Странник

Николас уже готовил себя к ее холодной ярости, когда Роуз обнаружит, что он две недели не занимался поисками этой окаянной астролябии, как договаривались. Он и искал бы всерьез, если бы его не преследовал страх за Этту.

Как бы он ни поигрывал – в самых темных глубинах своего сердца – с мыслью поступить как эгоистичный подонок и сбежать, его душа восставала против такого бесчестья. Вот когда астролябия будет найдена и уничтожена, а будущее Этты восстановлено, он с удовольствием даст понять Айронвуду, что тот никогда ее не получит.

Но больше чести, важнее ответственности была сама Этта. Найти ее, помочь ей, преодолеть беду, как они и хотели. Она – его напарница.

Сердечко мое.

Он закончит со всем этим и займется собственной жизнью, как всегда и хотел. Мир путешественников никогда не был его миром. Ему не давали ни доступа к тайнам, ни дозволения исследовать глубины. В том мире он был лишь слугой.

Даже время Этты было для него подобно далекой звезде. Он изумлялся ее рассказам о прогрессе, о войнах и открытиях, но то будущее оставалось для него слишком далеким, чтобы прочувствовать его, пустить в свое сердце как что-то настоящее, а не выдуманное. Не говоря уже о том, чтобы на что-то в нем претендовать. Но суждено ли им было туда попасть и обрести дом или нет, он хотел восстановить мир, который Этта знала и любила.

Шум веселья в таверне время от времени прерывал грохот двери, швыряемой как штормовым ветром, так и заблудшими душами, искавшими укрытия. Николас снова сосредоточился на входе, высматривая знакомую вспышку золотых волос и голубые глаза.

– А ты не мог бы в кои-то веки сделать что-то полезное? Хотя бы избавить нас от того выродка в углу, например, – проворчала София, опуская голову на скрещенные на столе руки. – Если он так и будет пялиться на меня, обещаю напасть первой через минуту.

Николас моргнул, переводя взгляд из угла в угол, затем обратно на девушку перед собой.

– О чем ты, дьявол тебя раздери?

Источая волны презрения, София выпрямилась и мотнула головой в дальний конец таверны, в сторону столика, находившегося в прямой видимости от их собственного. За ним сидел человек в темном плаще и нахлобученной на мокрый парик треуголке, будто готовый при первой же возможности выскочить под ливень. Поймав взгляд Николаса, он тут же начал рассматривать свою кружку, барабаня пальцами по столу. Только тогда Николас заметил знакомое древо, вышитое золотом на тыльной стороне его перчатки.

Что-то, стискивавшее внутренности, наконец разжалось. Отверженный был из Линденов. Страж, если Николас не ошибался.

Или из Айронвудов, пытается поймать нас на приманку.

Ну нет – в последний месяц он стал подозрительным сверх меры. Человек Айронвудов напал бы на них открыто. Семья его отца не отличалась утонченностью, зато обладала редкостным даром не тяготиться убийствами. И все же он нащупал нож, припрятанный во внутренний карман сюртука.

– Сиди здесь, – бросил Николас.

Но, разумеется, София поплелась за ним, спотыкаясь от выпитого. Человек не поднял взгляда, даже когда они сели на пустующие стулья за его столиком.

– Тута занято, – буркнул незнакомец. – Я жду кумпанию.

– Полагаю, она уже прибыла, сэр, – заметил Николас. – Кажется, у нас есть общий знакомый.

– Неужто? – мужчина повертел оловянную кружку в руке. Повертел снова. И снова. И снова. Наконец, София выбросила руку и прихлопнула его ладонь, опередив Николаса на доли секунды.

– Хочешь и дальше испытывать мое терпение? – процедила она. – Давай, попробуй.

Страж отпрянул от ее стального голоса, моргнув, едва разглядел ее лицо – и черную повязку на нем.

– Ты это на маскарад нацепила, милочка, или просто…

Николас прокашлялся, уводя мужчину с опасной дорожки.

– Мы ждали… кое-кого другого.

Кожа стража выглядела, словно ее оставили у огня просушиться да забыли на несколько часов дольше необходимого. Николас хорошо знал такие лица – свидетельство долгих лет работы в море или у моря. Обежав зелеными глазами комнату, старик стянул шляпу и поправил парик.

Затем подтвердил, что понял Николаса:

– Видел тут… скажем так, видел такие рожи, которых обычно стараюсь обходить за милю. Прочесывают берег и город очень плотно. Поневоле задумаешься, стоит ли выручать леди из беды.

– Осторожность никогда не повредит, – кивнул Николас. – И где же та леди?

Старик, не обратив внимания на его слова, продолжил тем же капризным тоном:

– Говорили, от вас будет один. Ты, кажись, подходишь, – он перевел взгляд на Софию. – А об ей не слыхал.

Глаза Софии сузились в щелочки.

– Это мой компаньон, – пояснил Николас, пытаясь не дать разговору оборваться. Он понимал необходимость конспирации, но каждая секунда, в которую они не искали астролябию, была секундой, потраченной напрасно. – Так вы приведете нас к той леди?

Человек сделал большой глоток из кружки, закашлявшись, и замотал головой. Еще один вороватый взгляд вокруг, и его рука исчезла в складках плаща. Пальцы Николаса снова нырнули в карман, сжимая рукоять кинжала.

Но незнакомец вытащил не пистолет и не нож, а сложенный лист пергамента, расстелив его на столе. Николас, взглянув на красную восковую печать с выдавленным древом Линденов, снова поднял глаза на старика. София же выхватила пергамент, перевернула и встряхнула, словно ожидая, что из складок посыплется яд.

– Наш… цветок, – проговорил старик, подчеркивая выбор слова, – занят другими делами. И теперь, оказав ей любезность, я откланяюсь, чтобы…

– Любезность? – переспросила София, от эля ставшая бесцеремоннее обычного. – А вы разве не страж?

Мужчина оттолкнулся руками от стола.

– Был стражем, пока другая семья не поубивала моих. Теперь делаю, что заблагорассудится. Что в данном случае означает: откланиваюсь.

Николас встал в то же миг, что и страж Линденов, догнал его в толпе и схватил за рукав:

– Что еще за «другие дела»? Мы ждали ее…

Страж вывернулся из рук Николаса, задев другого завсегдатая таверны и плеснув элем Николасу на ботинки.

– Я похож на того, кому Роуз Линден станет открывать свои треклятые тайны?

Справедливости ради, учитывая его помятый вид и весьма впечатляющий шрам вокруг шеи, который мог остаться только от веревки, он был очень даже похож.

– Она сообщила вам еще хоть что-нибудь? – нажимал Николас, раздражаясь от того, что приходится повышать голос, перекрикивая повизгивание скрипки и громогласный смех завсегдатаев. – Она еще на острове?

– Ты по-аглицки-то разумеешь, милок? – усмехнулся страж. – Мне тебе, что, по-хранцузски растолковать или…?

Женский вскрик прорвался сквозь раскаты басовитого мужского гомона. Николас обернулся к их новому столику, обнаружив рядом с ним девушку-служанку, лихорадочно собиравшую раскиданные по столешнице осколки. Еще одна щуплая фигура в синей матросской курточке промакивала жидкость, капавшую со стола на пол.

– Ты, корова! – заорала София, выхватив тряпку из рук смущенной девушки и хлестнув ее по переднику.

– Случайно… Простите, ради бога… Споткнулась… – бедняжка едва могла выдавить полслова.

– Ты что, слепая? – расходилась София. – У меня один глаз, а я и то лучше вижу!

– Удачи тебе с компаньоном, – хмыкнул страж и, пока Николас оборачивался, уже вынырнул в другом конце зала, отделенный людским морем. Ветер вновь от души грохнул дверью, и страж растворился в ночи. Хозяин «Трех корон», отставив поднос с пойлом, пошел заложить засов, прежде чем дождь промочит пол.

– В чем дело? – спросил Николас, проталкиваясь к их столу. София, откинувшись на стуле, мрачно наблюдала, как служанка сметает последние осколки себе в передник.

– Кто-то, – с нажимом сказала София, будто этот «кто-то» не стоял рядом с ними, – будучи полной и окончательной дурой, решил перевести отменный ром, искупав в нем меня…

По правде говоря, жидкость весьма кстати освежила ее запах.

– Я не дура! – служанка побагровела. – Я смотрела, куда иду, но что-то попало мне под ноги!

Девушка унеслась, прежде чем Николас успел выдавить что-нибудь примирительное. А София, разумеется, разъярилась еще пуще.

– Что? Не может вынести даже намека на критику? – огрызнулась она, и вдруг заорала ей вслед: – За собой следи, ты чертова…

– Хватит! – оборвал ее Николас. – Давай посмотрим письмо.

София скрестила руки на груди и откинулась на стуле.

– Чудно! Ты мне его даже подержать не дал, ни секундочки!

– У меня нет времени на игры, – отмахнулся он. – Просто дай мне письмо.

Она ответила на его жесткий взгляд невинным выражением лица. Беспокойный холодок пробежал по его спине.

– Письмо! – настойчиво повторил он, протягивая руку.

– У меня… его… нет…

Они проглядели друг на друга еще мгновение, Николас чувствовал, будто София режет его взглядом на куски, а сам отчаянно соображал. Потом резко наклонился, оглядывая пол, стулья, под столом. Служанка? Нет, он видел, как девушка опускалась на колени, и уж, конечно, она бы не стала торчать у стола, с которого только что что-то стянула. Не могла она и смести письмо в свой передник – он бы увидел. Значит…

Другой! Тот, что промакивал стол.

– Куда пошел тот человек? – спросил он, поворачиваясь на каблуках.

– Что ты несешь? – буркнула София, вскакивая на ноги. Пока она ворчала, Николас уловил боковым зрением край темно-синей курточки и широкополую шляпу, которая не могла скрыть лицо. Китаец наблюдал за ними с площадки лестницы, ведущей в номер наверху. Николас сделал один-единственный осторожный шаг в его сторону, но едва сдвинулся с места, как незнакомец исчез с легкостью и стремительностью зайца.

– Проклятье! – ругнулся Николас. – Подожди здесь…

София вытянула из-за пазухи не виданный им ранее пистолет и, даже не потрудившись прицелиться, пальнула в сторону лестницы. Звенящая тишина, последовавшая за выстрелом, привлекла к ним внимание всей таверны. Загремели пистолеты, ножи и старые шпаги. И от маленькой искры, воспламенившей порох, драка, которой так искала София, на которую десяток раз пыталась спровоцировать Николаса, служанку, любого, кто просто не так посмотрел, наконец-то, разгорелась не на шутку.

Один неуклюжий выпивоха саданул другого локтем по шее, пытаясь вытащить собственное оружие. Со сдавленным криком второй моряк махнул кулаком, откидывая первого на ближайший стол. Разлетелись карты, кости, еда и эль. Картежники, вскочив с места, бросились на подвернувшихся под руку людей, до этого тупо таращивших налитые ромом глаза, а теперь пятившихся, чтобы их не затоптали.

Из гущи битвы выскочил моряк, подхватывая стул с пола и метя им в Софию, которая стояла, как вкопанная, глупо улыбаясь.

«Не видит», – успел подумать Николас, и выкрикнул:

– Слева!

София резко дернулась в сторону так, что с нее слетела шляпа, и машинально махнула ногой, попав точно куда надо: моряк с воем повалился на пол, прижимая руки к паху; девушка освободила несчастного от стула и шмякнула им по голове.

Скрипка возмущенно вскрикнула, когда смычок отпрыгнул от струн, а сам музыкант нырнул под стол, едва успев разминуться со стулом, которым пропитанная виски жрица любви пыталась «подправить» конкурентке нарумяненное лицо.

Одинокий пьяный моряк стоял в центре хаоса, закрыв глаза и покачиваясь в странном танце, прижимая к груди бутылку, словно партнершу.

– Лопни твои глаза! – не сдержался Николас.

– Ты, вероятно, имел в виду глаз, – уточнила София, засыпая остатки пороха в оружие, прервавшись только на то, чтобы стянуть полупустую бутылку рома с освободившегося столика.

Николас проталкивался сквозь клубок бешено молотящих рук и ног, уворачиваясь от шпаг, тут и там рассекавших воздух. Трактирщик взобрался на барную стойку, но, вместо того, чтобы остановить драку своевременным зычным криком, бросился на спину ближайшего клиента, прижимая его к полу с громким боевым кличем.

Николасу случалось видеть и более цивилизованные способы наведения порядка, вроде обмазывания дегтем и вываливания в перьях.

Наконец, он добрался до лестницы – как раз вовремя, чтобы увидеть, как мужчина, убегавший от драки, оттолкнул девку с дороги, спустив ее с лестницы в ворохе юбок. Николас еле поймал несчастную, прежде чем та разбила себе голову.

– Иисусе! – выдохнул он, закашлявшись от взлетевшего с ее парика облака пудры.

– Спасибо! О, спасибо вам! – женщина покрывала поцелуями каждый дюйм незакрытой одеждой кожи, при этом перекрывая ему путь вверх по лестнице; он попытался мягко отодвинуть ее.

– Мэм, пожалуйста…

– Двигай, девка! – София, стоя внизу лестницы, направила пистолет прямо в лицо женщине. – У него не найдется и пары монет, чтобы позвякать, где уж тратить их на тебя!

Девица сняла осаду, обиженно отвернулась и пошла вниз, к драчунам.

– Она тебя что, до бесчувствия зацеловала? – прорычала София. – Вперед! Уйдет же!

Николас помчался на второй этаж, перескакивая через две ступеньки, и, увидев в самом конце вытертой ковровой дорожки открытую настежь дверь спальни, бросился туда, шумно и тяжело дыша. Темноволосая девушка, кутаясь в вязаное одеяло, дрожала на плече подруги, похлопывавшей ее по плечу, и взахлеб рассказывала, почти нечленораздельно:

– На меня… дверь… коротышка… смешной человечек… махал ножом… в окно…

– Смешной человечек? – переспросил Николас, а София уточнила:

– В окно?

Девушка испуганно заморгала при их неожиданном появлении.

– Э-э… низенький, да, почти как ребенок. И он из этих – как это называется…

– С Дальнего Востока? Китаец? – предположила другая. Девушка в одеяле кивнула, потом обернулась к Николасу, явно ожидая вознаграждения. Но София была права: у него не было и двух монет в кармане. После всего выпитого и съеденного у него и одной-то не осталось.

София, а за нею Николас, протиснулись в удушливую комнату, заполненную свечным дымом и тяжелым запахом цветов. Дождь залетал в открытое окно, оставляя на ковре темные пятна.

Пока София разглядывала обрывок ткани, зацепившийся за раму, Николас высунул голову, высматривая на затопленных улицах намек на движение. Перекинув ногу через раму, он спрыгнул на крышу крыльца и оттуда на землю. За спиной послышались глухой удар и ругань Софии.

Николас пробежал несколько шагов, прикрывая глаза от хлещущих с неба струй. Вода катилась по грязи и булыжнику, отмывая, хотя бы на одну ночь, остров от грязи и нечистот.

Но вор исчез, а с ним – письмо Роуз.

– Картер! – София так и осталась стоять около таверны. Большая темная груда, прислоненная к ярко-выкрашенной стене, внезапно обрела очертания человека.

– Что за… – слова застряли у Николаса в горле, когда он подошел чуть ближе.

Страж Линденов осел у стены, уставившись в пространство невидящими глазами. Его кожа побелела и стала восковой, словно из него выкачали всю кровь. Сквозь дождь и мрак Николас не видел никаких повреждений: ни пулевого отверстия, ни порезов, ни следов удушения.

– Что случилось?

София опустилась на колени рядом с мертвым и повернула его голову набок, показав струйку крови, вытекающую из уха.

– Вон они!

Николас поднял голову к окну, где одна из девиц вывешивалась из окна, указывая на них. Несколько мужчин рядом с ней, увидев их, бросились на лестницу, спеша к выходу из таверны.

– Пора убираться.

– Не буду спорить, – кивнула София и рванула вперед, увлекая их в ночную бурю.

Сан-Франциско

1906

3

Этта ощупью пробиралась по границе своих сновидений, мягко убаюкиваемая волнами памяти.

Плавная качка внезапно сменилась еще более нежными толчками, вторящими ее пульсу. Вокруг в тусклом сиянии свечей кружились лица, шепча, поглаживая шершавыми руками ее покрытую ссадинами кожу. Она потянулась обратно, к прохладному шелку в тени своего разума, в поисках другого источника света, который помнила: луну над бликующей водой.

Он нашел ее первым, как всегда, увидев с другого конца корабля. Та ее часть, что потускнела от потери, снова засияла, заливая светом боль и страхи, пока не осталось ничего, кроме его лица. Волны накатывали в том же ритме, то вознося их вверх, то кидая вниз, а они шаг за шагом шли навстречу друг другу.

И вдруг он – рядом с нею, она в кольце его рук, вжимает лицо в складки грубой парусиновой рубахи, вдыхает источаемый им запах моря, а ее руки скользят по его мускулистой спине, впитывая знакомое тепло. Здесь, здесь, здесь, – не одна, больше не одинока. Бесхитростность чувства прорастала в ее груди, расцветая картинами будущего, о котором она мечтала. Жесткая щетина коснулась ее щеки, его губы щекотали ей ухо, но Этта не слышала ни слова, как бы ни цеплялась за него, как бы ни прижимала к себе.

Мир за ее веками снова изменился, вернулись тени – ровно настолько, чтобы она могла разглядеть вокруг и других, увидеть изгиб туннеля метро. Звуки скрипки плыли по воздуху, и она поймала себя на том, что покачивается в такт музыке; она медленно кружится с ним по бесконечной орбите, обхватывает его руку, поглаживая сильные вены и сухожилия, творит мелодию из его пульса, мышц и костей. Стены содрогнулись, грохнули, заревели, и Этта подумала, поднимая взгляд, пытаясь разглядеть его лицо: «Пусть ревут, пусть рухнут к чертовой матери!».

Он склонил голову и попятился. Она пыталась остановить его, схватить за рукав, удержать пальцы, но он исчез, словно теплый бриз, оставив ее одну, низвергнутую и брошенную.

«Не оставляй меня, – подумала она, чувствуя, как уходит тяжесть, переполняющая все тело, и возвращаясь в себя, дрожа от страха, – только не сейчас…».

Николас ответил ей со смехом: «А нынче «С добрым утром!» говорим мы душам, в страхе…»

Этта открыла глаза.

По крайней мере, ее вены больше не горели огнем, как в пустыне. Но она чувствовала себя такой же бесплотной, как пылинки, танцующие вокруг мигающей свечи на прикроватном столике. Она не шевелилась, стараясь дышать ровно, пока оглядывала комнату из-под низко опущенных ресниц.

Прямо у изножья кровати, в кресле, сидел человек.

Этта успела поймать чуть не вырвавшийся вскрик. С кровати ей была видна только макушка густых темных волос. Свет свечи выхватил несколько серебристых прядок. На нем была простая рубашка и свободные брюки, смятые неудобной позой. Одна рука с зажатым между пальцами галстуком-бабочкой держала на коленях раскрытую книгу, другая – свешивалась к полу. Грудь спящего размеренно поднималась и опускалась.

Неприятную мысль, что за нею наблюдали, пока она спала, не в силах ничего сделать, быстро вытеснило осознание, сколь небрежно караульный относился к своим обязанностям.

Порыв ветра высушил слезы и пот на ее лице, встопорщил воротник его рубашки – окно за длинными плюшевыми шторами карминового цвета было открыто.

Медленно, стараясь не издать ни звука, Этта переменила позу, закусив губу от боли, пронзившей ее от макушки до пальцев ног. Глазами быстро обежала комнату: красивый письменный столик у стены, оклеенной обоями с цветочным рисунком, рядом бюро – такое большое, что, казалось, вся комната была построена вокруг него. И столик, и бюро были сработаны из того же полированного дерева, что и ее кровать; по углам, сплетаясь друг с другом, тянулись лианы.

Прекрасная позолоченная тюрьма, не поспоришь. Однако нужно как можно скорее найти выход.

Комнату освещало несколько свечей: на столике, на бюро, на стене около двери. Благодаря неверному свету она смогла увидеть свое отражение в запыленном зеркале; правда, изображение разбивалось огромной трещиной и искажалось неровным стеклом.

О Боже!

Этта протерла глаза и снова недоверчиво рассмотрела себя. Она знала, что в Дамаске ее бледная кожа набрала цвета, но теперь лицо шелушилось от солнечного ожога. Грязные волосы ей заплели в косу, открыв ввалившиеся щеки и синяки. Выглядела она больной, если не хуже. Если бы ей не вымыли лицо и руки, она бы подумала, что ее протащили за такси по Таймс-сквер. И не раз.

Однако, пожалуй, хуже всего было то, что кто-то, пока она спала, снял с нее всю одежду, надев длинную, до пят, ночную рубашку, чопорно завязанную отвратительно-розовой лентой под самое горло. Этта надеялась, что это был тот же человек, который позаботился перевязать ей плечо и вообще как мог привел ее в порядок. И все же ее передернуло от собственной беспомощности.

Не в силах больше игнорировать жгучую боль, Этта переключилась на левое плечо, и, стиснув зубы, сорвала вызывающую зуд повязку. Слезы брызнули из глаз, когда она дернула ткань, приставшую к липкой коже вокруг заживающей раны.

Смотрелась она отвратительно: неприятно-розовое – цвета не глянцевой новой кожи, а сильного ожога – неровное вздутое пятно. У Этты перехватило дыхание, она заставила себя вдохнуть и отвести глаза в сторону спящего караульного.

Пошли, Спенсер. Сначала беги, а думать будешь потом.

Уверившись, что ее не вырвет от малейшего движения, Этта спустила ноги с кровати, опираясь пальцами о пыльный восточный ковер. Стоило ей только попробовать устоять на своих двоих, как за дверью раздались быстрые шаги.

Этта бросилась на четвереньки, от чего в глазах потемнело чуть не до обморока, и съежилась за кроватью.

– … надо достать…

– … попробуй ему это скажи…

Голоса стихли так же быстро, как и налетели, но легкий шум в ушах остался – Этта не сразу поняла, что снизу доносились искаженные обрывки музыки. Послышался звон бокалов и громкие голоса, вскипевшие пеной, словно шампанское.

– Поднимем бокалы!

– Тост!

Страх смел остатки замешательства.

«Кажется, мистер Айронвуд, удача еще не окончательно вас покинула».

И Николас, и София предупреждали ее, что у Сайруса Айронвуда полно стражей, стерегущих каждый проход. Она не узнала говорившего, но это было не важно – одного слова, одного этого имени было достаточно, чтобы понять: дела плохи.

Но и эту мысль поглотил другой страх.

Где Николас?

От тех последних мгновений в гробнице память сохранила только обрывки. Этта помнила боль, кровь, ужас на лице Николаса, а потом…

Как будто ее обвязали невидимой веревкой и со всей силы дернули сквозь завесу густой тьмы. Прижав к глазам кулаки, Этта узелок за узелком распутывала свои мысли.

Я осиротела – лишилась своего времени.

Моя временная шкала изменилась.

Мое будущее пропало.

Ее затопил страх, жгучий и удушливый. Все совпадало – все обрывки складывались в то, что ей рассказывали София и Николас. Время схватило ее и швырнуло сквозь череду проходов, выплюнув в последнюю общую точку для старой, знакомой ей временной шкалы, и новой, которую они невольно создали.

Потому что Терны завладели астролябией?

Этта знала: небрежность может изменить шкалу времени, но не настолько, чтобы осиротить путешественников. Для этого требуется намерение. Целеустремленность и продуманность. Просто забрать у нее астролябию, не дав уничтожить – мало. Должно быть, они использовали ее. Другого объяснения она придумать не могла. Терны пустили астролябию в ход и бесповоротно изменили – поломали – какие-то ключевые события истории.

И вот она здесь: с Айронвудами, без Николаса.

Перед глазами заплясали разноцветные вспышки, кровь запульсировала в ушах бешеным крещендо боли и отчаяния.

Мама.

Сейчас она не могла думать о ней. Айронвуд обещал убить Роуз, если Этта не вернется с астролябией в срок. Но… Она глубоко вдохнула. Зная – теперь зная – свою мать, Этта не могла не верить, или хотя бы надеяться, что Роуз жива, что она сбежала из плена Айронвудов.

Теперь ее очередь сделать то же самое.

Она заставила себя расслабить мышцы, сковавшие плечо, и начала дышать, как учила Элис, когда ее страх сцены был особенно разрушительным. Тревога и ужас – плохие помощники; Этта вдыхала и выдыхала, пока не вытеснила их из своего сознания, заменив изящным полетом нот. Музыка – тихая, спокойная – заполняла все тени в ее мыслях мягким светом. Воан Уильямс, «Взлетающий жаворонок». Ну конечно. Любимая пьеса Элис – Этта играла ее учительнице на день рождения, всего за несколько месяцев до… до концерта в Метрополитене. До того, как ее застрелили прямо перед проходом.

Хватит думать. Шевелись.

Стоило ей приподняться, как человек в кресле заворочался, с легким вздохом сменив позу. Книга едва не выскользнула из его рук. Этта не дала себе задуматься над странностью, что охранник расслабился до такой степени, чтобы разуться и свернуться калачиком с книжкой.

Это не имеет значения.

Перед ней в прямом смысле слова открылось окно возможностей, и нужно было им пользоваться, пока не поздно.

Рама протестующе скрипнула. Этта выглянула наружу, осматриваясь, и тут же отпрянула.

Высоко в небе плыла луна, освещая побитые развалины города. Огни почти не горели, не считая нескольких фонарей вдалеке, но Этта хорошо видела уходящий вниз склон холма, скособоченные кривые улицы, погребенные под грудами камня и дерева, опаленные пожаром.