Всё понятно

Сначала всё кажется случайным. Случайно в глубине ночи раздаётся звонок… По какой-то странной случайности какие-то чужие люди набирают цифры твоего телефона и будят тебя ночью, чтобы сказать, что… Сложно уснуть. То, что было узнано этой ночью, навсегда будет сохранено в закоулках памяти, на задворках сознания, но ты пока об этом не знаешь, потому что искренне веришь – это не с тобой.

Однако потом, однажды, ты понимаешь: всё закономерно. И начинаешь привыкать. Ужас одной ночи сменяется равнодушным ожиданием другой. Время от последнего звонка до следующего – очередного в цепи закономерных случайностей, растягивается жгутом, а потом схлопывается, и ты остаёшься один на один с жутким, наводящим ужас гостем. Твоя жизнь – это ряд бесконечностей между несколькими ночными звонками. И всё становится неважным, кроме того, что ты здесь и нигде больше быть не можешь.

Ночные звонки случаются редко, но с каждым таким звонком ты теряешь часть своей жизни. Она утекает сквозь пальцы и испаряется, а ты даже не понимаешь, что именно было потеряно. И вот ты закрываешь глаза, лежишь и слушаешь тишину. Воздух звенит от напряжения мысли. А ты лежишь и боишься очнуться – вдруг всё кажется: ночь кажется, дыханье кажется, жизнь кажется… Но если жизнь кажется, значит, смерть тоже кажется? Но нет! Ты попал в логическую западню, ведь жизнь кажется, а смерть, увы, нет.

Ночные звонки заставляют проснуться, и проснуться не только ночью – они заставляют проснуться по жизни. Жизнь начинает делиться на ночь и не-ночь. Ночью огромные хищные птицы влетают к тебе в комнату и смотрят тебе в глаза, проверяя, настоящий ли ты. А ты и сам не знаешь, настоящий ты или нет. И никто не знает. А птицы всё не улетают, время эфиром застревает в пространстве, и кажется, что это навсегда, что будет только эфир и только птицы в нём, и что это – самое что ни на есть действительное настоящее. Но потом наступает утро и первые лучи солнца, похожие на мечи убийц-кочевников, прогоняют навязчивых птиц. Однако птицы вернутся, вернутся, как только наступит ночь. Утро не приносит облегчения, день не даёт забвения, вечер не предлагает ответы. И только махровая ночь знает всё и поглощает тебя, принимая в свою мистическую жизнь.

Ночные звонки напоминают твоей душе, о том, что она бессмертна. Но душа любит эту жизнь и не помнит ту, другую, из которой её когда-то выдернули. Она хочет остаться здесь, однако ночью опять прилетают тёмные птицы и смотрят тебе в глаза, проверяя, готов ли ты. Их зрачки напоминают планеты, они завораживают тебя – ты ещё не готов. Сегодня птицы улетят без тебя. Но не обманывай себя: их терпение бесконечно, они будут прилетать и улетать, снова прилетать и снова улетать – они дождутся тебя.

Посреди ночи раздался звонок телефона. Хикари встала, продираясь сквозь сон, и взяла трубку. Немолодой женский голос глухо, как из колодца, спросил:

– Я могу поговорить с Симидзу Хикари?

– Да, это я. Слушаю вас.

– Извините, пожалуйста, за столь поздний звонок. Вас беспокоят из центральной городской больницы.

– Что-то случилось?

– К сожалению, да. Сегодня в полночь ваш отец был доставлен в кардиологическое отделение и через два часа скончался. Врачи сделали, что могли. Примите наши глубокие соболезнования.

Тишина. Да, конечно, отец был уже очень стар, да и она совсем немолода, но даже в таком возрасте терять близких людей безумно больно.

– Когда я могу забрать тело?

– Подъезжайте утром, всё будет уже готово.

– Хорошо…

– Будем вас ждать, – женщина в телефоне отключилась.

Хикари села за стол, одной рукой подперев упавшую голову, а другой всё ещё держа телефон, из которого слышались равномерные гудки.

Зрачки-планеты завораживают тебя. Эфир растекается в пространстве, он душит тебя, ты просыпаешься…

А тебя и нет. Всё приснилось.

БОГ ПО ВЫЗОВУ

Как это приятно – ничего не чувствовать и всё же считаться живым.

Курт Воннегут

Здесь, под высокими потолками, гуляло солнце, окрашенное в синие, красные и зелёные цвета от устремлённых в небо витражей. Оно было винным, тяжёлым, маслянистым и благоухало крыльями ангелов. Оно было светом. А там, внизу, было темно и дымно от скупых свеч. Свет не проникал туда. Однако темно там было не от отсутствия света; темно там было от присутствия тьмы – душ и тел тех, кто медленно передвигался по выложенному пестрым кафелем полу от иконы к иконе, зажигал купленные по бросовой цене свечи и суетливо крестился перед тем, как воткнуть их, уже зажжёнными, в свободное гнездо канунного стола, непременно стоящего перед каждой иконой.

Здесь недосягаемое, неуловимое, невыносимое солнце слепило глаза и бросало вызов своей безупречностью. От жаркого света, растянувшегося высоко над головой, тошнило и выворачивало наизнанку. А там, в темноте, было прохладно и уютно. Пугливыми тенями скользили по кафелю прихожане, притащившие свои жалкие, алкающие земных благ души, чтобы распаковать их перед образами в очередной мелкой просьбе к богу.

Люди просили хорошей жизни и здоровья – себе и близким, несчастий и смерти – врагам, они просили денег, машин, квартир, низких цен на хлеб и мясо, свободных мест на кладбище… Они осуждали соседей, коллег, правительство… Зажигали свечи, шептали слова заученных молитв. Их голоса глухо шелестели, опускаясь всё ниже, к самому полу, и замолкали, едва достигнув его. Кто-то хотел прощения, кто-то успокоения, кто-то забвения. Никто не хотел одиночества. И все пытались избежать смерти. Откупиться от неё, вымолить себе вечную жизнь. Несчастные люди… Разве не знали они, что нет места на земле, куда не проникает смерть? Она везде и всегда. Она владычица и госпожа.

Люди просили и плакали. Их души изнывали от желаний, и, уже не вникая в суть молитв, прихожане торопливо, словно боясь забыть или не успеть известить бога о том, что они хотят, повторяли снова и снова заученные когда-то в детстве слова.

Молитвами они призывали бога. Свечи, зажжённые ими, плавились и догорали, на их место ставились другие, и те тоже плавились и тоже догорали, исчезая в небытии. От этих мнимых трансляторов людских желаний уходили вверх тонкие струйки чёрной копоти, но до купола они не долетали – растворялись где-то на границе света и тьмы, в полумраке, там, где заканчивался поток человеческих мыслей и начиналась пустота.

Бог никого не слышал. А люди просили и надеялись быть услышанными. Все просили – никто не благодарил. Они приходили и уходили, крестились, повторяли слова молитв, снова крестились и снова просили – себе, за себя, для себя…

Спиной к низкому мутному окну стоял Николай Угодник, закопчённый, лоснящийся от масла и блёклый от скользящих по нему людских взглядов. Перед ним, бессильно засунув руки в карманы длинного чёрного пальто, остановился немолодой мужчина. Он не зажёг свечи, не поднял лица к свету – просто закрыл глаза. Казалось, он не дышит, казалось, что жизнь в его груди замерла и остановилась. И весь он обратился в камень. Но только мысли делали его живым, и, извергая их из себя, он, умирая, никак не мог умереть. Звука его голоса не было слышно, но мысли его, поднимаясь вверх, становились плотными и обретали форму.

– Спасибо Тебе. Спасибо Тебе за всё, – исторгнутая из человеческого сердца благодарность достигла границы света и тьмы и пересекла её. – Спасибо Тебе за то, что у меня ничего нет. Спасибо за то, что у меня ничего не осталось. За то, что мне нечего больше терять. За то, что всё отнял. Мне некуда идти и некуда возвращаться. Я никого не ищу, и меня никто не ждёт. Моё сердце нечем ранить. Больше со мной ничего не случится…

Слова его разорвали подкупольную тишину, которая знала, что только человек, потерявший всё, заходя в церковь, ничего не просит.

ЧЕЛОВЕК В ОКЕАНЕ

Знаешь, что мексиканцы говорят про океан? Что у него нет памяти.

Энди Дюфрейн

Довольно неуместно называть планету – Земля, когда очевидно, что она – Океан.

Артур Кларк

Старик сидел на берегу, подставив лицо суровому зимнему ветру, дувшему с океана. Ветер теребил выцветшую одежду и серые, как мраморный песок – соль с перцем, волосы и бороду старика. Рядом на мокром песке разлёгся, положив морду на вытянутые вперёд лапы, огромный беспородный пёс. Глаза его были открыты, и он с тоской по чему-то давно ушедшему смотрел на беспокойную воду, подкатывавшуюся прямо к его лапам и едва не касавшуюся их.

Солнце падало с неба за горизонт, и весь мир погружался в беспробудный мрак ночи. Но старику было не важно, день сейчас или ночь, светом наполняется мир или тьмой, – он был слеп.

Пёс поднял голову и зевнул. Посмотрел на хозяина снизу вверх.

– Что, не лежится? – вздохнул старик. – Лежи, лежи, ещё посидим…

Он потрепал собаку по лбу. Пёс снова положил морду на лапы и стал наблюдать за океаном.

Океан словно ждал гостей, он поднимал свои воды, создавая неповторимый по силе и красоте перформанс. Скользя и сверкая, волны, стремительно догонявшие друг друга, набегали на шероховатый, согретый обманчивым субтропическим солнцем и ещё не успевший остыть после заката песок и, вздрогнув в последний раз у береговой черты, исчезали, поглощённые жадным, ненасытным, не способным напиться, холодным солёным океаном. Одна волна, точно разбуженная океаническим холодом, выскочила выше остальных, нарушив всеобщий ход, и, вздрогнув при входе на берег, качнулась, упала на песок и вдруг исчезла, уступив место следующей, такой же трагично-одинокой умирающей волне.

– Утром будет туман… – обращаясь к собаке и к пустоте, сказал старик. – Что скажешь, Капитан Риверо?[3]

Пёс повернул морду к хозяину и снова зевнул.

– Ну, ну, будет тебе… Сегодня не так уж и холодно… Чувствуешь, от воды идёт тепло? Океан любит нас…

Старик устремил свои пустые глаза вдаль. За горизонтом фиолетово-лиловыми всполохами догорала корона поглощаемого тьмой солнца.

– 38°46′51″ северной широты, 9°29′54″западной долготы, высота над уровнем моря – 140 метров.[4] Верно? Вот, и ты знаешь, что всё верно…

Казалось, старик бредит.

Но это было не так. Судьба не была столь великодушной, чтобы вместе со слепотой наградить его ещё и безумием.

Да, он не видел настоящего, но он помнил прошлое. Он помнил названия и координаты всех городов, всех селений, всех портов, больших и маленьких, древних и только недавно заложенных, гостеприимных и неприветливых, где когда-либо ему приходилось вставать на якорь; он помнил рифы и скалы, впадины и расщелины тех островов, к которым когда-либо причаливал; помнил одурманивающее тепло и равнодушный холод течений в лагунах, когда-либо встречавших его своими водами, а потом снова провожавших в океан; он помнил горячие огни внимательных маяков, смотрящих, словно боги, свысока на блуждающие в волнах и словно ищущие погибели корабли, спасательных маяков, бросающих обжигающий надеждой свет во все стороны бесконечного мира.

Его одинокая старческая жизнь перестала искать опору в том, что происходит сейчас, она была пунктиром нелинейного времени, прерывистой линией прошлого, в котором утопал старик. Он давно уже жил тем, что было когда-то давно, не помня, какой сейчас день, какой год. Летняя жара сменялась моросящими днями осени, а те в свою очередь – холодными завывающими ветрами зимы, а старик, невзирая на погоду, приходил на берег в сопровождении прибившегося к нему пса, чтобы поговорить с океаном. Он садился на сломанное бурей, ветхое от влаги дерево и сидел так часами, не шевелясь, отдаваясь душой океану, бывшему для него столько лет и домом, и постелью, и мечтой, и трагедией, и разочарованием…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Smithsonian Street – улица в Вашингтоне, на которой расположены все крупнейшие музеи города.

2

Назаретян А.П. «Нелинейное будущее». М., 2013.

3

Капитан Мануэль Риверо Пардаль (ум. в 1670 г.(?)) – испанский капер португальского происхождения, известный пират, убитый в Америке сэром Генри Морганом.

4

Координаты мыса Рока, расположенного на северо-западе Португалии. Мыс Рока – крайняя точка Евразийского континента. Он представляет собой скалу, возвышающуюся над Атлантическим океаном. Португальский поэт Луис Камоэнс сказал о мысе Рока: «Это место, где земля кончается и начинается море» (порт. Onde a terra se acaba e o mar comeca).