоколаду, ничего другого не дают!». И т. д. и т. д.!