Тьма и золото полуночи

Холли Рейс

Тьма и золото полуночи

Holly Race

A Midnight Dark and Golden

© Т. В. Голубева, перевод, 2023

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательская Группа „Азбука-Аттикус“», 2023

Издательство Азбука®

* * *

Посвящается Алексу.

Любовь легка, вера трудна.

У нас есть и то и другое – на том стоим

И можно в любом случае проявить здесь свой маленький свет, свой собственный скромный, крошечный, дрожащий огонек, зная, что он не единственный, горящий во тьме, и не единственный, который тьма не в силах постичь.

Э. М. Форстер. Во что я верю

Конечно же, в этом сердце живет нечто нетленное – а жизнь куда больше, чем сон.

Мэри Уолстонкрафт

Но можно ль развернуть течение судьбы

Или порвать цепь неизбежных связей?

Эдмунд Спенсер. Королева фей

Пролог

Осознавая Великое предательство…

Аннун был почти полностью разорен. Король Артур не стал обрушивать войну на сны, и кошмары, и фей – он просто обманул их, как некогда были обмануты троянцы. Андраста[1] наблюдала за тем, как ее родня превращалась в инспайров, а потом в ничто. Единственным, что удерживало от распада ее саму, было воспоминание о любви. О взаимном желании, от которого, как она знала по своему долгому опыту, Артур не мог просто так отмахнуться.

Она могла бы использовать это против него, пусть даже ее кожа осыпа́лась хлопьями, а движения замедлились. Она чувствовала запах отчаяния некоторых его последователей неподалеку от той пещеры, где она помогла выковать причину собственного крушения.

На этой горе некогда рос лес, а в лесу была поляна. Андраста, поднимаясь по склону, воспаленными пальцами ощущала память корней и мха. А теперь здесь был голый камень, но и он осыпа́лся под ее ногами и руками, рождая маленькие лавины. Пустынный ландшафт был опасен. Если Артур увидит Андрасту, он попытается ее уничтожить. Ей оставалось надеяться, что он слишком поглощен успехом своего предательства, чтобы обращать внимание на одинокую беспомощную женщину.

Прошло много солнц, прежде чем Андраста добралась до вершины горы, поэтому она была непомерно измучена. Ее кости трещали. Сила, некогда протекавшая в теле Андрасты, ушла. Каждый вздох уносил еще одну ее каплю. На вершине Андраста позволила себе остановиться и передохнуть, потом оглянулась на картину мира, которым некогда правила. Там не было ничего, кроме серости. Башни и поселения, прежде пестревшие на равнине, исчезли. Исчезли и звери, и разные существа, что бродили там. Андраста посмотрела на море и увидела, что империи за ним тоже рассыпа́лись под напором силы Артура. Он охватил весь юг, до родины древних предков, где начинались все истории. Он охватил и запад, и восток, где истории, что рассказывались в далеких культурах, были сродни здешним историям, и их общие нити сплетались в ее собственные сухожилия. Все умирало.

Пора было двигаться, но тело Андрасты утратило силу. Артур оставил ее смерть напоследок – как особую жестокость по отношению к богине, которую обещал почитать всю жизнь и после жизни. Она закрыла глаза и послала мольбу к людям неподалеку. Они услышали ее, каким бы тихим ни был зов.

Рыцари Ланселот, Бедевер, Паломид, Гэвейн и Дагонет появились на вершине горы. Они сняли шлемы, их лица были усталыми и встревоженными.

Паломид был самым старшим из рыцарей, но самым измученным выглядел Ланселот. Андраста ощущала в нем нить Нимуэ[2], сплетавшуюся с нитью ее брата Луга, – единство музы и воина. Ланселот пришел в Аннун молодым, он восхищался всем, что мог предложить ему этот мир, он любил кошмары, хотя и сражался с ними. Андраста видела его мальчишкой – он мыслил совершенно иначе, чем Паломид и даже молодой Бедевер. Она чувствовала его горе из-за случившегося как поддержку ее собственного угасающего существования. Он уже сделал выбор, хотя сам пока этого не знал…

– Миледи… – Бедевер опустился перед ней на колено. – Мы не знали. Мне жаль, что так произошло…

– Ты призвала нас, миледи, разве нет? – заговорил Паломид низким и настойчивым голосом. – Можем мы что-то сделать? Такое, что повернет вспять все это?

– Повернет вспять?! – горько засмеялся Дагонет. – Как? Как нам переделать мир, когда у него такая сила? Мы можем с таким же успехом броситься с этих скал и разбить головы о серые камни внизу.

– Но если он способен в одно мгновение все уничтожить, то наверняка все может быть и восстановлено? – сказал Гэвейн. – Пусть другие рыцари и последовали за Артуром, но мы остаемся верны нашим клятвам. А мы поклялись защищать эту землю, и мы не считаем ее разрушение защитой. Мы остаемся преданы Аннуну, а не ему.

– Я знаю, – слабо улыбнулась Андраста. – Потому и позвала вас. Моя любовь предала меня и фей, но есть и путь назад. Это не на вашей памяти, но были времена, когда Аннун оказался на грани гибели. Всегда есть люди, иммралы или нет, которые хотят убить воображение. И частенько они близки к этому. Но и надежда всегда остается.

– Что нам делать? – спросил Ланселот.

– Прикажи, и мы все сделаем, – пообещал Дагонет.

– Не делайте, а найдите, – ответила Андраста. – Источник инспайров, который вернет Аннун. Убейте короля, а потом найдите источник.

Она застонала. Боль, пронизывавшая ее, обострилась. Артур осознавал, что ее существование не угасло. Она ощущала, как он сейчас сосредоточил на ней свое намерение.

Андраста почувствовала, как растворяются ее кости, превращаясь в инспайров прямо внутри тела. Мышцы и вены скоро последуют за ними. Она качнулась назад, и Ланселот подхватил ее. Его юное лицо исказилось отчаянием, он смотрел ей в глаза – ребенок, видящий уход старшего и впервые познающий смерть. Андраста уловила тот момент, когда жизненная сила стала покидать ее, и прохрипела последние слова, с трудом прошептала то, что могло привести их к необходимому:

– Грааль… Найдите Грааль…

1

Я не привыкла сражаться без моего Иммрала. Три месяца прошло, а я все еще призываю силу посреди схватки.

Мой скимитар[3] движется быстрее, чем когда-либо прежде, почти независимо от меня, – он подчиняется инстинкту выживания. Но я ничего не могу изменить. Если бы у меня было время подумать как следует, я прокляла бы свой недостаток умения – свою близорукость, потому что я прекратила практиковаться со своим оружием, когда оно перестало быть необходимым. Ведь у меня появился бы шанс. Но тогда у меня был Иммрал, и я полагалась на него при таких затруднениях.

– На помощь! – закричала Неризан с другой стороны улицы, осаждаемая так же, как и я.

Последовала неяркая вспышка голубого света. Мой брат высвободил ее. Он теперь единственный из нас обладает Иммралом – и та часть силы, что прежде принадлежала мне, теперь у него. Я не хочу просить его о помощи. Не могу. Я удваиваю усилия, размахивая вперед и назад скимитаром, сражая одного спящего за другим, а они все равно напирают. Им неведом страх, у них нет эмоций, есть лишь желание истребить таких, как я.

Прошли те времена, когда мы защищали спящих от кошмаров. Теперь мы можем только бороться за свою жизнь. И непохоже, чтобы остались еще кошмары, с которыми нужно сразиться. Сны – и хорошие, и плохие – покинули Аннун, не оставив на своем месте ничего, кроме злобной армии Мидраута[4]. И она нас побеждает, медленно, но верно, как океан, размывающий скалу.

Клинок, которого я не заметила, сверкнул справа от меня, глубоко врезавшись мне в плечо.

– Ах ты, мелкий… – выругалась я и протянула руку к сновидцу, все еще надеясь, что прежний толчок Иммрала пробежит сквозь мой мозг и руку и взорвет сновидца, превратив в инспайр. Но ничего не происходит. Я вынуждена воспользоваться куда менее элегантной тактикой и просто рубануть его скимитаром по груди. Он падает, но на его месте появляются двое других.

Сновидец в тылу атакующей меня толпы падает с приглушенным вскриком. Потом другой и еще двое, сраженные одной стрелой.

Самсон.

Вскоре его лицо появляется над толкотней, решительное и яростное, – он колет и рубит окруживших меня стрелами, которые просто держит в руках. Еще несколько взмахов – и он уже рядом со мной.

– Мне показалось, тебе тут одиноко, – усмехается Самсон.

– И скучно, – выдыхаю я, желая выглядеть такой же спокойной, как он.

– Как ты думаешь, – спрашивает он, – не пора ли дать отдых полку?

Он подразумевает: пора попросить Олли покончить с этим. Я не могу заставить себя сказать «да», но и не могу сказать «нет». Самсон говорит что-то в свой шлем, и через мгновение новая голубая вспышка раскидывает оставшихся сновидцев. Они без сознания и пока не представляют угрозы. Мой брат стоит посреди улицы, чакрамы[5] по-прежнему висят у него на поясе, руки раскинуты, уши кровоточат от усилий, которых ему стоило использование моего Иммрала. Нет, уже не моего. Теперь это Иммрал брата.

Они с Самсоном просто ждали моего слова. Они могли бы вмешаться в любой момент, но не сделали этого, потому что не хотели ранить мою гордость.

– Спасибо, что проредила их ряды, – улыбается мне Олли. – Со всеми сразу я бы не справился.

Он лжет. Мы оба это знаем. Мне было бы так легко вернуться к прежней угрюмости, найти убежище в дурных мыслях о брате, вообразить, что Самсон только рад тому, что у меня больше нет Иммрала и он может изображать спасителя. Мне стоит огромных усилий не изречь что-нибудь саркастическое о даме в беде. Я киваю в знак благодарности – только на это я сейчас и способна. Олли сказал бы, что это лучшее, что я могла сделать; он буквально размяк и явно испытывает облегчение.

Самсон не столь хорошо осознает, насколько он был близок к тому, чтобы ему откусили голову.

– Ты в порядке? – спрашивает он, осторожно касаясь меня.

Мне кажется, что ему хочется обнять меня за талию, но, строго говоря, мы еще продолжаем патрулировать, и его рука замирает на моем предплечье.

Венеуры и аптекари, прятавшиеся в ближайшем медицинском подразделении, заполняют улицу, осматривают пострадавших. Джин, аптекарь и друг, кивает на порез на моем плече:

– Если я это перевяжу, ты меня не укусишь?

Я надуваю губы и отворачиваюсь в ответ, оттягивая тунику, чтобы открыть рану.

– Черт побери! – восклицает Неризан. – И вот с этим ты продолжала сражаться, Ферн?

– Она у нас крепкая, это уж точно, – говорит Джин, изучая рану.

Я морщусь. В моем плече, глубже пореза, возникает какое-то жжение, мне хочется заорать и рвануться в сторону. Я трясу головой, чтобы прогнать это.

– Кружится голова? – спрашивает Джин.

– Нет, – отвечаю я. – Просто твой зонд вызывает странные чувства.

– Я действую как можно мягче, – говорит она с отзвуком прежнего раздражения.

– Я этого и не отрицаю.

Прикусывая губу, снова трясу головой. Я не должна превращаться в прежнюю Ферн. Не хочу стать озлобленной. Нужно держаться за ту личность, в которую я превратилась, пусть даже она с каждым днем ускользает. Я чувствую это.

– Ну вот, все заштопано, – говорит Джин, ободряюще хлопая меня по спине.

– Отлично. Я как новенькая.

Остальные бедеверы уже взбираются в седла. Нас теперь немного. Самсон, Олли, Неризан и я – вот и все остатки полка, около двух лет назад выезжавшего из ворот Тинтагеля. Мы тогда и представления не имели о том, что отражаем лишь первые из множества нападений, организованных Себастьяном Мидраутом, – атак, которые погубят наших друзей и товарищей.

– Можем мы назвать это удачным днем? – спрашивает Самсона Неризан.

– А тебе хочется? – встревает Олли.

– Чего мне действительно хочется, так это найти настоящий кошмар. Или хорошего спящего, чтобы защитить его, такого, как мы, – отвечает она.

– А, чтобы рот почистить, – киваю я.

– Ну да, что-то вроде шербета, если хочешь, – говорит она с подчеркнутым акцентом, напоминающим мне моих соучеников в колледже Боско, – чтобы последовать главным курсом полной и абсолютной депрессии.

Самсон улыбается:

– Посмотрим, что можно сделать.

Он через шлем передает Рейчел желание Неризан.

Мгновением позже та откликается:

– Боюсь, бедеверы, этой ночью ловить нечего. Но я могу предложить вам по парочке трикстеров[6] у парламента.

– Принято, – говорит Неризан.

Но мы с Самсоном обмениваемся неуверенными взглядами.

Никому не следует в эти дни приближаться к парламенту – ни в Аннуне, ни в Итхре. Но ни один из патрулей не берется за это дело, так что оно остается доступным любому желающему. Неризан в отчаянии смотрит на нас. Ей нужна удача. Да и всем нам.

– Ладно, двигаемся к парламенту, – говорю я.

– Сделаем, – кивает Олли, но он не в силах скрыть усталость в голосе.

Я прекрасно знаю, что́ он должен чувствовать – дикую боль в затылке. И взрыв боли в носовых пазухах, за которым последует теплый поток крови. Я понимаю, что это глупо, но не могу удержаться от зависти к Олли. Для меня была непереносима эта боль в голове, но она ведь означала, что я чего-то стою. Что я особенная. Но оказалось, что я не была в достаточной мере особенной. Когда мой Иммрал подвергся настоящему испытанию, оно оказалось не по мне, и Экскалибур меня наказал, высосав мою силу.

По мере того как мы приближались к парламенту, сновидцев становилось больше. Целые толпы бродили по улицам, ожидая приказа от своего командира. Теперь стало обычным делом увидеть сновидцев безо рта, и нередко их черепа были вскрыты, а мозги удалены – вместе со всеми мыслями. А здесь, поблизости от центра силы Мидраута, я не видела ни одного с уцелевшим черепом. Зря мы сюда приехали.

Моя лошадка Лэм задевает бедром какого-то сновидца, и тот дергается в мою сторону, его лицо вытягивается, руки нервно машут. Я отвожу Лэм в сторону, ближе к Самсону, пока наши ноги не соприкасаются. При других обстоятельствах мне стало бы спокойно от его близости, но здесь покоя не найти. Серый ландшафт надвигается на нас так же, как сновидцы.

Потом мы замечаем это: впереди стена людей, преграждающая нам дорогу к зданию парламента.

– Не думаю, что это случится, Неризан, – говорит Олли.

– Думаю, ты можешь быть прав, – отвечает она.

Некоторые из ближайших сновидцев всматриваются в хиджаб под ее шлемом, понемногу придвигаясь к ней.

– Унизительное отступление? – произносит Самсон.

Все мы дружно киваем.

Потом заставляем наших лошадей пятиться, поскольку не имеем возможности найти место для того, чтобы развернуть их. Стена сновидцев надвигается на нас. И она смыкается за нашими спинами.

– Пожалуй, понадобится твоя помощь, братец, – бормочу я уголком рта.

– Черт, как мне хочется, чтобы ты сама могла это сделать! – Олли закрывает глаза и призывает свой Иммрал.

С криком боли он направляет струю горящих инспайров на тех, кто преграждает нам дорогу. Они шарахаются назад, их кожа вздувается невообразимыми пузырями.

– Скорее! – кричит Самсон.

Мы поворачиваем лошадей и галопом несемся в открывшееся пространство.

Но до нас пытаются добраться не только сновидцы. Сами здания тоже давят на нас, делая улицу узкой. Я сжимаю ногами бока Лэм, направляя ее. Олли рядом со мной заставляет своего коня Балиуса перепрыгнуть через группу вооруженных сновидцев, с помощью Иммрала взметнув коня и всадника над поднятыми ножами.

Кто-то задел ножом ногу Неризан, и на боку ее лошади остается кровавый след. Неризан наклоняется, чтобы отпихнуть нападавшего.

– Можешь делать что угодно со мной! – рявкает она. – Но не смей касаться моей лошади!

Лишь через несколько миль мы возвращаемся в относительно безопасную часть Лондона и тогда позволяем себе замедлить ход и предоставить лошадям самим решать, как идти. Справа от нас бурлит и пенится Темза. Какое-то морское чудище поднимается над водой, с его скелета отваливаются большие куски плоти, оно колотится в смертельной агонии. Голубые инспайры, удерживавшие его, рассеиваются, как неслышный шепот, и оно наконец рассыпается. Еще одно существо, погибшее от засухи воображения.

– Напомни мне потом, чтобы я не просила снова совершить глупость, – говорит Неризан, потом добавляет: – Извините.

– Незачем извиняться, – отвечает Самсон. – Мы сами так решили.

Я киваю Неризан. Потребность сражаться с кошмарами вместо людей – нечто вроде навязчивой идеи. Она просто высказала это вслух.

Мы огибаем угол, едем теперь по более узким улочкам. В Итхре мы бы уже приближались к собору Святого Павла. В Аннуне кафедральный собор заменен другим зданием. Знакомые башни Тинтагеля возвышаются над соседними строениями, его центральный купол вздымается к небесам. Этот вид сопровождается далеким шумом сражения.

– Опять то же самое, – вздыхает Олли.

Когда замок становится виден, открывается и источник шума. Тинтагель, мой единственный рай в Аннуне, осажден.

2

Это началось через несколько недель после успеха Мидраута. Непрерывный поток сновидцев, который струился ко рву и внешним стенам замка. Они стояли там, создавая крепость из безмозглых, безголосых тел и ожидая приказа вожака. Несколько дней было почти невозможно входить в замок и выходить из него – сновидцы, замечая нас, старались напасть. Можно было бы вылетать из замка, но слишком велика была нагрузка на Иммрал Олли, когда он переносил через ряды сновидцев наших лошадей. У него тогда не оставалось сил, чтобы помогать нам во время патрулирования.

Лорду Элленби не понадобилось много времени на то, чтобы найти решение. Я считала это маловероятным в такое время года, но оно пришло, пришло оттуда, откуда я его не ожидала, – от фей. Мерлин и Нимуэ, хоть и сильно ослабели, все же цеплялись за существование. После того как я вернула Мерлина к жизни и доказала мою преданность Аннуну, они стали нашими союзниками. Они прячут Экскалибур, приносят нам вести из других частей мира, а в данном случае создают некий путь в замок: подвижный портал, который, если он нам нужен, возникает через несколько улиц от нас и выходит внутри стен Тинтагеля.

Когда мы едем через портал, меня окутывает белый свет. Ощущение сродни постепенному погружению в сон – перенос души из одной сферы в другую. И через мгновение мы уже внутри замка. Портал со вздохом закрывается позади нас. Мы поспешно расседлываем лошадей в тихой конюшне, где полно людей. Другие полки возвращаются в это же время, но никто не разговаривает. Глубокая усталость мешает нам общаться. Да и о чем бы мы стали болтать в любом случае? В конюшне наши потери слишком очевидны для нас, чтобы думать о чем-нибудь еще. Длинное невысокое здание, где живут лошади, заполнено едва наполовину. В некоторых стойлах – лошади, чьи всадники исчезли, то ли из-за проблем в Итхре, то ли потому, что решили: сражаться дальше слишком рискованно. Два стойла между Лэм и конем Наташи, Домино, тоже пусты. Они служили домом для лошадок моих друзей, Сайчи и Фебы. Смерть Фебы теперь кажется такой далекой, что рана должна уже превратиться в бледный шрам, но это не так, она до сих пор горит. Каждый день я заставляю себя вспоминать ее последние мгновения. То, как ее взгляд устремился ко мне, когда острые, как ножи, когти монстра впились в ее грудь. Я прячу боль той секунды в своем сердце, постоянно проверяя, там ли она еще, – потому что, если она там, я остаюсь человеком. Я еще способна чувствовать. Я остаюсь собой.

Смерть Сайчи – нечто совсем другое. Она так тесно связана со смертью ее брата Рамеша, так переплетена с ней, что я уже не могу понять, где кончается чувство вины и где начинается горе. Я предала их обоих. Я обещала Сайчи, что мы вместе отомстим за гибель ее брата. Я нарисовала ей героическую картину нашей борьбы против Себастьяна Мидраута. Я привела Сайчи в свой полк, думая, что смогу ее защитить, – но лишь подвергла еще большей опасности. Именно она поняла, что я в любом случае не сумею ее спасти. Это никогда не было в моих силах.

Я часто ходила на могилу Рамеша в Итхре – она стала для меня убежищем, где я могла довериться старому другу, пусть даже он не мог ответить. Теперь мои визиты редки. Видеть его могилу рядом с могилой Сайчи – слишком большой упрек, я почти чувствую укоряющий взгляд Рамеша из гроба: Почему ты не спасла ее? Почему ты ее не остановила? Почему ты не смогла подхватить ее до того, как она упала?

– Хватит размышлять, – говорит Олли, выглядывая через дверь конюшни. Кровь сочится у него из ноздри после применения Иммрала. – Идем, нам еще нужно отчитаться за патруль, и нас ждет собрание в замке.

– Я не размышляю, – вру я. – А у тебя кровь в носу. Может, ты хочешь с этим разобраться?

Олли ругается, вытирает нос, а я медленно прохожу мимо него и возвращаюсь в замок.

Тинтагель умиротворяет немногим больше, чем все остальное в Аннуне. Созданный на фундаменте кафедрального собора Святого Павла, он представляет собой целые серии комнат и крыльев, расходящихся от центрального круглого зала под огромным куполом.

То, что было шумным местом, полным энергии, теперь стало таким безрадостным. Намерение сражаться с Мидраутом по-прежнему живо в замке, но его желание изничтожить всю независимую мысль в мире находит точки опоры даже здесь. Гобелены, что висят на деревянных панелях рыцарского зала, утратили свои живые краски. Может, меня просто подводят глаза, но иногда я просто уверена, что синий цвет моей туники время от времени переходит в серый.

И все равно я стараюсь не падать духом, по крайней мере на людях. Может, я теперь и не Избранная, но все равно – маяк. Теперь у меня другая роль: я талисман. Я прошла через нечто большее, чем почти все выжившие, и если могу по-прежнему улыбаться, то другие видят в этом хороший знак. Их реакция основана на жалости – мне довелось так много потерять, – но я буду носить мантию, которую они пока что видят у меня на плечах. Моя натянутая улыбка становится искренней только тогда, когда я прохожу мимо нашего харкера Рейчел, согнувшейся над своим письменным столом на галерее, что окружает главный зал.

– Извини за тех трикстеров, – говорит она, пытаясь понять выражение моего лица.

– Э, все равно стоило попытаться, – отвечаю я. – Спасибо, что нашла их – наверняка засечь трикстеров было нелегко.

– Это не я, а один из стражей, – говорит Рейчел.

– А когда ты получишь повышение? – спрашиваю я. – Тебя должны были продвинуть сто лет назад. Ты же лучший харкер года!

Рейчел розовеет и опускает взгляд на свои бумаги.

– Ох, мне, в общем-то, все равно… – произносит она, но я знаю, что это неправда.

Рейчел много раз говорила мне, что ей очень хотелось бы стать одной из избранных харкеров, которые управляют Круглым столом, но ей ничего не светит, пока она не побывает в стражах. Я была уверена, что Майси должна ее повысить после того, что сделала Рейчел в прошлом году, помогая мне перенастроить Круглые столы. Но я придерживаю язык – не хочу огорчать Рейчел.

Прикосновение знакомой руки. Самсон.

– Мы пока что не свободны, так?

Я улыбаюсь, сжимаю его пальцы, давая понять, что не возражаю.

– Но у нас есть еще… ну, двадцать секунд? – Он смотрит на меня сверху вниз с той хитрой улыбкой, которую я так полюбила. – Ты ведь меня знаешь, я вечно нарушаю правила.

Иаза, рееви, на которого я стала полагаться благодаря его способности невозмутимо копить знания, тихо свистит, проходя мимо, и одаряет нас коварной улыбкой. Я показываю ему язык. Черт побери, Ферн, до чего же это по-взрослому, в семнадцать-то лет! Ты здесь и в самом деле в своем возрасте.

В рыцарском зале уже собрались все, кто должен там быть, но он все равно наполовину пуст. Когда я впервые была призвана, возвращаясь из патрулирования, то с трудом находила стул, чтобы упасть на него. Я сумела получить «собственное» кресло только потому, что никому не хотелось видеть постоянно мрачную Ферн. Но в эти дни свободные места повсюду. И не только по той причине, что кто-то был убит, – многие просто дезертировали.

Я слышу, как Наташа за столом лейтенантов и капитанов говорит Найамх и Амине:

– Кэти сегодня снова не появилась.

– Наш Лукас тоже неделю не был здесь, – замечает Найамх. – Птенчики вылетают из гнезда?

Никто из них не говорит того, о чем мы все думаем: есть только три причины, по которым рыцарь перестает появляться в замке, и ни в одной из них нет ничего хорошего. Или он перешел на сторону Мидраута, или слишком напуган, или мертв. Искушение поискать его в Итхре сильно, но, даже если бы такой поиск был разрешен, ни у кого из нас не нашлось бы ни энергии, ни силы воли, чтобы этим заняться. Это лишь добавило бы горя.