Ватага. Император: Император. Освободитель. Сюзерен. Мятеж

Сделав свое дело, все трое ушли, а им на смену появился еще один, не старый, чем-то похожий на монаха, мужчина с приятным и добрым лицом. Вряд ли это был кто-то из замка, хотя… Другой бы, на месте Бруно, может быть, выждал бы еще, но юный приказчик слишком устал ждать – насиделся в сыром подвале, каждый миг ожидая самых лютых пыток и казни.

И этот человек, показавшийся мальчишке таким добрым… У незнакомца были такие глаза, такая располагающая улыбка, что Бруно решил ничего больше не ждать. Бросив лопату, подбежал:

– Господин… вы говорите по-немецки?

– По-немецки? – добрый человек удивленно поднял глаза. – Ну, говорю, а что?

– Я бы хотел у вас кое-что спросить. Можно? – умоляюще сложив руки, подросток посмотрел на гостя столь жалобно, что тот махнул рукой:

– Ну, спроси, ладно.

– Вы ведь приехали сюда в гости?

– Да, так. Не понимаю, к чему ты это спрашиваешь?

– Просто… Один из ваших спутников, кажется, мне знаком.

– Вот как? Знаком? – пан Свободек – конечно же, это был он – насторожился. – И кто же это?

– Герр Георг, мастер торговых дел из Аугсбурга, – выпалил Бруно. – Он должен меня помнить.

Пан Свободек пожал плечами:

– Да нет у нас никаких мастеров торговых дел… разве что заплечных, х-хе!

– Да я же его только что видел! – в отчаянии закричал отрок. – Высокий такой, красивый… в бархатной темно-голубой котте.

– А-а-а, вот ты о ком! – таборит поспешно прикрыл глаза, стараясь не показать вспыхнувшие в них искры. – Герр Георг, говоришь? Ну-ну…

– Да-да, именно так, уважаемый господин! Надеюсь, он меня узнает.

– А ты сам-то как здесь? – оглянувшись по сторонам, негромко спросил пан Свободек.

Мальчишка зашмыгал носом и всхлипнул:

– Да вот, ехали… А тут вдруг – разбойники… и оказалось… пан… пан Владислав…

– Понятно, – небрежно перебил чех. – Ах, пан Владислав, пан Владислав… Впрочем, ничего необычного для благородного рыцаря. Что ж, бедный мальчик, я помогу тебе!

Заплакав, Бруно упал на колени:

– Не знаю, как и благодарить вас, благородный господин…

– Никогда не зови меня благородным господином, – резко возразил пан Свободек. – Все благородные господа – суть ненасытные пиявки, пьющие народную кровь. Или ты считаешь иначе?

– Я… я не знаю, благород…

– Ладно, хватит, – махнув рукой, таборит снова осмотрелся и понизил голос: – На другом дворе, у ворот замка – повозка, сможешь туда пробраться?

– Ага!

– В ней и спрячешься, я предупрежу возницу и воинов. Все понял?

– О да, господин!

Чех поморщился:

– И еще одно пойми – герру Георгу мы пока ничего не скажем… вокруг него слишком много врагов, нужно немного выждать. Не бойся, я же сказал, что помогу тебе во всем! Ведь люди же должны помогать друг другу, верно?

– Верно, благород… ой… пан.

– Пока прощай, – пан Свободек потрепал парнишку по плечу. – Увидимся позже, и да поможет нам Бог!

Пригладив волосы – шапку оставил в повозке, – Ярослав осторожно выглянул из-за куста, стараясь понять, откуда послышался странный шум, напоминающий лязг вытаскиваемого из ножен меча. Заросли ольхи, липы, невдалеке – за поляною – ельник, а чуть в сторонке – малиновые кусты с крупными спелыми ягодами. Уже отходила малина, но все же хватало еще ягод, в этот год весна выдалась холодной, дождливою – все поздно цвело.

– Вроде все спокойно, пан Яр, – прошептал позади Крамичек – недавно примкнувший к таборитам молодой парень с русой бородкой и бесшабашной душой. Бывший пастух, виллан какого-то пана. Пана крестьяне сожгли вместе с замком и всей семьею, сами же подались в Табор, и сейчас подвергались строгой проверке, испытанию – на что годны?

Вот и Крамичек доказывал свою преданность – сам вызвался в опасное и непростое дело: съездить за продуктами и фуражом. И то, и другое частью добровольно давали местные крестьяне, но таких сознательных становилось все меньше, и в делах снабжения таборитам все чаще и чаще приходилось прибегать к старому испытанному способу: налетел – отобрал! Некоторым стыдно было, но пан Свободек таковых быстренько вразумил – мол, не просто так разбойничали – а за-ради святого дела народного счастья.

Правда, не все обираемые таборитами крестьяне так считали, некоторые – вот же гады! – упорствовали, прятали скот, овощи, хлеб – с такими пан Свободек приказывал не церемониться. Обычно и не церемонились, правда, на этот раз обошлось – неплохо съездили: часть фуража да немного продуктов крестьяне сами дали, остальное добрали, разграбив возы с оброком какому-то пану. Хорошо все прошло, почти без крови – стражники, едва увидав вылетевших из лесу всадников с цепами, тут же и разбежались… кто успел.

Впрочем, собрать фураж да жратву (как по-простому выражались гуситы) – это еще полдела, еще оставалось главное – вывезти, доставить: война шла, крестовый поход опять же – на чужие обозы с обеих сторон охотников было немало.

Ехали с осторожностью, бывший навозник, а ныне – сам себе пан, Ярослав Гржимпек – за старшего, что многим в отряде нравилось – они Ярослава своим командиром и выбрали, сам Жижка не возражал. Бывший торговец навозом человек хороший, не злой, зря не придирается, однако требует службу сполна, а что военное дело не слишком-то знает, так то не страшно – научится, времени-то полно, когда еще война кончится? Один Господь знает, да еще, может, святой Галл.

Чу! Снова что-то лязгнуло. Ярослав поудобней перехватил секиру – неужто за обозом следят? Неужели – крестоносцы, немцы? Или – местные паны, те тоже могли напасть.

Крамичек позади вдруг рассмеялся. Ярослав возмущенно оглянулся – и чего ржет-то? Тем более в такой момент.

– Глянь, пан Яр! – парень показал вверх, на ветви липы, где болталось что-то такое… лязгающее…

Черт! Старый капкан! И кто его только туда забросил?

– Тьфу ты!

Выпрямившись, Ярослав сунул секиру в лямку да, забросив за спину, оглянулся:

– Ну, идем, Крамичек. Чувствую – то-то сейчас хохоту будет.

Да, хохоту было изрядно, даже пан Яр – сотник! – к общему хору присоединился, усевшись на телегу, искоса поглядывая по сторонам. Да-а-а… повезло нынче. Со всем повезло – и с продуктами, и с погодой. С утра еще туманилось, моросило, а после поднялся ветер, и к вечеру распогодилось – небо стало высокое, чистое, лишь кое-где кучерявились легкие белые, как овсяный кисель, облака.

– Ох-ох-ох, – все же – для порядку! – повздыхал сотник. – Теперь бы к ночи до нашего шляха добраться, и считайте – всё.

«Наш шлях» или «гуситский шлях» – так называли дорогу, что сворачивала прямиком к горе Табор, и на которую с нехорошими целями мог сунуться разве что сумасшедший или самоубийца – все контролировалось постами таборитов, первый из которых вскоре должен был показаться…

– Во-он за тем кряжем, – указал пан Яр усевшемуся за вожжи Крамичеку. – Там будем – можно будет и повеселиться.

Парень улыбнулся, щелкнув вожжами:

– А ведь скоро доедем! Не так-то и далеко.

– Не далеко, верно. К ночи уж точно будем.

Они приехали раньше – солнце еще не успело скрыться за синими отрогами гор, и длинные тени скал чернели поперек наезженной многочисленными телегами колеи, словно вытянутые ноги прилегшего отдохнуть великана. Чуть в стороне, у самого кряжа, виднелся шатер, а из распадка тянуло дымом, и алые отблески костра плясали на стволах росших рядом деревьев.

– Вот и наши, – обрадованно воскликнул Крамичек.

Кто-то из обозных помахал рукой:

– Эй-эй! Сейчас мы у вас утку зажарим!

Воины в стальных шлемах, пропуская обоз, молча отсалютовали копьями. Возы неторопливо, один за другим, втягивались в распадок.

– Я займу местечко?

– Давай.

Крамичек, передав вожжи напарнику – такому же молодому парню из Брно – соскочил с телеги и нетерпеливо побежал к костру… что-то просвистело… и юноша вдруг споткнулся, упал…

И тут же со всех сторон полетели стрелы!

– Засада! – запоздало закричал Ярослав. – Разворачивайте возы, разворачивайте…

Бесполезно. Все уже было поздно. Выскочивший из-за кряжа отряд крестоносных рыцарей, словно ураган, смел всех выскочивших им наперерез воинов, завязалась рукопашная схватка, где парни из отряда пана Яра проявили себя во всей красе, сражаясь отважно и умело. Увы, силы были слишком неравные! И еще – неожиданность… Откуда взялся здесь столь большой отряд? Как они вообще посмели?

Удар! Палица соскользнула со шлема, угодив в левое плечо, и Ярослав, жутко ругаясь, отмахнулся секирой, угодив немцу в латную грудь. Кираса глухо звякнула, загудела, и сотник, не думая, обрушил на врага град ударов с такой непостижимой яростью и силой, что немец вынужден был отступить… И поучил удар в шею!

– Ага! – подняв вверх окровавленную секиру, пан Яр оглянулся, подзывая своих. – Наши недалеко, парни! Выпрягайте коней, скачите. Просите подмогу!

Что ударило по шлему… палица? Верно, кто-то метнул… ничего не скажешь, удачно…

Глаза бывшего торговца навозом затуманились, тело обмякло, оплыло, словно квашня, без сил повалилось на самое дно телеги…

– Разворачивайте возы! – подняв забрало, приказал рыцарь с золотым львом на червленом поле щита. – Уходим. Быстро!

– Мы не будем их преследовать, мой барон? – почтительно поинтересовался один из воинов в заляпанной кровью кирасе.

Рыцарь мотнул головой и усмехнулся:

– Нет! Нас всего три сотни, а их там – тысячи. Достаточно и обоза. Уходим!

Затрубил рог, и крестоносцы, проворно развернув возы, поехали прочь, даже не добив раненых таборитов. Следовало спешить – некогда было! Вот-вот могли показаться войска страшного Жижки! Конечно, было бы вполне достойно умереть за святое дело в борьбе с превосходящим по силе противником, но… Если бы врагами были рыцари, а так… Табориты! Гнусные смердящие мужики – какое уж тут благородство?!

Скрипели колеса возов, ржали лошади, кто-то негромко шутил. Отряд крестоносцев во главе с рыцарем Золотого Льва уходил в ночь, уводя с собой отбитый у гуситов обоз с фуражом и продуктами. Славная вышла победа, лихая. И, главное, под самым носом у знаменитого Жижки!

– Уже третий обоз! – ругался на совете Прокоп Большой. – Третий! И это только за последнюю неделю, ага. Эти недобитые сволочи немцы совсем обнаглели. Нет, ну сколько же можно терпеть?

Табориты хоронили погибших. Тех, кого привезли с Гуситского шляха, где столь бесславно был потерян обоз. Со скорбными лицами погибших товарищей опустили в могилы, священник прочитал молитву, конечно, по-чешски, и очень быстро, как попросил пан Свободек – а этот непростой и приятный с виду пан имел большое влияние. Нечего было и спорить.

– Мы потеряли наших братьев! – после священника пан Свободек как раз и взял слово, поднявшись на невысокое крылечко часовни. – Пожалуй, не побоюсь этого слова, лучших из нас. Мы скорбим, но наша скорбь не есть скорбь трусов, о, нет. Мы обязательно отомстим, и я клянусь в этом сейчас перед всеми вами. Мы боремся за народное счастье, и этим сильны. Сильны и непобедимы. Лишь иногда подлые враги кусают нас исподтишка, нанося страшные свербящие раны. О, славные герои! Никогда народ не забудет ваш светлый подвиг… Никогда! А ныне – мы чествуем этих героев!

Стоявший чуть в стороне Вожников покоробился. Сию прочувствованную речь он слышал уже раз пятнадцать – все в том же исполнении и всегда – одно и то же. Егор с детства не любил пафоса, а слово «чествовать» так и вообще толком не понимал никогда, считая его лишь принадлежностью составителей речей номенклатуры. Что значит – чествовать? Читать хвалебные стихи, аплодировать, с комплексом ритуальных завываний произносить пафосные речи? Что же касается подвигов, то и к ним у князя сложилось свое личное отношение. Егор уже давно совершенно искренне полагал, что все славные подвиги есть результат чьей-то недоработки, ротозейства, а иногда – и откровенной подлости и предательства. Так оно всегда и бывает – кто-то по глупости (либо – специально!) делает ошибки, а кто-то другой закрывает их своими телами. А затем первые произносят пафосные речи о погибших героях – вторых. Сволочи и подлецы. Что тут еще скажешь?

– Страшная боль стучит в моем сердце! – стуча себя кулаком в грудь, продолжал ритуальные завывания «замполит». – Боль о наших погибших товарищах…

Пан Свободек все никак не мог угомониться – то ли доказывал вышестоящим отцам-командирам свою незаменимость и нужность, то ли искренне был уверен в собственной значимости, но полная образных выражений, цитат из Святого Писания и метафор, пламенная речь его продолжалась уже больше часа, и не только один Вожников полагал, что пора бы уже и закончить. Ну, нарвались на засаду. Ну, погибли – что в этом такого необычного? В Средние века вообще гибли часто, и ценность человеческой жизни была близка к нулю. Примерно как в России в крысиные девяностые – «Сдохни ты сегодня, а я завтра! Не дай себе засохнуть, бери от жизни всё».

Пан Свободек все говорил и говорил, то понижая, то повышая голос… а он ведь хороший оратор… где научился? Закончил университет? Несомненно! Тогда почему этим не хвастает, «косит» под простого? Впрочем, почему – понятно: для имиджа. Мол, вот, из простонародья, а уже много чего добился… Или нет, не так! Просто хочет показать, что он и все эти люди – «две пары в сапоге», одной крови, одного поля ягоды.

Но зачем уж так стараться-то? Переборщит ведь, переборщит. И так-то его простые воины не очень жаловали… хотя трескучих замполитов не любят нигде. Кроме речей да стукачества – что от них толку-то?

Воспитывают личный состав – вот как сейчас пан Свободек? Да-а-а… Воспитывать детишек в детском саду можно, а уж если постарше стали – всё! Что выросло, то и выросло.

И что характерно – никто зарвавшегося «замполита» не останавливал, не прерывал – оставив вместо себя Прокопа Большого, Жижка отправился по своим делам – вот и остановить было некому, даже Прокоп – и тот не решался, а князь Егор так и прав таких не имел. Вот и балаболил пан Свободек, «воспитывал».

Вожникову вдруг вспомнился старый участковый уполномоченный, вечный (как говорят в армии – «пятнадцатилетний») – капитан, бывший опер, «сосланный» на село за непочтительность к начальству и крепкую дружбу с зеленым змием. Участковый иногда заходил на пилораму к Егору, поболтать да выпить, бывало, что и пробирало старого капитана.

– Во, Егорша, – отдел по воспитательной работе с личным составом теперь есть! Целый отдел бездельников. Оперов, участковых, пэпээсников сокращают – скоро в патруль ходить некому будет – а этих чертей расплодили немерено! А потом спрашивают – с чего это у нас раскрываемость такая низкая? А ясно, с чего! Пьют людишки-то! Так выгнать пьяниц на хрен. Вот и выгнали… лучших оперов поувольняли, на их место понабрали пацанов, детишки голимые – пить толком не умеют… А как ты без водки с контингентом общий язык найдешь? Да никак! Вот и нет связи… А как без информации? Да никак. Такое впечатление, что начальство судит о раскрытии дел по всяким там дурацким сериалам. От того, что ты пятнышко крови экспертам отнес, преступления раскрываться не будут – только если кто-то что-то скажет… на хвосте принесет.

Стук-стук, короче. И без этого – никак. Свои люди нужны, вот о чем я!

О том же сейчас вдруг подумал и князь. О том, что хорошо бы кого-то здесь заиметь – если такие, как пан Свободек власть возьмут, мало никому не покажется. Присмотр нужен, глаз да глаз.

Нельзя сказать, что и раньше Егор этим вопросом не озаботился, озаботился, даже строил кое на кого планы, да вот только еще не успел толком ничего предпринять. Дело это деликатное, небыстрое – торопиться нечего.

Пан Свободек наконец-то закончил – наверное, просто больше не мог говорить, устал, бедолага, вымотался. Подошедший помощник – худой, вечно сутулый и малоразговорчивый тип по фамилии Рамек – подал утомленному оратору фляжку с водой… или вином, или пивом. Вообще, этот Рамек был своему хозяину предан… хоть и не полагалось в Таборе иметь слуг – ведь все люди равны! – так сутулый и не именовался слугой, а считался «помощником». Убей бог, князь никак не мог придумать, как и на чем с «помощником» этим сойтись, да еще хотелось бы, чтоб тот не донес своему господину. Так ничего пока в голову и не лезло – не имелось соответствующей подготовки, черт его знает – как и завербовать-то? Ах, Рамек, крепкий ты орешек, должно быть.

Рамек помог пану Свободеку забраться в повозку и сам уселся рядом с возницею, тут же хлестнувшего коней:

– Н-но, ироды! Пошли, пошли, драконы!

Возница! – тут же осенило князя. Пан Свободек не очень-то любил ездить верхом (Егор сильно подозревал, что и не умел даже) и передвигался по городу в громыхающей повозке, чуть меньше той, что обычно использовали табориты, но все же вполне громоздкой. Приобрести дорогое рессорное ландо производства фирмы «Ганс и Георг» «замполиту» не позволяли не столько политические взгляды, сколько опасение напрочь погубить свой образ радетеля за народное благо. Да и не позволил бы никто в шикарной коляске ездить – люди ведь все равны и должны быть одинаковы: одинаково выглядеть, одинаково мыслить, одинаково жить – дабы никогда не возникла гнусная, разъедающая общество, зависть. Возникнет – и все, хана, кончилось народное единство. Кстати, в этом табориты вовсе не были так уж неправы.

Итак, возчик. Дородный, с круглым лицом и вислыми, пшеничного цвета, усами, пан, звали его, кажется, Добружа, или как-то так… Нет, именно так – Добружа. Познакомился с ним Егор запросто, просто поехал на коне сзади, да подождал, когда пассажиры сойдут, войдя в предоставленный для жилья дом. Кстати, и сам князь столовался рядом, хотя домов для всех таборитов и не хватало, но кое-кому все же постой полагался, в полном соответствии с Оруэллом – «все овцы равны, но некоторые – равнее других».

И все же это равенство постоянно декларировалось таборитами, в их лагере в городе и на горе Табор не было ни господ, ни слуг. Любой мог подойти к любому – запросто. Вот и Вожников подошел. Похлопал по крупам коней, попинал колесо телеги, поинтересовался:

– А что, рессор нет?

– Чего, чего? – озадаченно переспросил пан Добружа.

Да-да, даже среди таборитов все именовали друг друга из вежливости – пан, до слова «товарищ» как-то еще не догадались, а Егор им этого не подсказывал, не считал нужным.

– Ну, такие стальные пластинки, подкладываются под ось и гасят тряску.

– Под ось? Пластины?

– Хочешь, так пойдем в пивную – объясню.

Славный пан Добружа просиял лицом и согласился в ту же секунду, оказывается, он тут, поблизости, и пивную хорошую знал, называлась классически – «У чаши».

– О, совсем как у Гашека!

– Смотрю, и вы ее знаете, пан? Да уж, пиво там доброе. Только вот гроши…

– Да я вас, пан возница, угощу, раз уж сам разговор затеял.

– Вот это славно! Идемте же скорей, славный пан Жегор!

– Вы что, меня знаете? – спускаясь следом за своим провожатым в какой-то подозрительный подвал, поинтересовался князь.

Возница оглянулся:

– Кто же вас не знает, пан Жегор! Все знают, и уважают все – за нрав ваш и к простому человеку снисходительность.

– Так у нас тут вроде бы все простые… Так это ваша пивная?

– Она!

Пан Добружа гостеприимно распахнул дверь, словно бы сам и был хозяином сего почтенного заведения, несколько запущенного снаружи, но вполне уютного изнутри.

– А вот и она – чаша! – усаживаясь за длинный стол, возница кивнул на висевший над столом щит с изображением чаши – символа провозглашенной профессором Гусом борьбы мирян за равноправие с клиром.

– Аннушка, пива нам принеси.

Ах, вон оно что – Аннушка! Князь с интересом посмотрел на осанистую женщину с крепкими руками и арбузной грудью, принесшую для дорогих гостей аж четыре кружки пива зараз.

– Угощайтесь, милые паны. Ах, пан Добружа, как же я рада вас видеть! Подождите, сейчас еще сыру и кнедликов принесу.

– Это Аннушка, вдова, – покрутив усы, пояснил возница. – Хозяйка всего здесь.

– Вот как, хозяйка? А ведь славный пан Свободек говорил, что все имущество должно быть общим. А Аннушка, вишь ты – хозяйка!

– Пан Свободек много чего говорит, – ухмыльнулся новый знакомец. – И вовсе никакой он не славный. И вы, пан Жегор, нисколько его не уважаете – я давно заметил. Не так?

– Пусть так. – Вожников быстро кивнул и, подняв пенную кружку, улыбнулся как можно шире. – Ну, за знакомство, славный пан Добружа!

По две кружки – это, конечно, только для начала, всего же за вечер приятели выхлебали дюжину на двоих. Можно было бы и больше, да пан Жегор сослался на неотложные дела. О, хитрый князь пил сегодня не зря. Во-вторых – пиво оказалось необыкновенно ароматным и вкусным, ну, а во-первых – Егор много чего узнал.

Как он и предполагал, пан Свободек знал и грамоту, и риторику, и вообще все семь свободных искусств, значит, несомненно, учился в университете, быть может, даже в Праге. Доучился или нет, князь не выяснил, да это было не столь уж и важно, зато Егор враз угадал факультет – да, собственно, нечего и угадывать было. Во всех средневековых университетах имелось всего по три факультета – богословско-философский, юридический и медицинский. Юридическими терминами пан Свободек отнюдь не блистал, медицинскими – тоже, так что оставалось одно: богослов и философ. Если не выгнали – то магистр, если выгнали… или сам по каким-то причинам ушел…

А еще «замполит» нежно любил свою дочь, оставшуюся на попечении двоюродной тетки где-то в Домажлицах, небольшом городке на западе Богемии, и часто писал ей письма, передаваемые с малейшей оказией – с купцами, паломниками, студентами и прочим бродячим людом.

«Надо же! – удивился про себя Егор. – Он еще и дочку любит, а я-то думал, что только партию, в смысле – идейное учение таборитов».

И какого же черта он поперся с крестоносцами? Думал, они захватят Прагу, восстановят все прежние порядки, и он, герр Отто Штальке, вновь станет ратманом, заняв свое законное место в ратуше, из которой его столь бесславно выкинули. Без всякого сожаления! И пана Пржемока тоже прогнали, хоть он и чех, а вот невежливого гордеца Майера – немца! – оставили, вот и пойми этого чертова Гуса!

Бывший ратман все же был человек не бедный, и много чего потерял – особенно жалко было дома, уютного двухэтажного особнячка на самом берегу Влтавы, у Карлова моста. О, Пресвятая Дева – и кто хоть там сейчас живет? Сам-то Штальке, прихватив семью – спасибо тому доброму селянину! – отправился от греха подальше в Дрезден, где, рядом с городом, имел во владении мельницу, приносившую хоть и небольшой, но постоянный доход. Там же, в Дрездене, заручившись поддержкой тамошних ратманов и кое-кому заплатив, открыл и небольшую лавку, в которой пока что и жил… точнее, уже не жил: оставив всю торговлю и мельницу на супругу и дочерей, подался с крестоносным воинством в Чехию, надеясь после победы императорских войск вернуть все свое добро и положение.

Имперский рыцарь Гуго фон Раузе, командир того отряда крестоносцев, к которому, в числе прочих обиженных, примкнул и герр Штальке, отнесся к бывшему ратману со всем почтением: еще бы – вот выбьют гуситов из Праги, а тут уже и член городского совета припасен – все по закону, истинный народный избранник! Хитрый Отто, конечно, не будь дураком, еще и преподнес славному рыцарю презент – украшенный серебряной вязью бацинет настоящей миланской работы, стоимостью двадцать шесть флоринов, и отпечатанное в Аугсбурге «Житие святой Афры» с занимательными картинками, за которое ратман выложил еще пятнадцать золотых, итого, вместе со шлемом, выходило сорок один флорин, сумма немаленькая, но для герра Штальке вполне посильная, тем более, ради расположения такого славного воина, как Гуго фон Раузе, ничего было не жаль – лишь бы выказывал должное уважение да не отказал впоследствии в помощи.

Надо сказать, подарки сей славный рыцарь оценил вполне, особенно, как ни странно, не бацинет, а «Житие святой Афры» – фон Раузе, оказывается, умел читать, да и вообще оказался человеком весьма неглупым и, кроме ратных дел, склонным к долгим и глубокомысленным беседам за кувшином вина.

Они так и провели весь поход вместе – на одном постоялом дворе или в разбитых неподалеку шатрах: рыцарю нужен был ученый собеседник, а герр Штальке, если не говорил о городском хозяйстве и прочих высоких материях, вполне сходил за ученого, уж по крайней мере, читать да писать, как и любой уважающий себя купец, умел.

Увы, Прагу взять не удалось, и рыцари, потеряв две трети отряда, частью разбрелись по домам, а частью – подались на юг, к Табору, как выразился фон Раузе – «тревожить пчел в ульях»! Надо сказать, ратману эта рискованная затея совершенно не нравилась, но, к его удивлению, пока все сходило гладко – все бесшабашные налеты на гуситские обозы удавались блестяще, похоже, хитроумный рыцарь Гуго имел своего человека в самом сердце разбойничьего стана – в городе, на пресловутой горе Табор.

Нет, все так и было, имел – честь ему за это и хвала! – герр Штальке не раз видел, как глава крестоносцев читал про себя какие-то письма… начинавшиеся весьма странно – «Дорогая доченька…» При этом имперский рыцарь Раузе впечатление охотника за чужими семейными посланиями отнюдь не производил, а наоборот, выглядел вполне здравомыслящим человеком, насколько это вообще возможно для рыцаря. И, насколько помнил Штальке, у Гуго фон Раузе вообще не было дочерей, а лишь три сына.