Полная версия
«Может, я не доживу…»
А еще шпаликовская неприкаянность – как, впрочем, и некрасовская опала – искупалась чувством свободы, внутренне присущим каждому настоящему художнику. Свободы от лицемерия советского официоза, от редакторско-цензорских запретов. Свободы писать то, что́ хочешь и так, ка́к хочешь, шутить там, где смешно, и печалиться там, где печально. Может быть, в этом – главное объяснение и его «стёба», и его «анархизма», поэтической несовместимости с официальным, «организованным свыше» искусством. Хотя это чувство свободы и было, конечно, приправлено горечью: «Вольным – вольная воля, / Ни о чем не грущу, / Вздохом в чистое поле / Я себя отпущу. / Но откуда на сердце / Вдруг такая тоска? / Жизнь уходит сквозь пальцы / Желтой горстью песка» («Остается во фляге…»).
Предчувствие было точным: жизнь и в самом деле уходила. Когда-то в молодости он написал и напел под гитару стихи о смерти, которые друзьям казались шуточными (они и были сочинены как шуточный подарок на день рождения одному из друзей), а теперь звучат как пророческие и трагические: «Ах, утону я в Западной Двине / Или погибну как-нибудь иначе, / Страна не пожалеет обо мне, / Но обо мне товарищи заплачут. / Они меня на кладбище снесут, / Простят долги и старые обиды, / Я отменяю воинский салют, / Не надо мне гражданской панихиды». Шутка – потому что поэт, с его обостренным ощущением фальши официоза, иронизирует над советским церемониалом, над «большими» кремлевскими похоронами «настоящих коммунистов, продолжателей дела великого Ленина», как об этом говорилось в некрологах. Но ведь звучит здесь и всерьез мотив собственного ухода из жизни.
Шпаликов не утонул в Западной Двине. Он погиб «как-нибудь иначе»: повесился в Переделкине 1 ноября 1974 года. О мотивах этого шага можно только гадать. Неприкаянность и бездомность, вязкая и гнетущая атмосфера застоя, творческая нереализованность, чувство бесперспективности работы в стол (сценарий – не роман, он не может лежать пятнадцать лет до очередной «оттепели», его ставят или сейчас, или никогда)… А может быть – все это сразу? Ему было тридцать семь лет – роковой для русских поэтов возраст. Закончился его недолгий земной путь, но осталось исполненное лиризма и оттого обращенное к нашей душе творчество. «Я к вам травою прорасту, / попробую к вам дотянуться, / как почка тянется к листу, / вся в ожидании проснуться…»
Откликнемся же поэту.
Анатолий КулагинАвтобиография
Я, Шпаликов Геннадий Федорович, родился в сентябре 1937 года в г. Сегеже Карело-Финской ССР, где мой отец, Шпаликов Федор Григорьевич, строил Сегежский бумажно-целлюлозный комбинат. Он был военный инженер.
В 1939 году после окончания строительства мы вернулись в Москву.
В 1941 году, как только началась война, нас вместе с Академией им. Куйбышева, где служил и работал отец, эвакуировали в г. Фрунзе. Жили мы, вернее, в деревне Аларга – это недалеко от города.
Зимой 1943 года вернулись в Москву. 28 января 1944 года в Польше погиб мой отец, инженер-майор Шпаликов.
В 1945 году я поступил в школу, а в 1947 году военкоматом Ленинградского района г. Москвы был направлен в Киевское суворовское военное училище как сын погибшего офицера.
В Киевском суворовском военном училище я находился с 1947 по 1955 год. В училище был членом комсомольского бюро взвода, редактировал газету.
В июле 1955 года окончил Киевское суворовское военное училище и был направлен в Московское Краснознаменное училище им. Верховного Совета РСФСР.
В октябре 1955 года приказом начальника училища был назначен на должность командира отделения с присвоением звания мл. сержанта.
В январе 1956 года на батальонных учениях я повредил колено правой ноги и до марта 1956 года лежал в Хлебниковском военном госпитале.
7 марта 1956 года Окружной медицинской комиссией был признан негодным для дальнейшего обучения в военном училище, а несколько дней спустя приказом начальника училища по состоянию здоровья я был уволен из армии. Сейчас живу в городе Москве, по ул. Горького, д. 43, кв. 110, с матерью, с 1952 года – член ВЛКСМ.
Г. Шпаликов[1]26.06.56 г. г.МоскваСтихотворения разных лет
«По несчастью или к счастью…»
По несчастью или к счастью[2],Истина проста:Никогда не возвращайсяВ прежние места.Даже если пепелищеВыглядит вполне,Не найти того, что ищем,Ни тебе, ни мне.Путешествие в обратноЯ бы запретил,Я прошу тебя, как брата:Душу не мути.А не то рвану по следу,Кто меня вернет?И на валенках уедуВ сорок пятый год.В сорок пятом угадаю,Там, где – боже мой! —Будет мама молодаяИ отец живой.«Москва сортировала поезда…»
Москва сортировала поезда:Товарные, военные, почтовые.Нас увозили в дальние места,Живыми оставались чтобы мы.Для жизни дальней оставались жить,Которая едва обозначалась,Теперь – глаза в слезах едва смежитьЗа все начала, за все начала.«Спой ты мне про войну…»
Спой ты мне про войну[3],Про солдатскую жену,Я товарищей погибших,Как сумею, помяну.Тебя, Сергей, за Волгой схоронили,Фанерную поставили звезду,А мой старший брат погиб на УкраинеВ сорок первом, сорок-горестном году.Спой ты мне про войнуДа про тех, кто был в плену,Я товарищей погибших,Как сумею, помяну.Всех без вести, всех без вестей пропавших,А сколько их пропало за войну,Всех ребят, ребят, России не продавших, —Как сумею, как умею – помяну.Спой ты мне про войну,Про Советскую страну,Много стран на белом свете,Я ручаюсь за одну.Она меня мальчишкою растила,На трудный хлеб, на трудные хлеба,Ты одна, одна на всех, моя Россия,И защита, и надежда, и судьба.«Городок провинциальный…»
Городок провинциальный[4],Летняя жара,На площадке танцевальнойМузыка с утра.Рио-рита, рио-рита,Вертится фокстрот,На площадке танцевальнойСорок первый год.Ничего, что немцы в Польше,Но сильна страна,Через месяц – и не больше —Кончится война.Рио-рита, рио-рита,Вертится фокстрот,На площадке танцевальнойСорок первый год.«Я жизнью своей рискую…»
Я жизнью своей рискую[5],С гранатой на танк выхожуЗа мирную жизнь городскую,За все, чем я так дорожу.Я помню страны позывные,Они раздавались везде —На пункты идти призывные,Отечество наше в беде.Живыми вернуться просили.Живыми вернутся не все,Вагоны идут по России,По травам ее, по росе.И брат расставался с сестрою,Покинув детей и жену,Я юностью связан с войною,И я ненавижу войну.Я понял, я знаю, как важноВеслом на закате грести,Сирени душистой и влажнойНевесте своей принести.Пусть пчелы летают – не пулиИ дети родятся не зря,Пусть будет работа в июлеИ отпуск в конце января.За лесом гремит канонада,А завтра нам снова шагать.Не надо, не надо, не надо,Не надо меня забывать.Я видел и радость и горе,И я расскажу молодым,Как дым от пожарища горекИ сладок отечества дым.«Не пойте песен про войну…»
Не пойте песен про войну,Картины не снимайте.Стаканом лучше помянуть —Так чище.Половина девятого
Солнцем обрызган целый мир,Празднично блещет улица.После утренней тьмы квартирЛюди стоят и щурятся.Сдвинься, попробуй — не хватит сил,И у подъездов, спросонок,Город большой на мгновенье застыл,Зажмурившись, как котенок.Обвинение дождю
Откуда у неба столько воды,Тут помутнеешь в рассудке.Дождь, наливая с краями пруды,Хлещет вторые сутки.Погода сама говорит за то,Что в этот безбожный векСкоро будет всемирный потопИ нужно строить ковчег.Кто там, на небе, давай разберись,Пожалуйста, не авральте.Нам же не сеять китайский рисНа заливном асфальте.Читая маяковского
Читаю – завидую, читаю – горжусь.Хорошая зависть эта.Вскормила земля великая РусьСебе по плечу поэта.Кажется, встает он:«Держи лапу,Сегодня занят. Завтра жду». —И громко Вселенной: «Сними шляпу.Я иду!»«Так служим Отчизне…»
Так служим Отчизне,Что лучше не надо, —Семнадцать лет жизни,И восемнадцать парадов.«Не смотри на будущее хмуро…»
Не смотри на будущее хмуро,Горестно кивая головой…Я сегодня стал литературойСамой средней, очень рядовой[6].Пусть моя строка другой заслонится,Но благодарю судьбу своюЯ за право творческой бессонницыИ за счастье рядовых в строю.Грустное
В это — серьезно верил,Возможно от простоты.Звонок неожиданный в двери.Я открываю — ты!Верить мне в это хочется,А факты кричат: не верь!Ведь чаще всего молочницеЯ открываю дверь.«Я тебя девчонкой…»
Я тебя девчонкой знал когда-то,А теперь расстроенной гурьбойГлупые, влюбленные ребятаВечерами ходят за тобой.Все понятно – так должно случиться,Раньше, позже, но пришел твой срокУложить девчоночьи косицыВ золотистый женственный пучок.Вспомнить здесь, по-моему, нелишнее,Как при виде этой головыЯ тебя, знакомую, давнишнюю,Неожиданно назвал на «вы».А в конце концов открылось главное,Я узнал как будто бы вчера,Что какая милая и славнаяДевочка из нашего двора.И когда к тебе идут ребята,Мне смешно и грустно сознавать,Что тебя за косы драл когда-то,А теперь вот буду ревновать.Редкое сновидение, или жалко, что не в жизни
Такое может случиться со сна,Простительно каждому, и понятно —Хорошее утро, вообще – весна,На стенах солнца яркие пятна.Небо за стеклами, синь высоты,Луж сияющие окружения.И конечно, являешься ты,Далекая во всех отношениях.Я удивленно шагнул назад,Что-то промолвил дрожащим голосом.Нет, несомненно – твои глаза,Твои пшеничные волосы.Мне незнакомое ранее платье,Воздушное, белое, кажется, бальное.Потянулся тебя обнять я,Не очень скромно и очень нахально.Думаю: сейчас хлестнет по щекам,Что-нибудь резкое скажет.А ты — видно, стала попроще-каИ улыбаешься даже.Шаг вперед, мы вдвоем.Полностью, а не отчасти…И так не вовремя сигнал «подъем!»Перерывает счастье.Сижу на кровати, опухший со сна,Ботинки невесело обувая…Как говорится, весна,Все бывает.Десять лет
Загорелым, обветренным и босымВыскочил он под дождь.От современности — только трусы,А так – африканский вождь.Пренебрежительно глянул на нас,Вытер ладонью носИ пустился по лужам в дичайший плясС удовольствием и всерьез.Можайск
В желтых липах спрятан вечер,Сумерки спокойно-сини.Город тих и обесцвечен,Город стынет.Тротуары, тротуарыШелестят сухой листвою,Город старый, очень старыйПод Москвою.Деревянный, краснокрыший,С бесконечностью заборов,Колокольным звоном слышенВсех соборов.Полутени потемнели,Тени смазались краями,Переулки загорелиФонарями.Здесь, остриженный, безусый,В тарантасе плакал глухоОчень милый, очень грустныйПьер Безухов.Переулок юности
Звон трамвая голосист и гулок,Парк расцвечен точками огней,Снова я пришел на переулок —Переулок юности моей.Над асфальтом наклонились вязы,Тенью скрыв дорожку мостовой.Помню, как к девчонке сероглазойТоропился я под выходной.Как, промокнув под дождем веселым,За цветущий прятались каштан,Девочка из сорок третьей школыИ до слез смущенный мальчуган.Мне хотелось слез необычайных,Клятву, что ли, дать или обет.Этот дождь, короткий и случайный,Стал причиной близости к тебе.Знаю – случай ничего не значит.Но сегодня поздно пожалел,Что могло случиться все иначе,Если б дождь подольше прозвенел.Звон трамвая голосист и гулок,Парк расцвечен точками огней,Снова я пришел на переулок —Переулок юности моей.Надоело!
Кажется, вырос годами и телом,Здоровый парень с взлохмаченной головой,Но сегодня вдруг захотелосьДомой.Сердце кричит упрямо,Пусть слова у него другие,Раньше просто — Хочу к маме! —А теперь — Долой Киев! —Долой ваши порядки,Приказики и приказы.Сверху гладко,Внутри — зараза.Внутри то, что калечим,Год от года становится плоше,Злоба легла на плечиТяжелой ношей.Злоба тугим захлестомСдавила душу грубо,Освободиться просто —В зубы!Легче всего хрястнуть ломом,Здоровье и молодость — победители…Ну а дальше? Ты дома,Ро-ди-те-ли…Грустные лица,Плач тягучий…Этому не случитьсяНи в коем случае.Снова и снова в поле зренияСтены напротив скучно-белые,Как все до омерзенияНадоело.Болью мозг защемило,Словно один продираешься чащей,Каждый день – бритый затылокВпереди стоящего.Дрянь распорядка, придирки по мелочам,Противно, гадко,Срам!Серых дней лента.Начало длинного месяца,Товарищ планетаМедленно вертится.Никак не влияет тоска, сожаления,На это небесное ускорение…В общем, можно сказать короче,Без злости и слов скороспелых —Родное училище оченьНадоело!«Я жил как жил…»
Я жил как жил,Спешил, смешил,Я даже в армии служилИ тем нисколько не горжусь,Что в лейтенанты не гожусь.Не получился лейтенант,Не вышел. Я – не получился,Но, говорят, во мне талантИного качества открылся:Я сочиняю – я пишу.«Бывает все на свете хорошо…»
Бывает все на свете хорошо[7],В чем дело, сразу не поймешь, —А просто летний дождь прошел,Нормальный летний дождь.Мелькнет в толпе знакомое лицо,Веселые глаза,А в них бежит Садовое кольцо,А в них блестит Садовое кольцоИ летняя гроза.А я иду, шагаю по Москве,И я пройти еще смогуСоленый Тихий океан,И тундру, и тайгу.Над лодкой белый парус распущу,Пока не знаю с кем,Но если я по дому загрущу,Под снегом я фиалку отыщуИ вспомню о Москве.«Есть у раздражения…»
Есть у раздраженияСамовыражение.Дверью – хлоп,И пулю – в лоб.Ах, как всем досадил!И лежит в гробу – костюм,Новые ботинки,Галстук на резинке.Две вдовы(Две жены)К случаю наряжены.Он лежит – уже ничейВ ожидании речей.Караул! Караул!Вот почетный караул.Хорошо ему в почете,Жалко, ноги протянул.Говорю ему – привет,Ты – туда, а я – в буфет.Батум
Работа не тяжелая,И мне присужденоПить местное, дешевоеГрузинское вино.Я пью его без устали,Стакан на свет гляжу,С матросами безусымиПо городу брожу.С матросами безусымиБрожу я до утра,За девочками с бусамиИз чешского стекла.Матросам завтра вечеромК Босфору отплывать,Они спешат, их четверо,Я пятый – мне плевать.Мне оставаться в городе,Где море и базар,Где девочки негордыеВыходят на бульвар.«У лошади была грудная жаба…»
У лошади была грудная жаба,Но лошади – послушное зверье,И лошадь на парады выезжалаИ маршалу молчала про нее.А маршала сразила скарлатина,Она его сразила наповал,Но маршал был выносливый мужчинаИ лошади об этом не сказал.«Мертвец играл на дудочке…»
Посвящается Феллини
Мертвец играл на дудочке,По городу гулял,И незнакомой дурочкеОн руку предлагал.А дурочка, как Золушка,Ему в глаза глядит —Он говорит о золоте,О славе говорит.Мертвец – певец и умница,Его слова просты —Пусты ночные улицы,И площади пусты.«Мне больно, мне невесело,Мне холодно зимой,Возьми меня невестою,Возьми меня с собой».«То ли страсти поутихли…»
То ли страсти поутихли,То ли не было страстей,Потерялись в этом вихреИ пропали без вестейЛюди первых повестей.На Песчаной – все песчано,Лето, рвы, газопровод,Белла с белыми плечами[8],Пятьдесят девятый год,Белле челочка идет.Вижу четко и нечетко, —Дотянись – рукой подать:Лето, рвы и этой челкиКрасно-рыжей благодать.Над Москвой-рекой ходили,Вечер ясно догорал,Продавали холодильник,Улетали за Урал.«Я шагаю по Москве…»
Я шагаю по Москве,Как шагают по доске,Что такое – сквер направоИ налево тоже сквер.Здесь когда-то Пушкин жил,Пушкин с Вяземским дружил,Горевал, лежал в постели,Говорил, что он простыл.Кто он, я не знаю кто,А скорей всего, никто,У подъезда на скамейкеЧеловек сидит в пальто.Человек он пожилой,На Арбате дом жилой.В доме летняя еда,А на улице средаПереходит в понедельникБезо всякого труда.Голова моя пуста,Как пустынные места.Я куда-то улетаю,Словно дерево с листа.«Сегодня пьем…»
Сегодня пьемОпять втроем,Вчера втроем,Позавчера —Все вечераВтроем.Четвертый был,Но он забыл,Как пел и пил.Ему плевать,Ушел вчера,А нам блеватьВсе вечераВтроем.«Разговор о чебуреках поведем…»
Разговор о чебуреках поведем,Посидим на табуретах, попоемО лесах, полях, долинах, о тебе,О сверкающих павлинах на воде.Ах, красавица, красавица моя,Расквитаемся, уеду в Перу я,В Перу, Перу буду пить и пировать,Пароходы буду в море провожать.По широкой Амазонке поплывуИ красивого бизона подстрелю.Из бизона я сошью себе штаны,Мне штаны для путешествия нужны.Вижу я – горят Стожары, Южный КрестНад снегами Килиманджаро и окрест.И река течет с названьем Лимпопо,И татарин из Казани ест апорт.Засыпает, ему снится Чингисхан,Ю. Ильенко[9] и Толстого Льва роман,И Толстого Алексея кинофильм,Ахмадулина, Княжинский[10], Павел Финн[11].«Что за жизнь с пиротехником…»
Что за жизнь с пиротехником,Фейерверк, а не жизнь,Это – адская техника,Подрывной реализм.Он веселый и видный,Он красиво живет,Только он, очевидно,Очень скоро помрет.На народном гулянье,Озарив небосклон,Пиротехникой ранен,Окочурится он.Я продам нашу дачу,Распродам гардероб,Эти деньги потрачуНа березовый гроб.И по рыночной площадиМимо надписи «Стоп»Две пожарные лошадиПовезут его гроб.Скажут девочки в ГУМе,Пионер и бандит —Пиротехник не умер,Пиротехник убит.Из послания П. Финну
На языке родных осин,На «Консуле» – тем пачеСтучи, чтоб каждый сукин сынДуховно стал богаче.Стучи, затворник, нелюдим,Анахорет и рыцарь,И на тебя простолюдинПридет сюда молиться.Придут соседние слепцы,Сектанты и тираны,И духоборы, и скопцы,И группа прокаженных.И боль, и блажь простых людейДоступна – ты не барин,Хотя ты, Паша, иудей,А что – Христос – татарин?Ты не какой-то имярек —Прошу, без возраженья! —Ты просвещенный человек,Почти из Возрожденья.Паше, в утешение
Почто, о друг, обижен на меня?Чем обделен? Какими сапогами?Коня тебе? Пожалуйста – коня!Зеленый штоф, вязигу с пирогами.Негоциантку или Бибигуль?Иль деву русскую со станции Подлипки?Избу на отдаленном берегуИль прелести тибетской Айболитки?Все для тебя – немой язык страстейИ перстень золотой цареубийцы.Ты прикажи – и вот мешок костейВрагов твоих и тело кровопийцы.«Меня влекут, увы, не те слова…»
П. К. Финну – в ответ на дружеское послание
Меня влекут, увы, не те слова,Не «ледосплав», не «ледоход» и даже —Поэта золотая голова —Все лажа.А что не лажа?Что, мой друг, не ржа?Поутру сон? Желание хозяйки?Или полет ружейного пыжаВслед лайки?Не лажа, Паша, – доказать готов —Мысль сухопутная да прозвучит не дико! —Охота (но не промысел!) китовПод руководством, Паша, Моби Дика.Она явилась как-то раз во снеИ совершенно якобы некстати,И дел вовне и местности – вовне,Как, например, на Клязьме – полосатик.Не ихтиолог, не специалистПо промыслу, тем более – по ловле,Хотя – спортсмен и в прошлом – футболист,Тогда – во сне, себя поймал на слове, —Что надо наниматься на суда.Прощайте, трепачи и резонеры!И плыть, конечно, Паша, не сюда —А в гарпунеры.Не лажа, Паша, помнишь? – клык моржа,А впрочем, и моржи, конечно, лажа.Хорош еще, конечно, дирижабль,Вслед за китом возникший из миража…«Друг мой, я очень и очень болен…»
П. К. Ф.
Друг мой, я очень и очень болен,Я-то знаю (и ты), откуда взялась эта боль!Жизнь крахмальна – поступим крамольноИ лекарством войдем в алкоголь!В том-то дело! Не он в нас – целебно!А напротив – в него мы, в него!И не лепо ли бяше! – а лепо,Милый Паша, ты вроде АлекоИ уже я не помню кого!Кто свободен руками, ногами,Кто прощается с Соловками,А к тебе обращается узникАлексеевский равелин —Просит Мурманск – на помощь, союзник!И дорогою – на Берлин.Квазимодо[12]
О, Квазимодо, крик печали,Собор, вечерний разговор,Над ним сегодня раскачалиНе медный колокол – топор.Ему готовят Эсмеральду,Ему погибнуть суждено,Он прост, как негр, как эсперанто,Он прыгнет вечером в окно.Он никому вокруг не нужен,Он пуст, как в полночь Нотр-Дам,Как лейтенант в «Прощай, оружье»,Как Амстердам и Роттердам,Когда кровавый герцог АльбаТе города опустошилИ на тюльпаны и на мальвыЗапрет голландцам наложил.А Квазимодо, КвазимодоИдет, минуя этажи.Молчат готические своды,Горят цветные витражи.И на ветру сидят химеры,Химерам виден далекоВесь город Франса и Мольера,Люмьера, Виктора Гюго.И, посмотрев в окно на кучиЗевак, собак, на голь и знать,Гюго откладывает ручку,Зевает и ложится спать.«Тишинский рынок, эх, Княжинский рынок…»
Тишинский рынок, эх, Княжинский рынок,Надменные чистильщики ботинок,Надменные я знаю почему —Профессия такая ни к чему.Мне там старик пальто перешивал,Перешивая, сильно выпивал.Скажи, старик, ты жив или не жив,Последнее пальто распотрошив?«Ударил ты меня крылом…»
Ударил ты меня крылом,я не обижусь – поделом,я улыбнусь и промолчу,я обижаться не хочу.А ты ушел, надел пальто,но только то пальто – не то.В моем пальто под белый снегушел хороший человек.В окно смотрю, как он идет,а под ногами – талый лед.А он дойдет, не упадет,а он такой – не пропадет.Л. К.
(Песня запрещенная)
Нескладно получается —Она с другим идет,Невестою считается —С художником живет.Невестою считается,Пьет белое вино.Нескладно получается —Как в западном кино.Пока домой поклонникиЕе в такси везут,Сижу на подоконникеЧетырнадцать минут.Взяв ножик у сапожника,Иду я по Тверской —Известного художникаЗарезать в мастерской.Сентябрь
Ю. А. Файту
О чем во тьме кричит сова?Какие у нее слова?Спроси об этом у совыНа «ты» или на «вы».Иду дорогой через лес,Держу ружье наперевес.Охотник я. Но где же дичь?Где куропатка или сыч?Хотя – съедобны ли сычи,Про то не знают москвичи.Но я – неважный гастроном,Давай зальем сыча вином!Мы славно выпьем под сычаЗубровки и спотыкача!Прекрасен ты, осенний лес, —Какая, к черту, мне охота!Пересеку наперерезТвои осенние болота.Товарищ дал мне сапоги —Размеры наши совпадают,Подарок с дружеской ногиСейчас в болоте пропадает!Но притяжение болотМы все-таки преодолеем,Тому надежда и оплот,Что силу воли мы имеем.Мы – это я и сапоги,Подарок с дружеской ноги.Они ходили с малых летЧерез болота и овраги,А покупали их в сельмаге,Для них асфальт – уже паркет.Люблю я эти сапоги,Заклеенные аккуратно,Подарок с дружеской ноги —Я не верну его обратно.Уже светлеет. ПереходОт тени к свету непонятен,Число полутонов растет,А воздух влажен и приятен.Рога трубят? Рога трубят…Палуба[13]
На меня надвигаетсяПо реке битый лед,На реке навигация,На реке пароход.Пароход белый-беленький,Дым над красной трубой,Мы по палубе бегали —Целовались с тобой.Пахнет палуба клевером,Хорошо, как в лесу,И бумажка приклеенаУ тебя на носу.Ах ты, палуба, палуба,Ты меня раскачай,Ты печаль мою, палуба,Расколи о причал.«Все лето плохая погода…»
Все лето плохая погода,Звучит этот вальс с парохода,Над пляжем, над шлюзом, над домомИ Тушинским аэродромом.А в Тушине – лето как лето,И можно смотреть без билета,Как прыгают парашютисты —Воздушных парадов артисты.То в соснах они пропадают,То в речку они попадают —Тогда появляется катерС хорошим названьем «Приятель».На катере ездят все летоСпасатели в желтых жилетах,Спасители душ неразумных,Раздетых и даже разутых.Татарово, я не ревнуюТу лодку мою надувную,То лето, ту осень, те годы,Те баржи и те пароходы.Татарово, я не ревнуюПогоду твою проливную,И даже осенние пляжи —Любимые мною пейзажи.«Обожал я снегопад…»
Обожал я снегопад,Разговоры невпопад,Тары-бары-растабарыИ знакомства наугад.Вот хороший человек,Я не знаю имя рек,Но у рек же нет названья —Их придумал человек.Нет названья у воды,Нет названья у беды,У мостов обвороженных,Где на лавочках следы.«Тебе со мною скучно…»
Тебе со мною скучно,А мне с тобою – нет.Как человек – ты штучна,Таких на свете нет.Вас где-то выпускаютНе более пяти,Как спутник запускаютВ неведомой степи.«На подоконнике жена…»
На подоконнике женаСидела ранним летом,А комната озаренаБыла вечерним светом.Да, лето только началось,А к нам вчера приехал гость.Сегодня он уехал —И нам оставил эхо.То эхо – воблы три кило —Нет громогласней эха!Еще на улице светло,И жаль, что он уехал.
