Парижская трагедия. Роман-аллюзия

– Гильотиной он не отделается! Зверю – звериную смерть! – донесся новый голос в толпе.

– Да! Мы его сожжем живьем на костре! – люди начали заводиться

– Лучше отправить его на дно Сены, чтобы он захлебнулся помоями! – вступил женский голос.

– А может, его лучше псам скормим?

– Не! Собаки не станут жрать такое дерьмо! Лучше свиньям!

Фэб смотрел на людей и понял, что если сейчас это не прекратить, то люди сразу отсюда отправятся вершить самосуд на улицах Парижа, как вдруг всех прервали хлопки, раздавшиеся за спиной, собравшихся вокруг Шатопера, людей.

Толпа обернулась на звук. На противоположной стороне, напротив Фэба через проход, на скамье стоял Гренгуар с издевательской улыбкой и хлопал в ладоши.

– Браво! Какая воодушевляющая речь месье Шатопер. Вы действительно смельчак – брать на себя обещания, которые не в силах выполнить.

Скулы Фэба напряглись, но он сохранил спокойствие. Но поэт видел его насквозь и, похоже, читал его мысли.

– У вас ничего нет. Платок принадлежал рассеянному повесе, который его потерял, но зато вы едины. Вас много и каждый готов умереть за идею и за нее же убить. Вы не учитесь на своих ошибках. У вас есть сила, но вы не знаете, куда ее применить и потому просто крошите стены. Вы одна большая мишень, а он – маленькая иголка в стогу сена. Но все равно ваши попытки так милы. – Гренгуар слегка склонил голову на бок.

– Осторожней, поэт. Я знаю, кто ты, – угрожающе произнес Шатопер, у которого внутри все сжалось, но он не мог дать Гренгуару себя уничтожить в глазах народа.

– Правда?! – наигранно воскликнул поэт. – И кто же я? Убийца?

– Нет. Каждая гильотина знает твой голос и немало людей погибло от твоих слов, но ты никогда не станешь пачкать руки кровью. Ты тот, кто своими словами вносит в сердца людей смуту, тот, кто играет на человеческих слабостях, провоцирует и манипулирует людьми. Тот, кто приходит туда, где страдают и страдают там, куда ты приходишь. Будь осторожней, поэт, а то эти люди начнут свой суд с тебя…

Гренгуар взорвался смехом.

– О, да! Я слышал этих приверженцев гуманизма, а многих даже видел в деле. Видно так нынче модно вести себя в современных свободных республиках. Голодные до крови, хотя лишь недавно последнюю кровь жертв революции смыли с парижских улиц. Кто-то предложил отдать убийцу собакам, кто-то свиньям. Забудьте. Они вам не понадобятся.

Вы сами его сожрете и умоетесь кровью.Вы будете смеяться и плакать от счастья.И именно это зовут все любовью —Когда тело врага зубами рвем мы на части.

Безумно довольный собой поэт спрыгнул на пол, и толпа расступилась, образовав живой коридор. Высокомерно приподняв подбородок и, зло ухмыляясь, Гренгуар двинулся вперед. Он видел, как люди прячут свой взгляд, когда он проходит мимо и чувствовал, с какой ненавистью ему смотрят в след, и это невероятно радовало его.

Поэт приблизился уже к дверям собора и вдруг обернулся, глядя своими бездонно-черными глазами на Фэба.

– И последнее! Поверьте, если вы продолжите в том же духе, то крови прольется значительно больше, чем должно бы было. Это уже не просто поиск убийцы. Это война. Война за душу. Но его душа уже мертва, так что позаботьтесь о своих, – зловеще произнес Гренгуар и в его глазах мелькнул фиолетовый огонек, будто блики от плаща. Он игриво подмигнул Шатоперу, распахнул двери Собора Парижской Богоматери и весь зал озарил свет. – До скорой встречи, mon amie2. – и с этими словами поэт растворился в городской суете французской столицы, самого великого и свободного города мира – Парижа.

Свет, озаривший зал Собора Парижской Богоматери, разогнал напряженную атмосферу, созданную стенами храма и лица людей, просветлели. Слова поэта и страх перед убийцей, как будто растворились в лучах осеннего солнца, и теплый свежий воздух разогнал тревогу и злость, скопившуюся в сердцах прихожан. С рыночной площади стали доноситься голоса торговцев и покупателей, шум реки перебивал детский смех. Вдалеке, дюжина работяг в центре восьмиугольной, окруженной обелисками самых величественных городов Франции, площади Согласия возводили деревянную сцену, а молодые цветочницы украшали фасады зданий лентами и цветами – город готовился к очередному карнавалу в честь побед Наполеона в далеком Египте. Несмотря на все горести, жизнь продолжалась.

Манимые ароматом свежей выпечки и беззаботной радости, прихожане постепенно стали покидать святую обитель и только Фэб продолжал стоять и, как будто смотреть в след ненавистному поэту. В его голове продолжали звучать слова Гренгуара – «Вы действительно смельчак – брать на себя обещания, которые не в силах выполнить…», «У вас ничего нет. Платок принадлежал рассеянному повесе…», «Вы одна большая мишень, а он – маленькая иголка в стогу сена…»

Юноша никак не мог прогнать из своей головы ту мысль, что возможно поэт прав, и сейчас он, Фэб Шатопер, человек слова, пред лицом Бога и народа допустил очень большую ошибку. Он еще долго бы простоял так, смотря в никуда, если бы из задумчивости его не вывело прикосновение чей-то руки к его локтю. Фэб резко обернулся и увидел перед собой Меркуцио.

– Превосходная речь, мой друг. Эти люди верят тебе. – Либертье улыбаясь, смотрел в глаза Шатопера, но улыбка была насмешливой, будто он издевается.

– Жаль, что я сам уже не так верю в свои слова. – Фэб вновь отвернулся, хмуря брови. – А вдруг поэт прав…

– Конечно, прав! – подбадривающе заявил напарник. – Он всегда прав! Не знаю почему, но это так. Может это часть поэтического дара? Ведь не зря говорят, что лишь искусство знает правду.

После этих слов, Фэб совсем пал духом.

– Но люди верят тебе не потому, что ты говоришь им правду, – Меркуцио, обняв друга за плечо, заглянул ему в глаза. – А потому что они хотят тебе верить. Ты не можешь найти убийцу, но ты можешь заставить их верить, что все будет хорошо, даже в те моменты, когда все очень плохо. Это сложное мастерство, но очень полезное, и как любое мастерство его необходимо оттачивать. Любой может в хорошие времена вести за собой людей, но лишь единицы в одиночку могут в тяжелой ситуации вытянуть всех на поверхность. Народ напуган и ему нужен тот, кто убедит их в том, что все будет хорошо, во что бы не стало. Больше всего людям нужна вера. Именно поэтому сегодня они пришли в храм господень, а не в здание советов, где они не нашли бы ни правды, ни веры. Так, что, если тебе интересно мое мнение, ты дал им уже и так больше чем они заслужили.

Слова подействовали – Фэб гордо выпрямился, и на него снизошло озарение. Со счастливой улыбкой он резко обнял Либертье.

– Они заслужили спокойствия. Они заслужили чувствовать себя в безопасности и не переживать за своих детей. А дар поэтов – вносить сомнения в мысли людей. – Шатопер разжал объятия, держа ошарашенного Меркуцио руками за плечи. – Мы найдем этого маньяка. Ты и я.

– Но как? Платок не принадлежал убийце, а значит инициалы V. G. не его. У нас ничего нет. Или ты думаешь, поэт ошибся.

– Нет. Тут, к сожалению, я с ним должен согласиться. И то, что у нас ничего нет, он тоже прав, но не это важно…

– Что-то я тогда тебя не совсем понимаю…

Фэба охватило приятное волнение, будто он собирался поведать о какой-то очень важной тайне, которая даст все ответы на вопросы.

– У нас ничего нет, потому что мы ничего не искали…

– Но… – попытался вставить крайне озадаченный Либертье, но напарник опять его перебил.

– Любое мастерство необходимо оттачивать. Так? Любое. А убивает он мастерски.

И тут Меркуцио начал понимать, к чему ведет Шатопер.

– Ты думаешь, что до этих красоток, у него кто-то был?

– Я уверен в этом! – Фэб постепенно стал одолевать свои эмоции. – Он слишком хорош в своем деле. Это не первые его жертвы. Прежде чем заняться девушками из таких влиятельных семей, он оттачивал свое мастерство на менее заметных личностях – это могли быть пожилые дамы, молодые крестьянки и даже мужчины – рабочие, скромные торговцы или что-то в этом роде. Он мог начинать даже не в этом городе, а где-нибудь в глуши. За ним, я уверен, тянется длинный кровавый след не из шести жертв, и мы должны его найти, во что бы, то ни стало. Этот след приведет нас к нему.

– Ты действительно прав. Это же так просто. Я постараюсь. Нет. Я найду все похожие случаи. Все что хоть как-то напоминают нашего маньяка.

Воодушевленный Меркуцио, чуть ли не вприпрыжку бросился к распахнутым дверям собора.

– Мы найдем его, друг мой! Обязательно найдем! – не оборачиваясь и не останавливаясь, уже в дверном проходе напоследок крикнул Либертье и исчез в городской суете под осенним солнцем Парижа.

Глубоко вздохнув, Фэб вновь сел на скамью и опустил голову на грудь, прикрыв лицо ладонями. «Только бы все получилось. Боже, только бы найти этот след» – подумал Шатопер. Единственное что ему осталось – это надежда. Он уже раз подвел себя и весь французский народ, когда не прошел в армию своего кумира, Наполеона Бонапарта.

Фэб с раннего возраста осваивал военное искусство. Его тянуло к сражениям, и он мечтал о славе военачальника. Но окончив военное училище, так и остался в караульных при директории. Когда все его сверстники поступали на службу к молодому капитану французской армии и готовились к войне, ему, Фэбу Шатоперу, одному из самых талантливых учеников на курсе, отказали, даже не объяснив причины. Это был сильный удар для молодого лейтенанта, и он принял решение покинуть французскую армию и поступил на службу в городскую полицию, где, благодаря своим талантам, быстро дослужился до старшего полицейского центрального парижского округа. И вот очередное испытание. Но на этот раз он не позволит себя сломать. Он пойдет до конца и выполнит свой долг перед народом – он найдет этого убийцу и остановит. Любой ценной.

– Мы все умрем? – вдруг раздался тонкий женский голос из глубины собора.

Фэб резко поднял голову и посмотрел вперед, вглядываясь в полумрак, царивший у алтаря. Он увидел очертания женского силуэта в белом легком платье в пол – будто призрак. Девушка стояла к нему спиной перед статуей Христа.

Шатопер был очень удивлен, будучи уверен, что в храме Господа остались только он и его мысли. Он медленно поднялся и направился к «призраку».

– Умрем? Конечно, нет. Я не позволю этому произойти. Очень скоро я схвачу убийцу, и он предстанет перед народным судом. Обещаю.

– Я прошу прощения, месье Шатопер, но это был не вопрос. Мы все рано или поздно умрем. – Девушка повернулась к Фэбу лицом, и у него перехватило дыхание. Она смотрела на него своими ясными полными грусти голубыми глазами, золотистые волосы, аккуратно собранные в длинную косу, украшали ее ангельское лицо, которое словно было высечено из мрамора ни кем другим, как самим Творцом. Тонкое белое платье, будто снежными волнами ложилось на изгибы хрупкого стройного тела. Она была печальна и невероятно прекрасна.

Шатопер на миг потерял дар речи. Он тонул в ее глазах, захлебывался этой неземной красотой и хотел раствориться в ней, но нашел в себе силы вынырнуть на поверхность.

– Да, это так. Но разве об этом стоит думать? Тем более в столь юном возрасте. Для вас больше подходит поздно, чем рано. Так стоит ли из-за этого переживать уже сейчас?

– Те девушки тоже были юны…

– Но они не умерли… – девушка очень удивленно посмотрела на полицейского – Их убили. Это разные вещи. И ни с вами, и ни с кем другим этого не произойдет.

– Почему вы так уверены? Я не понимаю, – пристально глядя в глаза Шатопера, спросило юное создание.

Фэб на секунду замолчал, но не опустил глаз. Он хотел прижаться к ее губам, обнять, но отчаянно гнал эти мысли из своей головы.

– Потому что я дал слово. И у меня нет права на сомнения. На войне, тот, кто позволил себе сомневаться, уже проиграл.

– Спасибо, – с грустной улыбкой произнесла девушка и опустила глаза.

– За что вы меня благодарите?

– За все. Ваши слова. Ваш свет…

– Мой свет? – Фэб не мог понять, она говорит серьезно или смеется над ним.

– Да. Свет. Знаете, я почти не выхожу на улицу. – Девушка обняла себя за плечи и вновь повернулась к алтарю. – У меня огромный дом, но он хуже любой тюрьмы. Мой отец, любимый отец, все мои пятнадцать лет, не позволяет вздохнуть мне полной грудью. Он очень любит меня, я знаю, но это заточение уже невыносимо. Он все время переживает за меня и своей заботой душит. Я все чаще стала задумываться, в чем же смысл моей жизни, о неизбежности смерти, хотя я уже и так мертва… и только рядом с вами, от одних ваших слов и взгляда я почувствовала себя живой, – ее руки покрылись мурашками и Фэб, сняв свой сюртук, ласково накинул его ей на хрупкие плечи, и она обернулась, нежно глядя ему в глаза. – Знаете, месье Шатопер, от вас исходит свет. Яркий белый свет. И такой теплый как солнечные лучи. Рядом с вами я чувствую себя в безопасности. Ваш свет дарит спокойствие и веру в лучшее, – девушка, легкая как перо, упала в объятия очарованного и завороженного Фэба.

Он стоял, прижав ее к себе очень нежно, словно боясь причинить боль. Фэб чувствовал, как счастье и блаженство разливаются по всему его телу, казалось, что ни одному из них больше ничего в этой жизни не нужно – они были единым целым, которое уже давно разделили и вот они снова вместе. Шатопер даже не знал ее имя, но при этом был знаком с ней всю жизнь. Как вдруг у них над головами раздался колокольный звон, оповещающий город, что наступил полдень, Фэб разжал объятья.

– Спасибо вам за эти прекрасные минуты, месье Шатопер. – Девушка скинула с себя сюртук и протянула его полицейскому. – Я правда вам очень благодарна, но сейчас мне пора бежать. Скоро отец вернется с совета.

– Ваш отец в совете старейшин? И как же его имя? Возможно мы знакомы. – Фэб принял свой сюртук, сквозь него коснувшись руки незнакомки.

– Капулетти. Жером.

– Граф Капулетти? – Фэб стоял как пораженный молнией.

Граф Капулетти был одним из самых влиятельных людей Парижа. Он имел знакомых абсолютно во всех слоях общества. И не просто знакомых, а должников. Он всегда был богат, поэтому никогда не брал с партнеров денег. Оказывая услугу или одалживая денег, должник был обязан по первому же слову, выполнить взамен просьбу графа. Это был единственный человек, который после революции сохранил свой титул, пусть и лишь формально. Его жесткий характер и несгибаемая воля позволили ему пройти через весь ужас гражданской войны, ни разу не преклонив колено. Благодаря своей влиятельности, буржуазия признала в нем своего героя.

– Он не любит, когда его так называют. Мы все граждане свободной Французской Республики, как он любит повторять, – мило улыбнулась мадмуазель Капулетти.

– Стало быть, вы…

– Джульетта. Джульетта Капулетти.

– Тогда вам действительно пора бежать домой. С вашим отцом лучше не ссориться. – Фэб тревожно посмотрел на девушку.

– Что с вами, месье Шатопер? Вы испугались?

– Если только за вас, мадмуазель. – Фэб взял себя в руки и улыбнулся Джульетте. – Я очень хочу вас снова увидеть и потому, не хочу, чтобы у вас были проблемы с родителем.

– Вы действительно очень милы. Я буду с нетерпением ждать нашей встречи, – она улыбнулась полицейскому на прощание и легко и грациозно как лань пробежала к дверям собора и, обернувшись напоследок, выскочила на улицу и исчезла, как мираж.

Фэб так и остался стоять, гадая, было это явью или сном.

Жуткое место, этот бедный квартал. Оно как уродливое родимое пятно, как гниющая рана на прекрасном лице Парижа. Этот квартал находился на юго-западе столицы, вниз по Сене. Словно тонким черным червем квартал делился на две части рекою Бевр. В нее сливались отходы из всех окрестных домов, и потому вонь в воздухе была невыносимой для обычного человека. Запах нечистот, животного жира, разлагающейся плоти казалось, пропитали здесь все вокруг – дома, лавки торговцев, одежду, да и тела самих жителей, а также их души. Это место было садом Эдема для проходимцев, воров, жуликов, карманников, проституток и прочего сброда. Те, кто добровольно, и даже с радостью шел на войну, самые храбрые и благородные представители закона – солдаты, военачальники, полицейские, не рискнули бы даже нос сюда свой показать. Ненависть к органам власти и порядка была у местных жителей в крови и, понимая сложность сложившейся ситуации и ведение войны, директория оставила эту часть Парижа на саму себя. Но это не значит, что честных людей здесь не имелось, кто-то же должен создавать контраст для полноты картины и осознания порочности местного населения. Весь правый берег зловонной речки был заполнен лавками честных работяг – кожевники, кузнецы, галантерейщики, прачки, швеи и даже парфюмеры. Все они жили в бедном квартале с рождения и, как правило, продолжали семейное ремесло и только поэтому остальные жители их не трогали. Те же, кому повезло меньше, расположились на левом берегу Бевра. Все они жили одним днем, и главной их целью на каждый день было то, чтобы наворовать столько, чтобы ночью хорошенько развлечься и повеселиться в борделях и кабаках. Всю ночь напролет они пили и развлекались с проститутками, буянили и дебоширили, пели и выбивали друг из друга дух, превращая свой мир в хаос. Ну, если честно, сами себя они считали очень веселыми ребятами.

Конечно, большинство из них толкнула на этот путь бедность. Несмотря на новый государственный строй, где больше не было сословий, и все люди были равны, равны они были только на бумаге. В любом обществе всегда есть и будет деление на богатых и бедных, а единственное перед, чем все люди действительно равны – это смерть. Забавно, но даже после смерти видна разница между богатым и бедным – одному пышные похороны, мраморный памятник, фамильный склеп, другому неглубокая могилка, в лучшем случае, и сточная канава – в худшем. Но перед самой смертью, равны все.

И сегодня был самый обычный вечер для бедного квартала – солнце еще не скрылось за горизонтом, но на улице уже царил полумрак и туман от Бевра разбегался по закоулкам и подворотням, как будто обнимая своими мягкими руками этот мрачный кусок Парижа и стыдясь прятал его от посторонних глаз.

Возле двухэтажного деревянного дома с прогнившей крышей и выбитыми оконными ставнями стояли три девушки и оживленно болтали. Не издалека уже стали доноситься веселый смех и пьяные крики – первые звуки ночных гуляний.

– Ты что там все копаешься? Давай быстрей, Венера! – нервно торопила темноволосая девушка лет двадцати в красном потасканном платье с жуткими, сильно выступающими венами на тонких ногах-палках, самую молодую свою спутницу. – Хватит намалевывать свою мордашку. Они все равно не будут на нее смотреть. Их интересует только то, что у тебя между ног.

– А ты не завидуй, Жаннетт. Я не виновата, что ты страшилой родилась. Хотя если бы ты уделяла себе больше внимания и времени, как я, может и вышло что-нибудь… – огрызнулась Венера, с жутким восточным акцентом и демонстративно не спеша поправляла короткие блондинистые волосы, глядя на подругу у себя за спиной в маленький осколок старого зеркала.

– Ах ты, дрянь, кто тебя манерам учил? Или в Румынии старших тоже не уважают? Потаскушка малолетняя! – Жаннетт схватила Венеру за волосы и принялась ее таскать из стороны в сторону!

– Аяяяяяяй! – звонко вскричала блондинка и принялась ругаться на румынском.

– А ну успокоились! Обе! – тихо, но угрожающе произнесла третья женщина, лет тридцати в черном длинном платье и вуалью на лице, и девушки расцепились, кидая друг на друга злые взгляды. – Вы что тут устроили? Или вы забыли о цирюльнике? Может, вы и себе захотели красное колье?

– Нет, конечно… – обе девушки опустили глаза.

– Вот и хорошо. Нам надо торопиться. Солнце уже почти село, и туман сгущается, а до «Красной птички» еще прилично идти.

И девушки направились вверх по улице Рю-Муфита.

– А почему его называют цирюльник, мадам Люксьер? – прервала монотонный стук шагов по вымощенной улочке, блондинка.

– Боже, Венера, ну ты и дура. Сколько можно спрашивать одно и то же? Тебе уже сто раз рассказывали… – возмутилась Жаннетт.

– Заткнись. Я не тебя спросила. – Венера насупилась. – Мне может нравится слушать эту историю. Она так… так… возбуждает!

– Ты точно дура… – хмыкнула Жаннетт.

– Жил в нашем квартале один цирюльник, который больше всего на свете любил свои бритвы и… шлюх, тружениц любви и ночи, – тихим спокойным голосом начала женщина в черном. – Он был страстным и очень жестоким любовником. Ни одна проститутка не уходила от него невредимой. Он избивал их, рвал волосы и даже выдавил одной несчастной глаза…

– А другой отрезал язык, за то, что она была очень любопытной и спрашивала всякие глупости, – ехидно вставила Жаннетт, покосившись на Венеру.

– Заткнись! Не мешай! – одернула ее блондинка.

– Но была у него одна любимица, – продолжила мадам Люксьер, – звали ее Дезир. Он приходил к ней каждый четверг, и каждый раз оставлял ее в слезах и собственной крови. Так проходила неделя за неделей, месяц за месяцем и больше она не могла этого терпеть. Ее красивое лицо покрылось шрамами, нос был скошен в бок, а левый глаз заплыл. На ее теле не было ни единого живого места. Она стала настолько безобразной, что цирюльник стал ее единственным клиентом. И вот, одним из дождливых осенних вечеров, он вновь пришел удовлетворить свое желание, и она ждала его. И вот в самый разгар этого жестокого кровавого акта, она дотянулась до его штанов, брошенных возле кровати. Захлебываясь собственной кровью, она нащупала в них его бритву и, достав, в одно мгновение перерезала ему горло…

Ах… – вскрикнула Венера, как будто слышала эту историю впервые и даже Жаннетт заслушалась.

– Цирюльник умер, но его дух вернулся и теперь он бродит по улицам бедного квартала, пожираемый желанием мести. Как только Париж накрывает ночь, он выходит на охоту и выслеживает проституток. Он долго следит, идет беззвучным шагом за ними по пятам и перерезает им горло той самой бритвой еще до того, как они успеют вскрикнуть.

Мадам Люксьер резко остановилась под фонарем и обернулась к своим спутницам. В этот момент за спиной Венеры, будто из пустоты появилась рука и зажала ей рот. В тот же миг сверкнуло лезвие, и бритва резким движением рассекла ей горло. Алый фонтан забрызгал женщин, застывших в безумном ужасе. Еще два быстрых взмаха и их тела тоже повалились на землю, орошаемою их собственной кровью.

Из темноты появился убийца. Его черные кудрявые волосы торчали в разные стороны и падали на глаза, которые светились как два маленьких огонька. Уголки губ маньяка нервно дергались, превращаясь из ухмылки в безумную улыбку. Он жадным взором обвел своих жертв и сел на колени возле мертвой Венеры. С маниакальной страстью он вдыхал аромат еще теплого тела молодой проститутки, у которой до сих пор дергалась лодыжка. Как вдруг из темноты донесся странный звук и, не поднимаясь с колен, убийца устремил свой взгляд во тьму. Улыбка исчезла с его губ, и лицо стало напряженным.

– Снова ты! – раздраженно бросил маньяк, выпрямляясь во весь рост и вытирая бритву о полы своего кожаного плаща.

– Прости, что отвлекаю от любимого занятия, но ты становишься таким однообразным, Тибальт, – широко зевая, под свет фонаря вышел Гренгуар. – Тебе самому еще не надоело? Одно и то же ночь за ночью. Скука.

– А ты не жаловался на скуку, наблюдая за тем, как изо дня в день работает гильотина.

– Там было другое, – мечтательно произнес поэт. – Там была идея. Понимаешь? Людей убивали за идеалы. Это были вынужденные жертвы и в итоге – мы построили новое государство, а при достижении цели, казни прекратились. А у тебя нет ни цели, ни идеалов и даже идеи нет.

– Зато у меня есть подружка. Смотри, какая красотка! – Тибальт резким движением поднес бритву к щеке Гренгуара и, схватив за воротник плаща, притянул к себе. – Блестит! Нравится!?

– К сожалению, у меня аллергия на блестящие предметы, так что давай избежим моего близкого знакомства с ней, – поэт с ухмылкой, двумя пальцами отвел бритву от лица и, выдернув ворот своего плаща из рук маньяка, оттолкнул его, – но вы с ней замечательно смотритесь вместе. Я бы даже сказал:

Запечатлеть вас на портретеЛюбой художник будет рад.Прекрасней пары нет на светеБритва и наш психопат.

– Ты испортил мне всю ночь, поэт! – глаза убийцы налились кровью, губы искривились и его начало трясти. – Всю НОЧЬ!

– Брось ты. Ночью больше, ночью меньше. У тебя было сотни таких ночей и еще больше жертв. Сколько ты уже убил несчастных проституток? Две сотни, три, четыре…?

– Какое твое дело!? – яростный крик Тибальта сорвался на звонкий фальцет.

Гренгуар нарушил планы маньяка и тот потерял самообладание. Первый признак шизофрении – это эмоциональная непереносимость нарушения запланированного. По сути, мы все шизофреники – кто-то больше, кто-то меньше. Но Тибальт просто впал в безумие.

– ЧТО ТЕБЕ ОТ МЕНЯ НУЖНО!? ПРОВАЛИВАЙ!