Места силы Русской Равнины. Том 4. Места силы 91—111. Шаманские экскурсы. Часть 1

На карте слева видна Нить Нурмы-Обноры от Корнилиева монастыря до впадения Обноры в Кострому. Показаны города и монастыри. Вообще-то когда-то Обнора была оживленной трассой, соединяющей Кострому, впадающую в Волгу, с волоками на Лежу и Комелу, реки, впадающие в Сухону и, соответственно, ведущие к Устюгу и Архангельску. На фото справа – излучина Костромы в месте впадения в нее Обноры. На космическом снимке хорошо видно, что Сурское озеро – в сущности, старица Костромы. Геннадия называют Костромским именно потому, что его монастырь стоит у впадения Обноры в Кострому. К городу Костроме он не имеет никакого отношения. Еще Геннадия называют Любимским и Любимогородским

Рассказывая о Введенском Оятском монастыре50 (где, кстати, был зачат и Александр Свирский), я говорил, что во Введенских местах силы чаще всего обитает богиня зачатий, безгрешная Хоть. Корнилиев монастырь – как раз Введенский. Это, конечно, вовсе не значит, что в 16-м веке в нем поклонялись Матушке Гинекологии. Это значит лишь, что ей в этом месте поклонялись изначально, а ко времени Корнилия о прежнем культе осталась смутная память. Вполне достаточная, впрочем, для того, чтобы назвать монастырь Введенским. А также и для того, чтобы великокняжеская чета отправилась туда помолиться о сыне. И, быть может, испить пользительной водицы из тамошних источников.

Сурское озеро

Еще только приступая51 к своему проекту, я поминал о чудесных железистых источниках, которые бьют в Корнилиевом месте силы, о санатории, который был там до революции… Может быть, когда-нибудь я к этому еще вернусь.

А сейчас представьте себе удивление государя, который приехал в монастырь к знакомому игумену, а того там и нет. Ну, отвечайте (обратился Василий к монахам), отчего он ушел, небось пособачились? Братия вскричала: нет, он ушел ради любви Христовой. Ладно, Василий послал за Корнилием, сказал: пусть ждет, когда я поеду назад. На обратном пути снова заехал. Святой уже был на месте. Все долго молились Богородице, потом Корнилий еще отдельно молился, и вот – был зачат ребенок. Он родился аккурат 25 августа 1530 года, был назван Иваном, стал первым русским царем. Великая радость! Монастырь сразу получил большие земельные угодья в Комельской и Обнорской волостях.

Спасо-Преображенский Геннадиев монастырь. Слева руины

 Преображенского собора, справа храм Алексия Божия человека

Василий строго порекомендовал Корнилию больше не покидать своей обители. А Геннадий остался на Сурском озере и вскоре там под его руководством возник монастырь, который долго еще назывался Новой Корнильевой пустынью. Так впервые пересеклись судьбы Грозного царя и святого. Но это не все. По монастырским делам Геннадию приходилось бывать в Москве, где однажды его пригласила жена боярина Романа Юрьевича Захарьина. Попросила благословить детей Даниила, Никиту и Анастасию. Анастасии Геннадий сказал: «Будешь нам царицей». Она и стала женой Ивана. А в 1549 году Геннадий стал восприемником первой дочери молодого царя. Тут опять все завязано на деторождении, на проблемах наследования трона. Если учесть, что от Романа Захарьина пошла фамилия Романовых, можно заподозрить причастность Геннадия даже к тайне смены русских династий. Во всяком случае, один из монахов, постригшихся в Геннадиевом монастыре, имел к этой тайне некоторое отношение (см. место силы «Ферапонт»52).

Однако вернемся в Любим, который был основан по указу Ивана Грозного. Говорят, что город получил такое название потому, что был любимым местом царя. Как бы то ни было, здесь ревностно чтят память Ивана. Хотят поставить ему памятник. Муниципальные власти уже даже, было, заказали соответствующее изваяние. И не абы кому, а самому Церетели, который вмиг загорелся… Но тут вмешалась Церковь. Архиепископ Ярославский и Ростовский Кирилл обратился к губернатору и в прокуратуру с заявлением: «Споры вокруг личности Ивана Грозного и возможности его церковного почитания являются одним из дестабилизирующих факторов „околоправославной“ общественности. Установка памятника в г. Любиме приведет к поселению в городе большого количества лиц с нестабильной психикой, что, несомненно, ухудшит криминогенную ситуацию в районе».

В Геннадиевом монастыре. Виден Преображенский собор

Геннадиев монастырь со стороны Сурского озера. Справа Преображенский собор, слева колокольня. Под ней деревянный Геннадиев храм, единственная действующая церковь в монастыре. Этот храм построен над колодцем, выкопанным самим Геннадием. Оттуда выведена труба в странное сооружение на переднем плане, что-то вроде купальни. Но воды я в ней не видел

Во как! Это, кстати, тот самый Кирилл, который прославился беспримерной борьбой с возрождением «диких языческих культов». В частности, с культом Бабы Яги, который он обнаружил в детских инсценировках музейщиков из села Кукобой. Знал бы этот владыка, что такое настоящая религия Бабы53. Ну да ладно. О чем же он бредит на сей раз? О том, что в окрестностях Любима окопалась секта «Опричное братство». И потому появление статуи царя может привести «к самым непредсказуемым последствиям».

Любим. Введенская церковь в Заучье (то есть – за рекой Учей). Церковь стоит на месте Афанасьевской мужской пустыни, уничтоженной в 1764 году, как и многие сотни других монастырей, во время погрома русского монашества, устроенного Екатериной Великой (см. об этом место силы «Богородицкий парк», Том 3, Место 81). Эта церковь в советское время не закрывалась, в ней до самого своего ареста служил иеромонах Иерофей (Глазков), причисленный ныне к лику святых как новомученик

Тут дело вот в чем: некоторая часть «православной общественности» очень хочет причислить Ивана Грозного к лику святых. И отдельные представители этой общественности (три семьи) поселились в деревне Кощеево недалеко от Любима. Правда, ни прокуратура, ни ФСБ не выявили никакой «деструктивной деятельности» со стороны этих лиц. Не обнаружено также фактов воздействия мирных опричников на главу Любимской администрации Кошкина, предложившего поставить памятник. Но попы боятся Ивана даже больше, чем Бабы Яги.

Это из машины выходит тот самый поп, к которому нас привели те две девушки (все-таки – кто их нам послал – Сильвестр, Геннадий или кто-то еще?). Этот поп служит вот в этой самой церкви Троицкого прихода, которая позади него, Тихвинской под колоколы. Она называется так потому, что на ее колокольне когда-то были куранты, изготовленные местным умельцем (они сейчас в Любимском краеведческом музее). Поп очень симпатичный человек, неистощимый рассказчик. Некоторые его истории я использую в своих рассказах о местах силы (см., например, «Варнавино», Том 3, Место 65). В момент, когда мы с ним познакомились, он только что был переведен из Пошехонья в Любим и потому еще не знал всех мест силы в округе. Но Геннадиев-то монастырь знал отлично. Но любопытно: когда я был в Любиме в очередной раз (прошлым летом), он был каким-то напряженным и подозрительным. Боюсь, что вся эта возня с установкой памятника Ивану Грозному в Любиме и попа достала

И всегда боялись. Первого русского царя нет даже на памятнике Тысячелетию России в Новгороде, где – уж кого только нет: и Сильвестр, и Адашев (деятели эпохи Ивана Грозного), и Анастасия, жена. Не правда ли, странно: не было такого царя. А между тем именно Иван создал необходимые и достаточные условия для превращения России в Евразийскую империю.

Под сводами Преображенского собора Геннадиева монастыря

Взяв Казань (1552) и Астрахань (1556), он превратил Волгу во внутреннюю русскую реку. То есть, во-первых, создал монопольный путь торговли на Персию и Индию (тут-то англичане – какая неожиданность! – вдруг и открыли Московию), а во-вторых, заложил геополитическую основу для старта России на восток. Уже через сто лет после этого казаки дошли до Тихого океана. Не по диким дебрям, конечно, дошли, но – используя инфраструктуру империи, созданной Чингисханом. Усвоили эту инфраструктуру. Если угодно, Ивана можно рассматривать как реинкарнацию Чингисхана, чей грозный дух и поныне – см. Старую Рязань54 – витает над евразийским простором. Этот дух жесток, тираничен, кровав – для тех, кто пытается ему перечить. А для тех, кто готов положить свою жизнь во имя империи, он благ. В России всегда было много поклонников этого духа, имперского нуминоза55.

Сейчас этот дух, впрочем, дремлет. Действует разве что в литературе, которая в России заменяет уничтоженную попами национальную мифологию. В сказках он называется Кощеем Бессмертным. В романах является под многими именами. Например, в «Идиоте» Достоевского это Тоцкий, похитивший девицу Настасью Филипповну (точнее – ее девство). А князь Мышкин (Иван-дурак, идиот, рыцарь бедный) пытается ее спасти.

Разумеется, похищение девиц и подавление свобод добрых молодцев – лишь один из аспектов мифологии Кощея. На самом-то деле он собиратель любых сокровищ: женщин, золота, душ, земель… Например, когда о московских князьях говорят, что они собиратели русских земель, этим только подчеркивают коренную кощеистость власти в России.

Слева эскиз Сергея Эйзенштейна к фильму «Иван Грозный», правей – кадр из этого фильма. Как видно, режиссер видел Ивана именно в образе Кощея. Справа Кощей Бессмертный в исполнении Ивана Билибина (иллюстрация к сказке «Марья Моревна»)

Судя по сказкам, Кощей в свое время был добрым молодцем (во всяком случае, прошел обряд посвящения у Бабы Яги56), а потом увлекся собирательством и превратился в ревностного стража своих приобретений. И вот апофеоз Кощея: старик, чахнущий над символическим златом и заживающий чужой век. Скупой рыцарь, Великий Инквизитор (опять Достоевский), старый князь Болконский – все это разные аватары Кощея, душителя вечно обновляющейся жизни. В некотором смысле Кощей – тот же Кронос, пожирающий собственных детей (Иван, убивающий сына Ивана и оставляющий царство стерильному Федору, а в результате – через Смуту – Романовым57). Бессмертие всякого Кощея – это бесплодная косность длящегося умирания. Геронтократия и застой в Советском Союзе – как раз последняя фаза Кощеева сценария. Приход Горбачева иным показался явлением молодца. Увы, эти молодцы даже в сказках нередко оказываются дураками.

Иван поначалу уж точно был добрым молодцем, но потом превратился в Кощея. Процесс превращения запустила смерть Анастасии, отравленной в 1560 году, а в завершающую фазу эта архетипическая метаморфоза вступила на исходе 1564 года, когда царь затворился в Александровой слободе58, из которой 2 февраля 1565 года возвратился в Москву уже совершенным Кощеем – опричнина и все такое.

Сурское озеро из-за ограды Геннадиева монастыря.

Церкви вдали – скорее всего в селе Большая Сандогора,

это уже за рекой Костромой

Теперь вопрос: кому ставить памятник – молодцу или Кощею? Молодой Иван IV, безусловно, заслужил нечто большее, чем просто памятник. Но ведь помнят-то люди тирана. Особенно – после того, как Эйзенштейн в своем фильме изобразил государя – ну, полным Кощеем Бессмертным. Судя по дурацким спорам, Ивана считают Кощеем и попы, и иванопоклонники. Во всяком случае, Опричные братья совсем не случайно выбрали для поселения именно деревеньку Кощеево. Сами они, конечно, ни бельмеса не смыслят в родной мифологии, но архетип, который ведет их по жизни, действует снайперски.

Все, хватит кощунствовать (рассказывать мифы о Кощее), пора возвратиться к Геннадию, доброму гению молодецкого начала царствования Ивана. Святой умер 23 января 1565 года, ровно в то время, когда Иван в Александровой слободе бесповоротно перерождался в Кощея. Почитание Геннадия началось сразу же после смерти, а в 1646 году были обретены его мощи. Поп, к которому мы приехали, когда девушки сбили нас с пути к Сильвестру, сказал: «Геннадий очень сильный святой. Бывают святые посильней и послабей. Геннадий очень сильный. Когда обращаешься к нему, сразу чувствуешь ответ. Он – как Никола». И указал дорогу на Сурское озеро.

Павловка. Подворье Геннадиева монастыря (от него до Павловки примерно пять километров). Это Введенская церковь,

в советское время она не закрывалась

В монастыре не было ни души. Бродя средь руин и бурьяна, я быстро впал в транс. Вошел под своды Преображенского собора, увидел крест над могилой Геннадия (черного надгробья тогда еще не было), как-то задумался. Вдруг – движение воздуха и запах луговых цветов. Одновременно я понял, что позади меня кто-то стоит. Оглянулся: мужик в бейсболке. Что-то в нем было странное. Я спросил: а где же монахи? Оказалось, они живут неподалеку, в Павловке, у них там подворье. А в монастырь приезжают служить в храме во имя Геннадия, недавно построенном над колодцем, который выкопал сам преподобный. Там под храмом теперь и надгробье. Какое надгробье, спросил я, Геннадия? Нет, неизвестно чье, но целебное. Многие раньше к нему приходили, а теперь его спрятали. Зря, камень все-таки божий.

Поздней, в Павловке, я рассказал об этой встрече одному из монахов. И почему-то этот рассказ обеспокоил его. Так, по крайней мере, мне показалось. Монах посмотрел как-то испытующе, потом пошел в церковь и вынес фотографию: подарок. На фото – то ли молния в храме, то ли кто-то невидимый прошел со свечой. Смутная фигура… Монах ничего не стал объяснять, но я думаю, это Геннадий…

Слева Геннадий Костромской и Любимогородский. Справа фотография, которую подарил мне монах. Судя по березкам в церкви и траве на полу, дело происходит на Троицу. О том, что мертвые в этот день приходят в церкви, см. места силы «Исток Непрядвы», Т.2, 49 и «Свирская слобода», 94)

Воскресенская церковь. В ней был склад и два магазина.

Вход в продуктовый магазин прорублен над мощами

Сильвестра Обнорского. Это будет видно, если обойти церковь.

Я был в этом месте на Троицкой неделе. В возрождающемся

храме стояли березки. Деревья – это, конечно,

очень отрадно для духа Сильвестра

А до Сильвестрова места силы я все же добрался, хотя и – лишь через несколько лет. В Воскресенской церкви был магазин, вход в него прорублен прямо над мощами Сильвестра. Впрочем, теперь там уже бывают службы, над церковью крест. В овраге, спускающемся к Обноре, тоже крест над родником. В этом месте был один из колодцев, выкопанных Сильвестром. Вода хороша. Прохожий указал мне дорогу к заповедной роще, где святой уединялся, когда у него появились ученики. На вид там нет ничего особенного, но душа трепещет. Побывав в этой роще, я понял, что Сильвестр (как и Павел Обнорский, и Тихон Медынский59) древесный святой. Он настолько проникся духом леса, что сам стал им, этим духом. И после смерти заменил собой божество, которому с незапамятных времен народ поклонялся в священном лесу (керемети60) над Обнорой.

Уж не знаю, как это так получилось, но даже имя Сильвестр означает «лесной». Хорошо еще хоть не Сильван (Селиван), что означало бы уже просто – «леший» (римский Сильван и есть русский Леший61). Но и Сильвестр всегда строго стерег свою заповедную рощу. Умирая, он завещал, чтобы в ней никогда не рубили деревьев. Но в 1645 году настоятель Сильвестрова монастыря Иов вздумал пренебречь этим заветом и – ослеп. Сильван наказал святотатца, но сам же и исцелил, когда тот раскаялся. Хранитель сокровищ вполне может быть гуманистом.

Девяносто седьмое – Болдино

Но только это не то Болдино, где Пушкин написал пророческую «Сказку о попе и работнике его Балде». То62 в Нижегородской области, а это – Смоленское Болдино, которое прославил великий русский святой Герасим Болдинский, довольно хороший сапожник и современник Геннадия Костромского, о котором речь была в прошлый раз63. Герасимов и Геннадиев монастыри были основаны практически одновременно, около 1530 года, но какие разные судьбы у этих святых и их мест силы.

Герасим родился в 1489 году в Переславле Залесском64 и при крещении был назван Григорием (как и Геннадий). Его родители (в отличие от родителей Геннадия) всячески поощряли любовь сына к богу. Так что будущему святому не пришлось бежать от них, он просто как-то незаметно переместился из родного дома в Горицкий монастырь к преподобному Даниилу Переславскому. А потом вместе с Даниилом перешел и в основанный тем Данилов монастырь (это, собственно, в пределах прямой видимости от Горицкого).

Болдинский монастырь

О преподобном Данииле я надеюсь еще рассказать, а теперь о Герасиме. Он ушел в монастырь в тринадцать лет и двадцать лет прожил в одной келье с Даниилом. Только после этого учитель позволил ему жить отдельно, по собственному уму. Через некоторое время Герасим почувствовал тягу к странствиям. Но Даниил не отпустил. И пришлось остаться. Еще на шесть лет. Наконец ему стало уже просто душно в монастырских стенах, он молил учителя: «Отче, не презри своего чада, отпусти Бога ради». Тут уж Даниил не стал больше его удерживать.

Странствовал Герасим не слишком долго. Уже весной 1528 года объявился около Дорогобужа, через который тогда проходил путь на запад, в Литву. Построил вблизи дороги хижину и стал жить в одиночестве. Впрочем, какое уж тут одиночество. Дорога ведь: купцы, бродяги, вояки, бандиты. К тому же, эта территория была отбита у Литвы лишь несколько лет назад, и туземцы еще не очень понимали, чьи они будут.

Разброс с запада на восток между монастырями, которые основывал Герасим Болдинский, так велик, что мне пришлось сильно уменьшить масштаб карты. От Болдинского монастыря до Предтечевского примерно 57 км, а от Болдинского до Свирколукского где-то 47 км по прямой

Субкультура границы65 и сама по себе принципиально двусмысленна, а тут еще спорная земля, ничейная зона, фронтир, где всем заправляли лихие люди, кормящиеся разбоем. Эти обычно не спрашивают, кто ты – святой или просто так, поссать вышел. Сперва в лоб дают. Герасиму от кудеяров литовского пограничья доставалось часто и основательно. Он, разумеется, надеялся на божью помощь, но вот как раз его бога эти люди совсем не боялись.

К тому же отшельника мучали всякие экзистенциальные ужасы. Но он не унывал. Сделал кузов, поставил его у дороги. И прохожие клали в него – кто хлеб, кто денежку, кто что-нибудь из одежды, кто – что. Некоторые, правда, воровали даже из этого нищего кузова. Но тут у святого нашелся защитник. Ворон стал сторожить его кузов. Слетал черной молнией, каркал, бил крылами, клевался. Так что зря говорят, что ворон нечистый, дружит с ведьмами и колдунами. Ну, дружит. И что? Дружит и со святыми. Просто это сакральная птица, мудрая, хоть и зловещая, может накаркать. Так ведь и все, что связано с миром сакральным, зловеще для непосвященных. А для посвященных – наоборот. Вот, например, и блаженную Ефросинию Колюпановскую66 спас ворон, когда злые монашки подожгли ее келью.

Слева взмывающий ворон,

справа Герасим Болдинский в месте силы у дуба

Среди головорезов со Старой смоленской дороги Герасим прожил года два. Однажды ночью в тиши он услышал как бы далекий перезвон колоколов. Поначалу не придал значения. Но на следующую ночь звон повторился. И на следующую – вот опять звонят. Утром встал и отправился к юго-востоку, в ту сторону, откуда слышался звон. Долго шел, но вот лес расступился. Путник увидел поляну, пологий спуск к реке, дуб. Этот дуб поразил его: огромный, со стволом, разделяющимся в вышине на три ветви, и с такой густой кроной, что никакой дождь не страшен. Под дубом бил родник (как в Жабыни67). И все пространство у реки излучало благодатный покой. Ну, куда еще дальше идти? Место так понравилось Герасиму, что он решил остаться в нем навсегда.

В Житие, составленном в конце 19-го века по материалам древних житий, есть примечание: дуб «до настоящего времени находится среди монастыря при особой часовне». Увы, сейчас его уже нет. Но есть его потомки, дающие некоторое представление о том, что так поразило Герасима. Собственно, даже и без древнего дуба Болдинское место силы прекрасно. Когда там ходишь среди руин (фашисты взорвали церкви, но многое уже восстановлено), кажется, что попал в какой-то счастливый сон, и вот сейчас вдруг проснешься и… Но просыпаться не хочется, жаль терять такой сон.

Дуб в Болдинском монастыре

Речка, текущая под монастырем, называется Болдинка. Вообще, гидронимы с основой «болд» довольно характерны для Смоленской области: Болдыж, Болдань, Болдачевка (около которой мы искали Монахов ров68). Реставратор в монастыре сказал мне, что древнеславянское слово «болда» (ударение на первый слог) означает – дуб. Словарь Даля с «болды» отсылает на «балду», слово, все значения которого так или иначе связаны с деревом. Дуба как такового среди них нет, но это лишь указывает на древность слова «болда». Как говорит Александр Афанасьев: «Первоначально слово дуб заключало в себе общее понятие дерева».

В том, что на месте Болдинского монастыря когда-то было языческое болдовище, сомневаться не приходится. В конце концов, незадолго до прихода Герасима это место принадлежало Литве, в которой до 1387 года был государственный культ дубрав. Вопрос в другом: святой действительно был таким идиотом, что даже не понял, что пришел не в пустыню, а на место силы древопоклонников? Или это только автор Жития пытается изобразить его таковым? Судите сами: туземцам, конечно, не понравилось, что в их священной дубраве поселился монах. Поначалу они деликатно пытались ему объяснить, что так нельзя, что это их исконное место. Потом стали гнать уже с руганью, бить. Бесполезно. Наконец, связали и потащили топить. Но тут нашлись гуманисты: зачем же топить, лучше сдать бродягу властям, пусть разбираются. О, как наивны дети природы! Они не знают, в чем сила еврейского бога.

Болдинский монастырь. На переднем плане руины Троицкого

собора, взорванного во время войны. Сзади видна река,

она в этом месте подпружена

Когда Герасима привели к Дорогобужскому наместнику, тот поначалу велел взять смутьяна под стражу. Но – чудо! – как раз в тот момент, когда Герасима уже собрались уводить, входит – прямо бог из машины – посланец из Москвы. Увидел поруганного монаха, поклонился ему до земли, попросил благословения. У наместника сердце зашлось: что за притча? Да все просто: Даниил Переславльский, учитель Герасима, был кум королю. А точнее – великому князю Василию III. Крестил Ивана Грозного. Но еще до его рождения часто бывал при дворе. И Герасим – с ним вместе. Московский посланец просто был лично знаком с ним, а наместник со страху чуть не обделался. Чудо, впрочем, не в этом. Чудо в том, что гонец оказался в нужное время и в нужном месте. И это позволяет предположить, что Герасим прибыл в Болдино отнюдь не случайно, но – нарочито туда был послан, с миссией.