Держись, классный руководитель!

– Пришел я после того собрания, по заповедям. Решил жить по-новому. Но… (улыбается) ничего не получилось.

Затем он уточняет, что у него не получилось.

Я начинаю «закипать»: вижу мальчишка не «в себе», волнуется, а Меренков, Симонов, Лисицын улыбаются ехидно, переговариваются. Им явно противно, что Шурка так разоткровенничался.

«Закипаю» и «закипаю», чувствую, сейчас «взорвусь»…

И встаю к столу. Уже покраснела от злости. Говорю резко о самом плохом, о равнодушии. О том, что Шурке никто не желает помочь. О наглости Меренкова, который сегодня не получил должного урока. О том, что мы решили соревноваться «на бумаге». Резко кончаю выступление тем, что формально таким делом заниматься нельзя. Что лучше пойти и взять из сейфа директора наши высокие обязательства. Так будет честнее. А если продолжать – то по-настоящему. То есть помогать друг другу быть настоящим человеком.

Сказала и испугалась. В классе произошло нечто, ошеломившее меня. Встал Симонов и, смотря в сторону, сказал, что с соревнованием у нас не получается и что «пора кончать», что «это трудно». Чувствую, что Симонова поддерживают, по глазам вижу, по улыбкам облегчения, по репликам.

Ну, думаю, крах, всё кончено. Председатель собрания собирается голосовать… Десятки мыслей пролетают, хочется еще выступить, сказать, что это для нас очень важно, соревноваться во что бы то ни стало! Но не встаю, не говорю, молчу и жду. Только бы оттянули голосование… Напряженные минуты. Внутренне ругаю себя за опрометчивость, за резкость. Ведь знала, что нет тыла. Зачем предложила опасную дилемму. И вот просит слово Л.Лобанов. Он начинает размеренно и твердо:

– Представим себе, что машинист однажды взялся довести до определенного пункта тяжелый состав. И вот на одном из подъемов ему стало тяжело, невмоготу… Что делать? Остановить состав на подъеме нельзя, он поползет вниз – это катастрофа. Можно по селектору попросить облегчить состав, но тогда сорвется режим движения, и где-то не получат необходимого груза. А не лучше ли превозмочь усталость и довести состав до конца?

Класс притих, все сосредоточенно смотрят на Лобанова. А он продолжает.

– На прошлом собрании, где мы утверждали заповеди, я вел себя реакционно. А пришел домой, поразмыслил и решил попробовать! У нас наметился явный подъем, нам тяжело. Остановиться – значит поползти назад к безобразным событиям 9-го класса.

В классе благоприятная, одобряющая тишина. Лобанов говорит о подъеме среди молодежи страны.

– А мы будем плестись в хвосте? А что скажут в школе? Бахвалились, вызвали соревноваться 9-ые классы, а сами – в кусты?

– Нет, – заявляет он непреклонно, – соревноваться надо!

Трудно передать мое состояние. Я счастлива и чуть не плачу от радости. За много лет работы в школе я ни разу не слышала такого нужного и верного выступления, такого политически отточенного и простого по мысли и чувству.

Класс, по-моему, вздохнул (или мне это показалось), и Горбунов в своей артистической манере выразил благодарность Лобанову. Голосование было снято, оно показалось мелким и смешным. Голосовать жить или умереть – смешно! Глупо!

Есть, продолжать трудное дело!

Конечно, я не выдержала и, заключая, назвала выступление Лобанова большевистским.

Долго не могла уйти домой. Всё крутилась вокруг Валентины Григорьевны. Всё говорила, говорила ей. И столько нашлось для «моих» хороших слов, уйма. Словом, я была на «седьмом небе». И все вокруг радовались и улыбались: и директор и завуч и учителя…

Здесь я пока остановлюсь. Дальше писать трудно. Во-первых, сейчас второй час ночи, а во-вторых, события последние не для радостного пера. Нужно ещё чуть-чуть отодвинуться от них, посмотреть «издали».

Вы – наша смена

15 января 1959 года

Пишу на заводе. Обошла цеха. Сижу в заводском классе. Сейчас должны начаться теоретические занятия. Почти все пришли. «Могучая кучка» «режется» в домино, делают вид, что меня не замечают.

В цехах.

Божинский Пётр – на токарно-винторезном станке. Ему дает характеристику зам. нач. цеха т. Амелин (Мы знакомы, его дети были со мной в лагере). Он говорит о Пете как об аккуратном рабочем, который чётко и самостоятельно выполняет задания цеха. Говорит о его вежливости. Сам Петя у станка выглядит довольно уверенным, а в классе у него постоянно недоумевающие глаза и (простит он меня) несколько глуповатый вид.

Лида Иванова работает на 2-х станках: на долбёжном и фрезерном. Ею руководит рабочий Волчков. С ним не пришлось встретиться – он во второй смене. Ей дают очень положительную характеристику. Она и сама гордо вскидывает голову и говорит, что работу знает и любит и о том, сколько минут обрабатывается деталь… На ней чистый выцветший халат и косыночка. Она совсем не похожа на ученицу – молодая рабочая, уверенная и гордая, чувствующая свою плакатную неотразимость.

В отделе технического контроля работает Марина Тужилкова. Я увидела ее внимательно слушающей соседку Марию Фёдоровну Калинцеву. Соседка учила девочку, хоть официально она совсем не обязана это делать. Марина с улыбкой объясняет: «Здесь кого не спросишь – всякий объяснит». Нина Ивановна инструктирует Марину постоянно. Она говорит, что Марина «послушная девочка», «усидчивая». «Если возьмётся – сделает!» Очень приятно слушать такое, даже если это немного и преувеличено.

Очень интересно о Жене Симонове. Он работает на револьверном станке – занимается сверловкой и зенковкой.

Рассказывал начальник бюро технического контроля Иван Андреевич Крутицкий. Он 31 год работает на производстве, знает технологию, читает чертежи, знает инструмент.

Иван Андреевич говорит о Симонове не совсем лестно. Поляков, Макаревич из 11го класса ему больше нравятся. «Неплохой парнишка», но малоинициативный. Надо прийти до начала работы, зайти в кладовую к планировщику, заявить, что пришел, взять технологию, наряд, инструмент и приступить к работе. Часто бывает и так, что не придёт, не заявит, нет работы – и не надо. В прошлом году Симонов обучался у токаря высокой квалификации Федотова, работал прекрасно. В этом году – «не то». Не берут марки. Почему? Взять марки – значит взять инструмент, а значит отвечать за него. Ребята эти не чувствуют производства, не интересуются порядками на производстве. Почему тумбочка пустует? Нужно взять замок и держать там инструмент, как это делают Макаревич, Кузьменко, Донченко. Женя Симонов жалуется, что у него одна и та же работа.

– Но на другой работе вы делаете брак, – парирует мастер.

О Косте Меренкове еще определенней и хуже. Тот же разговор о «марках» и «тумбочках», но и такое: «приходит, шатается по цеху», «в девять придут и в курилку!». «А ведь мы на вас рассчитываем. Не придет к планировщику – мастер увидит: станок пустует, надо перестраиваться, а у ребят нет работы». «Ухарское отношение».

Встретилась с рабочими, которые обучали Меренкова и Симонова. Чуриков Леонид Николаевич – токарь 5-го разряда, и Федотов – токарь 7-го разряда. Федотов рассказал очень интересную штуку. О том, что вчера Женя Симонов был у него в гостях – «фотографировал моих детей». Когда-то он его попросил об этом и забыл, потому что в этом году он и не обучал Женю, и мальчишка вспомнил и вчера удивил токаря своим вниманием и любезностью. Токарь сказал, что учительнице его дочери-первоклассницы понадобился для детского праздника баянист, но Жене об этом сказал токарь много позднее, и Женя сказал, что он обязательно бы сыграл для дочки своего бывшего учителя-рабочего. Очень хорошо рассказывал молодой рабочий о своем ученике, с удивлением и большой нежностью, будто о родном. «Женя все хочет делать сам».

В одном из цехов меня подвели к станку, за которым работает Галахов Володя. Володя стесняется. Рядом с ним его инструктор – Павел Иванович Барышев. Аккуратный, подтянутый, с быстрыми глазами и открытой улыбкой. Доволен своим учеником: «Серьезный, внимательный, ответственный» и т.д.

– Как идет обучение? – спрашиваю Барышева.

– Теперь в основном я занимаюсь только наладкой. Налажу – ухожу: у меня станок рядом. А сейчас убедился, что мой ученик способен на полную самостоятельность.

– Мы дружим с Володей, – говорит Барышев, – я учусь в техникуме, и Володя помогает мне в решении задач. Словом, по учебе я обращаюсь к нему.

– А как Толя Смирнов?

Барышев уклончиво, с улыбкой отвечает:

– Живой парнишка…

Короткая беседа с Черкалиным Ильей Александровичем – начальником бюро труда и зарплаты одного из цехов, в котором работают Смирнов, Галахов, Колосков, Восков.

Точная фраза: «Они у нас просто как удачные, вполне серьезные и ответственные». Он организует, контролирует производственное обучение в цехе. Барышев – председатель цехового профсоюзного комитета.

На теоретических занятиях «Технология корпусных деталей» читает квалифицированный инженер Чубарь. Опоздали: Колосков, Горбунов, Тужилкова, Кочерыгина (30 мин.). Говорят, что опаздывают впервые.

Понравилась одна деталь. Инженер, говоря о каких-то непонятных мне деталях, сказал, что один из цехов «буквально каждый месяц решает этот вопрос. Ищут виновных. Литейщики кивают на рабочих. Рабочие-токари показывают на литейщиков. А ведь здесь сказывается элементарная неграмотность. Вот вы – наша смена, грамотное пополнение рабочего класса – не допустите таких ошибок…» (оживление в классе).

Моему возмущению нет конца

15 февраля 1959 года

Вот запись от 3-го января (Записываю 15 февраля. Вернее переписываю со своих листочков).

Станция Турист.

Мы в походе. Нас 14 человек. Не пошли шестеро. Очень боялась «выхода». Хотелось отоспаться в каникулы, почитать, побездельничать, но я обещала поехать и не могла не сдержать слова.

Два дня живем в хате, на краю деревни. В хате тепло, свободно. Ребята в приличном настроении. Кругом чудесная зима, просторы и тишина… Ребята с удовольствием катаются на лыжах, промокают, устают и приобретают катастрофический аппетит.

Я уже устала, а ведь поход только начался. На лыжи еще не становилась – некогда. Хозяйство одолело. Варю пищу. Хоть помощников и много, а порядка маловато.

Несколько неприятных и приятных наблюдений. Вчера 2-го января. Едем. За плечами – тяжелые рюкзаки, в пальто, жарко, снег липнет. Петя Божинский везет тяжело нагруженные санки. Они то и дело заваливаются в снег. Удержать их очень трудно. Рядом лихо проезжает на лыжах Лобанов. Он возбужден – это его первый «выход». Когда Лобанов поравнялся с Петей и увидел, как тот выбивается из сил, он разулыбался и весело спросил:

– Кряхтишь? Ну, давай, давай!..

Это возмутило. Но по дороге я ничего не сказала. Высказалась только сегодня.

Вечером. Укладываются. Каждый старается выбрать место поудобнее, потеплее. Один Восков спокойно ждет, когда все улягутся, чтобы и ему нашлось место где-нибудь. Ждет слишком спокойно. Даже несколько демонстративно, будто укоряя всех за корысть и эгоизм.

Дежурство приходится «толкать». Колосков и Горбунов фактически 2-го не дежурили. Только вечером заставила их мыть посуду после ужина. Сегодня взорвалась. Пришлось много поработать с печкой, с самоваром, с керосинкой. Нужно было вычистить ведро картошки. Попросила девочек. Отозвался Галахов… Девочки невозмутимо продолжали играть в домино, потом пошли гулять. Рассердилась. После ужина «выговаривала». Ни Марина, ни Наташа работать не любят. Избалованы, а в классе вряд ли они чему-нибудь научатся. Горбунов бегает за ними по пятам. Колосков делает то же самое, только с грубоватой маскировкой. Их лень и безделье вполне оправдывают Восков и Логинов, остальные – не реагируют. Лобанов работает неплохо, но в нём очень развито индивидуальное начало:

– Эх, завтра будут работать другие дежурные, ну и погуляю же я завтра!

Снова, как и прежде, я на линии огня…

4 января.

Самое неприятное в этом коллективе:

1) отсутствие домашнего воспитания;

2) маловато чувства меры;

3) взрослых, учителя, классного руководителя они абсолютно не стесняются.

В хате стало грязно. Валяются вещи. Заставляю подбирать, сушить, вешать на вешалки. За столом невероятно шумно, сыпятся «остроты», которые раздражают своей пошловатой простотой и обилием. Скучно. Тесно. Грязно. «Группочки» в походе не только не исчезли, но явно откристаллизовались: Лобанов, Смирнов, Лисицын, Симонов, Салосин и Горбунов, Колосков, Логинов, Восков плюс девочки. Галахов один. Жалуется, что его преследуют неудачи, резонирует. В походе категорически неприятен. Вносит какую-то тягучую скуку. Много без удовольствия ест и ходит одичало на лыжах в темноте. Слоняется на горах, одолевая сложный «слалом». Тяжело.

Лобанов матерно ругался, и Наташа Кочерыгина пришла возмущенная, жаловалась. На требование извиниться и прекратить ругательства оправдывался:

– Я не на нее ругался, а просто. В лесу это было. Я в «атмосферу»…

Галахов был рядом и не остановил. Симонов оправдывает Лобанова:

– Мы все ругаемся. Мы слышим постоянно ругань. И от этого отвыкнуть чрезвычайно трудно. Да и зачем?

Моему возмущению нет конца. Ругань как случайность я допускаю, но такое циничное оправдание доводит до бешенства. Ругань – норма, явление неизбежное, которое должно сопровождать нашу жизнь.

Идет собрание. Я доказываю. Мне доказывают. Грубо. Без стеснения. У Лобанова много «защитников». И он восклицает в результате «прений»:

– Мы сюда приехали отдыхать, а не воспитываться!

И точка. Собрание окончено. В «кулуарах» продолжается «перепалка». Восков окончательно ссорится с Лобановым. Салосин переходит на сторону Воскова и других. Это возмущает Смирнова. Скандал. Грубости.

Так проходили дни…

Мы не совсем точно подсчитали наши материальные возможности, и сейчас я тщетно пытаюсь сводить концы с концами. Может быть, это ложная тревога, но в деньгах мы явно стеснены. Ребята находятся много на воздухе и вечно голодны, и никто не стесняется высказывать эти необходимости. А я очень волнуюсь и снова мысленно считаю и прикидываю, раскладываю, меняю, экономлю и т.д. Очень тяжело и тоскливо.

Если бы меня спросили, жалею ли я об этой зимней поездке, я, не задумываясь, сказала бы, что жалею. Очень. По-видимому, вопросами воспитания в 10-ом классе заниматься почти невозможно. Дело может ограничиться только простой задачей – заставить их стесняться в моем присутствии. Привычки, навыки уже созданы до меня, а с ломкой ничего у меня не получается.

15 февраля 1959 года

Вместо своих записей привожу текст заметки в газету Шуры Салосина (без правки).

«В конце ноября 1958 года наш класс решил жить и учиться по-коммунистически. Этому решению предшествовали большие споры, было много сомнений, сумеем ли мы претворить в жизнь наши решения. На классном собрании мы обсудили наши заповеди, наметили свои обязательства. На этом собрании весь класс был разбит на группы совместной подготовки уроков. С этого собрания ребята ушли с верой в свои силы, что они сумеют выполнить заповеди. И потекли дни…

Вскоре последовали и первые успехи, и первые неудачи. Некоторые ребята не хотели заниматься в группах. Правда, их было несколько человек, но все же радость первых успехов была омрачена. Лобанов заявил, что он не может готовить уроки вместе с ребятами. Смирнов, Титов и Дарьин находили всегда всяческие отговорки.

Остальные ребята успешно занимались в группах. Занимаясь, лучше узнавали друг друга. Класс сразу рванулся вперед. Весь декабрь прошел в упорной и трудной борьбе за выполнение заповедей.

Но вот в конце декабря появилась первая трещина. Часть ребят после первого порыва остыли, стали уже безразличными ко всем событиям. Над некоторыми висела угроза четвертной двойки. И снова начались споры: нужно ли продолжать соревнование, не лучше ли бросить всё. Споры продолжались до выступления Лобанова, который убедил всех колеблющихся в необходимости продолжать соревнование. Опять в классе установился мир и согласие.

Первое полугодие было закончено успешно. Ничто в классе не предвещало бури. Но буря разразилась…

Зимние каникулы мы проводили в деревне. И там произошел первый этап разрыва. Часть ребят не захотели мириться с теми порядками, которые царили там. Произошел скандал, а вместе с ним и разрыв. Класс раскололся на две группы, разные по своим интересам. Разрыв усилился дракой, которая произошла в первые дни после каникул. Двое наших ребят Смирнов и Лобанов «посчитались» с Восковым, за то что он открыто выступал против их поведения. Все в классе пошло насмарку. Класс начал катиться вниз по учебе и по своим культурным делам. Появились двойки. Была сорвана работа на строительстве. Группы развалились. С горечью приходится признавать, что коммунистическое соревнование в нашем классе провалилось и что в провале виноваты все члены нашего класса.»

Пора утвердить какую-то наиболее целесообразную линию педагогического поведения

25 февраля 1959 года

Я делаю что-то не то и вообще мало что делаю. Все ограничивается пока переживаниями по поводу того, что класс плохой. Иногда эти переживания становятся нестерпимыми, и тогда я бешусь и плачу, иногда – ничего, сносно бывает… Это очень неверно, и пора утвердить какую-то наиболее целесообразную линию педагогического поведения.

Всё, что во мне неверно, я, пожалуй, уже поняла. Прежде всего, я подошла к классу как к «бывшему» 10 классу «В», выпущенному в прошлом учебном году. Подошла с теми же требованиями, с теми же «нюансами», хоть коллективы совершенно разные. Это ошибка. Нынешний 10 класс «А» имеет качественные различия – это производственный класс. Два дня они на заводе, у станков. Иные уже пользуются полной самостоятельностью – выпускают продукцию. Поэтому кроме возрастного болезненного самолюбия и переоценки ценностей, кроме острого чувства собственного достоинства и нежелания позволять взрослым «притрагиваться» к своим душам, у них есть «гордость производственников, умение ладить» со станком, знание техники.

А мы, учителя, не умеем, не знаем того, что умеют и знают наши учащиеся.

Они, далее, общаются на заводе с людьми, которые чаще всего обращаются с ними как с равными, а мы, учителя, «выговариваем», «нудим» по поводу пуговиц, воротничка, прически, двойки, прогула, грубости и т.д., и т.п. – все что мы делали 100 лет назад, пять лет назад и ни шагу вперед…

Но что делать? Каким должен быть классный руководитель производственного класса – я не знаю. То есть я уверена, что нормы столетней давности необходимы и сейчас. Что педагогика Ушинского и Песталоцци, Макаренко и Добролюбова – великая педагогика. Но кто подскажет мне её диалектику, что делать с ней сейчас, сегодня?

Недавно был скандал с Лобановым. Снова. Кончился он «мировой». Я поставила этого довольно сложного юношу в очень тесные рамки своих требований, и он вынужден был извиняться и говорить о своем несносном характере. Мне всегда мало доставляют радости такие минуты. Мальчик извиняется, обещает, он думает, что так никогда не будет, что он может резко, сегодня, изменить свой характер. Мне нужно быть очень внимательной к нему, очень чуткой, не заметить срыва. А он будет, этот срыв. Нужно, нужно, но не всегда возможно.

Разговор по душам с Лобановым кончился очень хорошо. Мы оба решили «попробовать» не допускать больше ссор. Ходит он «шелковым» эти дни. Но почему-то мне не по себе. Самое ведь важное не допустить первой ссоры, как в семейной жизни.

Завтра иду на завод.

Зачем? Какова моя задача? Попробую сформулировать ее для себя.

А) Увидеть у станков тех, кого не видела:

Спросить, что каждого из них волнует, об их претензиях.

Смирнова, Лобанова, Логинова, Колоскова, Воскова, Кузнецова, девочек.

Поговорить о них с мастерами, с руководителями, с рабочими.

Б) Еще раз узнать о «плохих»:

Симонове, Дарьине, Меренкове.

В) Договориться о концерте самодеятельности для рабочих, хорошо бы в день 8 марта для женщин.

Г) Зайти в комитет ВЛКСМ завода:

а) история комсомольской организации завода,

б) встреча с бригадами коммунистического труда.

Пожалуй все. Позвонить в институт теории и истории Розиной.

На заводе была в той же смене, что и в первый свой приход. Это неудача. Но и не так уж плохо. Увидела, как Петя Божинский по чертежу самостоятельно вытачивал шайбы. Изредка его консультирует молодой рабочий Блинов.

– Он на доске почета! – с гордостью представил своего консультанта Петя.

Абрам Семенович в производственную характеристику П.Божинского включает фразу о том, что он «несмелый». Как это получше разъяснить мальчику?

Костю Меренкова встретила за другим станком. Ему дали учителя – рабочего. Цапкин Федор Алексеевич. Вернее, встреча произошла не у станка. Он только подходил к работе.

– Почему ходишь?

– Устал, – ответил Меренков с улыбкой.

Собственная лень вызывает у самого улыбку. Федор Алексеевич говорит о нем не плохо, но и не очень хорошо.

Дарьин на вопрос о том, какие у него есть претензии, говорит:

– Посложнее бы работу, а то скучно…

Говорила с зам. нач. цеха о Дарьине, предала его просьбу, попросила за него. Обещал немного усложнить задания.

У новенького станка выпуска 58 года Нина Пушкова. Она обучается фактически первый год. Рядом с ней – мастер-токарь 7-го разряда Василий Николаевич Тряскин. Это, по-видимому, очень веселый, жизнерадостный человек, любящий свое дело. Это он, любовно поглаживая станок, указал мне на его марку и дату выпуска. Будто хотел сказать, что на таком станке можно любого человека сделать мастером. Он уже обучил шестерых учащихся нашей школы, а Нина у него седьмая ученица. И он уверен, что она будет хорошей ученицей. Нина доверчиво улыбается. Разговор со мной окончен, и веселый мастер сразу приобретает строгий вид, подзывает Нину к себе и кладет руку на станину – начинается объяснение.

Галахов очень недоволен. Ему не по себе.

Он сегодня делает тонкие сверла. Работа простая, однообразная, не требующая мысли. Подходит Барышев, его учитель, и объясняет, что сверла необходимы «до-зарезу», что действительно неинтересно, но ведь надо выходить из прорыва. Галахов молчит. Работает. Понял ли он это «до-зарезу» или снова и здесь считает себя неудачником.

Абрам Семёнович сказал, что «самый смелый» на заводе Смирнов Анатолий. Барышев вносит поправки: Смирнов смел, имеет большую отдачу, то есть большую производительность, но это ещё не главное. Та работа, которая требует внимания, не всегда получается у Смирнова. Он может «загнать» несколько штук (по-видимому, допустить брак). Работа, над которой нужно думать, не всегда радует Смирнова. Галахов – прямая противоположность Смирнову.

С Барышевым договорились о совместном вечере класса и цеха, о самодеятельном концерте. Цех большой, чистый, красивый, и рабочие в нем – высокой квалификации. Они делают инструмент для всего завода.

Беседа с зам. секретаря комитета ВЛКСМ завода шла на ходу, и необходимо более обстоятельно договориться обо всем.

28 февраля 1959 года

На уроке немецкого языка.

Нет: Лобанова, Меренкова, Салосина, Божинского, Смирнова. Божинский и Салосин больны, а остальные?

Кузнецов ужасно отвечает, очень плохо знает.

Иванова у доски. Ничего. Сносно. Посредственно. 3.

Симонов у доски. Посредственно.

Лисицын читал и переводил. Слабо. Посредственно.

Учительница внимательна, но недовольна ребятами и скучна, её можно понять.

Некоторые мысли А.С. Макаренко:

«наша революция имеет свои великие книги, но еще больше у нее великих дел. Книги и дела нашей революции – это уже созданная педагогика нового человека. В каждой мысли, в каждом движении, в каждом дыхании нашей жизни звучит слава нового гражданина мира. Разве можно не услышать этого звучания, разве можно не знать, как мы должны воспитывать наших детей?»

«Книга для родителей»

Законы воспитания вытекают из законов всей советской жизни.

«Истинная логика педагогического средства и системы средств заключается… в широкой общественной жизни Советского Союза, в области тех принципов и традиций, которые уже совершенно ясно отличают наше общество от всякого другого».

Какие традиции нашей жизни вы знаете? (Не обижаться на критику, учиться у передовых, помогать товарищам, подчинять личные интересы коллективу)

Макаренко показывает, как реальные условия и потребности развития советского общества определяют, диктуют путь и содержание воспитания нашей молодежи.