Мадина

Николь Келлер

Мадина

Пролог

На детской площадке слышны детские крики и смех. Детство – это та пора, когда неважно, кто ты, на какой машине ездишь, кто твои родители, и сколько тебе лет. Твоя национальность, вероисповедание и то, на каком языке говоришь, совершенно не имеют значения. Потому что дети способны понимать друг друга, даже если еще не научились разговаривать. Этим они в корне отличаются от взрослых. А также еще искренностью и чистотой своих чувств, которые не умеют скрывать, выражают прямо и открыто.

– Вот возьми, это тебе, – сняв с шеи медальон на золотой цепочке, темноволосая девочка лет шести протягивает его мальчишке, который на первый взгляд старше ее лет на десять. И что самое интересное, девчушка не обращала никакого внимания на его младшую сестренку, которая была одного с ней возраста, но зато не отлипала от ее брата.

– Зачем? – буркнул парень, насупив брови.

– Как зачем? На память! И потому что я люблю тебя, – бесхитростно отвечает девчушка, и румянец покрывает ее пухлые щечки. – Просто у меня больше ничего нет, – добавляет уже тише, скромно опустив глазки в пол.

– А зачем мне от тебя что-то на память, если мы живем через дорогу?! – непонимающе спрашивает парнишка.

– Неней1 говорит, что надо дорожить всем, что имеешь. Потому что потерять можешь в любой момент. Я не хочу тебя терять! – пылко восклицает малышка, – но неней уверяет, что это от нас не зависит. Поэтому я хочу, чтобы у тебя было что-то от меня на память, – по взрослому и серьезно утверждает эта малышка, невинно хлопая голубыми глазками. И, кажется, ей удалось очаровать хмурого парня, потому что в этот момент он протянул руку ладошкой кверху и пробурчал:

– Ну, ладно, давай сюда свою штуку.

Девочка широко улыбнулась и довольная положила на ладонь свой подарок. Мальчишка посмотрел на прямоугольный золотой медальон, восхищенно и по-детски воскликнул:

– Ух ты, тут еще что-то написано! Не знаешь, что?

– Здесь по-арабски, я еще не начинала его учить, читать не умею, но неней сказала, что там молитва, она охраняет от всего дурного. Теперь она будет хранить тебя, – с гордостью сказала девчушка.

– Ладно, спасибо тебе, – сказал парень, слегка улыбаясь, застегнув цепочку, спрятал ее под футболку. – Пойдем, я тебя на качелях покатаю.

– Я не могу, мне уже пора домой бежать, – расстроенно произнесла девочка от того, что подольше не может побыть со своей любовью. – Сегодня у папы день рождения, будет много гостей, мне надо готовиться. Я итак отпросилась у неней, чтобы отдать тебе подарок.

– Могла бы и завтра отдать, ничего страшного не случилось бы.

– Мама всегда говорит, что не стоит откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня. Тем более мне очень хотелось, – и снова эта искренняя и открытая улыбка, на которую способен лишь чистый, невинный ребенок. – Ну, ладно, я побежала, увидимся завтра? Завтра меня должны отпустить на весь день погулять, неней и мама обещали.

– Завтра и будет видно, – продолжал ворчать этот серьезный не по годам парнишка.

Но судьба сложилась так, что ни завтра, ни послезавтра, ни через год эта искренняя девчушка и серьезный мальчишка не увиделись. Жизнь развела их на долгих шестнадцать лет, оставив ей – воспоминания о своей первой и единственной любви, ему – медальон с арабской молитвой.

Глава 1

Мадина

Сидя на подоконнике, я смотрела в окно своей комнаты на неприветливые окна дома напротив и улыбалась собственным воспоминаниям. Много лет назад здесь жила обычная семья: мама, папа и двое детей: мальчик и девочка. Правда, шестнадцатилетнего парня сложно назвать мальчиком, но я не могу считать его взрослым даже в своих мыслях. Наверно, потому, что все-таки он был моей первой детской любовью, и почему-то с ним мне было проще общаться, чем с его младшей сестрой, хотя она и была старше меня всего на год. Ирочка была веселой, но ровно до тех пор, пока все шло по ее желанию. Как только правила игр начинали противоречить ее возможностям и требованиям, она начинала плакать и, таким образом, шантажировать других детей: чтобы ей уступили качели, чтобы дали игрушки в песочнице, чтобы она всегда выигрывала в играх. Многие уступали ей, чтобы пресечь ее капризы, я же в принципе не любила такого вида манипулирование, потому что нас с сестрой родители воспитывали в строгости. Наш отец был жестким, я бы даже сказала суровым. Работа была для него на первом месте. Религия – на втором. Сколько себя помню, он всегда был в делах. К нему часто приходили серьезные мужчины, с бородой, в ботинках из крокодиловой кожи и черных костюмах. А во дворе их ждали большие тонированные машины и все обязательно черного цвета и с охраной. Поэтому отец строго настрого запрещал нам шуметь. Негоже, чтобы в доме сурового и серьезного бизнесмена Мурата Алиева звучал детский смех и топот маленьких ножек, мешая обсуждать финансовые рынки, контракты и цены на нефть.

Каждый ребенок с самого рождения любит своих родителей, какими бы они не были. Без каких-либо требований и условностей – это же мама и папа, разве может быть что-то дороже и ближе? Так и я думала до определенных звоночков: вот мою сестру наказали за то, что она в неурочный час включила мультики и засмеялась над сюжетом, оставив ее без обеда до самого вечера, вот меня отец высек за то, что я, как ему показалось, не достаточно усердно читала пятничный намаз в мечети, а вот он поднял на наших с сестрой глазах руку на нашу мать за то, что она криво повязала хиджаб2, и была открыта часть шеи.

Но окончательно я уверилась в том, что отец не любит свою семью, и она нужна ему лишь для статуса в своих кругах, когда скоропостижно ушла моя сестренка: она заболела самым обычным ОРВИ, которое, к сожалению, дало осложнения на сердце и почки, и слабый организм Нармин не выдержал. Ей было всего восемь, моя любимая младшая сестренка мечтала стать детским врачом, чтобы помогать деткам справляться с заболеваниями. Но судьба распорядилась так, что она не закончила и первого класса.

Нармин родилась раньше положенного срока и была очень слаба. Неней рассказывала, врачи говорили, что она не выживет, но девочка справилась и начала набирать вес, и скоро смогла даже самостоятельно дышать. Однако, преждевременные роды не прошли бесследно для детского организма: у нашей малышки был слабый организм в целом и больное сердце, которое впоследствии и стало одной из причин ее смерти.

Говорят, что можно осиротеть, потеряв одного из родителей. Но в тот злополучный весенний день я осиротела, потеряв сестру. С огромным стыдом сегодня я в свои двадцать два года признаюсь, что потеряй я отца, наверно, не проронила бы и слезинки в день его кончины. Как он в день смерти и похорон нашей малышки Нармин. Да простит мне Бог мои грешные мысли.

В тот день он был в неизменном черном костюме и белой рубашке. С гордо выпрямленной спиной и с абсолютно без эмоциональным лицом. Словно он на очередном совещании директоров слушает доклад подчиненных. Ни единой слезинки или тени грусти на лице. Я, стоя рядом с мамой и прижимаясь к ней изо всех сил, ища поддержки и заливаясь слезами в свои одиннадцать лет, не могла понять, как можно не плакать: ведь сейчас нашу малышку увезут, закопают, а мы с мамой не сможем даже попасть на кладбище, пока не пройдет семь дней3! А отец стоит так, как будто все идет должным образом.

Справа от него стояла мама. И один только ее внешний вид рвал мое детское и уже такое израненное сердце в клочья: она стояла, такая маленькая, худенькая, что, казалось, подуй ветер посильнее, и она упадет. Ее хрупкие плечи сотрясались в беззвучных рыданиях, глаза опухли от слез, руки трясутся от пережитого. Хоть ее голова покрыта платком, я знаю, что за последние дни ее иссиня-черные волосы посеребрила седина, а ей всего лишь тридцать! Она спрятала свое лицо в таких маленьких ладошках, в руках, которыми держала маленькую Нармин, баюкала ее, напевая колыбельные и гладила по головке, когда она болела. И так больше не отняла рук, не смогла смотреть, как ее дочку уносят от нее навсегда, долгое время моя бедная и несчастная мама не могла поверить, что малышки с нами больше нет. Даже неней, хоть тоже тяжело перенесла утрату, держалась лучше, несмотря на то, что постарела на несколько лет разом. Мы все переживали, что маме потребуется помощь специалистов, но, хвала Всевышнему, обошлось.

Да, я не ошиблась, назвав свою маму несчастной. В день похорон, вечером, я хотела зайти к ней в комнату, чтобы найти утешение в ее объятиях и поддержать ее, как сумею. Но, проходя, мимо кабинета отца, я услышала его грозный голос:

– Это ты виновата в смерти дочери, Далия! У тебя не так много обязанностей: следить за домом и детьми. Заниматься их воспитанием и здоровьем! Ты и с этим не справилась. Ты – плохая хозяйка и мать. И жена, потому что так и не смогла родить мне сына, наследника. И все, ради чего я жил, что так тяжело выстраивалось мной, достанется зятьям, пришлым мужчинам!

– Ты прекрасно знаешь, Мурат, что слабое сердце Нармин – результат преждевременных родов, которые спровоцировал ты! – слышу сдавленный голос матери, очевидно, что она плачет, но, тем не менее, говорит со злостью.

– Ты меня спровоцировала, Далия! Не стоило устраивать мне скандал и закатывать истерику, когда я пришел уставший с работы.

– Ты вернулся от очередной любовницы! Об этом вся округа знала, а ты даже не пытался этого скрывать! Где твое обещанное моему отцу уважение ко мне?! Где обещанная защита от всех горестей?! Их нет, Мурат, так что я тоже могу сказать, что ты – плохой муж!

Тут я слышу звук звонкой пощечины, глухой удар и мамин болезненный вскрик. Не выдержав, я распахиваю дверь и вбегаю в кабинет:

– Мамочка! – она лежала на полу, из носа ручьем шла кровь, а на левой стороне лица багровел след от удара. Одной рукой она держалась за бок, наверно, ударилась об угол тумбочки, когда падала.

И в этот момент я окончательно уверилась в том, что семья нелюбима отцом, более того, мы в какой-то степени тяготили его. Впоследствии я узнала, что в тот день отец поднял руку на мать далеко не впервые: когда Нармин было около трех месяцев, он пришел злющий, как медведь-шатун, а мать попалась под горячую руку, сказав что-то неугодное «господину». В тот вечер он избил ее так, что открылось кровотечение и ее увезли в частную клинику и врачи вынуждены были удалить ей матку. Так что мама больше не могла иметь детей и подарить отцу сына, о котором он так мечтал, собственноручно загубив эту мечту на корню.

Почему моя мать не уйдет от этого тирана и деспота? Не все так просто. Конечно, всегда можно сбежать и попробовать начать жизнь с нуля. Но, к сожалению, власть моего отца простирается настолько, что он найдет беглянку в два счета и снова кулаками обрушит на нее свой гнев. Своих денег у матери нет, семью от и до содержит отец. Ее отец, мой дед, не дал ей образования, полагая, что оно ей ни к чему, ведь согласно древним традициям, жена должна быть рядом с мужем, как и не дал согласия на развод, когда она пришла к нему после очередных побоев отца. Дед считал, что главная женская задача – всецело заботиться о муже, стеречь очаг и рожать детей, также терпеть все «тяготы» семейной жизни. Неважно, что эти традиции давно не соответствуют реалиям современного мира, мой дед был непреклонен: женщина не должна быть независимой, и все зачатки этого он задавил в зародыше. Итог: моя мама была без образования, без денег и опыта работы, а отец обладал огромным влиянием и финансами, чтобы заплатить, кому надо и превратить жизнь человека в ад. Поэтому у моей мамочки не было выхода: куда не повернись, а тебя лижет пламя преисподней. И единственное, что остается: терпеть и не провоцировать дьявола.

Я с тоской продолжаю глядеть на грязные окна нежилого дома, где когда-то давным – давно я искала спасения от кошмара домашнего очага. Не скрою, я поступала подло, притворяясь подружкой Ирочки, чтобы украдкой, одним глазком увидеть ее старшего брата, Льва.

Сколько себя помню, он был всегда серьезным и хмурым. Его улыбка, как проблеск солнца в Лондоне. Но она так преображает его, что хочется улыбаться в ответ. Высокий, мужественный, сильный и умный, темные волосы и серые пронзительные глаза, прямой аристократический нос, слегка длинноват, что делало его похожим на птицу, но ничуть не умаляло его мужской красоты, – я влюбилась в него с первого взгляда, как увидела гуляющим со своей младшей сестренкой на детской площадке. А когда узнала, что он еще и живет напротив, была счастлива до небес, как может быть счастлив ребенок при получении заветного подарка под елкой на Новый год. Да, мне было шесть, но это было самое чистое, искреннее и радостное чувство, которое я смогла пронести с собой через столько лет. Не знаю, смогу ли я кого-то еще полюбить, ведь отец жестко контролирует все мои контакты с мужским полом. Сомневаюсь, что моего мнения спросят, когда придет время выдавать меня замуж, вернее, оно уже пришло, и я живу в постоянном страхе последние пару лет. Жизнь с отцом – тираном научила меня терпеть многое и подстраиваться под обстоятельства. Но чего я не смогу никогда вынести, так это побоев. И поэтому я молюсь каждый божий день, чтобы у меня был уравновешенный и спокойный муж, не практикующий рукоприкладство. А то, что нелюбимый…Что ж, с этим можно как-то смириться.

Чуть больше года я была счастливой влюбленной «женщиной». Мне было шесть, но женщина она же с рождения женщина, правда? Неважно, что за это время Лев обратил на меня внимание не больше десяти раз, и перекинулся примерно таким же количеством фраз. Я просто украдкой смотрела на него, любовалась и мечтала, что однажды он признается мне в любви, будет носить на руках, и я обязательно подарю ему сына, а может даже и двух. Ведь задача женщины – сделать счастливым своего мужчину. Так мне вдалбливали буквально с рождения.

Но что-то случилось, а что именно, я так и не поняла, и на следующий день после юбилея отца, после того памятного дня, когда я подарила Льву цепочку с амулетом, вся их семья исчезла и больше я их не видела и не слышала ни разу за шестнадцать лет. Были люди и нет. Исчезли, испарились, как вода на солнцепеке. И желание узнать об их судьбе терзали меня с неимоверной силой. Но кто я такая, чтобы раздобыть подобную информацию?! Ни связей, ни денег. Отец способен найти любого даже на том свете, но я скорее откушу себе руку, чем пойду к нему с такой просьбой.

Мои невеселые мысли были прерваны стуком в дверь.

– Мадина, – в проем просунулась голова нашей помощницы по хозяйству, – тебя отец зовет к себе в кабинет. Говорит, что срочно.

Помяни черта всуе…

Глава 2

Мадина

Я глубоко вздохнула, вытерла вспотевшие ладошки об юбку, поправила хиджаб (чтобы не вышло, как в тот раз с матерью) и, собрав по крупицам остатки смелости, постучала в дверь кабинета. Услышав строгое «Войдите!», открыла дверь и ступила на светлый ковер, не глядя по сторонам.

– Проходи, Мадина, присаживайся, – неожиданно мягко и вежливо обращается ко мне отец. Это напрягает и настораживает меня, от чего я вскидываю резко голову и пристально смотрю в его лицо. Но там нет ни единой лишней эмоции, только вежливость, легкая улыбка и ласковый отеческий взгляд. И только я знаю, что он никогда не смотрел на меня так. Потому что я всегда была на стороне матери, он чувствует мою ненависть к нему за ее слезы, за то, что он поднимает на нее руку, когда она отдала ему всю свою жизнь, доверилась, отдала все, что у нее было. И при этом она никогда не воспитывала во мне и Нармин ненависть к этому деспоту, учила относиться к нему с уважением и почтением только потому, что это отец, каким бы он ни был, и какие бы отношения не были между родителями.

– Здравствуй, отец. Добрый день, – также здороваюсь с мужчиной, который сидит в кресле напротив отцовского стола и с интересом меня разглядывает. От его бесстыжего и холодного взгляда захотелось поежиться, закутаться в одеяло и спрятаться, как в «домике» в детстве. Я со всей возможной осторожностью присела на краешек предложенного мне стула и с любопытством покосилась на сидящего мужчину. Все же надо посмотреть, кто он, ведь не зря меня позвали, когда он здесь присутствует. И явно не бизнес обсудить: отец в курсе, что я не смыслю ни в акциях, ни в нефти. Меня засунули на факультет филологии, даже на экзамены ходить не пришлось – все было куплено заранее. Как он сказал: «У современной мусульманской женщины должно быть высшее образование. Его отсутствие – моветон для высшего общества в современном мире. Но какой именно факультет ты закончила, никого интересовать не будет». И его расчет понятен: получив данное образование, я буду зарабатывать копейки, потому что смогу работать максимум учительницей русского языка и литературы в школе. А этого недостаточно, что обрести независимость и жить отдельно, своей жизнью. Мое образование по большей части для моего отца – при его наличии ему не придется краснеть и запинаться, объясняя, почему я закончила только одиннадцать классов школы. С корочкой диплома меня смело можно выдавать замуж за угодного отцу мужчину.

Прокрутив эти мысли в голове, холодный ужас пробрался под мою тунику и пополз вдоль позвоночника. И мои опасения оправдались.

– Мадина, познакомься, это Амирхан, мой партнер по бизнесу. Он увидел твою фотографию у меня на рабочем столе и сразу же влюбился, да настолько, что на следующий же день пришел сватать тебя, – с елейной улыбкой и холодом в глазах говорит отец.

– Все верно. Мурат, ты вырастил красивую дочь. Не сомневаюсь, что она еще и умна, – продолжает беседу так, словно обсуждает лошадь на рынке.

Я знаю, что это ложь от начала и до конца. Хотя бы потому, что никакой семейной фотографии на столе в кабинете отца не стоит. Это сделка от начала и до конца, между моим отцом и этим Амирханом.

К слову, этот партнер мне в отцы годится – лет сорока, с проседью в темных волосах, строгий и одновременно наглый, сальный взгляд из-под кустистых бровей, который уже осмотрел меня и раздел догола (и это на глазах у отца!), упрямо сжатые тонкие губы, в бороде скрывается квадратный подбородок. Судя по всему, Амирхан среднего роста, под пиджаком выпирает живот, что свидетельствует о том, что он далек от спорта и здорового образа жизни. Не самый завидный жених для двадцатидвухлетней девушки.

С тревогой и страхом перевожу взгляд на отца. Может, я ошиблась, напридумывала себе? Но хватило только одного взгляда, чтобы понять: не ошиблась. Папа выдает меня замуж. За мужчину, кроме имени которого я больше ничего не знаю. И который омерзителен мне настолько, что тошнота стремительно подкатывает к горлу, и я с трудом сдерживаю рвотные позывы. Взглядом только спрашиваю отца о главном, и он все понимает без слов.

– Да, Мадина, ты все правильно поняла. Пора тебе замуж, возраст подходящий. Амирхану давно пора обзавестись детьми, наследником, а ты молода и здорова – рожай не хочу. Я уже дал свое согласие на ваш брак, – самодовольно произносит отец, скрепляя руки в замок на животе.

– Зато я не даю. Я не пойду замуж за Амирхана, отец, извини, – произношу я, как мне кажется, твердым голосом. Да, я знаю, что вызову его гнев и сегодня вечером он будет орать, на чем свет стоит, но мне все равно. Я не хочу повторить судьбу своей матери, да и она мне постоянно твердила не повторять ее ошибок, чтобы в моей жизни все сложилось так, что не только я с уважением относилась к мужу, но и он с не меньшим почтением относился ко мне. Мы с ней обе понимали, что я никогда не выйду замуж по любви и взаимному согласию, что кандидат будет подобран лично отцом, и должен подходить в первую очередь ему. Ведь я же собственность Мурата Алиева, его вещь. А своими вещами, как мы знаем, каждый распоряжается по собственному усмотрению.

Единственное, на что мы надеялись, что у меня будет возможность хотя бы призрачного выбора, так сказать, из двух зол. Но, судя по сурово поджатым губам, по его лицу, по которому пошли красные пятна, и как он потирает шею ладонью, наши с матерью надежды рушатся, как карточный домик.

– Девочка просто ошалела от счастья, Амирхан, – то, с какой интонацией было сказано слово «ошалела», я поняла, что ничего хорошего меня не ждет от разговора с отцом. И даже больше. Липкий страх затягивает меня в свою паутину, ноги и руки слабеют и начинают подрагивать. Я знаю, на что способен мой отец в гневе. Из-за него моя мать больше не может иметь детей. – Не обращай внимания. Мы поговорим с ней наедине, я все ей популярно объясню. Сейчас она немного не в себе, ты же видишь.

– Вижу, Мурат. Успокой девочку. Мне не нужна женщина, которая будет шарахаться от меня, как черт от ладана. Надеюсь, ты помнишь, что я люблю покорных и покладистых. Норовистых кобыл я уже перевидал за свою жизнь, надоели. Вот они где у меня сидят, – и делает характерный жест по шее.

От такого неприкрытого неуважения к женщинам в целом и ко мне в частности, у меня появляется привкус горечи во рту, перемешанный с леденящим душу страхом. И, наверно, этот «коктейль» лишает меня последних крупиц разума, потому что я глухим голосом произношу, глядя поочередно сначала на «жениха», потом на отца:

– Я не изменю своего решения. Мой ответ «нет». И заставить никто меня не сможет. Могу я уйти, отец?

– Иди, Мадина, мы позже поговорим, – и этот тяжелый взгляд, лицо, то покрывающееся багровыми пятнами, то снова принимающее свой нормальный цвет, не сулит мне ничего хорошего. Отец не просто зол, он в ярости. А когда Мурат Алиев испытывает такие негативные эмоции, он способен не то, что сломить непокорную дочь, а уничтожить целый город, если потребуется. Я просто песчинка рядом с ним, пыль на подошве его дорогих брендовых ботинках. Поэтому меня можно не уважать, и с моим мнением не считаться.

Но я хочу быть свободной. И, если не счастливой, то хотя бы жить в спокойствии. И если ради этого мне придется терпеть сумасбродства Мурата Алиева, то пусть это будет входной платой в мою счастливую жизнь.

За дверью я выдохнула скопившееся напряжение, но леденящий душу страх не отпускал меня, о чем свидетельствовало бешено колотящееся сердце. Отец – человек слова, слов на ветер не бросает, поэтому я с ужасом ждала предстоящего разговора. Но и представить не могла, что мой отказ всколыхнет такую волну ярости в отце, какую еще стены этого дома не видели.

Отец ворвался в мою комнату под вечер, распахнув дверь с такой силой, что послышался треск дерева от удара. Потом с такой же силой ее захлопнул, не забыв закрыть на замок. Я сглотнула от страха и начала пятиться назад.

– Вздумала отца позорить, мерзавка?! – его глаза так и метали молнии, а ноздри раздувались от ярости, грудь тяжело опускалась и поднималась, а руки были сжаты в кулаки. Но, несмотря на то, что отец не ждал от меня ответа, я все же тихо произнесла:

– Я не хотела тебя позорить. Я просто не хочу замуж за Амирхана.

– Ты оскорбила влиятельного человека! Ты это понимаешь?! Представляешь, какие проблемы мне грозят из-за твоей глупой выходки?! – продолжал орать мужчина, что зовется моим отцом. – Хорошо, что я смог сгладить все острые углы, и он не забрал своего предложения обратно. Ты выйдешь за него замуж в ближайшее время, – уже более спокойно произнес он.

И тут произошло то, что никогда не случалось со мной ранее за всю мою сознательную жизнь: ярость застила мне глаза, и я повысила голос на отца:

– Я. Не. Выйду. Замуж. За. Амирхана. Ты не сможешь меня заставить, я свободный человек! Я не рабыня, чтобы мною распоряжались по собственному желанию! В конце концов, наше законодательство запрещает вмешательство в жизнь другого человека!

Впоследствии, лежа бессонными ночами, я не раз думала, что прояви я терпение, покорность и попроси отца со слезами на глазах не выдавать меня замуж за того мужчину, возможно, все сложилось бы иначе. Хотя, зная моего отца, он не из тех, кто меняет принятые решения. Никогда. Только если они сулят ему материальную выгоду. А какая выгода отцу от разрыва помолвки с партнером? Верно, никакой. Все было решено заранее и без моего участия. Но я должна была хоть раз в жизни попытаться отстоять свое мнение.

Я даже не заметила, как в воздух взметнулась твердая рука отца и наотмашь ударила меня по лицу. Удар был настолько сильный, что я отлетела в сторону и упала на стеклянный журнальный столик, конечно же, его разбив. Я закричала. Осколки больно впились в руки, порезали бок и правое бедро. Моя кровь заливала светлый пол. Перед глазами все плясало, а в голове установился такой шум, что я едва услышала сказанное отцом:

– Совсем от рук отбилась, но ничего, мне не сложно научить тебя уважать отца, – он бесстрастно стоял и смотрел, как я пытаюсь встать и отползти с останков журнального столика, чтобы новые осколки не впивались мне в кожу.

Я услышала, как звякнула бляшка на ремне. Что он делает?!.. Но повернуть голову в его сторону я не успела, потому что на мою спину пришелся первый жестокий удар ремня. Я снова истошно кричу, потому что не только удар ремня приносит мне адскую боль, но и осколки, которые остались в моем теле от резких движений, кажется, впиваются еще сильнее. На мою спину продолжают обрушиваться удар за ударом, во рту металлический привкус крови от разбитой губы, голова кружится, комната плывет перед глазами, я вся в собственной крови, и нет сил даже кричать.