«Птицы», «Не позже полуночи» и другие истории

За ничтожно короткое время изменились все мои ценности. Тот я, который совсем недавно карабкался в гору, терзаемый гневом и страхом, больше не существовал. А нынешний я – пожилой человек с седой головой, который нормальным людям, доведись им увидеть меня сейчас, показался бы шутом, посмешищем, безумцем, – я стоял обнаженный среди других солнцепоклонников на Монте-Верита. Солнце поднялось уже высоко и светило прямо на нас; оно до пузырей жгло кожу, пронизывало жаром сердце и легкие, наполняя тело блаженством и болью.

Я продолжал не отрываясь смотреть на Анну. Я так ее любил, что машинально повторял вслух ее имя: «Анна… Анна…» Она знала – я здесь, она подала мне знак, подняла руку. Вокруг все приняли это как должное. Они молча радовались вместе со мной, они понимали.

И тут от стоявших на ступенях отделилась девушка в простом крестьянском платье, в чулках и башмаках, с распущенными волосами. Руки у нее были сложены на груди, как для молитвы, но, приглядевшись, я увидел, что она прижимает их к сердцу.

Она подошла к краю пропасти, туда, где стояла Анна. Прошлой ночью, при полной луне, я бы наверняка застыл от ужаса, но сейчас страха не было. Я приобщился к ним; я стал одним из них. Прорезавшись на миг из бесконечного пространства над нами, луч солнца скользнул по краю обрыва и озарил своим блеском голубой лед. В едином порыве мы опустились на колени, обратив лицо к солнцу, и я вновь услыхал звуки хвалебного гимна.

Вот так, подумал я, люди в древности поклонялись животворящему солнцу; так будут поклоняться ему и впредь, до конца. Нет ни веры, ни Спасителя, ни божества. Только солнце, которое дает нам свет и жизнь. И так было с незапамятных времен.

Солнечный луч скользнул дальше, и тогда девушка, поднявшись с колен, сбросила чулки и башмаки, за ними платье, и Анна ножом обрезала ей волосы – коротко, почти до корней. Девушка стояла не двигаясь, прижимая к сердцу ладони.

Теперь она свободна, думал я, она больше не вернется в долину. Родители ее оплачут, жених погорюет и утешится, и никто так и не узнает, ради чего она осталась на Монте-Верита. Дома ее ждал бы свадебный пир, поздравления, подарки, танцы, а потом на смену недолгому романтическому всплеску пришла бы рутина семейной жизни: заботы о доме, о детях, болезни, беды и напасти – и долгое унылое старение. Здесь это ей не грозит. Здесь все чувства остаются неизменными. Любовь и красота не умирают и не меркнут. Жизнь здесь суровая, ибо сурова Природа, чуждая милосердия. Но об этой жизни она и мечтала, ради этого пришла сюда. Здесь она узна́ет все, чего не знала прежде, чего никогда бы не открыла для себя, оставшись в своем привычном мире. Страсть, радость, смех, жар солнца и притяжение луны, любовь без надрыва, сон без ночных кошмаров… Вот почему люди в долине ненавидят и боятся Монте-Верита. Здесь есть то, чего нет и никогда не будет у них. И недаром они злятся, завидуют и чувствуют себя обделенными.

Анна повернулась и от края обрыва стала спускаться вниз. И девушка, отныне бесполая, отбросившая свое естество вместе с прошлой жизнью и деревенской одеждой, последовала за ней – босиком, с голыми руками, коротко остриженная, как все остальные. Она улыбалась, светилась счастьем, и я понял, что отныне ничто не нарушит ее душевный покой.

Все сошлись во дворе. Я остался на вершине один. Я чувствовал себя изгоем, перед которым захлопнулись врата рая. Момент торжества мелькнул и исчез. Они все были частью этого мира, а я как был, так и остался чужаком.

Я снова оделся, и это волей-неволей меня отрезвило: я вспомнил Виктора и его поручение. Я спустился по ступеням во двор и, подняв голову, увидел, что Анна успела подняться на башню и ждет меня там.

Наверх вела крутая лестница; стоявшие прижались к стене, чтобы дать мне пройти. Отличие Анны от остальных обитателей сразу бросалось в глаза: она одна носила длинный белый плащ с капюшоном. Над башней, открытой сверху, синело небо. Анна сидела на ступеньке, согнув одну ногу и опершись локтем о колено, – в той самой памятной мне позе, в какой сиживала когда-то на низком табурете у камина в Шропшире. Сегодня превратилось во вчера. Время отступило; мы, словно двадцать шесть лет назад, оказались вдвоем в доме Виктора, и на меня, как всякий раз в ее присутствии, снова снизошел благодатный покой. Мне хотелось упасть перед ней на колени, прижаться губами к ее руке. Но я не смел и молча стоял у стены, скрестив руки.

– Наконец-то ты нас нашел, – проговорила она. – Долго же ты искал.

Голос был тихий, спокойный, точно такой, как прежде.

– Это ты привела меня сюда? – спросил я. – Ты позвала меня, когда мой самолет разбился?

Она засмеялась знакомым смехом. Мы словно никогда не разлучались. На Монте-Верита остановилось время.

– Я пыталась позвать тебя и раньше, – сказала она. – Но ты так поспешно закрылся от меня, будто бросил на рычаг телефонную трубку. А в одиночку по телефону не поговоришь. Телефоны еще существуют?

– Да, только более усовершенствованные – телефонисток упразднили, соединение осуществляется автоматически. Но ведь души, как и раньше, в посредниках не нуждаются.

– Твоя душа столько лет была как наглухо закрытый ящик. Жаль – у нас могло бы быть так много общего. Виктор должен был излагать свои мысли в письмах, а с тобой писем бы не понадобилось.

Для меня блеснул лучик надежды. Теперь надо было действовать с особой осторожностью.

– Ты успела прочесть его письмо? – спросил я. – И мое прочла? Ты знаешь, что он умирает?

– Да, знаю. Он болен уже много недель. Поэтому я постаралась сделать так, чтобы ты был здесь. Был при нем, когда придет его час. Ему станет легче, если ты вернешься и расскажешь, что видел меня и говорил со мной. Он будет рад.

– Ты не хочешь пойти сама?

– Не стоит. Пусть его иллюзии останутся с ним до конца.

Иллюзии? Что она хочет сказать? Стало быть, они на Монте-Верита не всесильны? Она понимает, что их жизнь сопряжена с опасностями?

– Анна, я сделаю, как ты говоришь, – начал я. – Я вернусь к Виктору и останусь при нем до конца. Но время поджимает. Тебе и всем, кто тут есть, угрожает опасность. Здесь оставаться нельзя. Завтра, может быть, даже нынче ночью люди из долины прорвутся на Монте-Верита, возьмут эти стены штурмом и уничтожат всех. Необходимо опередить события. Если у вас нет никаких средств самозащиты, разреши мне помочь вам. Мы не окончательно отрезаны от цивилизации, все это осуществимо. Я могу спуститься в долину, разыскать телефон, поднять на ноги полицию, вызвать на подмогу армию, связаться с компетентными властями…

Мои слова повисли в воздухе. В голове у меня еще не созрел четкий план; для начала было важно, чтобы она доверилась мне, решила, что на меня можно положиться.

– Пойми, – убеждал я ее, – жизнь здесь не сможет продолжаться, как раньше. Если на сей раз беду удастся отвести, в чем я сильно сомневаюсь, все повторится через неделю, через месяц. Дни вашей безопасности сочтены. Вы столько лет прожили в изоляции; вряд ли вы понимаете, в каком состоянии сейчас находится мир. Даже эту небольшую страну разрывает взаимная подозрительность и враждебность. Люди из долины уже далеко не те суеверные, темные крестьяне, как когда-то. Они вооружены современным оружием и не остановятся перед массовым убийством. Вас всех ждет верная гибель.

Она не отвечала. Только слушала, не вставая, кутаясь в свой белый плащ, – далекая, отрешенная.

– Анна, Виктор умирает, – сказал я. – Может быть, его уже нет в живых. Он больше не сможет тебе помочь, но я смогу. Я всегда тебя любил. Слова ни к чему – ты и так знаешь. Ты сломала две жизни, его и мою, когда ушла на Монте-Верита двадцать шесть лет назад. Но речь сейчас не об этом. Важно, что я снова нашел тебя. И на свете сохранились еще уголки, не тронутые цивилизацией, куда мы могли бы уехать вместе, ты и я… и все, кто здесь с тобой, если они пожелают к нам присоединиться. У меня достаточно денег, я все устрою, тебе не придется ни о чем беспокоиться.

Мысленно я уже видел, как улаживаю практические вопросы в посольствах и консульствах, оформляю паспорта, выправляю нужные бумаги, запасаюсь одеждой…

И одновременно перед глазами у меня разворачивалась карта мира с нехожеными горными массивами – от Южной Америки до Гималаев, от Гималаев до Африки. А еще малоисследованные просторы Северной Канады, обширные области Гренландии… И острова – бесконечное множество затерянных в океане островов, пристанище морских птиц, куда не ступала нога человека. Безразлично, что это будет – гора или остров, заросли или пустыня, дремучий лес или ледяные равнины Арктики. Пусть Анна выбирает сама. Я слишком долго жил вдали от нее и теперь хотел одного: быть с ней вечно.

И это было реально: ведь Виктор, ее законный муж, на грани смерти. Я повторил ей это еще раз – без прикрас, с предельной откровенностью. И теперь ждал от нее ответа.

Она засмеялась мягким, негромким смехом, который я так любил и так хорошо помнил; мне захотелось подойти и обнять ее – столько жизни было в этом смехе, столько радости и надежды.

– Ну так как? – спросил я.

Она поднялась и встала рядом со мной.

– Жил-был один человек, – заговорила она, – и поехал он на вокзал Ватерлоо, и попросил кассира продать ему билет в рай. Один билет. В один конец. И когда кассир ответил, что такой станции не существует, он схватил стеклянную чернильницу и запустил кассиру в голову. Вызвали полицию, буяна увезли и посадили в тюрьму. Тебе не кажется, что ты просишь у меня билет в рай? А здесь гора Истины, это совсем другое.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Плимут – порт на берегу пролива Ла-Манш; во время Второй мировой войны подвергался особенно ожесточенным налетам немецкой авиации. – Здесь и далее, если не указано иное, примеч. перев.

2

Уильям Вордсворт. Сонет 33. Перевод С. Сухарева.