Сломанный ген

– Вы говорили, что ваш сын получал «Клептерин», – прервал убитую горем мать Манкевич. – Каковы результаты? Была ли положительная динамика?

– Поначалу как будто да, – ответила Елена Платоновна. – Во всяком случае Павел говорил, что желания украсть или тяги к азартным играм он больше не испытывает. Его выписали из клиники, и месяца два Павлик держался, но потом все повторилось опять. Мы с ним опять пришли сюда, чтобы попросить Льва Юрьевича назначить еще один курс «Клептерина», но доктор сказал, что проект закрыли и препарата больше не будет.

– Значит, сегодня вы пришли просить Власова снова положить вашего Павла в клинику?

– Не совсем так… – замялась Елена. – Видите ли…

– Можете говорить совершенно свободно, – подбодрил ее Артур Эдуардович своей дежурной фразой. – Все, что вы скажете мне в этом кабинете, – останется между нами.

– Понимаете, доктор, «Клептерин» – это наша с сыном последняя надежда. Но ведь в аптеках-то он не продается. Я буквально умоляла Власова продать нам «Клептерин», и он согласился.

– Вот оно что…

– Только умоляю вас! Не говорите никому…

– Хорошо, хорошо, – закивал Манкевич. – Вернемся к вашему сыну. Скажите, а не замечали ли вы за ним некоторых странностей после приема «Клептерина»? Скажем, некоторого пренебрежения к материальным ценностям, что ли?

– Что вы имеете в виду, доктор? – не поняла Елена Платоновна.

– Не перестал ли он интересоваться вещами или, например, какими-то развлечениями – тем, что раньше представляло для него интерес?

– Нет, такого я не заметила. Скорее наоборот. В последнее время Павел стал все чаще просить у меня денег, причем требовал он приличные суммы. Одевается он всегда стильно, в дорогих магазинах, а на очередной день рождения попросил подарить ему новую модель смартфона.

Артур Эдуардович, ожидавший иного ответа, задумался. «Странно, что препарат в этом случае не дал побочки, – размышлял он. – Интересно, почему?»

– Вот что мы сделаем, Елена Платоновна, – сказал Манкевич после паузы. – Приходите вместе с вашим сыном ко мне на прием, – он протянул женщине визитную карточку, – и я постараюсь ему помочь.

– А как же Лев Юрьевич? Мы договорились с ним на сегодняшний день…

– Доктор Власов вряд ли поможет вашему сыну, да и «Клептерин» в его случае не подходит, уж поверьте моему опыту.

Пусть ваш Павел обратится ко мне, и я подберу ему подходящую терапию.

Елена Платоновна ушла, горестно вздохнув на прощание, а доктор Манкевич снова глубоко задумался, переваривая услышанную информацию. Как человек сугубо логического образа мышления, Артур Эдуардович сразу же мысленно разложил по полочкам возможные причины, по которым «Клептерин» не подействовал на бывшего студента Павла, а также не дал того самого побочного эффекта. Таких причин Манкевичу виделось три. Во-первых, в клинических испытаниях часть больных могли получать плацебо, то есть пустышку, для того чтобы иметь возможность сравнивать результаты с группой испытуемых, получавших препарат. Во-вторых, сам Павел мог саботировать лечение и втихаря выплевывать таблетки, которые ему давали; с таким поведением пациентов Манкевич сталкивался, и не раз. Ну и, наконец, в-третьих, возможно, что препарат избирательно не действует на отдельных больных.

Последняя версия представлялась Артуру Эдуардовичу наиболее вероятной и, с профессиональной точки зрения, наиболее интересной, но и две другие отметать было пока рано.

Недолгие размышления Манкевича были прерваны появлением хозяина кабинета. Лев Юрьевич Власов оказался невысокого роста лысоватым мужчиной трудно определимого возраста – где-то в промежутке между тридцатью и сорока. Артур Эдуардович без особого интереса оглядел невзрачную фигуру донельзя замотанного рутиной работы и повседневной жизни доктора. Ничего необычного – такой вид приобретала добрая половина выпускников медицинских вузов после пяти-десяти лет работы в цепких руках государственного здравоохранения. «Ну вот, – подумал Манкевич. – На ловца и зверь бежит».

– Здравствуйте, Лев Юрьевич! – сказал он.

– Это вы! – воскликнул Власов, встав от неожиданности как вкопанный на пороге собственного кабинета. – Ну я же вам уже говорил по телефону, что не могу ничего сказать по «Клептерину», – заканючил он, перейдя на плаксивый тон. – Эту информацию разглашать запрещено; я подписывал соответствующие бумаги. Вы же врач – сами все понимаете.

– Кстати о бумагах, – веско сказал Манкевич. – Вы ведь отчитались о сорока с чем-то пациентах, якобы участвовавших в клинических исследованиях? – доктор Власов после этих слов съежился, втянув голову в плечи, как будто ожидая, что его начнут бить. – Не отпирайтесь, – присовокупил Артур Эдуардович, хотя Власов не сказал ни слова, – ваши коллеги мне все рассказали.

– Что вы от меня хотите? – чуть не плача, взмолился Лев Юрьевич.

– Сколько было пациентов на самом деле?

– Я не могу…

– Вот что, Лев Юрьевич, – сказал Манкевич, грозно сдвинув брови. – Сдается мне, что вы хотите нарваться на проверку со стороны комитета по здравоохранению?

– Четыре человека.

– Я знаю Фролова, Быстрову и Павла Сонина. Кто четвертый?

– Не помню фамилию; надо записи поднять.

– Куда вы дели излишки лекарства?

– Я все выбросил.

– Лев Юрьевич! – досадливо поморщился Манкевич. – Вы же обещали матери Сонина продать ей «Клептерин» еще на один курс.

– Ну да, да, хорошо… – признался Власов. – Тот самый четвертый пациент… Это мой родственник. Он не страдает клептоманией, и я давал ему аспирин вместо этого препарата. Поэтому у меня остались две лишних упаковки «Клептерина».

Лев Юрьевич подошел к столу, выдвинул верхний ящик и выложил на стол два блистера с таблетками.

– И это все? – с сомнением спросил Манкевич.

– Клянусь, больше нет!

– Смотрите, коллега, – предостерег Артур Эдуардович, – «Клептерин» этот дает весьма неприятное побочное действие. Потому и исследования прикрыли. Так что продавать его направо-налево я вам категорически не советую.

– Да, конечно, я все уничтожу! – поспешно заверил Власов, потянувшись рукой к блистерам на столе.

– Нет уж! Знаю я вас, – остановил его Манкевич. – Сам уничтожу от греха подальше.

С этими словами Артур Эдуардович взял пачки с таблетками и отправил их в свой портфель. Манкевич уже собрался уходить, когда вспомнил о своих размышлениях, прерванных появлением Власова.

– Да, вот еще что, – сказал он. – Хотел спросить: получали ли больные плацебо в ходе клинических исследований «Клептерина»?

– Нет, – не раздумывая ответил Власов. – Все участники получали препарат.

– А вот Павел Сонин, он действительно принимал «Клептерин»? Не мог этот парень лекарства в унитаз потихоньку спускать? Как думаете?

– Вряд ли. Павел сам меня упрашивал назначить ему еще один курс «Клептерина».

Из клиники Артур Эдуардович вернулся домой, пребывая в отменном настроении, разузнав почти все, что ему было нужно. С другой стороны, вся эта история, несомненно любопытная, но не такая уж и удивительная, стала все меньше интересовать Манкевича. «Обычный отечественный бардак, – думал он. – Удивительно, что фармфирмы все еще проводят клинические исследования у нас в стране».

Удобно расположившись с бокалом вина на диване в своем холостяцком жилище, Артур Эдуардович поуютнее завернулся в плед и включил телевизор. После развода доктор Манкевич жил один в большой трехкомнатной квартире, обустроенной, наконец-то, так, как ему нравится. Он любил такие вечера, когда на улице ненастная погода, а дома тишина, уют и тепло, а главное – никого вокруг. Доктор не спеша потягивал вино и, лениво нажимая кнопки на пульте, перебирал телевизионные каналы. Негромкий рокот телевизора успокаивающе действовал на нервы, но ничего путного, увы, не показывали. Артур Эдуардович уже готов был смириться с каким-нибудь сериалом, лишь бы там не было бесконечной стрельбы, мордобоев и прочей бандитополицейщины, но тут он вдруг наткнулся на любопытную передачу.

Транслировалось что-то типа ток-шоу, происходящего в студии с ярко освещенной сценой посередине, на которой стояли два стула, окруженной полукругом сидений со зрителями, едва различимыми в полумраке. Ведущая – полная женщина среднего возраста – рассказывала о некоем загадочном манускрипте, обнаруженном в пещерах Кумрана в числе других рукописей. В отличие от найденных в Иудейской пустыне свитков в этом манускрипте не было библейских текстов или апокрифов. Манускрипт содержал ни много ни мало древний рецепт «эликсира счастья». Ведущая утверждала, что некие избранные люди, отведавшие этот эликсир, мало того что сами обретут вечное счастье, но еще и смогут передать это «счастье» другим людям.

– И у нас сегодня в студии двое избранных, попробовавших изготовленный по древнему рецепту эликсир, – сказала она.

Камера развернулась и уперлась в стоящие на сцене стулья. К немалому удивлению Манкевича, на стульях сидели те самые пациенты доктора Власова: Виолетта Быстрова и вор-рецидивист Фролов. Они сидели не шевелясь, держа друг друга за руку, с просветленными лицами и благостным, устремленным куда-то вдаль, невидящим взглядом.

– Сегодня у нас эксклюзивная передача! – торжественно провозгласила ведущая. – Наши гости готовы подарить счастье всем, кто находится в этой студии, – камера выхватила крупным планом лицо ведущей, и Артур Эдуардович с изумлением узнал в ней Елену Платоновну – мать лечившегося у Власова пациента – Павла Сонина. – И потому, – сказала она, глядя в объектив, – я привела сюда моего несчастного сына, страдающего психическим заболеванием.

На сцене действительно появился высокого роста плечистый парень. Манкевич, хоть и не встречавшийся до того с Павлом Сониным, сразу понял, что это он. Парень подошел к сидевшей на стуле Виолетте и взял ее за свободную руку. Взгляд Павла моментально засветился так же, как и у женщины, а его лицо приобрело елейное выражение.

– Я обращаюсь к зрителям, – сказала Елена Платоновна, повернувшись к залу. – Вы все тоже можете присоединиться к нашим участникам и стать счастливыми.

В зрительном зале заволновались, но выйти на сцену никто не решился. Наконец высокая статная женщина встала и направилась в центр студии, ведя за собой молоденькую девушку. Артур Эдуардович даже рот раскрыл от изумления; это были его бывшая жена Нина и их дочка Настя. Обе женщины, взявшись за руки, вышли на сцену, Нина взяла за руку Павла, после чего и с ней, и с Настей тут же произошла такая же метаморфоза, что и с молодым человеком, означающая, по-видимому, обретение «счастья».

После этого на сцену потянулись остальные зрители, причем, что удивительно, все они были так или иначе знакомы Манкевичу. Он увидел нынешних и бывших коллег, тестя и тещу, своих престарелых родителей, других родственников, дальних и полузабытых, с которыми он не общался много лет. Люди все шли и шли, хотя изначально зрителей в студии было не так много. Бывшие сокурсники Артура Эдуардовича, его преподаватели, случайные знакомые, пациенты поднимались на сцену, брали за руку уже стоящих там и протягивали другую руку вновь пребывающим. Шли они, как зомби, не говоря ни слова, с невидящим взглядом. Достигнув заветной сцены и взявшись за руки, они оставались там и оставалось только удивляться, как такое количество людей умещается на небольшом пятачке в центре студии.

Как завороженный смотрел Артур Эдуардович на этот диковинный парад родственников и знакомых, безмолвно шествующих «за счастьем». Впрочем, безмолвствовали не все участники этого ток-шоу, абсурдного и даже зловещего. Маленький человек в поношенном, но тщательно выглаженном старомодном костюме, в громоздких очках и с красивой гривой седых волос метался среди идущих, пытаясь что-то им объяснить. В этом невысоком мужчине Артур Эдуардович с трудом узнал своего научного руководителя – профессора Константина Ильича Каверина, забытого Манкевичем почти сразу после защиты диссертации, которую Артур Эдуардович написал под его руководством. На экране телевизора профессор что-то говорил, жестикулировал. Его не слушали. Он начал говорить громче и, в конце концов, перешел на крик.

– Что же вы делаете?! – надсадно кричал Каверин. – Остановите это! Остановите, пока не поздно! Разомкните руки, разорвите цепочку!

Константин Ильич изо всех сил продирался через толпу, пытаясь побыстрее прорваться на сцену, но неудержимый людской поток захлестнул щуплого профессора и вскоре он исчез среди плотной массы людей. А люди все пребывали и пребывали; пальцы их смыкались с пальцами держащихся за руки счастливцев. Как только вновь прибывшие участники шоу включались в цепочку державшихся за руки, их глаза тут же светлели, невидящий взгляд устремлялся вдаль, лица становились моложе, морщины на них исчезали, складки разглаживались. Они тоже становились счастливыми…

В нос Артура Эдуардовича ударил резкий винный запах, а животом он почувствовал неприятный холодок. Доктор чертыхнулся, сообразив, что пролил на себя остатки вина из бокала. Он так и лежал на диване перед телевизором. На экране взрывались машины, кто-то стрелял, кто-то кого-то бил по физиономии. Доктор Манкевич догадался, что он попросту уснул перед телевизором, и все эти державшиеся за руки люди привиделись ему во сне.

Глава пятая

Хмурое и дождливое утро пятницы началось с неприятного чувства необходимости выполнить досадную, но неизбежную обязанность. Несмотря на то что Артур Эдуардович относился к своим старинным, еще со времен школьной скамьи друзьям с симпатией, ежегодные сборища с ними были для него не то чтобы неприятны, а скорее обременительны. Тем не менее традицию, да еще такую устойчивую и многолетнюю, нарушать нельзя.

Давным-давно четыре пацана-сверстника, проживающие в разных парадных одной из панельных пятиэтажек, стройные ряды которых заполняли кварталы тихой спальной окраины большого города, были практически неразлучны. Вместе они пропадали целыми днями во дворах, придумывали игры, хулиганили сообща, а когда в один и тот же год им исполнилось по семь лет, все они попали в один и тот же класс средней школы, расположенной в сером унылом здании типового проекта, возведенном, согласно градостроительному плану, тут же – среди пятиэтажек.

После окончания десятилетки пути некогда неразлучных друзей-приятелей разошлись. Дальнейшая судьба одноклассников сложилась по-разному, но в целом подтвердила, за одним-единственным исключением, народную мудрость о том, что яблоко должно упасть где-то недалеко от садового дерева, его взрастившего.

Сын супружеской четы врача-гинеколога и зубного техника Артур Манкевич, естественно, поступил в медицинский институт.

Отец Вальки Перова был потомственным военным, как и все его предки мужского пола бог знает до какого колена, а мама, как и полагается идеальной офицерской жене, закончила педагогическое училище. Сам Валентин хоть и рос изрядным хулиганом, благодаря широкому армейскому ремню отца и тому, что мать работала в их же школе, стал все-таки человеком, несмотря на то что выбрал гражданскую профессию. Окончил он химико-фармацевтический факультет и, чтобы не слишком нарушать семейные традиции, пошел работать в какой-то оборонный НИИ, где и сделал почти что головокружительную карьеру, дослужившись к сорока пяти годам до директорского кресла.

Третий приятель – Эдик Коншиев, вырос в семье советских журналистов, работающих в разных отделах одной и той же заводской многотиражной газеты. Если мать Эдика безропотно тянула не слишком обременительную, но идеологически сложную, а иногда и опасную лямку автора статей о бесконечных трудовых достижениях работников крупного предприятия, то его отец – бунтарь и диссидент в душе – всю свою трудовую жизнь маялся из-за внутреннего конфликта между собственными убеждениями и текстами его заметок, печатавшихся на страницах многотиражки. Компенсируя нравственные терзания частыми возлияниями, кухонными разговорами с единомышленниками и регулярным прослушиванием по ночам иностранных радиостанций, отец Эдика изливал душу на бумаге. Он писал недурные стихи и хорошую прозу. Учитывая заведомо крамольное содержание своих произведений, он никогда даже не пытался их опубликовать и писал исключительно «в стол», лишь изредка читая рукописи своим друзьям по кухонному протесту. Характером под стать своему родителю обладал и Эдик Коншиев, со школьной скамьи конфликтовавший со всем миром. Он и школу-то закончил только благодаря работающей там матери Валентина Перова, пару раз еле уговорившей директора не выгонять скандального ученика. В институте Эдик (он учился на филологическом) пошел по стопам отца, а точнее – вступил на кривую дорожку – стал писать рассказы и короткие повести. То ли из-за отсутствия таланта, то ли, наоборот, из-за особой гениальности опусы Эдика окружающие не поняли и не приняли, усугубив конфликт автора с суровой действительностью. В итоге, несмотря на то что времена настали относительно либеральные, напечатать что-либо из написанного Эдуарду так и не удалось. Тогда, пользуясь опять-таки задувшими ветрами перемен, он ударился в политику, что принесло мятежному автору некоторую известность, но пагубным образом сказалось на его благосостоянии и семейном положении. Ни семьей, ни постоянной работой Эдуард так и не обзавелся. Наконец он осел-таки в каком-то отделении какой-то партии, вроде бы оппозиционной, но в то же время финансируемой не только за счет иностранных грантов, но и из государственного бюджета. С этого момента Эдика стали приглашать на публичные мероприятия, и он, обзаведясь приличным костюмом, стал произносить зажигательные речи, придерживаясь в основном левых взглядов, обличающие нечистых на руку капиталистов и прочих эксплуататоров. Правда, приютившая Эдуарда партия основной своей задачей ставила сохранение окружающей среды, так что ему волей-неволей пришлось бороться с глобальным потеплением и загрязнением Мирового океана. Со временем «зеленая» повестка полностью захватила политика, и Эдуард Анатольевич Коншиев стал ревностным борцом с техническим прогрессом, приносящим непоправимый вред нашей планете, что, впрочем, никак не диссонировало с его идеями о социальной справедливости.

Тем самым исключением из правила о яблоке и яблоне оказался четвертый участник мальчишеской компании. Слава Афанасьев был из неблагополучной, как тогда говорили, семьи. Мальчишки, в силу возраста не придававшие этому значения, без колебаний приняли в свою компанию живущего с ними по соседству сверстника, а вот их родителям такая дружба пришлась не по вкусу. Впрочем, во времена позднего Союза на социальные и сословные различия смотрели несколько проще. Отец Славика работал электриком в жилконторе и крепко выпивал, в то время как мать, выбиваясь из сил, мыла полы в местном доме культуры и еще в трех или даже в четырех учреждениях. В семье вечно не было денег, зато не прекращалась ругань, доходившая порой до рукоприкладства. Вячеслав Афанасьев, единственный из их компании не доучился до десятого класса, отправившись после восьмого в профессиональное училище. Все указывало на то, что его судьба сложится так же, как и у его незадачливого папаши, но пресловутые ветра перемен подхватили Славика и вынесли его на совершенно иной путь. После окончания училища Слава Афанасьев одним из первых освоил ремонт импортной электроники, валом повалившей в страну из-за рубежа. Довольно быстро он открыл на паях со своим сокурсником из училища ремонтную мастерскую, со временем разросшуюся в целую сеть. Как и большинство предпринимателей эпохи дикого капитализма, Слава, особо не церемонясь в методах ведения бизнеса, занимался всем, что подворачивалось под руку и, в отличие от многих, сумел выжить и сохранить почти все то, что успел отхватить в то сложное, но золотое время. К описываемым событиям Вячеслав Иванович Афанасьев уже владел довольно крупным предприятием, изготавливающим электроприборы промышленного назначения и, кроме того, организовал кучу фирм и компаний, занимающихся сопутствующей деятельностью типа проектирования и монтажа того же электрооборудования.

Внешностью школьные друзья Артура Эдуардовича, как, собственно, и карьерой, мало походили на него и друг на друга. Полноватый подросток Валя Перов превратился в поджарого и подтянутого чиновника с суровым и четким, как у памятника, лицом с застывшим на нем выражением солидной настороженности. Довершала картину тоненькая золотая оправа изящных очков, которые он носил практически не снимая.

Эдик Коншиев, наоборот, раздобрел, заимел обширную лысину, отрастил пухлые щечки, обзавелся близорукостью и, как следствие, очками с тяжелой оправой. Со стороны он производил впечатление беспокойного, вечно озабоченного пенсионера-общественника, вынужденное безделье которого компенсируется кипучей деятельностью.

А вот Вячеслав Афанасьев не особо изменился, так и оставшись широким и неуклюжим верзилой с огромными ручищами и ногой, едва влезающей в ботинок сорок шестого размера. Только его лицо, закалившееся в передрягах, немного рыхлое, с тяжелым подбородком, рубленными складками и нависающими над глазами бровями, даже отдаленно не напоминало пухлую и простоватую физиономию школьной поры.

Общались бывшие закадычные приятели редко; сфера деятельности, круг интересов, привычки и увлечения у всех были разные. Однако неугомонный Слава Афанасьев, верный старой дружбе, каждый год собирал одноклассников, несмотря на их вялое сопротивление, организовывая совместную встречу. Тяжелые на подъем приятели, да еще и обремененные множеством забот, без особого восторга собирались на эти мероприятия, но никто из них ни разу не пожалел о том, что выбрался на встречу со школьными друзьями. Тем более что Славик, организовывая совместные сборища, никогда не скупился, благо он мог себе это позволить, и встречи всегда были устроены по высшему разряду. Как правило, владелец завода вывозил своих приятелей на пару дней в различные живописные места, где он снимал шикарные апартаменты.

Вот и на этот раз Артура Эдуардовича одолевали сомнения. С одной стороны, встретиться с друзьями и одновременно отдохнуть и развеяться было бы неплохо, а с другой стороны, тащиться невесть куда, в то время как у него полно дел и забот, не очень-то и хотелось. Да тут еще пришло долгожданное, а потому неожиданное известие. Уже больше двух лет доктор Манкевич сотрудничал с одним из ведущих европейских университетов, надеясь со временем получить там работу на постоянной основе. И вот, наконец, он получил предложение поработать по контракту в Германии. Контракт с университетом предлагали заключить пока на полгода, но с возможностью его продления, если обе стороны останутся довольны друг другом. Лететь в Германию нужно было через две недели, но перед этим следовало закончить все дела здесь, так что встреча со школьными друзьями оказалась совсем некстати. Но Артур Эдуардович все же решил потратить выходные и провести время со своими приятелями, потому что, во-первых, от Славика все равно не отделаешься, а во-вторых, неизвестно, когда он теперь сможет увидеться со своими однокашниками в следующий раз.

Встреча бывших одноклассников в этом году случилась на одном из горнолыжных курортов, где Вячеслав Иванович снял целиком огромный коттедж, вмещающий человек десять, а то и больше. Утро и середину первого дня приятели провели на склонах, уже засыпанных первым октябрьским снегом. Толком покататься не удалось; снежный покров оказался совсем куцым, зато и народу на склонах, да и на всем курорте было мало, что и понятно – горнолыжный сезон начинается здесь только в ноябре.

Вернувшись к обеду в коттедж, проголодавшиеся одноклассники немедля сели за стол. Когда первый голод был утолен, приятели принялись за беседу. Сначала, как и полагается, последовал обмен обычными вопросами-ответами хорошо знавших друг друга, но не видевшихся целый год людей. Потом солировал, как всегда, Эдик. Сам политик на лыжах не катался и, будучи на склоне, все время провел в баре, прячась от пронизывающего ветра и согреваясь глинтвейном. За обедом Эдуард Анатольевич принял еще пару рюмок спиртного, после чего оседлал любимого конька.

– Вот скажи мне, Слава, – насел он на бизнесмена, – обязательно было снимать этакую громадину?

– А что? Не нравится? – встрепенулся Вячеслав Иванович. – Этот домик здесь один из самых лучших.

– Ну конечно, где уж нам что-нибудь поскромнее выбрать, – с заученным сарказмом продолжал гнуть свое Эдик. – Показная роскошь прежде всего! Мы ведь здесь одни на полутысяче квадратных метров!

– Да ладно тебе! – оборвал его Валентин. – Не на партсобрании! В кое-то веки собрались, а ты и здесь митинг устроить норовишь.

Эдуард замолчал, нисколько не обидевшись, ибо к нелицеприятным выпадам в свой адрес привык, но всем своим видом продолжал выражать возмущение.

– Слушай, Валя, а мы ведь тебя еще не поздравили с новой должностью! – сделав вид, что он только что вспомнил о назначении приятеля директором, воскликнул Артур Манкевич для того, чтобы сменить тему разговора на более позитивную.