Часовая башня

Была готова к этому. Но отец разочаровал своим предложением.

– Молчишь… – как всегда немногословен был отец.

– Мы снимем квартиру сами, – скорее из духа противоречия, чем по собственной воле, заявила Инга.

Взял книгу, открыл. Очки упали со лба. Не тратя много времени на поиск заложенной страницы, продолжил чтение.

Войну встретил Степан Григорьевич в Эстонии.

Минный заградитель, на котором служил срочную службу, хоть и был приписан к Таллинскому порту, базировался на Сааремаа. Не раз бывал в увольнительной в Курессааре.

Никогда ранее не мог и представить себе, что существует такое понятие, как островитяне. Привлекали к себе его внимание. Присматривался к местным жителям, улавливая в них присущие и ему черты.

Не многословие.

Но, его, прежде всего заключалось в деревенском воспитании. Мама оставляла часто одного дома в маленьком загончике, что на зиму занимала козочка Янка, кормившая семью молоком. Был первым ребёнком, братья появились позже. Отец так же уходил на работу. Спрос на его опыт был повсеместен. Плотник в начале двадцатых ценился, не менее кузнеца.

За ним изредка присматривала бабка Леся, что жила одна, оставшись после первой мировой без детей и мужа. Заходила изредка. Потому весь день, с раннего утра и до вечера был один. Начал говорить поздно. Помнил, как окружающий мир ассоциировался не со словами, а с предметами, окружавшими его.

Первое слово было – сам.

Казалось – именно с того момента, как произнёс его, так и сформировался, как человек.

Среднего роста, возможно даже и слегка выше его, девушка продавала по выходным на центральной площади пирожки. Покупал себе парочку, когда проходили мимо с товарищами, гуляя по городу. Русский в этой глухомани никто не знал. Но, какое-то понимание обнаружил в её взгляде. То, что присуще лишь тем, кто не знает слов. Возможно немые общаются так же, глазами, даже если и прибегают к языку жестов, только ради лёгкой выразительности способствующей улучшению понимания.

Знал её уже недели две, когда впервые решился спросить имя. Но, как же сказать об этом?

Дождавшись увольнительной, слегка отстав от своих, Сняв бескозырку, показал ей её изнутри, где спичкой, смоченной в растворе хлорки были написаны его инициалы и фамилия. Затем, указав на себя пальцем, сказал:

– Степан.

– Инге, – ответила голубоглазая девушка.

На неё никто, кроме него не обращал внимания, считая слишком крупной для того, чтоб заводить с ней знакомство. Наверно интуитивно боялись получить сдачи за невольную обиду, что могли причинить.

Моряки – народ ветреный. Нынче здесь, завтра там.

Но у него с ней дружба получилась. Проводил целый день подле неё. Сперва дожидаясь пока продаст пирожки. Затем, осмелев, помогая в торговле. Но распугивал покупателей своей формой. Поэтому держался в стороне, наблюдая, как постепенно опустошался лоток Инге. Потом провожал до дома.

Хоть и жила на окраине, но из-за малого размера городка идти приходилось не долго. Не спешили. Молчали о многом, выражая мысли глазами и жестами. Вскоре решился пригласить её на танцы. Не боялся местных, так, как знал, полон товарищами клуб.

Когда же в одном из амбаров открылся кинотеатр, ходили туда. И, не имело значения, что за фильм показывал киномеханик. Главное заключалось в Инге, что за месяц стала намного ближе ему. Теперь уже знал кое-какие слова по-эстонски, впрочем, научив её по-русски. Но, так же не требовались они им. И без них всё больше становилось ясно; несмотря на удалённость его родных мест от её, будто созданы друг для друга.

Не меньше чем Степана её голубые глаза, притягивали к себе его карие, манили глубиной и непознанностью.

Теперь уже провожал не до калитки, а и приглашала в дом. Познакомила с родителями. Пару раз обедал у них. На карте, что висела в гостиной показывал, где его дом.

На корабле подшучивали над ним. Говорили; демобилизовавшись все уедут по домам, один лишь Стёпка и так дома. Не обижался на них. Шутили не со зла. Может даже и рады за него. Но были и те, кто не понимал, как можно найти себе жену в чужой стране, где никто не знает по-русски. Не обижался и на них. Ибо решил для себя – Родина там, где ждут. Но ждали и дома. Не мог определиться, справится ли с тоской по отчему дому, родителям.

Война прервала, практически сформировавшееся в его голове решение.

Завтра сделает ей предложение. Ложился спать погладив с вечера парадку.

Сирена, являющаяся сигналом тревоги разбудила команду в половине пятого утра.

Так и не удалось побыть с Инге в тот день. В увольнение никто не был отпущен. Но уже, когда отдавали швартовый наблюдал с борта минного заградителя свою Инге. Стояла на берегу, всего метрах в пятидесяти от него. Не кричала, знала; всё сможет прочесть на её лице. И оно говорило ему о многом.

– Я вернусь за тобой! – сказал неимоверно длинную фразу Степан.

– Я буду ждать! – ответила Инге. И её слова, хоть и прозвучали уверенно, не могли скрыт, что чувствовало её сердце. А оно говорило ей – никогда больше не увидит своего Стиепани, как привыкла называть его.

Покидала его война по морям. Сам не знал, как остался жив. Не вернулся на остров. Встретив Зинаиду Матвеевну, женился. Может и не было любви у него к Инге, но дочь свою назвал в честь неё. И не тоска по потерянному счастью отобразилась в этом имени, а память о том не многословии, что теперь всё же не хватало ему.

Глава V. Рукопись.

– И всё же Лерка наверно тебе рано ещё читать эту книжку.

– Это не книжка! Не книжка! Я знаю, что такое книжки. А, это письмо.

– Это не письмо. Я говорил тебе. Когда человек пишет книгу, плод его стараний называется рукописью. Потому что написан рукой.

– А, зачем же тогда печатные машинки?

– Чтобы буквы стали отчётливее и не надо было разбирать чужой подчерк.

– Тогда тоже рукопись?

– Да. Ведь напечатано руками.

– Читай же! Читай!

Давно собирался начать читать дочери по вечерам прадедушкину рукопись. Но, всё ждал, когда та подрастёт. Думал не воспримет события, описанные в ней должным образом. Хоть и жалел, что прежде не сумел напечатать на машинке рукописный текст Якова Карловича, так и не взялся за такое незнакомое ему дело и сейчас.

– Как называется? – в очередной раз спросила дочь.

Хоть много раз уже отвечал на её вопрос, не смутившись, придав таинственности голосу, прочёл;

– Часовая башня!

– Это та самая, что видна у нас из окна?

– Та самая.

– Разве можно столько много написать об одной башне?

– Можно Лера. Вот поэтому-то я и не хотел начинать тебе читать. Слишком много будешь задавать вопросов.

– Больше не буду. Обещаю тебе. Ну, разве, что только самую малость. Если мне не будет понятно.

– Ну, хорошо.

Начал читать;

– "Родом из рыбачьего села на Рюгене, Яков подался в юности в Амстердам, где устроился на торговое судно юнгой. Не боялся нового. Старался учится, впитывая в себя знания.

Его дед рыбак не вернулся из моря. Отец боялся подобной участи, но, не мог не выходить в плаванье, унаследовав ту же профессию. От этого много пил. Бывали периоды, когда команда не брала с собой в море. Тогда пропивал всё. Казалось ему; надо преодолеть определённый период в жизни, напоминающий собой большую волну, что бывает во время шторма. Одолев её не так страшно разбушевавшееся море. Нужно всего лишь не испугаться, идя прямо на своего «врага».

Вино, а потом и слабая немецкая водка – шнапс, стали неотъемлемой частью его жизни, вплоть до того момента, как в один из «тихих» периодов, когда печень требовала восстановления, заставляя временно не вливать в себя никакой горючей гадости, возвращался в команду рыбаков. Всегда радовались принять назад, хоть и не верили, что это продлится долго. Но, месяц, другой были гарантированы.

Тогда со всей радостью втягивался в труд, знакомый с самого детства. Летние шторма, что гуляли между Данией и Рюгеном не обладали особым коварством. Да, и боялся ли он этого, с самого детства выходя в море с отцом. Но, именно в то лето, когда из уж очень-то сильного запоя удалось ему выбраться живым, с особой силой втянулся в свою работу, веря; если не справится со своим грехом – утонет.

Каждый раз уходил тогда в море с остервенелым желанием победить стихию. Словно вызывая её на поединок. Не сама рыбная ловля привлекала его сейчас прежде всего, а ощущение своего превосходства над морскими призраками, поднимающимися из глубин лишь для того, чтоб взглянув на него, убедиться; не наш, пока ещё силён духом.

Невиданные прежде косяки сельди встречались на пути, всё дальше и дальше уводя от родимых мест. Море, словно заманивало их небольшую, парусную лодку подальше от берега. Бывалые моряки составляли одну команду. Не было среди них молодых. Будучи главами семейств, не брали ещё детей на ловлю, в надежде, по их взрослению, ходить в море на своих личных лодках. Так же не брал с собой в море двоих сыновей Астор. Слишком малы были. Но, о собственной лодке говорить не приходилось. Много оставлял в кабачках, принося домой лишь малую часть приработка.

Уж полна была их лодка свежей, бьющей хвостами сельди, когда у горизонта стали собираться облака. В порыве ловли не обратили внимание на то, что на этот раз шторм идёт со стороны Готланда.

– Что ж ребятки, авось не потопнем! – затягивая остатки невода, полного свежей, лоснящейся на ярком, словно перед бурей солнце сельди, ошалело от количества пойманной рыбы, заключил Астор, отец Якова.

Имя его переводилось, как ястреб. Кто, как не эта свободолюбивая птица, чувствовал надвигающуюся бурю.

– Ах ты, Боже мой! – повернул голову в сторону горизонта Альф, его двоюродный брат, высокий, сероглазый, но не такой худой, как Астор; – Правь на мыс Арконы, пока он ещё виднеется в солнечной дымке, – жадно посмотрев на улов, будто не хотел с ним расставаться, сказал своему отцу, что был самым старшим среди всех, шестидесяти лет от роду.

Тот умело, отпустил парус до этого момента собранный, выставив его по ветру, что пока ещё не так сильно дул, и, слава Господу Богу, в сторону Рюгена.

– Ничего, ещё есть надежда. Рыба сильно притопила лодку. Но, часа за два может доберёмся. Главное успеть до первых больших волн подойти в прибрежные воды, – успокоил, скорее самого себя, чем остальных Астор.

– Не знаю. Стоило ли тебе говорить об этом сейчас, но, чувствую, если мы вернёмся домой с уловом, несмотря на то, что не сторонник пьянства, поставлю всем по две пинты пива, – обнял сзади Астора его родной брат Брунс, имевший в соответствии со своим именем, означавшем цвет, каштановые волосы, но был сероглаз. Выше среднего роста, отличался лёгкой полнотой. Родился первым, был опытнее брата, не пил, но, судя по довольно частым разговорам на эту тему – близок к новым открытиям.

Несмотря на то, что ветер не менял своего направления, лишь только усиливаясь, берег приближался катастрофически медленно.

Эффект приближения.

Им обладает не многий житель планеты, в отличие от тех, кто частенько проводит время в открытом море. Если, где-то в горах не ошибётся местный житель в определении расстояния до ближайшей деревни, то, здесь, на море с лёгкостью промахнётся миль на десять. Тут всё по-другому. И только глаза опытных моряков редко ошибаются в таких вопросах. Но, сегодня, когда погода, пусть и не так стремительно менялась, взоры каждого из членов команды непроизвольно приближали долгожданный ориентир, мыс Арконы, к которому так стремились их сердца и души.

Ни у кого из них не было часов. Слишком большая роскошь для простых рыбаков. Но, пока на небе виднелось солнце могли определять время, а по нему и расстояние, которое отделяло их от берега.

– Волна пошла, – как бы мимоходом, сам того не замечая, скорее прошептал, нежели сказал Альф.

– Разве ж это волна!? Не волна – это вовсе! Во всяком случае не та, что пришла за твоей душой, – дико улыбаясь прокричал Астор, так как ветер усиливался, унося слова в сторону.

– Хорошо, когда ветер в спину, – заметил Брунс. Сидел в корме лодки, поднимаясь, и опускаясь вместе с ней, попыхивая трубкой, которую решил раскурить пока ещё позволяла качка.

Астор ощутил сейчас неимоверную тяжесть. Показалось; весь небосвод давит на него свинцовостью облаков, постепенно заволакивавших собой небо, не давая возможности разогнуться, вздохнув полной грудью. Теперь вся его уверенность перед стихией, наглость и необузданность, словно отдавались ей самой – в ответ внушала ему страх. Этот обмен приводил к тому, что не в силах был больше оставаться уверен в своей победе над морем, являющимся кормильцем не только его семьи, но и многих, многих других. Мысленно обратился к Господу;

О Боже, единственный, кому я верю в этой жизни окончательно и безрассудно. Отдаюсь в твои руки, ибо только ты один вправе решить мою судьбу, имею ли я право оставаться на этой грешной земле, как человек, или никогда больше не ступлю на неё своей привыкшей к постоянной морской изменчивости ногой. Но, клянусь пред Тобой, что если Ты оставишь мне жизнь, никогда больше не притронусь к чарке с вином.

Вот он, такой знакомый им всем с детства, родной мыс Аркона, с развалинами древнего города. Маяком и старым храмом, сделанным из камней поморских святилищ. Теперь, когда солнце пропадало на небе, скрываясь за облаками прямо на их глазах, был уверен; до берега не более пяти миль.

– Надо убирать парус! Теперь он бесполезен. Нас гонит прямо на берег, – прокричал Ганс, отец Альфа. Раньше, частенько всматривался в лица старых рыбаков, в надежде разглядеть в них некий страх перед морем. Особенно внимательно, но, всё же так, чтоб не быть замеченным, разглядывал бывалых рыбаков, пьющих так же, как и он пиво, или, что покрепче, вечерами в кабачке у моря. И, всегда удавалось увидеть пусть и не страх, но, некое уважение, даже преклонение перед стихией, оставлявшей след в каждом.

Но, сейчас, не тратя времени на разглядывание знакомого ему, изъеденного солью и ветром морщинистого лица, видел; этот человек лишён страха. Когда успел приобрести уверенность в своих силах, и она ли это, не так важно было ему. Главное, кто-то всё же победил страх перед смертью. И это было очень значимо для него сейчас. Ибо тот край, что всегда рядом с нами, всегда страшит. И, только тот, кто сумел заглянуть за него, а может и побывать там, не боится увиденного однажды, ибо знает – этого не избежать.

Волны перекатывали через борта.

Астор сел за штурвал, так, как никогда прежде не был так уверен в своих действиях, и эта уверенность отражалась на его лице, тем самым не вызвав и лёгкого возражения со стороны присутствующих вместе с ним в лодке рыбаков. Ему даже показалось; передаётся окружающим, придавая и им веры в лучшее.

Сидя в луже, прямо на ещё шевелящейся сельди, отец Альфа вычерпывал воду со дна лодки своей просоленной насквозь дырявой, рыбацкой шляпой.

Брунс и Альф, присели рядом, взяв в руки; один старое, мятое ведро, другой нечто напоминающее тазик, в котором разделывали рыбу, перед тем, как приготовить, если приставали к берегу вдали от дома.

Теперь берег уже не был виден. Брызги от волн, казалось поднимались до самого неба, смешиваясь с воздухом, словно пытаясь поменяться с ним местами.

– Мы тонем, – спокойно, словно совершенно и не переживая по этому поводу, заявил старый Ганс, беспомощно опустив руку с шляпой полной морской воды на сельдь, что уже не билась на дне лодки, прикрытая водой.

– За борт всю! – проорал Астор, дико улыбаясь своим же словам. Они почему-то веселили его. Глаза, помутневшие с годами от алкоголя отливали голубым. Волосы, слипшиеся от соли, потемнев. казались каштановыми.

Альф и Брунс, бросились выбрасывать за борт рыбу, пытаясь брать её в охапки. Та же, в свою очередь, словно не желая покидать понравившейся ей лодки, уйдя вместе с ней на дно, что есть сил, выскальзывала из рук, била хвостами по лицам, запрыгивала обратно.

Но, было поздно. И вода, и рыба наполнили собой давно верой и правдой служившую своим хозяевам лодку. Справится с откачкой её содержимого, да к тому же скудными средствами, они не могли.

– Земля! – подпрыгнув от удара о камень дном лодки крикнул старый Ганс.

Все повернулись в сторону того места, где должен быть берег. Но, ничего не было видно за плотной стеной воды.

– На вёсла! – отпустив штурвал, отыскал первым одно весло, вытащив из-под плавающих на дне рыб Астор, тут же плюхнувшись у правого борта в полузатопленную лодку, принялся грести.

Второе отыскал Альф, так же упав слева.

Брунс не смог найти другую пару. Видимо была смыта за борт.

– Теперь не утонем, – скорее разочарованно, чем с ноткой радости, довольно тихо сказал Ганс. Но, как ни странно, все услышали его слова. Хоть и не видели земли, но верили старику. Считали – через него Господь посылал им спасение.

– Нас несёт прямо на берег! Я вижу его! Гребите, что есть мочи, иначе нас разобьёт о камни, которыми, как я помню, усеяно здесь дно – лёжа на носу лодки, на половину в воде, проорал Брунс.

Но, лодку не разбило.

Словно инородное тело, выплюнуло её из себя ощетинившееся море. Нет, не хотело сегодня топить ещё одну рыбацкую лодку, что могла легко присоединиться к другим, поглощённым им за многие века.

Не пил больше Астор. Через полгода купил старенькую лодку. С сыновьями ходил теперь в море. А, через год заказал новую шняву, с двумя мачтами. Помогал ему Господь. Выводил на рыбные косяки. Верил; не будет тот пить. В страхе Божием живёт.

Брал теперь в море с собой старшего сына Якова. Учил морскому делу. Способный был мальчик. Но, так же быстро, как схватывал на лету знания, росли в нём неимоверные амбиции. В кого был таким? В мать догадывался Астор. Слишком уж строптива была до замужества, да и после свадьбы не так просто сменила свой властный нрав на кроткий. Впрочем, если не одумалась, была бы бита нещадно.

Когда минуло Якову четырнадцать, признался; хочет учиться морскому делу в Амстердаме, хоть и удивлён был, не отговаривал сына, верил; не бросит его Бог. Да и оставался в семье его брат Конрад.

– Обещаешь, что отпустишь? – посмотрел в глаза отцу Яков.

– Не сразу. Когда подрастёт твой брат Конрад. И будет кого за штурвал вместо тебя поставить".

Так увлёкся чтением, что не помнил уже, когда именно уснула дочь. Не мог остановиться, не дочитав главу до конца. Теперь, окончательно и бесповоротно решил для себя – обязательно напечатает рукопись на печатной машинке.

Глава VI. Лёд тронулся.

Увидев заинтересованность дочери, читал теперь каждый раз, когда Лера оставалась с ним у бабушки на ночь. Понял – был не прав, дожидаясь взросления Леры. Всерьёз задумался о том, чтоб набрать рукописный текст на машинке. Но не имел на то времени.

Сегодня была глава про начало Петровского посольства в Европу.

– "Ещё в 1697 году, когда со своим многочисленным посольством в надежде узнать новое к чему стремился будучи пропитан рассказами своих друзей с Кукуя двинулся в сторону Европы, первым делом посетил Ригу.

Являясь русским царём хорошо знал о том, что многие земли были утеряны ещё при Рюриковичах.

Татаро-монгольское иго ослабило Русь. Немецкие и Шведские рыцари воспользовались этим подчинив себе не имевшую государственности, или хотя бы племённого объединения Прибалтику, двинувшись на Русь с запада. Крестоносцы были разбиты Александром Невским, но в 1237 году из остатков Ордена меченосцев образовался Ливонский Орден, ставший главной военной силой на восточном побережье Балтики.

Теперь переселившиеся германцы строили здесь города и церкви, обращая местное население в католичество. Уже к XV-му веку Ливония представляла собой объединение пяти государственных образований – Ливонского ордена, Рижского архиепископства, Дерптского, Эзель-Викского и Курляндского епископств. А так же пять самоуправляемых городов; Рига, Ревель и Нарва, под властью Ливонского ордена.

В глубине души считал утерянные земли, не только русскими но и тешил себя надеждой при случае вернуть их. Видел в себе силы на это, и некую избранность Богом. Мечтал построить великую империю став в ней императором. Найдя поддержку среди многих превратившихся теперь в единомышленников иноземцев, среди которых был Лефорт решился пуститься в путь на разведку, посмотреть насколько прочно закрепились на этих землях Шведы.

Выехав из Печорского монастыря, через несколько часов перейдя границу с Шведской территорией столкнулся с непониманием со стороны встречавших его нескольких офицеров и гражданских чиновников, присланных рижским генерал-губернатором Эриком Дальбергом. Не получив лошадей и подводы бесплатно, а только в наём вынуждены были добираться до Риги на своих. Тем самым, давая им отдых, на дорогу ушло пять дней. Более того; пропитание и корм для лошадей не были предусмотрены заранее и обо всём приходилось заботиться самостоятельно.

Это сильно рассердило молодого, горячего царя. Не рассчитывал на такую встречу. И даже тот факт, что по лифляндским землям ещё совсем недавно, в 1696-ом году прокатилась сильная волна неурожаев, не успокоил его гнев. Знал; все эти земли кормили Швецию хлебом, являясь её владениями. И, тот факт, что местные жители вынуждены были теперь голодать не в состоянии прокормить самих себя нисколько не был принят им в виде аргумента. Слишком уж надеялся на подобающую ему встречу и был ущемлён таким неуважением к себе, как к царю соседнего государства. Не только память о хорошем, но и обиду запоминал навсегда и прощал лишь при искреннем чистосердечном покаянии.

Накрывшая всю Эстляндию и Лифляндию, последовавшая за голодом эпидемия «чёрной смерти», не только существенно сократила численность населения, но и сильно подняла цены на продукты.

Эрик Дальберг, не зная о точном времени прибытия московского посольства неоднократно высылал на границу возчиков с подводами. Но, всё в пустую. Никак не мог определиться Пётр со временем своего визита, считая, как царя Московии будут ждать, в любой момент.

Лишь только в марте решившись перейти границу Пётр оказался в Лифляндии, как раз именно в то время, когда меньше всего ожидали.

Поняв, в итоге упустили на границе царя, шведские власти успели организовать соответствующую царскому посольству встречу в пригородах Риги. Уже за три версты от города ждали присланные за ним генерал-губернатором кареты. Но скрылся в рядах волонтёров. Так среди них и вошёл в город.

Хоть молодой Пётр не афишировал своего имени, номинально будучи простым урядником Петром Михайловым, подыгрывая ему все встречающие офицеры, несколько бургомистров, и именитые горожане, представители купеческого союза «черноголовых» делали вид, что не понимают истинного звания, при этом отдавая царские почести. Но уже зародившаяся в сердце Петра некая недосказанность заставляла специально выискивать промашки в отношении к нему. Хоть и не назвался официально царём, но искал малейшего повода для подпитки тлеющего костра обиды.

Замечал отсталость всего русского от европейского. Не устраивала стрелецкая форма, воинские звания, что норовил изменить, начав с потешных войск. Но не понимал, не видел, не хотел найти в этих, определённых недостатками преимуществ. Ведь пусть и иным, но своим путём шла страна. И вовсе не имело бы большого значения для любящего Родину царевича то, насколько отлична она от иных государств. Но ощущал в себе чувство неполноценности с детства имея дружбу с немцами с Кукуя. Хотелось быть таким же. И в этом стремлении прежде всего уделял внимание внешнему виду, забывая о внутренней составляющей, покоящейся прежде всего на иной вере. Но не был тогда ещё готов, да и не имел той власти способной повлиять на церковь.

Вдоль дороги был выставлен почётный караул, что не соответствовало торжественности встречи простых дипломатов, коими величало себя царское посольство. С бастионов городской крепости салютовали холостыми залпами 24 орудия. Это смягчило затаённую обиду. Но сердце молодого царя всё ещё сильно билось требуя большей сатисфакции. Будь на его месте кто иной, да пусть даже, и его брат Фёдор, крепко задумался бы о неправомерности стремления к западу, в подражании ему во всём. Но не замечал; именно сейчас, вопреки раздражению укрепляется в тяге к чуждому русской культуре, но такому родному для него иноземному. Сиюминутная вспышка ненависти в результате происходящей в нём борьбы менялась соответствуя известной русской поговорке про любовь. Несправедливая обида оборачивалась ещё большей, уже глубже осмысленной, словно у прожитой не одно десятилетие парой привязанностью. Ранее нерешительный, теперь без переделки уже не видел доставшейся ему страны.

Но как же победить её изнутри, сменить всю складывавшуюся веками структуру, при этом не объявляя войны своему народу? Вот то над чем он думал в эти минуты.

Шествие было направлено через весь город, от Песочных ворот к Карловым, далее в предместье Ластадию, где на берегу Двины за городскими стенами великие и полномочные послы московские были поставлены на мещанских дворах Якова Гака, Юрья Переториуса и Ягана Гилда. Начальные люди и солдаты, дворяне и иные чины в дворах, что попроще.