Гептамерон. Том 2. День четвертый – День восьмой

– Поверьте, благородные дамы, что не так много на свете мужей, которые рано или поздно не были бы тронуты таким терпением и лаской жены, если только сердце их не совсем окаменело. Но сочащаяся по капелькам вода в конце концов может справиться и с камнем.

– У этой женщины, должно быть, не было ни сердца, ни печени, ни желчи,  – сказала Парламанта.

– Чего же вам еще надо,  – возразила Лонгарина,  – она следовала завету Божьему: платить добром за зло.

– А я думаю, что у нее, вероятно, был какой-нибудь дружок францисканец, который и наложил на нее послушание, посоветовав ей предоставить мужу все блага в деревне, чтобы самой пользоваться такими же благами в его городском доме! – сказал Иркан.

– Такими словами вы сами выдаете свои злые помыслы,  – сказала Уазиль,  – вы, оказывается, способны смеяться над добрым делом. Но я склонна думать, что она была так поглощена любовью к Богу, что заботилась только о том, чтобы спасти душу мужа.

– Мне кажется,  – сказал Симонто,  – что у него было больше причин возвратиться к жене тогда, когда ему было холодно и неуютно на мызе, чем когда ему стало хорошо и тепло.

– Как я вижу,  – сказал Сафредан,  – вы придерживаетесь иного мнения, чем некий парижский богатей, который, раздевшись и улегшись спать с женой, всегда зяб, а отправляясь в погреб на свидание со своей служанкой, без шапки и босиком, причем даже зимою, никогда не чувствовал холода, и к тому же надо сказать, что жена его была красавица, а служанка – сущий урод.

– Вы разве никогда не слыхали,  – сказал Жебюрон,  – что Господь Бог всегда помогает полоумным, влюбленным и пьяницам. Может быть, он был одновременно и тем, и другим, и третьим?

– Уж не хотите ли вы этим сказать,  – вмешалась Парламанта,  – что Господь немилостив к людям целомудренным, воздержанным и разумным? Так знайте, люди, которые могут помочь себе сами, не нуждаются ни в чьей помощи. Ибо сказавший людям, что он послан исцелять страждущих*, а не здоровых, пришел по благости своей помочь нам в немощах наших и смягчать суровость законов. А тот, кто сам почитает себя за мудреца,  – безумец перед лицом Господа. Но давайте закончим наш спор и спросим Лонгарину, кому она передает слово.

– Передаю его Сафредану,  – сказала Лонгарина.

– Я надеюсь доказать вам,  – сказал Сафредан,  – что Господь не всегда помогает влюбленным, ибо знайте, благородные дамы, что, хотя здесь шла речь о том, что пороки одинаково свойственны и женщинам и мужчинам,  – женщины всегда хитрее на выдумки, в чем вы очень скоро и убедитесь, выслушав мой рассказ.

Новелла тридцать девятая

Сеньор де Гриньоль изгнал из своего дома привидение, которое преследовало его жену во время его двухлетнего отсутствия

Некий сеньор де Гриньоль* из свиты Анны, королевы Французской и герцогини Бретонской, вернувшись домой после двухлетнего отсутствия, узнал, что жена его уехала оттуда и живет теперь в одном из ближайших поместий. Он стал спрашивать, почему она это сделала, и ему сказали, что в доме появилось привидение, которое так всех тревожит, что люди боятся там жить. Сеньор де Гриньоль, который не верил бредням, сказал, что, будь это даже сам дьявол, он не испугается его, и привез жену домой. Ночью он велел зажечь всюду свечи, чтобы хорошенько разглядеть привидение. Сначала он долго не ложился спать, но, так как ничего не было слышно, лег и уснул; однако тотчас же был разбужен здоровой пощечиной и услыхал вдруг голос своей покойной бабушки, кричавшей: «Benigne, Benigne!»[2] Он разбудил спавшую с ним жену, прося ее зажечь свечу, так как оказалось, что все свечи потушены, но жена побоялась встать с постели. В ту же минуту сеньор де Гриньоль почувствовал, что кто-то срывает с него одеяло, и услышал страшный шум: столы и скамейки летели на пол. И так продолжалось до самого рассвета. Сеньор де Гриньоль нисколько не испугался, так как был уверен, что никакого привидения нет, но был сильно рассержен тем, что ему не дали спать. На следующую ночь он решил непременно изловить этого духа. И вскоре после того, как лег, он притворился спящим и стал громко храпеть, а руку положил около щеки, держа ее наготове. Так он стал ждать появления духа и вдруг почувствовал, что кто-то действительно к нему приблизился. Тогда он стал храпеть еще громче. Дух мгновенно подскочил к нему и влепил ему здоровенную пощечину. Но в эту же минуту сеньор де Гриньоль схватил его и крикнул:

– Я поймал духа.

Жена сейчас же вскочила, зажгла свечи, и они увидели, что это была их собственная служанка, которая спала с ними в комнате. Опустившись на колени, она стала просить у них прощения и обещала им рассказать всю правду. А дело было в том, что она давно уже любила одного из лакеев и затеяла все это представление, чтобы изгнать из дома господ и, оставшись там вдвоем со своим возлюбленным для охраны помещения, пользоваться полной свободой. Сеньор де Гриньоль был человеком суровым и дал распоряжение отколотить обоих так, чтобы они всю жизнь помнили о своей проделке. После этого он выгнал их вон. И таким образом дом был очищен от привидений, которые там бесчинствовали целых два года.

– Не удивительно ли, благородные дамы, могущество Амура, предавшись которому женщины теряют всякий страх и готовы причинить мужчинам любой вред, лишь бы добиться своей цели? Но насколько предосудителен поступок служанки, настолько же достоин похвалы здравый смысл господина, который был убежден, что привидение исчезнет и больше никогда не вернется.

– В самом деле,  – сказал Жебюрон,  – Амур был на этот раз не особенно благосклонен к лакею и служанке, и нельзя не признать, что именно здравый смысл оказал хорошую услугу их господину.

– Но все-таки,  – заметила Эннасюита,  – благодаря хитрости своей служанка эта порядочное время смогла наслаждаться полной свободой.

– Но чего же стоила эта свобода,  – сказала Уазиль,  – если она зиждилась на грехе и окончилась позором и наказанием?

– Все это верно, госпожа моя,  – сказала Эннасюита,  – но многим людям праведная жизнь стоит большого труда и всяческих страданий, и им не удается вкусить столько наслаждений, сколько удалось этим двум.

– А я такого мнения,  – сказала Уазиль,  – что не может быть истинного наслаждения, если совесть у человека нечиста.

– Как же так! – воскликнул Симонто.  – Итальянцы утверждают, что чем тяжелее грех, тем он больше приносит радости.

– Право же, тот, кто придумал эту поговорку,  – сказала Уазиль,  – сам, должно быть, не кто иной, как дьявол. Поэтому оставим этот разговор и спросим, кому Сафредан предоставит слово.

– Кому? – переспросил Сафредан.  – Но ведь у нас остается одна Парламанта. Впрочем, если бы даже у нас была еще сотня рассказчиков, я отдал бы голос именно ей, а не кому другому.

– Раз мне выпало на долю закончить сегодняшний день,  – сказала Парламанта,  – я напомню, что еще вчера обещала вам рассказать, почему отец Роландины выстроил замок, в котором так долго держал ее узницей, и сейчас я исполню свое обещание.

Новелла сороковая

Когда сестра графа Жосбелена вышла замуж за одного дворянина потихоньку от брата, тот убил этого дворянина, несмотря на то что прежде сам не раз выражал желание с ним породниться, будь он того же рода, что и они. После чего сестра его провела остаток дней в уединении, живя самой строгой и праведной жизнью

У отца Роландины, графа де Жосбелена*, было несколько сестер, из которых одни повыходили замуж, а другие приняли монашество. Одна же замуж не выходила* и оставалась в семье. Она была красивее всех остальных и больше всего любила своего брата, который отвечал ей тем же, любя ее больше, чем жену и детей. К ней несколько раз сватались знатные женихи, но из боязни расстаться с ней, а также из-за своей большой скупости брат ее и слышать не хотел о том, чтобы она вышла замуж. И поэтому почти все свои молодые годы она провела в доме брата и вела там очень скромную жизнь. В доме этом находился один молодой и красивый дворянин, которого брат ее воспитывал с детских лет. Он вырос таким красавцем и таким достойным человеком, что одной кротостью покорил своего господина, и когда тому бывало нужно что-либо передать сестре, он всегда посылал к ней этого юношу. И он ему во всем доверял, посвящал его во все дела и во всякое время дня позволял бывать у сестры. И в конце концов молодая девушка очень привязалась к дворянину, а он – к ней. Но поелику юноша этот боялся оскорбить своего господина и поплатиться за это жизнью, а девушка боялась за свою честь, любовь их не шла дальше бесед вдвоем, хотя граф не раз говорил сестре о том, что он очень сожалеет, что юноша этот не из их рода, ибо ему никого так не хотелось бы иметь своим зятем. Он столько раз ей это повторял, что влюбленные, поговорив между собой, решили, что, если они тайно поженятся, он им это потом простит. И Амур, который всегда готов верить тому, что ему на руку, убедил их, что от этого не может произойти ничего дурного. И в надежде на это они потихоньку обвенчались, и, кроме священника и нескольких женщин, никто об этом не знал.

И после того, как они провели несколько лет вместе и вкусили все радости, какие только могут вкусить муж и жена – а более красивую чету и более нежную любовь трудно было найти во всем мире,  – Фортуна позавидовала их счастью и послала им врага, который, выслеживая молодую девушку, заметил, как она счастлива, хотя и ничего не знал об их браке. И он донес графу Жосбелену, что молодой человек, которому он так безгранично доверяет, слишком часто заходит в комнату его сестры, да притом еще в такие часы, когда туда не следует заходить мужчине. Сначала граф не придал значения его словам, до того он доверял и сестре, и этому юноше. Но предатель продолжал его донимать, твердя, что ему дорога честь их дома, и в конце концов стал так следить за молодыми людьми, что те, ничего не подозревая, попались с поличным. Однажды вечером сеньора Жосбелена предупредили, что юноша находится в спальне его сестры, и когда он тут же пошел туда, то застал обоих влюбленных в постели. Ярость графа была так велика, что он не в силах был вымолвить ни слова; схватив шпагу, он погнался за несчастным юношей, готовясь его убить. Но тот был очень ловок и, видя, что ему нельзя убежать через дверь, в одной рубашке выскочил через окно в сад. А несчастная сестра бросилась раздетая на колени и стала просить графа:

– Молю вас, сеньор, пощадите жизнь моего мужа, ибо мы с ним повенчались. И если вы этим оскорблены, то накажите только меня, потому что он согласился на это по моей просьбе.

Брат ее был вне себя от гнева, и вот что он ей ответил:

– Будь он даже сто тысяч раз твоим мужем, я накажу его, как негодяя слугу, который меня обманул.

И, сказав это, он подошел к окну и крикнул людям своим, чтобы они убили молодого человека, что те тут же и сделали на глазах у его жены. Когда несчастная поняла, что все мольбы напрасны и страшное дело свершилось, она, не помня себя от горя, обратилась к брату со следующими словами:

– Брат мой, у меня нет ни отца, ни матери, и я уже в таком возрасте, когда девушка имеет право выйти замуж по своей воле. И я выбрала себе в мужья того, кого, как вы не раз говорили сами, вы хотели бы видеть моим мужем. И за то, что я поступила именно так, как желали вы, хотя по закону могла поступить иначе, вы умертвили человека, которого сами любили больше всего на свете! Что же, раз мольбы мои были бессильны спасти его от смерти, я молю вас во имя вашей любви ко мне: убейте теперь и меня, чтобы я и в смерти стала спутницей того, кого могла бы иметь спутником в жизни. Если вы поступите так и дадите волю вашему жестокому и несправедливому гневу, вы успокоите и тело и душу той, кто не может жить без любимого.

Брата ее, несмотря на то что он был вне себя от гнева, охватила такая жалость к сестре, что, не дав ей никакого ответа, он отпустил ее. А когда он узнал, что юноша этот действительно обвенчался с его сестрой, и понял, что он наделал, он стал раскаиваться в своем поступке. И, боясь, как бы сестра не обратилась к правосудию или не стала мстить ему, он построил ей замок посреди леса и, заточив ее там, запретил кому бы то ни было говорить с нею.

Спустя некоторое время, чувствуя угрызения совести, он поехал навестить ее, чтобы примириться с нею и уговорить ее выйти замуж. Но она сказала, что, однажды испробовав его угощения, она второй раз уже не сядет за стол и надеется прожить жизнь так, чтобы ему не пришлось сделаться еще раз убийцей. Ибо она все равно никогда не простит ему жестокой расправы с ее возлюбленным. И добавила, что, хоть она и слаба и бессильна отомстить ему за причиненное ей горе, она надеется, что Всевышний – справедливый судия, который не оставляет никакое зло без возмездия,  – воздаст ему за все. Поэтому остаток жизни своей она посвятит Господу и будет жить, удалившись от мира. Так она и сделала и жила отшельницей в воздержании и посте, так что, когда она умерла, все стали чтить ее как святую. А после ее смерти семью ее брата постигла беда: из шести сыновей все, кроме одного, умерли жестокой смертью, и в конце концов все состояние унаследовала дочь его Роландина, которой и пришлось жить потом заточенной в замке, построенном для ее тетки.

– Я молю Бога, благородные дамы, чтобы вы извлекли урок из этого примера и чтобы ни одна из вас не возымела желания выходить замуж без согласия тех, кого надлежит слушаться каждой девушке. Ведь брачный союз заключается на долгие годы, и не следует решать этот вопрос легкомысленно и без совета добрых друзей и родных. Тот, кто поступает так, может омрачить свою радость горем.

– Право же,  – сказала Уазиль,  – если бы даже не было ни Бога, ни закона, которые могли бы научить девушек разуму, достаточно одного этого примера – и они поймут, что надо считаться с мнением родных, а не стараться непременно выходить замуж по своей воле.

– А я думаю,  – возразила Номерфида,  – что, если женщина счастлива хоть один день в году, все остальное время она уже не почувствует себя несчастной. Ей выпала на долю радость – видеть и долго говорить с тем, кого она любила больше себя. К тому же насладилась и супружеской жизнью, не омраченной никакими угрызениями совести. А я считаю, что такое наслаждение заставляет забыть все горести.

– Вы хотите этим сказать,  – возразил Сафредан,  – что для женщины быть в постели со своим мужем – это высшее наслаждение, за которое она готова заплатить любым горем, даже тогда, когда это горе – смерть мужа, которого убивают у нее на глазах?

– Нет, этого я не хотела сказать,  – ответила Номерфида,  – насколько я знаю женщин, это не так; но только я считаю, что выходящее из ряда вон наслаждение – выйти замуж за человека, которого любишь больше всего на свете,  – затмевает то привычное горе, каким является смерть.

– Да,  – сказал Жебюрон,  – если речь идет о смерти естественной; но эта смерть чересчур уж жестока, и мне кажется странным, что граф, который не был ни отцом, ни мужем этой женщины, а всего-навсего ее братом, мог решиться на такой жестокий поступок, тем более что сестра его была тогда уже совершеннолетней и имела право сама собою распорядиться.

– А мне так это ничуть не кажется странным,  – возразил Иркан,  – не стал же он убивать свою сестру, которую так любил и которая уже вышла из-под его власти, он убил молодого дворянина, которого воспитал, как сына, и любил, как брата. Он ведь осыпал его всевозможными благодеяниями, взял к себе на службу, помог ему разбогатеть, а тот вдруг захотел жениться на его сестре, о чем ему не следовало и думать.

– Во всяком случае,  – сказала Номерфида,  – не часто бывает, что женщина из такого знатного дома выходит по любви замуж за человека, который служит у нее в доме. И как ни необычна эта смерть, самый брак их не менее необычен именно тем, что все люди благоразумные против него, а на его стороне – счастье двух сердец, исполненных любви и душевного мира, ибо Бога эти люди ничем не прогневили. Что же до смерти, которую вы называете жестокой, то, по-моему, раз она все равно неизбежна, то чем быстрее она приходит, тем лучше, миновать ее все равно нельзя. По-моему, счастливы те, кто не задерживается в предместье и кто от земного счастья, которое для них и есть истинное блаженство, сразу переходит к блаженству вечному.

– А что же вы называете предместьем смерти? – спросил Симонто.

– Когда люди долго терзаются,  – ответила Номерфида,  – а также когда они долго болеют, когда люди так настрадаются телесно или духовно, что исполняются презрения к смерти и считают, что она слишком медлит своим приходом. Про таких-то людей я и говорю, что они уже вступают в предместье этого города и знают все гостиницы его, в которых они испытали вместо отдыха муки. Эта дама все равно рано или поздно похоронила бы мужа, так как он непременно бы умер, но гнев ее брата избавил ее от горя видеть любимого человека больным и несчастным. И, обратив все испытанные ею радости любви на служение Господу, она могла бы почитать себя счастливой.

– Вы, значит, позабыли о позоре, которым она покрыла себя, и об ее заточении? – спросила Лонгарина.

– Я считаю,  – ответила Номерфида,  – что для той, кто любит беззаветно и в любви своей следует воле Господа, не может быть ни бесчестия, ни позора. То и другое постигает женщину только тогда, когда она совершает какой-либо проступок или когда любовь ее недостаточно высока, ибо любовь благостная столь славна, что ей нечего бывает стыдиться. Что же касается того, что тело ее оказалось в плену, то я думаю, что она совсем не чувствовала этого плена, ибо сердце ее было свободно и обращено к Богу и к ее покойному мужу, и что, напротив, она почитала одиночество свое очень большой свободой. Ибо для той, кому не дано видеть любимого, самое большое благо – это думать о нем непрестанно, и никакая тюрьма не может быть слишком тесной, если в ней достаточно простора для мысли.

– Номерфида совершенно права,  – согласился Симонто,  – но тот, кто гневом своим разъединил влюбленных, должен чувствовать себя несчастным, ведь он оскорбил Бога, любовь и честь.

– Можно только поражаться,  – сказал Жебюрон,  – до чего бывает различна любовь женщин, и я все больше убеждаюсь, что поистине добродетельны те из них, которые любят всего сильнее; те же, чья любовь недостаточно велика, стараются вообще ее скрыть и притворством своим снискать себе славу праведниц.

– Это верно,  – сказала Парламанта,  – сердце, которое чисто перед Богом и перед людьми, любит сильнее, чем то, в котором гнездится порок: женщине, чьи помыслы чисты, нечего бояться, что их разгадают.

– Мне всегда приходилось слышать,  – сказал Симонто,  – что нельзя осуждать мужчин, которые упорно добиваются благосклонности женщин, так как сам Бог вложил в сердце мужчины любовь и смелость, чтобы просить, а в сердце женщины – целомудрие и страх, чтобы ему отказывать в его просьбе. Наказывать мужчину за то, что он воспользовался преимуществом, которым наградила его сама природа, несправедливо.

– Но как мог граф столько времени расхваливать этого молодого человека своей сестре,  – сказала Лонгарина,  – разве это не безумие и не жестокость, если владелец родника расхваливает свою воду человеку, который, глядя на эту воду, умирает от жажды,  – а потом, едва только тот потянулся к ней, чтобы напиться, его убивает.

– Говоря по правде,  – заметила Парламанта,  – именно брат своими речами разжег это чувство и поэтому не имел права гасить его ударом шпаги.

– А я могу только удивляться,  – сказал Сафредан,  – почему простой дворянин не может взять себе в жены даму самого знатного рода, если он верен ей и тут нет никакого обмана. Не доказывают ли философы, что самый заурядный мужчина несравненно выше самой благородной и добродетельной женщины?

– Дело в том, что для поддержания порядка в обществе,  – отвечал Дагусен,  – считаются только со знатностью происхождения, возрастом и законом, не обращая никакого внимания на любовь и на достоинства мужчин; так поступают, чтобы не подрывать устоев государства. Поэтому-то и бывает, что браки, заключенные между равными и сообразно желанию родителей и других людей, часто настолько далеки от того, что подсказывает чувство, характер и сама жизнь, что, вместо того чтобы вести к спасению души, они ведут в преддверие ада.

– Бывает и так,  – сказал Жебюрон,  – что людям, сильно полюбившим друг друга, которых сблизили чувство, характер и сама жизнь так, что они пренебрегли разницей в происхождении и в знатности рода, потом приходится раскаиваться, ибо их великая и несдержанная любовь часто приводит и к ревности, и к гневу.

– Мне кажется, ни те ни другие не заслуживают похвалы,  – сказала Парламанта,  – превозносить можно только тех людей, которые, подчиняясь воле Божьей, не прельщаются ни славой, ни жадностью, ни страстью к наслаждению и руководятся во всем только чистой своей любовью; испросив на то согласие родителей, они хотят жить брачной жизнью так, как велят Господь и природа. И хотя, вообще-то говоря, на свете никто не может прожить без огорчений, мне довелось видеть, что людям, которые поступали так, никогда не приходилось раскаиваться. И я полагаю, что мы все не столь несчастны, чтобы не признать, что у присутствующих здесь женатых мужчин в жизни все так и было.

Иркан, Жебюрон, Симонто и Сафредан заверили дам, что они женились именно так и никогда об этом не жалели. Но независимо от того, как было на самом деле, дамы, которых это касалось, были очень довольны тем, что слышали, ибо ничего более приятного нельзя было себе представить. И все поднялись с места и отправились в церковь, где началась уже служба, а когда окончилась вечерня, все пошли ужинать, продолжая разговаривать до самого конца вечера. Мужчины рассказывали о том, как они ухаживали за невестами, и обо всех перипетиях их женитьбы. Они так увлеклись этими разговорами, что перебивали один другого, и невозможно было запомнить все новые рассказы, записать которые было бы не менее интересно. И всем это так понравилось, что, развлекаясь, они не заметили, как настало время ложиться спать. Госпожа Уазиль простилась со всеми,  – и, когда компания стала расходиться, все были в таком хорошем настроении, что те, кто были женаты, должно быть, долго еще не спали и все разговаривали и рассказывали друг другу о своей прошлой любви, отдавая в то же время дань и любви настоящей. В этом приятном занятии они и провели ночь едва ли не до рассвета.

Конец четвертого дня

День пятый

В пятый день беседа идет о добродетели девушек и женщин, которые честь свою ставят выше, чем наслаждение, говорится также и о тех, кто поступает как раз напротив, и о простодушии некоторых иных

Вступление

Когда настало утро, госпожа Уазиль приготовила для всех пищу духовную, столь благостную, что после нее все почувствовали себя подкрепившимися и телом и духом. Вся компания слушала ее с большим вниманием, и все признали, что ни одно чтение не было столь полезно для них, как это. И, услыхав, что пробил последний удар колокола, звавшего к утренней мессе, все отправились в церковь и предались размышлениям о святых истинах, которые они только что слышали. Выслушав мессу и немного погуляв, все сели за стол и обещали друг другу, что день этот они постараются провести еще интереснее, чем предыдущие. А Сафредан сказал, что был бы рад, если бы мост строился еще целый месяц, до того хорошо проходит у них время. Но тамошний аббат торопил с окончанием работ; он вовсе не хотел, чтобы это благородное общество надолго оставалось в монастыре, ибо в присутствии гостей он стеснялся принимать паломниц, которые в обычное время довольно часто наведывались в эту обитель. Когда же после обеда все отдохнули, компания вернулась к своему обычному времяпрепровождению. После того как все расселись на лужайке, Парламанту спросили, кому она предоставит слово.

– Мне кажется,  – сказала она,  – что Сафредан хорошо начнет сегодняшний день. По его лицу я вижу, что он не собирается заставить нас плакать.

– Благородные дамы,  – сказал Сафредан,  – вы будете очень жестоки, если не пожалеете францисканца, о котором я собираюсь сейчас говорить. Из историй, которые мы недавно слышали, вы могли заключить, что участницами их являлись бедные женщины,  – и монахи, полагая, что с ними легко будет справиться, не испытывали ни малейшего страха. Но, для того чтобы все знали, что, ослепленные вожделением, люди эти действительно способны потерять и благоразумие, и всякий страх, я расскажу вам одну историю, которая произошла во Фландрии.

Новелла сорок первая

В Рождественский сочельник к одному францисканцу явилась молодая девушка, прося исповедовать ее, и он наложил на нее такую необычную епитимью, что она отказалась выполнить ее и ушла, так и не получив отпущения грехов. Когда госпожа ее об этом узнала, она приказала высечь злонамеренного монаха у себя на кухне, а потом связать ему руки и ноги и отвезти к настоятелю монастыря