Деревья падают в лесу

– Ко второму. С большими щитами, – ответили студенты.

– Правильно, – продолжил я. – Потребителю неважно, как сделана продукция и насколько качественно. Он слишком ленив, чтобы задумываться об этом. Он, сам того не понимая, доверяет лишь средству сообщения. Раз эта реклама такая хорошая, быстро думает он, значит и продукция тоже соответствует ей. И думает точно наоборот о рекламе на столбах. Но на самом деле продукция не соответствует качеству рекламы. И это жуткое несоответствие проходит красной нитью по всей нашей жизни.

– Мы живем в информационную эру, и она так называется не потому, что у нас как никогда развиты СМИ и Интернет. Информационная она потому, что все в нашей жизни, каждая часть нашего современного бытия стала сообщением или средством сообщения, – пытался я донести до них. – Вы только подумайте! Марка автомобиля – сообщение, площадь дома или квартиры – сообщение, стиль одежды – сообщение, стрижка – сообщение, цвет волос – сообщение, величина заработной платы – сообщение, модель телефона – сообщение, использование той или иной социальной сети – сообщение. Кругом сообщения, сообщения и сообщения. И жуткое несоответствие. Потому что на самом деле это жуткое несоответствие стало образующим центром любого нашего сообщения.

Лекция продолжалась еще полчаса, пока я неожиданно не схватил свой портфель и быстро не вышел из аудитории за несколько минут до сигнального звонка, обозначающего перерыв, оставив студентов в немом оцепенении. Я специально повышал голос, чтобы каждое мое слово отпечатывалось в их сознании. Повторял и повышал голос. Повторял и жестикулировал руками. Повторял и ходил из угла в угол. Повторял и внезапно замирал, снова резко срываясь на хождение.

Удерживать внимание в наше время становилось все сложнее и сложнее. Я использовать методы телевидения, используя маятниковый эффект смены кадров, как мерные удары метронома, гипнотизируя зрителя. Использовал приемы неприятеля, чтобы применять их во благо. Этично ли это было? Не знаю. Зато эффективно. С врагом нужно бороться его же оружием, успокаивал себя я.

Дверь аудитории тяжело захлопнулась. Я постоял несколько минут у входа, зафиксировал тишину в кабинете и, довольный полученным эффектом, пошел в столовую.

На душе все еще было тяжело. Возможно, я закончил лекцию пораньше, чтобы не пробираться через заполненные студентами коридоры университета. Они бы сновали туда и сюда, раздражая меня своими жизнерадостными криками. Как дети. Я понимал, что начинаю злиться. Через час должна была быть еще одна лекция в соседнем корпусе. Мне нужно было успокоиться.

Я быстро добежал до столовой. Взял салат, мясо и две кружки кофе. Они были здесь не очень большими, поэтому чтобы напиться, я всегда брал именно две кружки. Тем более сейчас, когда мой эмоциональный фон был из рук вон плох.

Я привык справляться с подобными вещами дома, на работе в собственном магазине, но только не в университете. По сути здесь все на виду. Никто не может найти себе потайного места, чтобы остаться на время наедине с самим собой. Я тут же вспомнил комнаты психологической разгрузки в университете Германии, когда был там несколько лет назад на стажировке. У нас же даже нет штатного психолога, к которому можно пойти, если случились проблемы во взаимоотношениях с преподавателем или студентами.

Ребята сновали по коридорам университета туда и сюда, и всему университету с его преподавателями и администрацией было все равно, что происходит у них на душе. Лишь бы вовремя сдавали курсовые, рефераты и зачеты. Закаляет это или же наоборот ввергает в пучину страха, сомнений и нерешительности? Я хотел подумать над этим, но никак не мог сосредоточиться.

Зазвонил телефон. Я не любил незнакомые номера. Но сейчас решил ответить.

– Да, слушаю, – начал я.

– Макс, здорова, – ответил незнакомый голос на другом конце. – Это Димон, муж Жанны. Есть разговор.

Мне никогда не нравились люди, которые коверкали свои имена. Было в этом что-то небрежное, безалаберное и неуважительное по отношению к самому себе.

Звонил муж моего фитнес-тренера из тренажерного зала, в который я иногда захаживаю, когда совсем взгрустнется. Я всегда относился к спорту больше как к эмоциональной разрядке, нежели физической нагрузке. С телосложением у меня все в порядке, поэтому занятия спортом были непродолжительными заходами с длинными перерывами. Но к своему успокоению, я всегда мог подтянуться пятнадцать раз, пробежать пять километров, да и кубики на животе все еще просматривались, если напрячься посильнее.

Я был удивлен звонком, но кажется понимал зачем он звонит. С ее мужем мы пересекались пару раз в фитнес-центре. Они с Жанной оба были тренерами. Но никогда я не общался с ним лично, наедине.

– Да, конечно, можем, – ответил я.

– А где ты? Я сейчас подъеду.

Признаться честно, к личному разговору я не был готов. Однако, было такое паршивое настроение, что я согласился.

– Я в университете. Подъезжай к первому корпусу.

– Хорошо. Через десять минут буду, – ответил он и положил трубку.

Мы не общались с Жанной уже больше двух месяцев, именно столько я и не ходил в фитнес-центр. Это была женщина, которая балансировала на границе: привлекательная или нет. Недостатки во внешности она с лихвой компенсировала общительностью и веселым нравом. Такие женщины нравятся мужчинам. Они могут составить компанию, подшутить, в общем быть на одной волне. Она напоминала мужчину в юбке, не формами, с комплекцией у нее было все в порядке, а содержанием. Прямая, честная, местами грубая, целеустремленная, уверенная в желаниях. На самом-то деле в их семье она и была мужиком, но ей хватало мудрости не переходить черту и подыгрывать мужу.

Для меня Жанна была слишком проста. Но я специально поддался ее настойчивости и пошел на интрижку, потому что ничего особо не терял. Мне просто стало интересно. Конечно, я предупредил ее о рисках.

– Стирай сообщения и будь осторожна, – говорил я ей, – я ничем не рискую, а ты рискуешь всем, к тому же у тебя ребенок. И смотри не заигрывайся.

Как бы хладнокровно это не звучало, но в случае с этой женщиной я, действительно, понял, насколько сильно атрофировались мои чувства. Я словно стал женоненавистником, как бы пошло это не звучало. Однако, успокаивал себя тем, что это лишь защитная реакция психики, которая сейчас как никогда нужна мне, чтобы не сойти с ума. И как бы совесть не отговаривала меня от этой интрижки, на этот раз я не послушал ее и пустил все на самотек.

Подогреваемый нигилизмом Ницше, который всегда так рьяно отвергал в себе, я поддался искушению этой женщины и на себе проверил тезис Милана Кундеры, что с нелюбимыми женщинами можно заниматься любовью, но не спать. Со мной этот фокус не прошел. При всей обыденности Жанны, которая даже не знала, кто такие Ницше и Кундера, которая постоянно называла меня странным, потому что я произносил много неизвестных ей слов, когда я поднимал выброшенные мимо урны пивные бутылки и пачки из-под сигарет, казались ей тоже странными. При всей ее посредственности, я все же чувствовал человека, недолюбленного и недоласканного, и здесь мое сочувствие брало верх.

Получается, одновременно я поступал нехорошо и человеколюбиво.

Когда она неожиданно сказал, что сегодня мы с ней пьем пиво, я не стал сопротивляться. Поддался ее откровенной настойчивости, которая меня ни к чему не обязывала. После четвертой бутылки пива Жанна так же открыто сказала, что сегодня ночует у меня. В эту ночь не получилось ничего особенного, потому что я уже был слишком пьян. Но эта ночь стала спусковым крючком. Жанна захаживала каждый раз, когда у нее появлялась возможность. Иногда просила целовать ей уши или шею. Иногда просто погладить волосы, положив голову на колени. Иногда заявляла, что я могу «трахать ее хоть всю ночь, если куплю достаточно интимной смазки». В этой женщине грубость и чувственность совмещались очень странным способом. Было в этом и что-то пугающее, и что-то подкупающее.

Так или иначе, когда все начало заходить слишком далеко, я остановился и силой остановил ее. Жанне было больно, она успел привыкнуть к моей ласке, но не показывала этого, потому что была сильной. Она злилась, но не мстила, потому что ее женская натура была по-мужски стойкой и не знала чувства мести.

Я допивал кофе и думал, почему этот разговор должен был случиться именно сейчас, хотя уже больше двух месяцев я не общался с этой женщиной. Мне и так было тоскливо на душе, так еще и эта беседа появилась как нельзя не вовремя. Нужно было сказать, что я не в городе, думал я. Но потом поймал себя на мысли, что мне совершенно все равно. Эти люди изначально живут во лжи и неуважении друг к другу, так зачем же я должен переживать по этому поводу.

Телефон опять зазвонил.

– Я подъехал.

– Подходи к крыльцу, – ответил я. – Сейчас выйду.

Я убрал за собой на столе, взял портфель и покинул столовую. Надо же, подумал я по пути к выходу, раньше бы мне было очень тревожно от одной мысли, что сейчас предстоит серьезный разговор. А сейчас было все равно.

Я чувствовал опустошенность внутри, словно возня малознакомых мне людей была настолько незначительна и мелка, даже не в отношении ко мне, а в отношении ко всему происходящему в пространстве и времени. Возможно, так оно и было.

– Здорово, – еще раз сказал он, когда подошел ко мне у крыльца университета, и тут же продолжил. – Макс, что за дела?! Зачем ты подкатываешь к Жанне?

– Я подкатываю к Жанне? – удивленно парировал я, не зная, какие карты есть у него на руках.

Но видимо он сам настолько волновался, что начал все выкладывать, как есть. Это был мужчина тридцати с лишним лет. Подтянутый и поджарый. Грубоватой внешности и с неправильными чертами лица. Глубоко посаженные глаза, длинный прямой нос и слишком припухлые губы для мужчины, что придавало его немного неотесанному лицу странную женственность.

– Я нашел ее переписку, – голос его немного дрожал, – фотографии, которые она посылала тебе, все эти «пойдем гулять», «целую», «захвати шоколадку». Зачем ты к ней подкатываешь? – тараторил он очень быстро, не давая вставить мне слово. – Я не драться сюда пришел, а просто поговорить. Нафига ты рушишь семью?!

– У таких людей как вы изначально нет никакой семьи, даже если вы и живете вместе, – подумал я, но не стал озвучивать мысли.

– Мы не общаемся с ней уже больше двух месяцев! – начал я с контраргумента. – Да, мы пару раз гуляли вместе, но и все. Обычное общение двух людей.

Я продолжал быть осторожным, не понимая, что он знает.

– А фотографии? Она присылала тебе ту, с голой задницей?

Я был немного обескуражен подобными словами. Мне всегда не нравился сорт людей, которые общаются друг с другом с помощью грубых слов и брани. Он мог бы сказать, обнаженную фотографию, фото неглиже, интимное фото, но выбрал именно это слово «голая задница», говоря о своей жене. Может это было от злости. Но не думаю, что так.

– Нет, она не присылала мне обнаженных фото. Но ты сам ее уже спрашивай об этом, я не буду говорить за Жанну. Это ее фотографии. И если она что-то присылала кому-то, то делала это она сама.

Меня начало злить, что эта женщина выдала себя своей неосторожностью, а все претензии вываливают на меня. «Я подкатываю», да как он вообще сказал такое?

– Я сразу сказал ей, что мне оно не надо. У нее ребенок, я не хочу лезть в чужую семью, – начал я заговаривать зубы. Я понимал, что он не задает главный вопрос, а значит от боится ответа на этот вопрос, потому что так или иначе у него не хватит смелости, чтобы адекватно на него среагировать. Я понимал этого человека. Для него Жанна была пределом мечтаний, женщиной, которой он готов прощать любые поступки, даже измену, даже если придется врать себе, потому что ее придется простить, перетерпеть, проглотить, а лучше перетерпеть боль измены, чем перетерпеть боль своей несостоятельности и слабости.

– Как бы дал! – нервно ответил он, развернулся и быстро ушел.

Я выдохнул. Все закончилось быстро и без лишних слов. С детства не любил оправдываться. Потом Марк мне сказал, что оправдывается лишь тот, кто виноват. Это разозлило меня еще больше. Ведь я был действительно виноват. Меня успокаивало, что не только я. Виновата была и она, что не смогла удержать себя в руках, да и не пыталась вовсе, проявляя настойчивость. Виноват был и он, что не умел уважать себя и был просто удобным для женщины, которая жаждет внимания других. Виноваты были все, а когда виноваты все, не виноват никто. Остается только жить дальше с последствиями.

Когда рассерженный муж отошел подальше, мне вдруг захотелось догнать его. Сказать, что он все делает неправильно. Что между двумя влюбленными, между мужем и женой всегда один любим, а другой позволяет себя любить. К сожалению, других вариантов я не видел еще в своей жизни. В их случае любим не он. Ему позволяют. Когда мы разговаривали с ней по душам, Жанна разоткровенничалась, что ей понравилось, как ее будущий муж ухаживал за ней и проявлял заботу, как только они познакомились. Получается, она любила не объекта, а лишь его действия. Как только действия прекращались – объект становился неинтересным, обыденным, нелюбимым. Жанне становилось скучно и она искала точно таких же действий на стороне. Однако, в нашем с ней случае все было ровно наоборот. Я начал привлекать ее как объект, потому что ни разу не оказывал ей каких-либо знаков внимания.

Я вдруг захотел объяснить ему несложную схему, до которой он никогда бы не додумался сам. В его случае, нужно было просто сохранять определенный уровень действий. Не дарить каждый день цветы, но оказывать знаки внимания, мелкие, повседневные. Сначала это будет сложно, потому что все в этой жизни теряет свою прелесть, однако хорошие мелкие вещицы могут войти в привычку, и тогда Жанна навеки его. Если ему, конечно, хочется этого.

Но как внезапно появился благородный порыв, также неожиданно он исчез. Мне вдруг снова стало все равно и скучно от всей этой странной банальщины. Да и человек мне был не особо приятен. Слишком прост и недалек, приземлен и мелок. А с подобными людьми мне было тяжело общаться. Не от того, что я был высокомерен или большого о себе мнения, такое общение вызывало смертельную скуку и тоску, от которых становилось плохо, как становится плохо желудку от несвежих продуктов.

Оставалось двадцать минут до следующей лекции.

Я решил пройтись до ближайшей кофейни, чтобы выпить еще один капучино. Меня немного трясло от выброса адреналина. Терпеть не мог конфликтные ситуации, организм начинал бурно реагировать даже на малейшие проявление агрессии, словно защитный рефлекс у меня был обострен сильнее других.

Но я был благодарен за неожиданную встряску. Можно было поставить жирную точку в этой истории. Иногда лучше получить по лицу, потерять несколько тысяч или признать свою вину, но закрыть вопрос, разрешить спор. Внутреннее спокойствие дороже всех предрассудков. Как говорит старая еврейская поговорка: нет неразрешимых проблем, есть только незапланированные расходы.

Черт, мне действительно стало легче. И веселее.

Ситуация оживила меня, показала, что я живу вот здесь и вот сейчас, в этом моменте, а не в прошлом. Как часто мы, словно неживые, зарываемся в мертвое прошлое и пропитываемся этой мертвечиной, становимся мертвыми сами. Конфликты возвращают нас в настоящее, думал я, заставляют действовать в моменте. Включают инстинкт самосохранения. Хотя, возможно, во мне просто говорил адреналин. И пусть.

К тому же одно быстротечное страдание на время заглушило другое. Я больше не думал о ней. Не вспоминал вчерашние фотографии и не терзал себя пустыми воспоминаниями и сожалениями. Теперь осталось разбавить эмоциональный коктейль кофеином.

Я дошел до кафе, взял капучино с собой и направился обратно в университет, по пути собираясь с мыслями и вспоминая все необходимые мелочи для лекции. Получалось плохо.

Я думал, странно вот так постоянно находиться с самим собой наедине.

Кофе оказался очень горячим и обжог мне верхнее небо. Теперь будет болеть.

Быть запертым в клетке собственного разума.

Под ногами скользили мокрые растоптанные желтые листья, которые в этом году коммунальные службы почему-то убирали из рук вон плохо, прямо как зимой неожиданный снег. Чем они вообще там занимаются?

И если не сможешь подружиться с самим собой, принять себя, позволить себе быть несовершенным и слабым, временами, будешь самым тяжелым проклятием для самого себя.

Меж оголенных деревьев ходили студенты, которые спешили на лекции. Занятия должны начаться через десять минут. Я остановился с мыслями, сделал несколько глотков кофе, он был уже менее горячим от прогулки на свежем воздухе, смотрел на студентов. В их возрасте меня не раздирали подобные мысли. Каждому возрасту свои проблемы, думал я. Или все-таки проблемы по потребностям?

Мне стало веселее. Нужно было идти, иначе я опоздаю к началу лекции, чего я не любил.

– Сегодня мы поговорим о гонзо-журналистике и ее основателе Хантере Стоктоне Томпсоне, – начал я говорить, как только вошел в аудиторию. Студенты уже расположились на местах и ждали моего прихода. – Какие основные принципы журналистики нам известны?

– Объективность. Правдивость. Непредвзятость, – начали они перечислять. – Достоверные источники. Проверенные факты. Стиль. Передача информации.

– Да, да и да, – продолжил я. – Все правильно. А теперь забудьте все эти принципы, потому что мы сегодня говорим о гонзо-журналистике. Основоположником этого стиля стал Хантер Томпсон, известный вам по книге «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» и одноименному фильму с Джони Деппом в главной роли. Смотрели же?

Ребята ответили дружным хором.

– А кто читал книгу?

Руки подняли несколько человек.

– Многие считают книгу «Страх и ненависть в Лас-Вегасе» как раз-таки образцом гонзо-журналистики. Но это не совсем так. На самом деле, действительный образец этого направления – книга Томпсона «Поколение свиней», которая состоит из статей американского журналиста, выходивших в «San Francisco Examiner». В этих статьях вы сможете прочувствовать весь размах и соль субъективной журналистики Томпсона. Все началось, когда его отправили делать репортаж о местных скачках, так называемом дерби, в Кентукки. Редактор поставил перед молодым журналистом четкую задачу. Если исходить из тех принципов журналистики, которые вы озвучили ранее, Томпсон должен был написать, где проходили скачки, кто в них участвовал, взять интервью у лидеров скачек, расспросить о лошадях, поговорить с организаторами и, наконец, отметить победителей. Однако, он настолько был впечатлен происходящим на дерби, что выдал подобное…

Я остановился, взял несколько записей и зачитал: «Пурпурные физиономии с типичной южной одутловатостью, старый Айви стиль, полосатые пиджаки и консервативные воротники на пуговицах. „Цветущее старческое слабоумие“… рано угасшие, а может, просто еще не перегоревшие».

– И далее: «Стэдман (это иллюстратор с которым Томпсон часто ездил на репортажи) хотел посмотреть на кентуккийских военных, но не был уверен, как они выглядят. Я посоветовал ему сходить в мужской туалет в клабхаусе и поискать там людей в белых льняных костюмах, блюющих в писсуары. «У них на пиджаках обычно большие коричневые пятна от виски», – сказал я. «Но и на обувь поглядывай, это и есть зацепка. Некоторые из них еще могут не заблевать одежду, но мимо ботинок они никогда не промахиваются». И далее по тексту в том же духе.

– Видите? Субъективное описание событий, изобилие оценочных суждений, ненормативная лексика, диалоги не с героями репортажа, а с иллюстратором, причем достаточно жесткие. И ни слова про участников скачки, даже про победителя. Журналист был настолько поглощён и обескуражен события, которые происходили на скачках, настоящими событиями, а не формальным поводом – скачками: поведением людей, их образами, царящими нравами, что это показалось ему куда более заслуживающим внимания, чем регулярно проводимые лошадиные бега. Он понимал, что у общественного внимания, у внимания прессы, смещен ракурс. Газеты смотрят не туда, куда следует смотреть. Как говорится, за тремя соснами не видят леса. Сам Томпсон говорил: «Я покончил с американской журналистикой. Упадок нашей прессы очевиден, а у меня слишком мало времени, чтобы тратить жизнь на ежедневное скармливание людям с улицы всем приевшихся клише».

– Если бы вы принесли подобное своему редактору, – продолжил я, – вас бы завернули и отправили переписывать. Однако редактор Томпсона был восхищен. Он-то и использовал впервые этот термин. Он сказал, что статья абсурдна, чудовищна, но до гениальности крута. «Полное gonzo!» – добавил редактор. Это слово с английского означает – рехнувшийся, чокнутый, поехавший. Статья Томпсона была опубликована и вызвала большой общественный резонанс. Именно отсюда пошла история гонзо-журналистики. Как уже и говорил, наиболее известен у Томпсона роман «Страх и ненависть в Лас-Вегасе», который написан в таком же стиле. Но я бы советовал вам почитать сборник его статей «Поколение свиней».

Я взял в руки свои записи и начал диктовать.

– Итак, давайте запишем признаки, которые характеризуют данное направление в журналистике: совмещение в одном репортаже таких тем, как секс, насилие, наркотики, спорт и политика; использование цитат известных людей и других писателей, иногда в качестве эпиграфа; ссылки на общественных деятелей, актеров, музыкантов и политиков; склонность уходить от первоначальной темы репортажа; использование сарказма или пошлости как юмор; нестандартное использование языка, изобретение новых слов; максимальный контроль над описываемой журналистом ситуацией.

Мы продолжали еще полчаса. После чего я вышел и громко захлопнул дверь аудитории. Услышав молчание по ту сторону двери, я улыбнулся и направился в столовую. Мне стало хорошо.

Я допивал кофе в университетской столовой, когда ко мне подсела Наташа.

– Максим Петрович, можно с вами поговорить? – робко спросила девушка.

– Да, конечно, присаживайся.

Я все еще обдумывал неловкую ситуацию с Жанной и ее жалким мужем. Я не разрешал себе думать так о людях, но что поделать, если они сами дают повод думать о них подобным образом. Это же не моя вина.

Наташа отвлекла меня от мыслей.

Это была та самая девушка, которая всегда внимательно и с пониманием вслушивалась в то, что я говорил на лекциях. Я никогда не ставил ярлыки на студентах: ходят на занятия и уже хорошо. Неважно, как они усвоили ту или иную информацию из моих уст. Главное, как они используют ее в своей жизни и работе. Пусть и вовсе забудут. Я был из тех редких преподавателей, которые исповедовали философский подход в передаче знаний. Я не требовал от ребят полного подчинения. С самого первого занятия я сразу же сказал, что все автоматически получают зачет, если пропустили всего одно занятие. Я не буду проверять уровень ваших знаний, сказал я им, если вы пришли на лекцию и слушали, а вы будете слушать, потому что я не дам вам говорить и отвлекаться, захвачу полностью ваше внимание. Это, в конце концов, моя работа.

Я не из тех преподавателей, которые нудно, потеряв весь интерес к преподаванию, уставившись в стол, читают лекции по бумажке и требуют, чтобы после монотонного бубнежа, студенты сдавали знание материала на хорошо и отлично. Я же всегда показывал, что мне самому интересно то, о чем я говорю. А если они видят, что мне интересно, значит интересно будет им.

Наташа была студентом, которому было интересно. Она умела не только слушать, но и тут же осмысливать прослушанное. Я подобным умением не обладал в студенчестве. И лишь немного развил его к своим годам. Устная речь для меня никогда не была полем для мыслительной деятельности. Только письменная. Я никогда не мог сходу ответить на вопрос, где нужно выстроить логические цепочки или догадаться. Все свои замысловатые конструкции я мог строить только на бумаге. И обдумывать текст только читая его в одиночестве, а не обсуждая на семинаре. Поэтому всегда восхищался такими студентами и немного завидовал.

Единственное, когда мне нравилось рассуждать на ходу, так это в беседах с Марком.

Вообще, Наташа или Ната, как называли ее друзья, не выглядела на свои двадцать лет. Ее взгляд, манера держаться и говорить были присущи людям старшего возраста (видимо, это врожденное), к тому же не сочеталось с образом невысокой, стройной девушки, а потому вся ее персона обладала странным загадочным магнетизмом.

Впервые, я увидел ее в одном из коридоров университета. Она сидела на подоконнике и читала что-то о буддизме. Даже тогда я посчитал, что это аспирантка или одна из молодых преподавательниц. Остановив на ней взгляд, чтобы полюбоваться ее непринужденной позой и сосредоточенным лицом в гуще студенческой суеты, я пошел дальше по своим делам. Потом я увидел ее на первом занятии у третьекурсников журналистов и был сильно удивлен, потому что она посещала второй курс. Однако мое впечатление было куда более правдивым, чем казалось на первый взгляд. В суждениях, знаниях и подготовке Нат была достаточно подкованной, даже сильнее чем аспирантка или молодой преподаватель. Тем не менее это не выбивало ее из общего потока сокурсников. Она с такой же легкостью общалась со своими сверстниками, как и с преподавателями.