Котелок по кругу

Другая моя тётка, Тамара Ильинична, воспоминания которой я цитировал, учительствовала, как и Илья Ефимович, в Новой Заимке. В начале 60-х годов она показывала мне старенький домик, где родился дед. В те годы в Новой Заимке ещё помнили отца, соседом тёти Тамары был его друг и сослуживец Николаев. Отчего было бы мне, сокрушаюсь я теперь, не расспросить тех людей, не записать их воспоминания? Но, видно, недаром говорится: «Если бы молодость знала да если бы старость могла». К сожалению, человек устроен так, что лишь в преклонные годы начинает осознавать, сколь значимы для него его собственное прошлое и жизнь предков.

Обеих моих тёток уже нет в живых, как и их сыновей. Горькая правда в том, что сын Екатерины Ильиничны Владимир и сын Тамары Ильиничны Леонид растеряли, развеяли в беспутной и разгульной жизни то, что было дано им природой, семьёй и учёбой. Один, имея музыкальное образование, окончил свои дни бродягой. Другой, после двух курсов философского факультета, по дурости попал в тюрьму, а в последние годы, живя в деревне, промышлял вязанием берёзовых веников. Он писал мне длинные письма, в которых излагал свои взгляды на внутреннюю и внешнюю политику. Потом письма перестали приходить, и я узнал, что Леонид отравился «палёной» водкой…

Судьбы нескольких поколений семей Полещуков и Савранских кажутся мне метафорой нашего русско-советского исторического пути.

Однако настало время процитировать ещё один документ из моего архива, как всегда – дословно.

АТТЕСТАЦИЯ

за аттестационный период 1937 г.

на помощника командира взвода Полещукова Александра Ильича

В должности с 1936 г.

Год рождения 1912 г. Соц. положение колхозник бедняк, соц. происхождение крестьянин, б/п, образование – окончил ШКМ. Т. Полещуков политически выдержанный, идеологически устойчивый. В политических вопросах разбирается хорошо, к работе относится хорошо, работу любит. Хорошо дисциплинирован. У т. Полещукова имеется способность быть хорошим организатором занятий и массовой работы. Т. Полещуков работал в хоз. взводе пом. ком. взводом, с работой справляется хорошо. Полещуков вполне может быть младшим лейтенантом и оправдывает своё звание. Т. Полещуков дисциплинарных взысканий не имеет. Поощрений имеет – 4 благодарности и денежное вознаграждение в сумме 50 р. за хорошую подготовку своего отделения в полк. школе.

Командир хозяйственного взвода лейтенант Корешков.

В этом документе, кроме «воздуха времени» и уровня грамотности лейтенанта Корешкова, обращает на себя внимание загадка, не разгаданная мною до сих пор: «русифицированная» фамилия отца. Впервые такой вариант фамилии встретился мне в выписке из метрической книги Слободо-Емуртлинской Христорождественской церкви Ялуторовского уезда Тобольской епархии. Выписка свидетельствует, что 27 августа 1912 года рождён, а 29 августа крещён сын учителя Емуртлинской школы Ильи Ефимова Полещукова и его законной жены Евдокии, оба православные, сын Александр. Соответствие выписки подлинной метрике своими подписями и «приложением церковной печати» удостоверили священник Владимир Малиновский и псаломщик Дмитрий Попов.

То, что в церковной записи нет ошибки, подтверждает другой документ, сохраняющийся в моём архиве. Это удостоверение, выданное «сыну крестьянина с. Новозаимского той же волости Ялуторовского уезда Тобольской губернии Василию Григорьеву Морееву, 10 лет» об окончании сельского училища. «Своей подписью и приложением училищной печати» документ удостоверил 23 октября 1915 года «Заведывающий училищем учитель И. Полещуков».

Не исключено, что фамилия Ильи Полещука (или прозвище Ефима Моисеевича, ставшее фамилией) «обрусела» в семинарии. Хорошо известно, что отцы-наставники, не обинуясь, придумывали семинаристам новые или переиначивали казавшиеся неблагозвучными фамилии.

Итак, под фамилией «Полещуков» отец окончил в 1928 году семилетнюю школу крестьянской молодёжи, организованную на базе того самого двухклассного училища, где начинал преподавать его отец. Небезынтересно перечислить предметы, по которым Александр «приобрёл знания и навыки в объёме курса, установленного программой НКП [Народного комиссариата просвещения]». Это обществоведение, родной язык и литература, математика, естествознание, химия, физика, география, агрономия, труд, изобразительные искусства, музыка и пение, физкультура. Совсем неплохо для деревенской школы тех лет!

Курсант полковой школы 193 стрелкового полка Александр Полещуков с сослуживцами. Тюмень. 1936 г.

Будучи Полещуковым, отец служил первые годы в армии. Не знаю, когда и как «утерял» он окончание своей фамилии, но автобиографию, датированную 22-м ноября 1938 года, он подписывает: «А. Полещук». Вернулся, так сказать, к истокам. Наверное, это не представляло трудностей в те времена.

Письма тридцать девятого года…

Почти четверть сохранившихся писем отправлены отцом с дороги, когда он ехал на Дальний Восток. Приказ о передислокации 193-го стрелкового полка, где он служил, поступил в начале лета. Эшелоны двигались медленно, с многочасовыми стоянками на больших станциях. Во время стоянок Александр Ильич писал письма жене в вокзальных почтовых отделениях, обмакивая казённую перьевую ручку в чернильницу. Авторучки в те годы были редкостью.

Едем в направлении на восток. Доедем, вероятно, до Читы, затем повернём или вправо или до Владивостока. Подробности позднее.

Вправо, если бросить взгляд на карту, означает – к Монголии, ставшей в то время ареной вооружённого конфликта СССР и Японии. Весной 1939 года японские войска, оккупировавшие Северный Китай, заняли плацдарм у небольшой реки Халхин-Гол и объявили его своей территорией. Монголы с этим не согласились и обратились за помощью к СССР, сославшись на соответствующие положения союзного договора между двумя государствами. Красная Армия перешла границу. Так начались военные действия на Халхин-Голе. Дело у нас, однако, не ладилось, пока не подтянули дополнительные силы из СССР, в том числе авиацию. В военных действиях произошёл перелом. Наши лётчики, которые приобрели боевой опыт в гражданской войне в Испании, на мой взгляд, заслужили не меньшее право на всенародную славу, чем герои известной песни «Три танкиста». «И летели наземь самураи / Под напором стали и огня» – в этих словах поэт несколько преувеличил достоинства советской танковой техники и кадров. (Впоследствии «самураев» ради политкорректности заменили «вражьей стаей». )

В августе 1939-го с «вражьей стаей» было покончено. Полк отца то ли не потребовался в деле, то ли направлялся в Монголию в качестве резерва: на одном из конвертов я обнаружил почтовый штемпель с окончанием названия какого-то монгольского населённого пункта.

Из обширного октябрьского письма можно сделать вывод, что полк оставили в Забайкалье до дальнейших распоряжений и что домовитый Александр Ильич начал обживаться на новом месте:

В тот же день, когда отправил тебе письмо, выслал перевод 300 рублей, который ты, по всей вероятности, уже получила, о чём, само собой, что сообщишь. Из сентябрьской получки несколько оставил для расходов, каковые и произвёл: купил себе на костюм [ткань] защитного цвета, а тебе 4 метра двойного подкладного материала и мамаше [т.е. тёще] платок большой с цветами, т.к. я наблюдал, что она уважает цветные платки. Я всё сам себя ругаю за то, что, думается, плохо тебе помогаю, а потому стараюсь уделить максимум положенного внимания по этому вопросу…

Время идёт быстро. В свободные вечера стал увлекаться игрой в домино. Читаю книгу «Война и мир». Смотрел 3.10 картину «Друзья встречаются вновь» – очень понравилась. Сходить особенно некуда, как это было в Свердловске. Но, в общем, для меня армейские условия жизни стали родными, по-моему, всё хорошо.

Цитируя отцовские письма, я, по застарелой редакторской привычке, порываюсь исправлять в них грамматические промахи и стилистические огрехи, но вовремя останавливаю руку. Пусть всё остаётся, как было, за исключением явных орфографических ошибок. В искренних, взволнованных, порой корявых оборотах, в неуклюжих, иногда навеянных фильмами или книгами сердечных признаниях – отпечаток душевного состояния отца и знак того времени, когда сверхсрочники с семиклассным образованием, окончив краткосрочные курсы, становились командирами Красной Армии.

Письмо жене со станции Борзя.

Преобладающий мотив писем тридцать девятого года – разлука с женой Аней, оставшейся далеко, на станции Петухово, где она работала фельдшером-акушеркой в железнодорожной амбулатории. Отец постоянно уговаривает её не придавать значения пересудам на тему «бросил и уехал», просит не запираться в четырёх стенах и появляться «в обществе», заверяет в своей неизменной любви, сетует на затянувшуюся неопределённость с местом дальнейшей службы.

Аня! Ты пишешь, что скоро все вернутся, и даже сама стала это замечать. В число «всех» я не вхожу, как и остальные командиры кадра, сказать, что скоро вернусь, очень и очень трудно, так как наше положение до сих пор ясности не представляет. Ну, ничего, моя дорогая, не так уж далеко то время, когда я приеду, в общем, как только решится вопрос в ту или другую сторону, я сразу же напишу. Может и так дело повернуться, что придётся жить в ДВК [Дальневосточном крае], и если это так, то я приеду к тебе и за тобой.

За отсутствием помещений квартирного типа весь начсостав живёт в общежитии. Семьи у всех живут в Свердловске…

Всё ничего, но неважно дело обстоит с сахаром, т.к. за последнее время в этом продукте ощущаются перебои, ввиду того, что спрос большой, а доставка очень далека. А какой я охотник до сахару, об этом ты сама знаешь.

Мать не раз говорила мне (отчасти в назидание), что отец не курил, не пил ни вина, ни водки, однако был ужасным сладкоежкой. Пил много сладкого чая и мог за один присест съесть целую вазу конфет, одну за другой. К сожалению, я не во всём последовал его примеру: лет в двадцать закурил (правда, ближе к пятидесяти бросил) и стал понемногу выпивать в компаниях. Но сладкое долго было моей слабостью.

Последнее письмо 39-го года писалось 5 декабря, «после митинга, посвящённого Дню Конституции»:

Из предыдущего письма ты, безусловно, поняла, что наша часть обратно в Свердловск не вернётся, а осталась для дальнейшего пребывания в пределах ДВК. Должен тебе сказать, что условий жизни нормальных пока нет ещё, так как нет квартир, но это всё временное дело. В прошлом письме я просил тебя сообщить, тебе сейчас высылать литер [документ для проезда по железной дороге] или же будешь ждать до приезда меня в отпуск. Мне обещали отпуск примерно в марте месяце, после возвращения начальника из отпуска, который числа 20-го придёт. Мой личный взгляд на это дело так, что будет лучше, когда я приеду в отпуск.

Наступил 1940-й год, а оформить отпуск ему долго ещё не удавалось: то один начальник уезжал, то другой, приходилось по очереди замещать, да и работы стало больше в связи с организацией новой армии, которой был присвоен номер 16. Отец служил казначеем в финансовой части 126-го корпусного артиллерийского полка. Он сообщает жене свой новый адрес: «Железная дорога им. Молотова [ныне Восточно-Сибирская], ст. Борзя, 126 кап». «Кап» – это корпусной артиллерийский полк, входивший напрямую в 32-й стрелковый корпус, минуя дивизию.

Вот что писал об этом периоде командующий армией генерал-лейтенант М. Ф. Лукин в своих послевоенных воспоминаниях:

Наша 16-я армия была сформирована в первой половине 1940 года в Забайкальском военном округе. В её состав входили: 32-й стрелковый корпус, состоявший из 46-й и 152-й стрелковых дивизий; 5-й механизированный корпус, включавший 13-ю, 17-ю танковые и 109-ю моторизованную дивизии и 8-й мотоциклетный полк; 126-й корпусной артиллерийский полк и 112-й отдельный зенитно-артиллерийский дивизион.

В армии подобрались на редкость хорошо подготовленные командиры, начальники политотделов и начальники штабов соединений. К весне 1941 года весь командно-политический состав полевого управления армии был крепко спаян, хорошо подготовлен к боевым действиям.

Однажды я решил выяснить, чем занималась в предвоенные годы армейская финансовая служба. Ведь если существуют военные расходы государства, то, следовательно, должен существовать механизм распределения и использования этих средств. Разыскал в библиотеке толстую книгу, из которой понял, что финансисты воинских частей выполняли примерно ту же работу, что и их коллеги на предприятиях гражданского профиля: планировали расходы, составляли сметы и контролировали их исполнение, вели учёт имущества, работали со счетами в банке, выдавали зарплату, отчитывались перед вышестоящими начальниками и т. п.

Воинским частям выделялись средства на поставку вооружения, боевой техники, горюче-смазочных материалов, продовольствия и вещевого имущества, на ремонтные работы, капитальное строительство, медико-санитарное обслуживание, бытовое устройство военнослужащих. Важной статьёй расходов было, разумеется, денежное довольствие. Оно складывалось из штатно-должностных окладов и разного рода дополнительных выплат. Существовала командирская тарифная сетка с разрядами от 1 до 31 и окладами от 550 до 3 200 рублей, сетка для сверхсрочников и для красноармейцев срочной службы. К дополнительным выплатам относились различные лагерные, курсовые, подъёмные, квартирные, поощрения за прыжки с парашютом, надбавки служащим в артиллерии, авиации и прочие.

При такой довольно сложной системе у финансовой службы работы было в достатке. Отец корпел над бумагами, случалось, допоздна и был на хорошем счету, о чём свидетельствует документ:

АТТЕСТАЦИЯ

Делу партии ЛЕНИНА-СТАЛИНА и Социалистической родине предан. Политически и морально устойчив. Общее развитие хорошее, систематически работает над изучением Краткого Курса Истории ВКП/б/. Авторитетом пользуется. Волевыми качествами обладает. Специальная подготовка отличная. Огневая хорошая. Дисциплинирован. Вежлив, аккуратен. Год работал за начфинчасти полка. Работу знает. Учёт и отчётность поставлены хорошо. По своим деловым качествам достоин продвижения на должность начальника финчасти полка. Достоин присвоения очередного звания «ТЕХНИК-ИНТЕНДАНТ 1 РАНГА».

3 пом. начальника штаба полка капитан Миляховский

Заключение старших и высших начальников

Достоин присвоения очередного звания «техник-интендант 1 ранга»

Командир полка

Полковник Михайлов

Звание техника-интенданта 1 ранга, соответствующее общеармейскому званию старшего лейтенанта, было присвоено отцу 8 января 1940 года. А отправиться в отпуск – сперва к матери, потом к жене – ему удалось только в конце апреля.

Приезд Александра Ильича в Петухово в мае 1940 года, кроме сохранившейся телеграммы, имеет ещё одно документальное подтверждение. Это фотография размером 6х9 сантиметров, уже мутноватая, которая многое может рассказать, надо только внимательно её рассмотреть.

Например, хорошо виден коврик на стене. Я совершенно отчётливо помню его, потому что коврик спустя некоторое время повесили над моей кроватью. Популярная в те годы, да и позднее, аппликация изображает лебедей, плывущих среди камышей. В конце пятидесятых годов, когда ветры перемен прилетели и в наши края, передовая мода объявила пошлостью и мещанством тяжёлые комоды, выводки слоников на кружевных салфетках, пузатые самовары и многое другое, считавшееся раньше признаком домашнего уюта. Подверглось гонениям и «Лебединое озеро»: коврик был удалён со стены и положен в сундук, а впоследствии куда-то пропал.

Отец снимался в военной форме. Мать, уже обрезавшая свою девичью косу, щеголяет в модном перманенте с пробором слева. Третий персонаж на фотографии – дядя Федя, Фёдор Антонович Савранский. Он же и автор снимка, и этот фокус я сейчас объясню.

Дядя Федя был настоящим фотолюбителем, то есть занимался фотографией всерьёз. У него был советский аппарат «Фотокор» и все принадлежности, включая магниевый порошок для вспышки. Дядя Федя умел всё делать сам: он снимал, проявлял фотопластинки, печатал с них фотографии контактным способом (то есть, без фотоувеличителя, размер в размер), иногда тонировал, глянцевал и красиво обрезал их. Расходные материалы, однако, достать было трудно, отсюда фраза в одном из отцовских писем о «фотопринадлежностях для Феди».

Итак, Александр и Анна были усажены на диван, Александр тесно прижался плечом к жене. Дядя Федя установил аппарат на треногу, навёл резкость по матовому стеклу, задал выдержку и диафрагму, выдвинул крышку кассеты, где находилась светочувствительная стеклянная пластинка, взвёл затвор и быстро пристроился на диване возле сестры. Тут, конечно, была произнесена традиционная фраза: «Внимание! Сейчас вылетит птичка!» – и дядя Федя потянул за привязанную к затвору нитку. Раздался щелчок, дело было сделано.

Александр Ильич, Анна Антоновна и Фёдор Антонович.

Петухово. 1940 г.

Такие молодые и счастливые были они тогда.

Спустя несколько дней Александр и Анна уехали в Забайкалье.

Короткая цитата из книги «Ордена Ленина Забайкальский» (М., 1980):

Летом 1940 года… состоялись крупные учения войск Забайкальского военного округа. Они показали возросшее мастерство личного состава привлечённых на учения частей и соединений, оперативно-тактическую зрелость командиров.

Далее в числе частей, показавших «высокую боевую выучку», отмечается и 126-й кап.

Отец тоже участвовал в этих учениях, о чём свидетельствуют несколько конвертов с обратным адресом: «Ст. Ага, военный лагерь»: он писал жене, оставшейся в офицерском общежитии на 79-м разъезде. Станция Ага и сейчас существует, она находится километрах в двухстах к югу от Читы, а 79-го разъезда на современной железнодорожной схеме нет – очевидно, он превратился в какую-то станцию.

Конверты подписаны наспех, химическим карандашом, а письмо до меня дошло только одно. В сущности, это записка:

С попутчиком коротенько черкну о себе. Живу без изменений, здоровье хорошее. Хочется с тобой повидаться, что, вероятно, скоро будет.

То было их единственное лето. И единственная зима. Они жили вместе меньше года.

Александр Ильич проводил жену в Петухово, рожать меня, 23 марта 1941 года. А уже через два дня пишет вдогонку письмо:

Тронулся 43-й, на ходу пришлось соскочить из вагона, остановился и долго смотрел на скрывавшийся во мгле забайкальской ночи красный огонёк заднего вагона состава. А вот его уже не видно, всё осталось в моём незабываемом воображении. Я теперь только мысленно слежу за твоим путём.

Я ещё застал то время, когда не существовало факсимильной, сотовой и космической связи, электронной почты, а в другой город звонили по чрезвычайным случаям. Родственники и знакомые постоянно обменивались подробными письмами и посылали друг другу к праздникам многочисленные художественные открытки с разнообразными пожеланиями, написанными собственноручно, а не напечатанными, как сейчас, типографским способом. Письма были обстоятельными, подробными – в них описывались большие и малые события семейной жизни и жизни соседей, цены на рынках, явления погоды, состояние здоровья, успехи детей в школе, перемены на работе, удачные приобретения, прирост и убытки в огороде и даже высказывались эмоциональные суждения о международной и внутренней политике. Другим распространённым средством коммуникации были телеграммы, которые, наоборот, отличались, лапидарностью, достойной слога древних римлян. Без сомнения, известное донесение Юлия Цезаря «Пришёл, увидел, победил» стоит в том же стилистическом ряду, что и телеграмма-молния, посланная отцом жене с 79-го разъезда: «Поздравляю праздником получил». Как видно, оба сообщения предполагают знание адресатом того, что стоит за этими словами.

Это воспоминание мне навеяли письма, написанные отцом после проводов жены в Петухово. Вот письмо от 11 апреля 1941 года, которое я воспроизвожу почти полностью:

Здравствуй, моя дорогая!

Письмо твоё получил, после чего только успокоился о том, что ты доехала благополучно, и здоровье твоё не пошатнулось. За два дня до получения письма от тебя я выслал тебе второе письмо. От тебя получил только одну телеграмму, которую ты давала последней и тоже вместе с письмом, а первую, значит, не получил. Интересно, намного ли позднее пришёл багаж? Дошёл, значит, благополучно – не разбился. Ну, я живу по-прежнему, одно только изменилось, что завтракать я уже стал в 7 часов, только, как назло, чем меньше денег в кармане, тем больше хочу есть. Иногда завтракаю и ужинаю дома с Лозовицким. Раньше я уже тебе писал, что он теперь живёт со мной. Здоровье пока хорошее. Позавчера из Борзи махнул, и ноги ничуть не болят. По работе объём увеличился в связи с отъездом Шумкова [непосредственный начальник отца] раза в полтора. Сейчас работает ревизионная комиссия. Дела в этой части обстоят пока в порядке.

Новости по корпусу. Чистяковы теперь живут там, где жил Бочаров. Бочаровы уехали в Читу. К нам в соседи пришли двое молодых, недавно поженившихся. Вчера я пришёл домой, а Лозовицкий мне и говорит: «Ну и жена у нашего соседа» и рассказывает, как она его пилит: «Какой ты командир, нигде ничего не выпросишь, нигде ничего не достанешь, ничего не принесёшь. Хоть бы мне узнать, что у вас за полковник, я бы на его месте давно из полка тебя выгнала». Лозовицкий говорит: «Я бы не мог жить с такой». А я говорю: «Попилит-попилит, да и затупится». А он: «Ну, это такая пила, что чем дальше, тем она острее». Вот, значит, дела такие. Нина Мусальникова пока ещё цела ходит. Я Мусальникову говорю: «Теперь ведь родильный-то рядом». А он: «Да, теперь я не горюю, если что, так на загорбке её отнесу». Приветы, тобой заказанные, я передал всем, Клаве только вчера. Малость покалякал с ней. Она тебе также передавала привет, Зина и Н.И. тоже.

[…]

Нина Ивановна тут меня спрашивает: «Наверное, скучаете, Александр Ильич?», а я ей: «Даже не знаю, как сказать, вроде того».

Пиши, как ты живёшь. В голову не допускай мысли, что ты там, в Петухово, а я на 79-м и подчас могу забыть о тебе. По сторонам не смотрю – ни к чему это, тебе, конечно, понятно, какая это мысль. В общем, Сашка каким был, таким будет, таким и останется. Вывихов у меня не будет.

Пиши, как вы там живёте. Как мыслишь с сапогами и пальто? Напиши о своих намерениях в этом вопросе, чтоб мог помочь, чем могу.

С именем от меня возражений не будет. Если она – твоё дело, если он – за меня Федя скажет, а в общем, чтобы мама и папа не возражали. Хай так будет.

Пока всё, моя дорогушка. Желаю тебе всего наилучшего от всего сердца. Крепко любящий тебя Сашка.

Так возникла в их переписке тема имени будущего первенца. Потом она будет звучать ещё не раз. Несмотря на демонстративную уступку инициативы жене и её семье, отец всё же не остаётся в стороне. Видимо, и будущая мать не хочет, чтобы он устранился от столь важной проблемы, поэтому в следующем письме отец повторяет:

Ты меня, наверное, будешь пробирать за то, что тебе не сказал своего мнения об имени. Ну, поверь, ей-богу не знаю. На твоё усмотрение, у тебя для этого больше прав.

Напрасно он хотя бы намёком не высказал своего мнения, не предложил варианты, напрасно перепоручил такое ответственное дело брату жены. Дядя Федя был, безусловно, хороший человек, но, взявшись за дело, по молодости лет (ему не исполнилось ещё и 23-х) и по принадлежности к так называемой провинциальной интеллигенции (он работал учителем математики) решил, что мальчика надо назвать как-нибудь необычно, чтобы он выделялся среди сверстников.

Надо сказать, что в те годы в нашей стране было поветрие на иностранные имена. Сколько раз я встречал мужчин довоенной выделки, которые представлялись: Эрнст, Альберт, Генрих, Феликс, Артур, Роберт, Эдуард, Герман и т. п. Причём, подобного рода имена не обязательно давались в честь какого-нибудь выдающегося человека, а просто потому что – «красиво».

Итак, однажды дядя Федя возвращался откуда-то в поезде домой. В вагоне оказалась шумная компания студентов. Девушки то и дело тормошили добродушного увальня: «Адик, хочешь яблоко? Адик, куда ты поедешь на практику?» Дядя был сражён. «Если родится мальчик, назовём его Адиком, – решил он. – И девушки будут так же виться вокруг него».

Родился действительно мальчик, и все согласились с предложением дяди Феди. Но когда пришло время регистрировать ребёнка, понадобилось полное имя. По этому вопросу были сомнения: Аркадий, Вадим, Эдуард, Адольф? Конечно, выбрали самый неудачный вариант и накануне нападения Германии на Советский Союз меня назвали Адольфом.