Харизма

Я бросила ключи в сумку и натянула перчатки – черные, из тонкой телячьей кожи.

– Шлюха, – я пожала плечами и через две ступеньки заторопилась вниз. В самом деле, сколько можно его слушать?

Вслед мне несся хрипловатый смех.

Если бы дело было только в утренней октябрьской прохладе, я бы обошлась и без перчаток.

Но дело не в утренней прохладе. Вернее, не только.

Перчатки были необходимостью. Чтецы (или «жнецы», как окрестили нас в нашумевшей статье в одной тиражируемой столичной газете) имеют универсальный набор отмычек, способный взломать любое сознание. Кому понравится, когда все ваши тайны одним прикосновением выуживаются на свет божий? Правительство позаботилось о такого рода недоразумениях, протолкнув закон о ментальной неприкосновенности, обязывающий чтецов носить перчатки.

Ментальная неприкосновенность – ваше священное право.

Подайте в суд на этого чтеца! Когда, хрюкнув и выкатив глаза, вы с сердечным приступом слюнявым тюфяком рухнули в туалете ресторана, этот подонок делал вам непрямой массаж сердца и случайно ментально изнасиловал вас.

Подайте в суд на того чтеца! Вы брали у него кровь на анализ и – вот ведь какая ерунда! – стали жертвой ментального насилия.

Перчатки, если подумать, отличная мера предосторожности; они защищают меня от этого я-подам-на-тебя-в-суд мира. Верно и обратное утверждение. Я могу позволить себе снять перчатки дома, но в общественных местах ни-ни.

Люблю перчатки также за то, что они создают иллюзию присутствия на моих руках всех десяти пальцев. В действительности их у меня девять. На левой руке не хватает мизинца. Разумеется, приятного мало: печатая, приходится довольствоваться девятью пальцами, к тому же не избежать ослиных взглядов на улице. Клешня еще та, скажу я вам. Хорошо, что я правша и отсутствие левого мизинца означает всего лишь отсутствие левого гребаного мизинца. В конце концов, я все также без проблем могу надрезать пакетик дешевого три-в-одном кофе и высыпать его содержимое в чашку. В таких делах мизинец погоды не делает. Он делает погоду в других, скажем, более волнительных делах. Однако не будем забегать вперед. Надеюсь – в этом вопросе вообще не будем.

3

К девяти утра я одолела вторую стометровку, коснулась стенки бассейна и подняла очки на резиновую шапочку. Само собой, плавать тоже приходится в перчатках – латексных, прозрачных. Ничего лучше я пока не придумала. Перчатку на месте отсутствующего мизинца я завязываю в узел. Обладатели тонкого вкуса могут вздохнуть с облегчением: я не стану утверждать, будто это выглядит эстетично.

Тренер Клуба, учтивец с медовым загаром, в белых хлопковых шортах и футболке с эмблемой клуба, улыбнулся, когда я рывком выбралась из воды. Я сделала вид, что не заметила, куда секунду назад был направлен его взгляд.

Старики из Дома престарелых, однако, были чуть менее воспитанными – их взгляды впивались в меня, словно дротики, как если бы пенсионеры зависали на состязании в дартс. А я была мишенью, разумеется. Нежась в пузырьках джакузи и потягивая витаминизированные коктейли, они походили на рыхлых белых моржей. Их так и называли – Моржами. У некоторых серебристые побеги перламутра едва различимы под кожей, у других змеились по рукам, животу, ногам вздутыми канатами, точно призрачные лианы. Особенно ценился перламутр, выращенный именно в органических теплицах. Чтобы обеспечить перламутру оптимальные условия для роста, эти злыдни днями напролет торчат в воде. Они нашли свое призвание: напивались и растили на себе перламутр.

Самара помахал мне. Одряхлевший бицепс и парочка белесых побегов качнулись в такт этому движению. Золотой перстень-печатка на мизинце. Видите, все как надо.

– Уже уходишь, Харизма? – спросил он. – Так скоро. Не задержишься на коктейль?

Дома престарелых занимают особое место в иерархии Зеро. Их обитатели между игрой в бинго и тихим часом проворачивают весьма прибыльное дельце, используя свои тела в качестве теплиц для выращивания перламутра. Форменные дилеры, держащие весь перламутровый рынок в своем трясущемся, покрытым пигментными пятнами кулаке. Тонкие побеги цвета акульего брюха, достигнув нужной длины, подрезаются, высушиваются и поставляются на прилавки. Перламутр одновременно лекарство, сильный наркотик и деликатес. Лично я не заметила за собой желания потреблять то, что выросло на чьих-то жировых прослойках. Многие со мной не согласятся.

– К сожалению, не могу. Хорошего вам дня, господа, – сказала я, сопроводив слова вежливой улыбкой.

Самара отличался внушительными габаритами и, судя по позе, чувствовал себя гармонично и естественно. Его не смущал свой неприлично огромный живот и тесные зеленые плавки. Удивительно, но ему до сих пор никто не сделал замечание. Местным перламутровым баронам не перечат.

– Ты бы хорошенько подумала над моим предложением, Харизма. – Пузырьки обволакивали его тело подобно сотням полупрозрачных жемчужин. – Как надумаешь, дай мне знать.

Я вдруг нашла идею впечатать кулак ему под дых весьма привлекательной. Вопрос в том, повредит ли это хоть как-то Самаре. То, что это повредит моему кулаку, спору нет.

– Всенепременно, – кивнула я, не расставаясь с вежливой улыбкой.

В раздевалке, кроме хрупкой седоволосой старушки в красном купальнике, не было никого. Подслеповато щурясь, она улыбнулась мне.

– Рада видеть тебя, деточка. Как поживаешь?

Готова нацепить на себя костюм гориллы и станцевать под джаз Бенни Гудмена, а она просто забыла, как меня зовут.

– Все хорошо, спасибо, Элеонора. А вы? Как ваше здоровье?

– О, сладенькая, и не спрашивай. Вчера была у доктора, так этот плешивый болтун строго-настрого запретил мне курить. Говорит, если я не брошу, то в самом ближайшем будущем от меня будет пахнуть не табаком, а землей. Представляешь, какой нахал! А сам выпивоха, каких поискать надо. Я-то знаю, потому что мой второй муж смерть как любил пропустить стаканчик-другой…

– И как он сейчас?

– Кто? Доктор?

– Нет, ваш муж.

Старушка скривила морщинистое личико в брезгливой гримасе и накинула на плечи махровое полотенце. Дряблые ляжки при ходьбе напоминали подтаявший холодец.

– Надеюсь, жарится в аду. Хорошего тебе дня, деточка.

– И вам хорошего дня, Элеонора.

Приняв душ, я накрасила глаза, оделась и сложила сумку: мокрый купальник, полотенце, вьетнамки. Волосы я расчесала и собрала в «конский хвост». У меня длинные прямые каштановые волосы, которые я собираю либо в «конский хвост», либо в тугой узел на затылке, или же распускаю. Это и есть мое представление о прическах.

Я не самый модный человек в Зеро. Вот три слона, на которых я стою: все оттенки коричневого, серый, черный. Вы можете сказать, что у меня проблемы: частичная цветослепота, протанотопия, тританопия и что там еще. Но мне просто нравятся мои три слона. Черная футболка, черные джинсы и коричневая кожанка, на ногах – замшевые ботинки на шнуровке. Цветовая гамма моего гардероба консервативна не в зависимости от того, куда я собираюсь: в офис или в Спортивный Клуб. Что также неизменно, так это кожанка.

Я подхватила сумку и вышла из раздевалки.

Тренер Клуба сопровождал меня до дверей. В приемной, уставленной кожаными диванами на металлических ножках, и кофейными столиками с разбросанными по ним журналами типа «Долгожитель» или «Седое здоровье», было тихо как в библиотеке. Лишь в отдалении гремели зажигательные мотивы сальсы – многие игривые жмурики были не прочь встряхнуть тем, что осталось от их пятых точек. А кому еще танцевать в девять утра? В это время люди либо работают, либо умирают. Мир наполовину состоит из смертей; вторая его половина – работа. Ни первое, ни второе не входило в планы стариков. Они не считали перламутровый бизнес работой. В самом деле, разве это работа? Бизнес – это… просто бизнес, блин. Знаете, в каком-то смысле я завидовала их беззаботности, в которой они болтались, как котики в корзине.

– Хотелось бы чаще лицезреть вас в Клубе, Харизма, – сказал Манго, тренер Клуба.

Проблема с Манго в том, что он вежлив. Чересчур вежлив. Неестественно вежлив. Вторая проблема – это не напускное. Он смотрит вам в глаза, когда говорит с вами, и если у вас вместо сердца – крошащаяся от любви пышка, вам непременно захочется прижать его к груди и запустить в эти золотые кудри стайку рыданий. Когда Манго улыбается, он словно бы смущенно прикусывает нижнюю губу. Уточнение: в гигиенической помаде, пухлую, будто ужаленную пчелой, губу.

Третья проблема с Манго – это тоже не напускное.

Первая и единственная проблема с Харизмой Реньи – меня подобным не пронять.

– Словом «лицезреть» уже никто не пользуется, Манго.

– Можно задать вам один вопрос? – Его смуглое лицо точно подсвечивалось изнутри россыпью лампочек, таких же, как по кромке бассейна.

– Как тренер отчаявшемуся хромому клиенту?

– Вы отчаявшаяся?

По крайней мере, не стал отрицать, что я хромая. Если бы стал, наш разговор на этом закончился.

Однажды меня назвали «хромоножкой». Да, я хромая девушка, но во имя любви к Господу, кредиту, распродажам и керамическим щеночкам, не надо этих ярлыков вроде «хромоножки», ладушки?

Моя улыбка стала на километр шире:

– Ладно, не я, а мой врач. Хотя он и продолжает тараторить, что верит в меня. – Я посмотрела на часы. Мне было решительно плевать, как это смотрелось со стороны. Иногда вежливость перестает быть одной из моих определяющих черт. – Какой вопрос, Манго?

Мимо нас, шлепая задниками вьетнамок по морщинистым чистеньким увлажненным пяткам, продрейфовали два старика. На одном были салатовые шорты, через руку перекинуто полотенце с логотипом Спортивного Клуба. На другом – футболка с надписью «Невыездной из Кайфландии».

– Ты меня уел, хвастун. Думаешь, из тебя выйдет хороший танцор сальсы? – протрещали Салатовые Шорты. Рука в старческих пятнах метнулась назад и подтянула шорты обратно на костлявую бледную задницу. Там, под этими шортами, оружие массового поражения.

Невыездной из Кайфландии отмахнулся:

– Я всегда так думаю, когда выпиваю!

Скрипуче хихикая, старики скрылись за дверью с надписью «Массажная».

– Сложно ли получить лицензию чтеца? – спросил Манго.

Фокус в том, что вы начинаете по-настоящему видеть человека, когда он спрашивает у вас о лицензии чтеца.

Манго все еще оставался загорелым белозубым красавцем с шестью кубиками пресса, но в то же мгновение, как этот вопрос сорвался с его напомаженных губ, он стал чем-то большим и одновременно чем-то меньшим, если вы понимаете, о чем я.

– Достаточно трудно, – ответила я, – но при благоприятном стечении таких факторов, как упорство и везение, вполне возможно. Почему вы спрашиваете, Манго?

Он вновь улыбнулся этой своей потрясающей улыбкой, однако теперь за ней что-то было. Я назову вещи своими именами: неловкость.

– Я просто подумал, вы как никто другой сможете обрисовать реальное положение вещей…

– Хорошо, Манго, я поняла. Что вам сказали в Районной администрации?

– Что, если я подам заявление, мне придется запастись терпением, – выпалил он и этак ошарашено уставился на меня, как если бы я сказала, что его левая икроножная мышца не импонирует мне.

– Значит, вот как это нынче называется – «запастись терпением», – фыркнула я. – Вы стучитесь в сплошной бюрократический лабиринт, все верно. Я не понаслышке знаю о служащих администрации. Шесть лет назад получение лицензии не было головомойкой, в которую ее превратили после дела Рождественского. Но стоит отдать этим подонкам должное: тогда тоже хватало подводных камней.

– То есть не надо и пытаться?

Я пожала плечами:

– Почему же? Стойте твердо на земле и не сдавайтесь.

На его щеке была родинка, глаза – светло-голубые, как два аквамарина, плюс белый цвет с голливудским шиком оттеняет бархатистую смуглость его кожи. Я не хожу ни в какие солярии, я смуглая от природы, так что, пожалуй, мне тоже идет белый, но я редко проверяю это на практике.

Манго улыбнулся. Это была та улыбка, которую я наблюдала на его лице в лучшем случае три раза в неделю.

– Спасибо, Харизма, приятно слышать от вас ободряющие слова.

Я мысленно прокрутила фразу: «Приятно слышать от вас ободряющие слова» и невольно передернула плечами. Повтори Манго эту фразу еще хоть раз, и у меня кровь из ушей пойдет.

Я вновь глянула на часы:

– Не хочу показаться грубой, но мне действительно пора.

Он выставил руки ладонями вперед; ладони были неестественно белыми на фоне всего этого загорелого произведения искусства, хотя все же не такими белыми, как зубы.

– Конечно, конечно! Спасибо, что уделили мне минутку.

А вот это уже напускное, спасибо-пожалуйста.

Я обернулась и, глядя на Манго снизу вверх, сказала:

– Ясно. Вы никому не говорили.

Манго прикусил губу и сглотнул – достаточно громко, чтобы я услышала.

– Если в Клубе узнают, меня уволят.

Мой тренер смотрел на меня, как ребенок, узнавший, что Зубной Феи не существует; как старик, пытающийся смириться с мыслью, что заседание (читай – попойка) местного клуба шашек переносится.

Черт, такими темпами я отсюда никогда не уйду. Бесплатная консультация для бронзового Аполлона: бесстрашного, когда речь идет о вонючей белковой бурде в стакане, но до чертиков напуганного, как бы кто не узнал о горько-сладкой начинке под всей этой глыбой мышц.

Я закатила глаза:

– Да, дерьмо не ново, страх людей перед неизведанным, бла-бла-бла. Манго, насколько ярки ваши видения?

Чем сильнее чтец, тем больше боли причиняет процесс чтения. Словно ваш череп вдруг становится стеклянным, и на стенках начинают вспыхивать цветные, до рези в глазах четкие картинки. Мозг будто заливают горячим вязким бульоном, в который вместо жирного мяса и костей добавили прошлое и настоящее человека. Человека, о котором одним прикосновением вы узнаете все, я имею в виду, буквально все – больше, чем вы можете себе представить. Я просто знаю, о чем говорю.

– Достаточно яркие.

Я покачала головой, собранные в хвост волосы зашуршали по куртке.

– Насколько? – повторила я.

Его взгляд затуманился, и он затараторил:

– Штрафы за парковку госпожа Элеонора складывает в жестянку из-под полуфабрикатов «Дядя Овощ», а по выходным ставит пластинку Бинга Кросби и вальсирует голой по квартире, а потом к ней приходит старик из двадцать шестой квартиры и…

Я подняла руку, обрывая его.

– Манго, вам нужна проклятая лицензия больше, чем белковый коктейль. Если вы будете продолжать в том же духе, вы свихнетесь.

– Иногда мне кажется, что моя голова вот-вот треснет, как перезрелый фрукт.

– Вот почему вам необходимо попасть под крылышко закона. Станете лицензированным чтецом, большое дело, подумаешь!

– Но тогда в моей медицинской справке появится строчка о том, кто я. Меня не допустят на работу в учреждения, подобные Спортивному Клубу. Я никогда не был…

– Не таким, как все? – Я представила Манго в школьные, университетские годы: местная футбольная команда, гордость родителей, неплохая успеваемость, от поклонниц нет отбоя. И вот какая незадача: вдруг обнаруживается, что всеобщий любимчик может обскоблить ваш разум не хуже автолюбителя, сцарапнувшего с капота наледь вместе с краской, не хуже шеф-повара, чистящего молодой картофель. Я снова пожала плечами: – Боюсь, вы всегда были не таким, как все.

– Но я… не умею.

Так и хотелось рявкнуть: «За что мне это наказание?», но я промолчала. Манго был расстроен, ошарашен, сбит с толку. Я смотрела на него, не пытаясь утешить. Ему не нужны мои утешения. Что ему нужно, так это привыкнуть, смириться. Смирение – коктейль, который мы все разок да пробовали. Добавьте в бокал пару кубиков льда и подавайте с оливкой.

Ведь выше себя не прыгнешь, а вот ниже себя упасть можно. Вы скажите, что нужна золотая середина. Но – послушайте: однажды один мудрый человек, с мобильником у уха, в дорогих туфлях, тоже пожелал мне найти золотую середину. А потом мне отрезали мизинец. Я запомнила это пожелание в весьма специфическом контексте.

Руководитель нашей группы послетравмовой реабилитации говорил: распоряжайтесь своей жизнью. Все, что нужно Манго, так это начать распоряжается своей жизнью.

– Слишком много «но». Возможно, умеете не хуже меня.

– В «Чтеце» написано, что вы одна из лучших.

«Чтец» – это узкоспециализированный журнал для чтецов и тех, кого интересует эта тема. Удивлены? Сложно поверить, что кого-то может занимать подобное. Согласитесь, гораздо волнительнее пободать ящик или скупиться в супермаркете.

– Покупаете «Чтец»? И как вам?

– Отличается от «Мужского здоровья».

Я хмыкнула:

– Послушайте, Манго, чтецом не становятся, им рождаются. Не отрицайте то, кто вы есть. Получайте свою лицензию и, не исключено, о вас тоже напишут в «Чтеце». Скорее всего, именно так и произойдет: в журнале печатают имена всех вылупившихся птенчиков. Все на официальных основах. Люди должны знать своих жнецов, – я ухмыльнулась. – Мне действительно пора. Дайте знать о своем решении, окей?

– Каким образом? – Он покачал головой. Движение вышло практически по-рекламному эффектным. Не хватало замедленной съемки, брызг воды, кошечек в бикини и крика: «Стоп, снято!». И продукт рулит прямиком на центральное телевидение. – Возвращаемся к тому, с чего начали разговор.

Я похлопала его по плечу. Мой рост метр семьдесят пять, в Манго же что-то около метра девяносто, как следствие, жест получился не таким, каким я видела его у себя в голове.

– Помимо перечня имен новоиспеченных чтецов, в «Чтеце» вы найдете адреса организаций. Обращайтесь в любое время.

Его глаза немного округлились, а потом он рассмеялся. У него был приятный, низкий смех.

– Спасибо, Харизма.

Никогда не знаешь, о чем будешь говорить со своим тренером, воистину. Я кивнула, попрощалась и ушла.

4

Проспект гудел как высоковольтная линия электропередачи. Закинув сумку на плечо, сунув руки в карманы куртки, я шла вдоль витрин. Тысячи единиц товара. Желание приобретать, поглощать и утилизировать в конструкторе «человек разумный» идет на правах базовой комплектации, лежит себе среди пенопластовых шариков рядом с амбициями и лицемерием. Именно поэтому я задумываюсь избавиться от телевизора. Фарш из рекламы и фальшивых улыбок прямиком из жерла плазменной мясорубки, пальчики оближешь.

Я поправила очки на переносице. На мне были «авиаторы», оригинальная модель в легкой позолоченной оправе, с зелеными линзами, как у американского генерала времен Второй мировой войны Дугласа Макартура. Также из аксессуаров (а вовсе не из «модных фетишей», как говорит моя близняшка) я ношу ярко-голубые часы марки «Той Вотч». Бесспорное достоинство как очков, так и часов, в том, что они невероятно легкие, компенсируют тяжесть куртки – тяжесть, к которой уже привыкли мои плечи.

Из-за зеленых линз улица казалась подводным царством, пронизанным пучками странного света. Сигналят такси, октябрьское солнце рикошетит от лобовых стекол с радужными наклейками техпаспортов, брызжет в глаза. Каждая третья иномарка – с тонированными стеклами.

Самое время для Маневра. Маневр заключается в том, чтобы добраться из пункта А в пункт Б, проведя на зараженной деловитостью территории минимальный отрезок времени.

Рестораны, бары и кафе трещали под наплывом одетых с броской элегантностью людей, выползших из офисов погреться в лучах солнца, заодно набить желудки горячей синтетикой. Именно поэтому я и люблю свой спальный район. Там не встретить вечно спешащих и вечно не успевающих белозубых ухоженных созданий с кейсами.

В центре во время обеденного перерыва также хватает курьеров и очеловеченных животных. Вторые, правда, в меньшинстве. А кто-то подался в Китайский Квартал, чтобы, выпуская сизые клубы сигаретного дыма в потолок, уминать баоцзы с тофу, рисовую лапшу с густым соевым соусом или суп с лапшой и вонтонами. Вы видели, что кладут в вонтоны? Мой вам совет: никогда не заглядывайте под тесто, сразу отправляйте в рот.

Я словила свое отражение в витрине магазина механических часов, проплывающее на фоне дорогих швейцарских марок, и пригладила волосы. Из витрины магазина техники выглядывали десятки глаз – экраны телевизоров. На всех экранах колония тупиков одновременно взлетела с изумрудной травы утеса с неприступными скалистыми стенами. Будто в небо кто-то запустил стайку клоунов в черно-белых костюмчиках. Клювы у тупиков – желто-оранжевые, лапки – оранжевые. У меня лицо сводит от умиления, когда вижу пернатых «толстячков».

Ожидая на перекресте зеленый свет, я смотрела на огромную неоновую землянику – тусклую при свете дня вывеску «Земляничных полей». Наконец, над перекрестком взошло зеленое солнце, и толпа, будто следуя за невидимым Моисеем, устремилась к противоположному берегу автомобильного моря. Мне навстречу шла женщина с платиновыми волосами, собранными в тугой пучок на затылке. Не волосы, а плотно подогнанные друг к другу металлические прутики. Боюсь даже предположить, сколько на них вылито укладочных средств. Высокая, стройная, в мокасинах, но в пакете с эмблемой именитого дома моды просвечивают шпильки. Черный костюм оттеняет бледность кожи. Помада цвета жженой умбры. Женщина скользнула по мне ярким взглядом льдисто-голубых глаз. Она что-то говорила в мобильный телефон. Я постаралась сосредоточиться на белых полосах под ногами, и на Маневре.

Женщина прошла мимо и – нарочно или нет – наши кисти соприкоснулись. Всего на одно биение сердца, но соприкоснулись.

В голове вспыхнуло единственное слово: «Паскудство», а потом водоворот красок и образов затмил мир перед глазами. Миг, но его было достаточно. Я уже видела сон с открытыми глазами.

…Асфальт превратился в землю, а земля – в грязь. Небо посерело и размокло, будто губка. Лило как из ведра. Здания заменили печальные ангелы, держащие кресты. Гранит и мрамор казался черным из-за воды. Пришедшие на похороны люди были с зонтами. Опухоли в черных костюмах-тройках, юбочных костюмах, темных очках. Цветы мокли под дождем, лепестки тяжело дрожали. Капли барабанили по коричневому лакированному гробу. Священник сражался с зонтом. Всем не терпелось оказаться в тепле.

Я стояла возле гроба. Опухоли подходили, произносили слова сочувствия, неловко обнимали за плечи, и каждый спрашивал, чем он может помочь. Во рту пересохло. Оставьте меня в покое, хотелось заорать мне. Вместо этого я кусала губы и кивала, кивала, кивала…

…Он прислал одного из своих прихвостней. Сам не соизволил прийти. И правильно сделал – я бы обязательно познакомила его надменную морду со своими ногтями. Его прихвостень был гладко выбрит, губы сжаты в пунктирную линию. Кожа вокруг глаз тонкая, прозрачная, сосуды похожи на синеватых угрей, на коричневых штанинах – брызги грязи. Волосы потемнели от воды. Я знала, что их настоящий цвет – морковно-рыжий. Он принес белые лилии. Огромный букет белых лилий – чистых и прекрасных. Я ничего не сказала ему, он ничего не сказал мне. Просто положил лилии на гроб. Лилии напоминали белоснежных голубей. Они прилетели, чтобы быть похороненными, засыпанными влажной, пахучей землей. Земля дышала и шептала слова, которые я не могла разобрать.

Ветер хлестал все больнее. Дождь лил с неба, из моих глаз. Правая рука, покоящаяся в колыбели косынки, горела огнем. Холод забрался под пальто и свернулся там клубком. Капли дождя барабанили по гробу. Священник устал сражаться с зонтом, и скоро все завершилось. Каблуки погружались в грязь, а гроб – в трехметровую яму…

Вспышка!

Мои зрачки сузились в две точки размером с булавочную головку. Я судорожно коснулась правой руки, однако боли не было. То была не моя боль, вернее, не мое воспоминание. Сердце колотилось, как пойманная птица, пульс ухал в ушах, над верхней губой выступила холодная испарина.

Сквозь ослепительную белизну постепенно стали проступать контуры, у контуров появилась текстура и тени. Дорога. Витрины. Люди. Что, черт побери, только что произошло?

Я обернулась. Женщина перешла через дорогу. Голова с тугим белым пучком волос, словно зафиксирована пластиковым воротником, какие напяливают на собак, чтобы те не расчесывали раны. Великолепная осанка, широкий шаг. Еще чуть-чуть, и сорвется на бег.

Почувствовала ли она, что я только что прочитала ее?

Но на мне перчатки. Я не могу читать людей в перчатках.

Значит, видения вызваны не мной.

Черт, кто эта блондинка?

Я попыталась сделать шаг ей вдогонку, но даже крохотный шажок вдруг стал проблемой. Мне хотелось окликнуть блондинку, но слова застряли в горле, превратившись в витки ржавой колючей проволоки.

Визг тормозов. Чей-то крик. Асфальт с белыми разделительными полосами вдруг встал на дыбы, переместился из горизонтального положения в вертикальное, и стал стремительно приближаться к моему лицу.

Что-то смягчило падение. Асфальт теплый, пахнет резиной. В поле зрения попал рукав кожаной куртки, потом лицо. Это лицо… оно выделялось на фоне неба темным пятном, однако черты были безошибочно узнаваемы.