Пружина

– И вот едем мы на отдых в деревню… А на обратном пути я другой. И проходят эти одиннадцать лет так, будто я их выкинул.

– Почё выкинул-то? – дед глядит жалобно.

– А так, напрасно жил.

Поздняя любовь

В реке Барановке плещутся дети. Солнце бликами отлетает от них. На другом берегу на колхозной делянке – агрегат, большая лейка. Вроде, рай зелёный, а у него такого же цвета тоска…

Дети:

– Папа, нарисуй!

Бабочки. Крылья яркие. Выдуманы, хотя напоминают реальные.

Старший брат Марии Дмитрий не одобряет её выбор. Не в деревне она, где её уважают. Не за агрономом, вдовцом с двумя детьми. Их, Барановых, в город стандартным кренделем не заманить. Мария предала традицию, муж – не деревенский. Это правда. Его деды – в каменоломнях, бабки шили цветными нитками.

На картинку брат хмыкает:

– Баловство.

– А кто в деревне выжигает? – Корнев с берега принёс деревянный поручень от санок (зимой катание с вылетом на реку), орнамент витиеватый.

– Однорукий.

Барановка – в зелени: плетни, скамейки, дома. Кроме одного, оранжевого. На лавке он, Демьян Петрович. Весёленькими глазками глядит на мир. Руки нет до локтя. А в доме – панно: птицы, ящерицы, гирлянды цветов. Бордовые, лиловые, синие и красные. Зелени никакой.

Корнев выжигал когда-то на уроке труда. Демьян берёт ровную баклушку, укрепляет. Пахнет горелым деревом. Готов рисунок… И Корнев: ветку, листья…

Мария его хватилась. Идти к другим братьям Барановым. Ах, вот он где! При Демьяне – молчком, а на улице:

– Ни коровы, ни поросёнка, в огороде болиголов, а баба копирует его рисунки вышивкой…

– Вот откуда у них драпировки!

И в другие дни он – у Демьяна.

Не все, как Барановы, думают только о выращивании травы и мяса. Некоторым – роспись наличников, которые один на мотоцикле довёз. Демьян опять – цветы, а Корнев – ягоды калины тускло-бордовые. Коллега хвалит. Клиент накидывает (ягоды нравятся). Демьян норовит отдать эти деньги подручному, но тот не берёт: не платит он за радость.

На обратном пути в областном центре, будто с верёвки сорвался, уходит не туда, куда Мария и дети. У него цель – выжигательный аппарат.

В купе открывает коробку…

– Ты чё, – малолеток!? Этот дурацкий аппарат денег стоит!

– Для Марины, для Лады…

– Им – кукол дорогих не хватает!

Верховодит она. Если развод – ползарплаты алименты. Уберегла от верной смерти, от тюрьмы, ведь и он виноват в той драке. Тишине – в ухо залепил. На суде говорил тот, – плохо слышит. У Вятского чуть не вытек глаз.

…Рисует он вначале для выжигания. К древесине – прямо любовь. Для детсада выпиливает из колодин гномов. Их много будет в парках, тогда – невидаль. Первая оценённая работа, хотели оплатить. Да, видно, наследственное (говорила мама). Дед, мамин отец Андрей Прокопьевич и по дереву резал. На комоде – кленовые листья, на буфете – виноград, шишки кедра… А ещё он дрался. Но в микрорайоне Каменные Ломки память о нём не как о драчуне, а как о художнике.

…В квартире визг пилы, полы – в краске.

Как-то Мария громко жалуется на кухне товарке Анфисе Ступаковой:

– Болезнь!

– Для деток-то пусть, – неуверенный ответ…

А ему вкрадчиво:

– Кое-кто не догадывается, а недуг крутит им… Ты бы к врачу в город…

В ответ – ухмылка.

Он не едет отдыхать в Барановку. А вот с дочками то в Москву, то в Ленинград. С Ладой – в Кижи, в Пермь. Музей деревянной скульптуры – и дома скульптОры. И Лада – с деревяшками. Их радость ненужная (мнение Марии). Не дело – лепить птиц, как на уроке труда. Дочь лепит, глядя в энциклопедию, купленную детям их неумным (думает Мария) папашей.

Человечек бьётся деревянной головой. Корнев глядит на него обиженно. В тамбуре дверь открыть и кинуться во мрак…

– Завязал я с этим.

– Давно?

– В том году.

– И чё так?

– Надоело.

– Осмеял тебя кто или сам?

– И сам, и один эрудит…

– Злой ерундит-то?

– Добрый.

У Гавриила в полумраке вагона таинственное лицо:

– Вы меня извиняйте, я копаю ямы под саженцы в лесхозе тридцать пять годков. Какая копань, ежли бы в одном месте!.. А молодым к своедельщине льнул. Из камня выточить, из меди выгнуть. И вот вдругорядь. Добываю резцы. Иные помог сын (он главный на мебельной фабрике). Пенсия – время для этого баловства. Заготовки долго берёг. Беру одну, работаю… Какая яшмина! Не камень, – картина! Беру другую. И опять! Каменья загляденье, и все убил начисто! Руки грубые. Но не в них дело. В голове – отупение. Прогагарил я богом даденное. И вам советую: куда тянет, туда иди. Туда иди, куда зовёт…

Да ведь на этой ветке, которой идут поезда только с юга на север и с севера на юг, не найдётся никого ближе этого деда!

– Тебе отпущено много. Тот, кому много дадено, с причудами… Ты и художник. И работа вона какая! Всё ладом.

Ну, выпрыгнет в Напалкове, а директору в Комбинате скажет, мол, не могу, болен… Не будет в роли того лесосплавщика, который «знал, что не сдюжит, а лез», в итоге гибель в майдане, в омуте. Но туда тянет. И туда зовёт…

– Прав ты, дедушка.

– Вот-вот!

– Елань! – дверь купе отходит на роликах, сонная проводница будит молодого техника на верхней полке.

Он сползает деликатно. Корнев и дед глядят с неловкостью: ведут тайный диалог. Парень этого не видит. Аккуратно кладёт билет в портмоне. На полке рядом с дедом дремлет, сидя, говорить не готов. Уходит, подмигивая: не горюй, мол.

Трогаются. Дед спит, отвернувшись…

От леспромхоза дают другую квартиру. Рядом с главной конторой. Мария бегает глядеть. Одна комната – дочкам, вторая – им, третья – гостиная.

Степан – с одинокой прогулки:

– Дом куплю.

– Какой такой дом?

– От геопартии.

Геологов уже нет, дом пустует.

– Там отопления нет! Надо углем котёл нагревать! Водопровод летний!

– Налажу зимний.

Комнаты – на выбор, огромная кухня. В бывшей конторе геологов у него будет механическая мастерская. И верстак, и токарный станок… Верх утеплит. И это – мастерская. Художественная. Девочкам отдельные комнаты. Они – разные. Марина – аккуратистка, как Мария, а Лада… Бумага, карандаши, пластилин, глина…

В доме на стенах он вешает рисунки деда Андрея Прокопьевича.

Да и внук много рисует. Деревья: карликовые яблоньки, черёмухи, рябины… Лошадку, которая с долгим терпением у склада; берег, реку… И так проходят выходные дни. И на работе: подъёмный кран, небо над ним лёгким облаком, тракторист в кабине, женщина толкает багром бревно, грузчик на вагоне…

Двое молодых людей из столицы оформляют клуб. Обновляют Аллею Славы. Один плотный, голова в кудрях, в пружинках, одет плоховато. Второй, наоборот, тонкий, в шляпе. Сорочки крахмаленые. Манеру одеваться перенимает Корнев. Да и в деле рисования…

Вначале оба – в гостинице, но в любую минуту он идёт к ним. Краски растирает, воду меняет для гуаши. В его доме они – целую неделю. Мария готовит и на них.

– Чё ты заприплясывал?

В ответ молчание.

– Ох, заботушка моя… Зови «учителей» обедать…

Этот, тонкий: Марья Иванна да Марья Иванна. К Степану, вроде, не всерьёз: «Вы – примитивист». В ответ – робкая улыбка, будто влюблён.

– Не оброни ума, Стенька, – ехидничает Мария.

Квартиранты имеют неплохой аппетит. Пироги хвалят, варенье из крупляники… Обещают письма писать. Канули, как в воду. А он благодарен: научили многому… Хотя… «Тебе красками рано», – как-то говорит плотный. Он рисует мощно, второй к нему с уважением. Но Корнев неумело мажет. Одна картина, другая… Дело идёт медленно. Начнёт неплохо, а на каком-нибудь этапе то краски не так лягут, то затрёт какое-нибудь место.

Лада – в мастерских отца. Рисует. Отец глядит на её работы с волнением.

И Марину Мариной, и Ладу Ладой нарекла Мария. Вторую предлагал Александрой (как его мать). Но от Марии аргумент: имя деревенское. В Барановке кликают Шурками. А вот Лада… Песенку кричит радио; в ней это имя. Не имя? Так назван автомобиль. Марию кое-как уламывает отдать младшую в художественное училище. Хотела толкнуть с Мариной в медицинское. Теперь Лада рисует не хуже того, в шляпе.

Однажды у мольберта от непонятного внутреннего волнения водит на бумаге акварельной кистью. И… проступает лицо. Какой-то человек глядит на него внимательно. С тех пор выдумывает. Не знает, кто явится… Одни кого-нибудь напоминают, других никогда до этого не видел. У одной глаза, как у Марии, вернее, как у матери. Работа (говорят о картинах художники) под икону. «Богородица». Бабочки. Но не реальные, а райские. В мифологии: они – души тех, кого нет с нами. Работы – по углам лицом к стене. Иногда повернёт. К доброжелательному зрителю. Они, неграмотные в этом, хвалят «за красоту».

Как-то в Напалкове в командировке директор районного Дома культуры. Ему говорят о Корневе. Идёт на огонёк, горящий в мастерской. Видит работы, – и реакция, как ни у кого. С трудом уговаривает на районную выставку, в том числе «Богородицу», название рекомендует другое: «Мать». «Трудовые парни», один из которых Олег Баскин.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

– сплавщик леса;

2

– омут (Русские говоры Среднего Урала).

3

– бессонница (Говоры Среднего Урала).