В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Том 3, часть 4

Татьяна Иванько

В стране слепых я слишком зрячий, или Королевство кривых. Том 3, часть 4

Часть 24. Сердце

Глава 1. Ну, какая же ты дрянь!

Такого крика я не слышал никогда в своей жизни. Напугавшись, я выскочил на крыльцо, действительно, было сказано, не лезть в дом, что бы ни происходило, но, по-моему, к такому крику это не относилось, потому что всё равно, что там раздался бы врыв или начался пожар. За мной поспешал Борис, натягивая свитер на ходу.

Ну, конечно, мы как следует, поддали с Борисом, тем более что были благословлены на это достаточным количеством спиртного и свободным временем. С того дня, как этот странный во всех отношениях человек соблаговолил взять меня к себе в помощники, а их у него и был-то только Борис, который сказал мне, что Лиргамир не терпит свиты, не держит никаких холуёв возле себя, и вообще его никто в лицо не знает из сотен и даже тысяч тех, кто на него работает, мелкие поручения исполняют случайные временные люди, которые не имеют представления, что именно делают и для чего.

– Его имя вообще, по-моему, знаю только я, Радюгин, да вот, Татьяна Андреевна, его жена.

– Вы тоже зовёте её Татьяна Андреевна? – удивился я, я думал, это Макс пижонился перед ней, ну и перед нами, конечно, что можно было понять, особенно, когда мы узнали, кто она на самом деле.

Борис пожал плечами:

– Ну а как мы должны её звать, если это её имя?

– Ну, Макс свою невесту Фродей и звал, – пожал я плечами.

– Я не знаю, кто такая Фродя ваша, – значительно сказал Борис. – Но, полагаю, сравнения неуместны.

Вообще я заметил, что он очень гордится своим… даже не знаю, как его назвать, хозяином назвать нельзя, боссом, как нравилось Максу, не к лицу аристократичному Лиргамиру, барином подошло бы больше всего, но он и не барин какой-то… чёрт его знает, как его называть. Очень холодный и спокойный человек со всех сторон, никогда не забуду, как он молниеносным движением выхватил пистолет и выстрелил Максу в грудь, а после ещё в лоб, спокойно, не моргая, едва она произнесла: «Убей его!», мне кажется, она ещё произносила эти слова, когда он уже выстрелил…

Нет, картина была настолько неожиданной и неправдоподобной, что если бы я не видел всё это своими глазами, я не поверил бы, что всё могло случиться так быстро и просто. И, надо сказать, я даже испытал мстительное удовольствие, когда кровь Макса брызнула на Татьяну Андреевну, окрасив её белую кожу и волосы, как боевая раскраска, потому что после убийства Фродьки, пусть она и повела себя как глупая хабальная девка, я не мог смотреть на Макса, как на прежнего моего однокашника, с кем я рос и когда-то играл в казаки-разбойники во дворах Шьотярва. Мне представлялось, что вообще нельзя так поступать с женщинами, тем более нельзя так поступить со своей невестой, к тому же избавиться от её тела, будто это какой-то мусор… А парни, напротив, были очень довольны, говорили, что Макс поступил «как мужик», заткнул глупой бабе рот, «со всеми, с ними, так надо», что ужасало меня, я вообще стал думать, что попал в какую-то другую реальность.

Особенно позднее, когда я увидел, что случилось с Татьяной Андреевной, когда Шлемофон доложил ему, что кто-то привлёк её внимание в вестибюле отеля. А ведь то был Лиргамир, теперь я это знал, тогда же всё происшествие показалось мне очень странным. К тому же перед этим с ней случилось довольно-таки пугающее происшествие на Зимней канавке, я уже начал запоминать названия этих замечательных улиц, она не показала, но я видел кровь у неё на губах… А Макс ничего не захотел слушать, просто избил и изнасиловал её. Так что должно было с ним случиться после всего этого? Да, я был рад, что Макса пристрелили, и даже, что прикончили Шлемофона и Гоги, ужасно, что я чувствовал удовлетворение и радость, как будто нормальность возвратилась в мир. Хотя, какая к чёрту нормальность, когда люди стреляют друг в друга в храме Мельпомены, или кто там муза оперы…

А потом мы с Борисом поехали в Чечню, где во мне всё как-то устаканилось, и всё прежнее показалось глупой вознёй детсадовцев, которые лупят друг друга лопатками в песочнице. Здесь смерть была не то что реальна, она садилась есть, и ложилась рядом спать, потому что каждого из нас в любой момент мог снять снайпер, любой мог подорваться на растяжке, а уж если приходилось куда-то в разведку… Но этого мне, к счастью, не довелось.

Поэтому, когда мы вернулись в Москву, я уже чувствовал себя каким-то обновлённым. Особенно, когда увидел этих двоих вместе, Татьяну Андреевну и Лиргамира. Теперь она лечилась и выглядела намного лучше, только ещё больше похудела. Но что я заметил, это как Лиргамир менялся около неё. С нами он отстранён и даже холоден, можно сказать, высокомерен, впрочем, это, по-моему, невольно, а с ней это вообще другой человек. Мы с Борисом не смели обсуждать их, и только сегодня, изрядно выпивши, мы разговорились, я спросил его после всего удивительного и забавного, чему мы были свидетели сегодня.

– Они… всегда так?

– Да нет… хотя я с Марком Борисовичем уже два года… Нет, он-то и раньше был, вообще… В Питер-то кинулся, как только узнал, что она в беде, всё побросал, как маньяк, не спал, не ел, весь Питер на уши поднял, авторитетов, всю ФСБ, с Радюгинской подачи, понятное дело, ГУВД… И в театре, это же за несколько часов была спланирована операция, только бы вызволить её… мы в том году из Москвы бежали так, чтобы погоню за собой увести, чтобы она смогла скрыться. Он корил себя после сто тысяч раз, что одну её оставил, пока не понял, что она жива. Нет, он всегда относился к Татьяне Андреевне… ну, в общем, он её очень любит, просто как-то космически. Вроде такой человек, а вот, поди ж ты… А она… раньше так не было. Нет, она очень… трепетно относится к нему, знаешь… как к ребёнку, я много раз замечал. Очень нежно, к мужьям так не относятся обычно. Но мне кажется, это потому, что она знает, до чего он её любит… Знала всегда. Но… знаешь, после Питера у неё перещёлкнуло что-то, похоже. Так что от Паласёлова твоего тоже польза есть…

– Никакой он не мой, – поморщился я, неприятно признавать, что я рос с Максом, мне не хотелось вообще отождествляться я ним, я не знаю, почему он превратился в то, во что превратился и не хотел, чтобы думали, что я как он…

Борис только посмотрел на меня и кивнул.

– Ну… как скажешь. Выпьем?

– Давай. За этих, новобрачных наших.

– Ну да… – Борис рассмеялся беззвучно. – На десятом году совместной жизни у них опять медовый месяц, а? Хотел бы так?

Я вздохнул:

– Нет. Не хотел бы. Я бы этого не выдержал…

– Ну да… согласен. Это не каждый выдержит.

Мы выпили. А после пили и говорили уже о чём-то другом, вспоминали Чеченские приключения, после, пьянея, Борис рассказывал о своём друге Глебе, с которым рос, и который погиб, год назад… А я о своём детстве и о Шьотярве, а потом заснули под какие-то песни и пляски по телевизору. Проснулись мы с ним уже часа в три, в доме кое-где горел свет, и мы поняли, что мы продолжаем быть предоставлены самим себе.

– Как думаешь, сколько это продлится? – сказал я, кивнув на хозяйский дом.

Он только хмыкнул, пожав плечами.

– Сам-то как думаешь?

– Думаю, пока ей не надоест, – сказал я.

Борис посмотрел на меня, и кивнул:

– Ну… пожалуй. Если бы от него зависело, мы вообще никогда больше отсюда не уехали…

– У неё же операция скоро… Опасно всё, как я понял.

– Да я не разбираюсь, но… на сердце, наверное, всегда опасно.

Я посмотрел на него.

– А если… ну… если она… умрёт, как думаешь…

Борис покачал головой.

– Не дай Бог нам с тобой узнать, что будет. И вообще… её мне жалко. Пока Вито не кончим, хорошего ждать не приходится… тут, как говориться, или мы, или он.

Признаться, я не знал этой истории отношений с Вито, Борис посвятил меня. Изумлению моему не было предела, я думал, Макс тронулся из-за Татьяны, а, оказалось, есть куда более чокнутые люди.

– Да-да, Вито давно кукухой поехал. Миллионы у него, а детей своих нет. Уже чего только не делал, сколько жён поменял, а всё… вхолостую. И тут он её увидел как-то. Ну, тогда как раз много писали и по телеку тоже… Там «Рок и мода» эти выходили. В общем, у него идея и родилась тогда эта безумная. Как раз его клиники и лаборатории пообещали ему клонирование. Вот он и заболел идеей идеального ребёнка… Я это знал, все это знали, но думали это так, знаешь, все в знаменитостей влюбляются, на то они и знаменитости… а когда оказалось… в общем, я рад, что уже не работаю на него.

Я слушал его и думал, что то, что творил Макс, это вообще нормальная нормальность, если такие вот бизнесмены с бандитским прошлым придумывают себе немыслимые способы размножения.

Так что Татьяна Андреевна и раньше вызывала во мне только симпатию и сочувствие, а теперь мне захотелось защищать её, как защищал её Лиргамир. И помочь ему в этом для меня стало теперь не просто обязанностью нанятого работника, а делом мужской чести. Тем более что я чувствовал свою вину за Макса, ведь я не помешал насилию над ней. Мог, наверное. Мог как-нибудь устроить ей побег, мог сам и Макса убить, только это Тане не помогло бы, меня бы тут же прикончили наши, а ей, думаю, стало бы только хуже… Но всё равно вину чувствовал, как любой нормальный мужчина чувствует вину, если рядом происходит подобное.

Прошло ещё пару дней, мы с Борисом давно всё выпили, и в деревню ближнюю много раз съездили, да и пить надоело, мы смотрели телек, играли в нарды, ожидая окончания праздников и возвращения в город. И вот в какое-то позднее утро из дома раздался этот ужасный крик. Я даже не сразу понял, что это кричит человек, какой-то вой-рёв, что-то разбилось, мы переглянулись с Борисом, который поднялся из кресла, сразу став похожим на добермана. Я бросился на двор, мы увидели Лиргамира на крыльце, притом абсолютно голого, который бежал к нам по снегу. Увидев нас, он крикнул:

– Машину, машину заводи!..

Я глянул на Бориса, но ему не надо было говорить, он и сам понял, что надо бежать за Лиргамиром, хотя бы заставить одеться, да и вообще понять, что происходит.

Я завёл машину не сразу, всё же стояли морозы эти дни, так что несколько минут пришлось отогревать, пока я, наконец, смог подъехать к дому. Салон был ледяной, я включил печку и вышел из машины к дому, думая, быть может, нужна помощь, но тут показались Лиргамир, уже одетый, конечно, и Борис за ним. Лиргамир нёс на руках Татьяну Андреевну, завернутую в белый мех, да, у них эти одеяла повсюду, даже в больнице было. Я посмотрел на Бориса, он только покачал головой, очень бледный и, кажется, даже испуганный…

Я думал, она без сознания, оказалось, нет, когда мы уже сели и двинулись по дорожке, которую мы с Борисом чистили каждый день, как знали, что пригодиться, Лиргамир, державший Таню на руках, как ребёнка, заговорил:

– Танюша… только не отключайся, слышишь?.. Держись…

Она прошептала, как-то странно шипя:

– Ты… Ма-арик… ты… не бойся… ты… только… не пу-гайся… слыш-шишь?.. Я… – она попыталась приподняться, хватаясь за сиденье Бориса, рука соскользнула, я заметил, что пальцы у неё блестят от крови, Лиргамир перехватил её руку своей рукой, переплёл свои пальцы с её.

– Танюша… только держись… мы скоро…

Мы не могли быть скоро, до больницы, которая, слава Богу, хотя бы ближе к шоссе, по которому мы возвращались. Он старался держать её сидя, а она соскальзывала с его плеча, он снова поднимал её и шептал ей что-то, я не всё время мог слышать, но, в общем-то, всё то же отчаянное: «Пожалуйста, только держись!.. Держись…»

Наконец, мы въехали в город, здесь точно было недалеко, к счастью по случаю длинных зимних выходных не было пробок. И вдруг я услышал её шёпот:

– Ма-рик… если… ну… вдруг я… не… спра-авлю-усь… ты… не бро-асай его… наш-шего малыша… наш-шего сына… ма-алыша Володю… ты… слыш-шишь… Ма-рик… обещай…

– Да ты что?! Ты… не вздумай! Ты… да я не буду тут один!.. – вскричал он страшно, встряхивая её. – Ты… ах, ты… чёртова ты сучка, не вздумай сдаться! Ты слышишь?! Не для меня, хоть для него, живи, дрянь!.. Какая ж ты дрянь!

Она выдохнула, снова припадая к его плечу:

– Не кх-ричи… – и простонала, задыхаясь и как-то странно булькая. – Как… ты… кри-ичишь…

– Кричу! И буду орать, чтобы вернуть тебя! Ты слышишь?!.. Всю душу вымотала, проклятая сука, и думаешь, теперь помереть?! Да я не дам тебе, ты поняла?! Держись ты, б…! Проклятая б…

Мы с Борисом вздрогнули от матного слова, а Таня прошептала, и мне послышалась улыбка в её голосе:

– Ты что… ру-угаешься… та-ак… у-ужас… – это было так странно, будто ей нравится, что он материт её.

– Ну ,вот и… держись, – чуть спокойнее и тише произнёс он. – Держись же… вон, Валерик твой… встречает.

– Не… надо… – прошептала она. – Не надо… Ва-але-еру…

– Надо-надо, он же спасать учился всю жизнь… – Лиргамир смотрел в окно, а с крыльца к нам спешил Вьюгин, мы с Борисом уже изучили всех их знакомых и родственников…

…Да, Вьюгин, именно так. И это удивительная случайность вообще-то, что я остался в Москве, потому что после того, что случилось, я думал поехать к маме и провести все праздничные дни в Кировске, потому что дежурств у меня не было, а оставаться одному в такие длинные выходные это был верный путь только в запой. Произошедшее в Таниной палате оказало на меня эффект выстрела. Ничего не чувствуя и не понимая, я доехал до дома, разделся и лёг на постель, глядя в потолок. Некоторое время я его видел, а потом… я просто заснул. Я не знаю, сколько я проспал так, не шевелясь, может быть, и несколько дней, потому что, когда мама разбудила меня, мне показалось, что прошёл год.

– Ох, и напугал ты меня, Лерик. Я приехала, дверь открыта… думала, случилось с тобой что…

– Мама, ты… как тут?

– Обыкновенно, поездом, как ещё… Ты чего такой бледный? И вообще, чего лежишь, два часа дня, вставай.

Словом, мама осталась, не расспрашивая, не объясняясь, один раз только сказала:

– Видела твою воображаемую жену. У неё очень хороший муж оказывается, – мама через прищур, как через прицел смотрела на меня. – И… сразу видно, что богатый.

Помолчала с мгновение, оценивая результаты залпа, и договорила:

– И ещё сразу видно, идиллия у них.

– Всё? – спросил я. – Больше ничего сразу не видно?

– Что ты дурак, тоже сразу видно!

– Ой, ну началось… – пробормотал я и пошёл в ванну.

Но, к счастью, ничего не началось, маме хватило ума и такта не упоминать больше об этом. А дальше начались хорошие дни, то есть они оказались заполнены событиями, потому что приехали Анюта и Саша, и мы встречались каждый день, что требовало от меня концентрации и внимания. Уже подросшим детям не хватает горок и мороженого, они хотят более изысканных развлечений, а мои ко всему прочему ещё и из Европы приехали со своей матерью, которая не захотела даже видеться со мной. К счастью.

Я смотрел на них, моих детей, которые росли теперь отдельно от меня, и поглядывали в мою сторону с изрядной долей, если не презрения, то скепсиса, что, в общем-то, нормально для подросших детей в принципе, но Саша был ещё маленький, и всегда был добрым мальчишкой, очень привязанным ко мне, но и он отвык за прошедшее время, а уж Анечка и вовсе переняла материнскую манеру говорить со мной, и считала, похоже, что всё, к чему я прикасаюсь, я порчу или разрушаю. Теперь даже Альбина не может видеть меня, не испытывая рвотных позывов, а ведь когда-то билась за меня не хуже какой-нибудь Брунгильды. Ещё немного и ребята вообще перестанут воспринимать меня как отца.

– Аня, может быть, вы останетесь жить здесь, со мной и с бабушкой? – предложил я немного неожиданно даже для самого себя, а потом подумал, а что неожиданного? Я могу потратить золотой счёт на покупку квартиры, и…

Саша обрадованно подпрыгнул и бросился ко мне на руки, но Аня посмотрела свысока и сказала:

– Что, в твоей общаге?

– Почему в общаге? Я могу квартиру купить.

– Что ж не купил до сих пор? – фыркнула Аня, удивительно, мне казалось, я смотрю на Альбину, только удивительно похожую на меня, неказистую и толстоватую.

– До сих пор незачем было.

– Да что ты? – скривилась Аня. – Нет уж, папочка, мы в эту страну возвращаться не хотим. Здесь будущего нет.

Меня обдало холодом. Ну как это может говорить ребёнок пионерского возраста, девочка, русская плоть от плоти, как может так думать? Господи, и в этом виноват тоже я, что она уехала отсюда и я, именно я, позволил её матери влить в уши, и, может быть, даже в душу моей дочери эти чудовищные мысли и чувства. Неужели она так и будет расти с этим?

– Ты не права, Аня. Наша страна, а не «эта страна», выстояла и победила во всех бедах, которые сваливались на неё в течение её тысячелетней истории. Выстоит и сейчас. И поднимется великолепнее, чем была. Но только это делают обычные люди, каждый день, когда каждый на своём месте добросовестно делает своё дело.

– Винтиком?

Я вздохнул, ну, она умна не по годам, вот только наслушалась и начиталась чего-то не того…

– От каждого винтика зависит, как работает вся машина. Сломался один, оказался сделанным из гнилья, посыпалось всё, – сказал я.

Аня смотрела на меня то ли с удивлением, то ли размышляя, но и это уже было хорошо, если она начнёт думать, если не будет впитывать как губка вонючий отвар, что производят вокруг неё мать и отчим, может быть, тогда я… Смогу быть хотя бы отцом? Я не смог быть мужем, ничего не создал, но… Во мне блеснула надежда и шевельнулась радость внутри. Саша улыбнулся, радостно сжимая мою руку. И у меня на душе впервые за последние дни стало теплее и легче. Может быть, мне удастся хотя бы это? Во всяком случае, стоит попробовать…

Это было вчера. А сегодня мы были в Парке Культуры, где ребята с восторгом предавались катанию на многочисленных горках, как нормальные дети, как я в своё время, не вспоминали тёплую Португалию, где они жили с матерью и её новым мужем. Мама тоже пошла с нами, прекрасная погода, праздники, всё это способствовало хорошему настроению, и это определённо был один из самых хороших дней за последние месяцы.

И только я так подумал, стоило мне только перестать испытывать постоянно саднение в груди и всё время видеть перед собой их с Лиргамиром объятия, не просто объятия, а ОБЪЯТИЯ, сделавшие их союз действительным для меня, каким до тех пор он не был. Я не верил, и не принимал в расчёт мужа, который сквозь пальцы смотрел на связи своей жены с Книжником и остальными, связи, существовавшие много лет. И вдруг вот это объяснение, просто разорвавшее ткань моей реальности. Получалось он не странный человек, он феномен в каком-то смысле, потому и поступающий так неправильно, что он будто и не от мира сего, ходячий мыслительный центр, за которым колоссальные деньги и власть. До знакомства с ним там, в Чечне, у меня было совершенно определённое представление о нём, как о бессовестном убийце, потом я зачем-то спас ему жизнь, поддавшись нормальному, в общем, человеческому порыву: если можешь помочь, помогаешь, и вот теперь… Теперь я не мог понять ещё, что он такое. Поверить в то, что он может любить Таню больше меня, так, что, действительно, оставил бы её, как сказал? Я не верил, что тот, кто убил уже нескольких человек только, чтобы она осталась с ним, просто уступил бы. И это так обескураживало меня, что я не знал, как мне надо действовать, чтобы вернуть своё…

Только-только я на несколько часов выпустил их из мыслей, как Лиргамир позвонил. Его номер остался в моём телефоне, да я и помнил его, как-то он врезался мне, сам не знаю, почему, и вот он вдруг позвонил именно теперь, когда мы с ребятами и с мамой так славно гуляли в парке. Именно, когда я начал нащупывать какие-то кочки в болоте моей беспросветной жизни, чтобы суметь как-то удержаться в этом мире, как его голос обрушился на меня.

– Валерий Палыч, простите, что я… что звоню вам, но… все остальные не отвечают, а… Тане плохо, – выпалил он, почти крича. – Я не знаю, что делать…

Я сразу переключился с него, с Тани, на дело. Я давно заметил, я переключался в одно мгновение, когда было необходимо стать врачом.

– Что плохо? Что именно? – строго спросил я.

– Она… у неё кровь шла горлом… и теперь она… она упала…

Я обмер.

– Она дышит?

– Да…

Отлегло. Нет. Нет и нет, не будет плохого…

– Она в сознании?

– Что?.. Ну, я… не понимаю… она… ну вроде да… но…

– Пощупайте пульс.

– Пульс… Боже… – проговорил Лиргамир и куда-то делся.

Мне пришлось ждать некоторое время, мама смотрела вопросительно, я покачал головой и отошёл от неё на несколько шагов.

– Я не знаю… я не могу найти этот дурацкий пульс… – ответил, наконец, Лиргамир после паузы.

– Ну, в общем, не важно, если… Марк, езжайте в больницу немедля, где бы вы ни были, я сейчас разыщу всех и сам приеду. Как можно быстрее вы должны попасть в больницу, вы слышите? Возможно, оторвался клапан, возможно, у неё эмболия… В любом случае немедленно в клинику. Каждая минута дорога. Вы слышите? Каждая минута. Не давайте ей отключаться, постарайтесь держать повыше плечи, чтобы ей было легче дышать…

– Ты куда? – изумилась мама, когда я сказал ей, что должен немедленно уйти.

– Мам, я должен. Тяжёлая пациентка…

– Что, ты один в больнице? И потом… там дежурные.

– Моя больная, мам, я должен поехать сейчас же. Встретимся дома.

– Хоть ребятам скажи.

Я посмотрел на детей, да, нельзя уйти, ничего не сказав, и так отношения у нас на волоске, поэтому помаячил им, чтобы подошли. Саша прибежал сразу, обняв за ногу, хороший он мальчишка, ласковый, а Аня, вначале закатила глаза, но всё же тоже подошла.

– Что? Уже домой?

– Нет-нет, вы катайтесь, а мне надо съездить на работу. Я к вечеру приеду.

– Па-ап! В Макдональдс можно? – спросила Аня, а я подумал невольно: «Тебе лучше обходить эти заведения, если ты, как я, вечно будешь со «спасательным кругом» на талии бороться и без Макдональдсов»…

Но вслух я сказал:

– Можно.

– Лерк! Обед дома, а ты какую-то ерунду им разрешаешь… – укоризненно проговорила мама так, чтобы слышал только я.

Я поцеловал их в щёчки и помчался к выходу, трясясь всё больше. В той ситуации, что описал Лиргамир, выжить у Тани шансов так мало, что я… какого чёрта я всё знаю об этом?!

Глава 2. Паралич

Объяснить, в каком я был сейчас состоянии, невозможно, это была предельная концентрация и отчаяние, бездна которого разверзлась во всей своей чёрной глубине. Когда я увидел первые капли крови на полу, я подумал, что у Тани начались месячные, бывало, что она оставляла такие следы, я шутил ещё над ней не раз по этому поводу, а она, смущаясь, отшучивалась. Поэтому я даже улыбнулся, открывая дверь в ванную, и думал о том, как сейчас скажу, что она наследила…

Во мне сердце просто остановилось, буксуя, когда я увидел её, лежащей на полу. Я, кажется, заорал, ударив кулаком по окровавленной раковине, и она, удивительным образом разбилась, обрушившись на пол с грохотом, а я схватил Таню. Нет, она живая, только дышит она странно, и всё же она открыла глаза.

– Ма-арик… – и улыбнулась, но изо рта вылилось изрядно крови горячей и густой мне на руку, которой я держал её лицо. Она сморщилась с отвращением и вытерла кровь ладонью. – Га-адость… Марик… как хорошо… что ты… а я думала… уже… как я люблю тебя… Господи…

И вдруг сомлела, я почувствовал, что она вся обмякла, будто стекая мне на руки, как вода текла на пол мимо разбитой раковины.

– Нет! Нет… очнись! Очнись! – я затряс её.

Я поднял на руки, и отнёс в ближнюю комнату, положив на диван. И бросился искать телефон, ну ясно, что надо в больницу, но ведь до неё ещё доехать… Никто не ответил, ни Харитонов, ни Владимир Иванович. Никто… Чёрт! Ничего не оставалось, как набрать Вьюгина…

А потом вылетел на двор, крича и не замечая, что на мне из одежды только шерсть на теле, слишком светлая и не слишком густая. О том, что я голый, мне сказал Борис, прибежавший в дом после моих воплей. Я с изумлением посмотрел на себя, довольно жалкое зрелище – голый мужчина, испачканный в крови и со снегом, тающим на голых ногах. Одеваться так долго…

– Возьми одеяло в спальне, – сказал я Борису, отправляясь одеваться.

Когда я вышел в комнату опять, Борис наклонился над Таней.

– Не надо… – сказал я, она почти обнажена в этом шёлковом халате, попыталась повернуться, он раскрылся, заблестела кожа, бедро до самого верха, ткань соскользнула с плеча.

– Она пришла в себя…

– Отойди, – сказал я, хмурясь, невозможно, чтобы он коснулся её.

– Марик…

Я обнял её, поднимая на руки, Таня прильнула ко мне, обвивая шею, но руки её так слабы, почти как ткань этого халата, скользят…

Борис помог мне завернуть её в одеяло…

И вот мы у больницы, Вьюгин открыл дверь, помогая мне выйти с моей бесценной ношей.