Рассказы 5. Обратная сторон

Правый ботинок: Это мы шагали по больнице.

Левый ботинок: Не перебивай, кто рассказывает – я или ты?

Правый ботинок: Хорошо, не буду.

Левый ботинок: Так вот, потом дорога стала светлее.

Правый ботинок: Вышли на улицу.

Левый ботинок: Ты опять?!

Правый ботинок: Прости, я больше не буду.

Левый ботинок: Итак! Светлая дорога закончилась, и началась пыльная узенькая дорожка, потом и та закончилась, и я пошел по траве; свет падал только от небольшого круга на темно-синем покрывале с блестящими бусинками.

Правый ботинок: Не он, а мы пошли.

Левый ботинок: Хорошо, я и этот.

Правый ботинок: Ты расскажи про туфельки, те, с ромашками.

Левый ботинок: Не торопи меня. Я немного походил по траве, и потом встретил обворожительную…

Правый ботинок: И изящную!

Левый ботинок: Левую туфельку, а твоя правая туфелька была разношена, как старая калоша.

Правый ботинок: Моя ромашечка?

Левый ботинок: Конечно, да! Правые все такие – вечно грязные, подранные, изношенные. Не то что мы – левые.

Правый ботинок: Да ты! Да ты! Ты сноб напыщенный и эгоист!

Левый ботинок: А я вот как ударю тебя за эти непонятные ругательства при случае.

Кровать: Тихо! Вы мне тут еще подеритесь, обувь.

Ботинки: Простите нас.

– Что дальше было, левый и правый ботинки? – спросил Клаус.

Правый ботинок: Ой… А я забыл.

Левый ботинок: Не умеешь рассказывать, не берись. Я познакомился со своей Джульеттой, той, которая вдохновляет, и будь я поэтом…

Правый ботинок: Хм-м. Будь он поэтом! Наслушался умных слов, а самого спроси, и знать не знает, что такое поэт.

Левый ботинок: Влюбленного каждый может обидеть. Моя левая туфелька с ромашкой на боку – самое лучшее, что случалось со мной жизни, а тот поцелуй, когда мы дотронулись друг до друга носиками, я не забуду никогда.

Правый ботинок: А потом мы расстались с ними. И тут же набежала куча туфель, сандалий, кроссовок, и нас куда-то повезли с сиренами и мигалками.

Левый ботинок: Именно так и было, правый. После того дня я больше не видел свою Джульетту.

Правый ботинок: А я – свою.

Левый ботинок: Да твоя растоптанная туфля и рядом не стояла с моей Ромулей.

Правый ботинок: А вот теперь я точно ударю тебя при случае.

Кровать: Тихо, обувь!

Кепка: Можно? Я хотела бы кое-что дополнить.

– Рассказывай, кепка, – дал ей слово менталист.

Кепка: Я не уверена, но, возможно, мой хозяин встречался с абонентом Ритой.

Телефон: Не может быть! Ты ее видела?

Кепка: Кажется, да. Она невысокая худенькая девочка с темными волосами. У нее большие глаза, черные, но теплые. Она казалась хрупкой и бледной в свете белой пуговицы на темно-синем покрывале. Люди почему-то называют покрывало небом, а белую пуговицу – луной. Чудные!

– Так у них было свидание?

Кепка: Да, и было такое ощущение, что у нее что-то болит.

Телефон: Сердце! Это именно абонент Рита! Ты права, кепка, она такая, как ты ее описывала, я помню, хозяин пытался ее фотографировать. А болело у нее сердце, именно сердце.

– А что у нее с сердцем, телефон?

Телефон: Ой, хозяин как-то получал SMS-сообщение, так в нем абонент Рита говорила о какой-то неизлечимой болезни сердца.

– Что же было дальше, кепка?

Кепка: Они целовались.

Левый ботинок: Как и я.

Правый ботинок: Подумаешь, повезло.

Кепка: А потом мой хозяин начал кашлять и задыхаться. Абонент Рита стала кричать и звать на помощь. Мой хозяин упал на траву, я слетела с его головы, а когда меня подняли, то хозяин уже лежал на кровати в машине с разноцветными лампочками, которые освещали все в синий и красный цвета. И люди бегали вокруг, все время что-то щупали, трогали у хозяина. Потом мы куда-то поехали, стоял невыносимый гул сирен. Ехали мы недолго, там нас встретили другие люди в белом, и моего хозяина переложили на другую кровать с колесиками и куда-то повезли.

Цепочка и крестик: Дальше я расскажу, что было. Потому что, когда с хозяина сняли одежду, я многое увидела.

– Ну, рассказывай, цепочка с крестиком, – позволил ей говорить Клаус.

Цепочка и крестик: Прямо в рот хозяину вставили трубку со шлангом, который вел к странной машине. Она все время пыхтела и шумела. Все вокруг было грязно-белого цвета. К хозяину то и дело подходили люди в белом, они либо говорили о чем-то, либо трогали его грудь такой странной штукой с двумя трубочками, вставленными в уши. А хозяин спал.

Реанимационная кровать: Он был в коме!

Ботинки: А что такое «кома»?

Реанимационная кровать: Это когда… А я не знаю, что такое кома. Просто так говорят люди в белом… и вообще на мне люди умирают, как правило.

Ботинки: А что такое «умирают»?

Кровать: Это когда люди ломаются или изнашиваются, портятся, рвутся, становятся старыми и ненужными.

Левый ботинок: И их выкидывают?

Реанимационная кровать: Не знаю, их увозит куда-то каталка.

Левый ботинок: Абонент Рита, наверное, плакала? Хозяин всегда так делал, когда грустно.

Реанимационная кровать: Она лежала рядом с вашим хозяином. Ее увезла каталка чуть позже.

Телефон: Это было сердце. Да! Да, у нее разрядилось сердце. Хотя, если бы знать, что такое сердце, хоть раз бы его увидеть, а то хозяин столько раз о нем говорил, а показать так и не показал.

Цепочка и крестик: А вы не покажете нам сердце?

Все вещи: Да, да! Покажите.

Но Клаус грустными глазами смотрел на вещи, понимая, что не сможет выполнить их просьбу. Сеанс необычного диалога был окончен.

После того, как Клаус вышел из съемочного павильона, родители подростков просто засыпали его вопросами, у каждого были свои выводы о причине гибели детей.

– Мы нашли в переписке Риты сохраненные СМС о так называемом пустыре снов, – говорила мама девочки. – Наши дети верили, что это место священное. Что вы скажете по этому поводу?

– Это просто место, – улыбаясь, ответил Клаус. – На планете практически не осталось червоточин других миров, все порталы для энергии заблокированы древними постройками, или на их местах растут вековые леса. Пустырь снов – громкое название того, чего нет. Обычный дуб и пустырь возле больницы. Гибель ваших детей – роковая случайность.

– То есть ничего сверхъестественного там нет? – спросил отец парнишки.

– У парня была астма, а он ночью пошел на поле, где сотни аллергенов, а у девушки было слабое сердце. Смерть возлюбленного на ее глазах вряд ли можно назвать типовым событием. Не ищите необычного в их смертях, они умерли по неосторожности, это несчастный случай, не более… – неожиданно Клаус замолчал, словно вслушиваясь во что-то на одежде собеседника. – Ваша зажигалка говорит, вы каждый четверг приносите цветы к тому месту, а потом сидите и курите до полуночи, это так?

– Да, – испуганно прошептал отец парня, не понимая, как можно знать такие подробности.

– Перестаньте так делать, шестьдесят седьмого посещения не будет.

– Вы же сказали, что место обычное.

– И это правда, место обычное. Просто вы лично не ходите туда больше, и все. Шестьдесят седьмого посещения не будет – это правда, которую не надо проверять.

– Да, конечно, – ответил отец парня. – Спасибо за предостережение.

– Не за что, а теперь прошу извинить меня, но мне надо отдохнуть, я очень много сил потратил на сеанс разговора с предметами.

В интервью после эфира родители хоть и восхищались способностями менталиста Фогеля, но нотки скептицизма по поводу обычности пустыря за больницей выказывали. Им не хотелось верить в отсутствие чего-то злого и таинственного, связанного с местом гибели их детей. А когда в очередной четверг там произошла трагедия, пьяные подростки насмерть забили взрослого мужчину, к пустырю за больницей навсегда приклеилась молва о проклятии.

Часть третья. Менталист

Сначала показалось, что все замедлилось, но потом стало понятно, что все просто остановилось: машины, птицы, люди, двери в отъезжающем автобусе, женщина, пытающаяся в него войти. Даже листья тополя и пыль, задуваемые ветром на остановку, замерли. Это было невероятно: весь видимый до горизонта мир, словно в современном кино, остановился на очередном кадре.

Джон помотал головой и от удивления протер глаза, он даже подошел к пытавшейся залезть в автобус женщине и тронул ее, но – ничего, никакой реакции. Он попробовал потянуть ее за руку, но она была неподвижна, точно вылитая из металла.

«Какая неестественная прочность», – подумал он и попробовал взять листик, застывший в воздухе перед машиной, но и это оказалось невозможным. Шутки ради он попытался на него встать, и каково было удивление, когда хрупкий с виду листочек даже не прогнулся под его весом.

– И что теперь? Что произошло с миром? – сказал он, спрыгнув на землю.

Он шел и рассматривал прохожих по пути домой – единственное занятие, которое пришло в голову в такой необычной ситуации. Мир остановился, когда он пребывал на автобусной остановке напротив работы. Джон Тофи работал актером в городском театре. В свои сорок пять лет он чертовски плохо выглядел: желтые от никотина зубы, землистого цвета лицо, нисходящие синяки под глазами от недосыпания и злоупотребления алкоголем, безразличный взгляд, каштановые с сединой короткостриженные волосы и непрерывный тремор рук. Для актерского ремесла его внешний вид был неприемлем, ну разве что играть в гриме на детских спектаклях.

В самом начале карьеры Джон Тофи снялся в парочке эпизодов и умудрился навсегда поссориться с одним влиятельным продюсером, уведя у того жену. Остальные двадцать пять лет трудовой деятельности ему пришлось провести в маленьком провинциальном театре. Первый брак распался через два месяца жизни в провинциальном городке, а второй начался, когда Джону исполнилось сорок два года. Молоденькая актриса убедила спивающегося господина Тофи, что в сорок жизнь только начинается и его карьера еще может сделать крутое пике на пути к славе. Хотя за кулисами поговаривали о материальном интересе девушки: Джонатану от родителей досталась трехкомнатная квартира в центре города. Но это, как говорится, было их личным делом.

До дома Джон добрался быстро. Дверь в подъезд оказалась распахнута: курьер, доставляющий пиццу, замер в минуту ее открывания, и на лестничной площадке Джонатан застал свою супругу, целующую в губы коллегу и друга. Тот сегодня утром отпросился по состоянию здоровья с репетиции. Они так и замерли: на ней шелковый халат на голое тело, а он с улыбкой держит ее за бедра и целует на прощание.

Джон с силой ударил друга, но кроме дикой боли в кулаке ничего не последовало. Даже одежда на «друге» не помялась от удара.

– Вот тварь! – ругался он и бил то жену, то бывшего товарища. – Грязная похотливая тварь!

Разбив кулаки до глубоких ран, он сел на пол подъезда. Крови не было. А ранки тут же стали затягиваться.

– Да что же такое со мной произошло?

Очень странный по физическим меркам мир: все, что имело форму и объем, было неимоверно твердым, его собственная одежда в складках и вмятинах была монолитной, но одновременно с тем двигаться он мог. Джонатан попробовал залезть в карман за ключами, но не смог просунуть руку. Пиджак, брюки, сорочка и туфли стали продолжением кожи.

Он попробовал заорать в надежде, что ему станет легче. Но звук не давал эха, словно Джон пребывал в открытом поле. Воздух казался недвижимым – ни малейшего колыхания. А когда Джон стал прислушиваться к своему организму, то понял, что не дышит, а сердце его не бьется. Невозможно было моргать и плеваться, во рту не было слюны. В его теле вообще отсутствовала жидкость, только кости, мышцы и кожа. Размышления привели Джона к единственно разумному выводу: это была смерть, а мир вокруг – то, что ожидает нас после гибели.

– А где рай и ад? Или одиночество в застывшем мире – и есть мой ад? – усмехнулся он и тут же добавил: – Нет, так дело не пойдет!

Джон помнил, что на последнем этаже хозяйка дома всегда держит открытым лаз на чердак. Мысль осмотреть город с высоты посетила его с самого начала, он хотел проверить, насколько глубоко проникло замирание. Вдруг всему виной какой-нибудь военный эксперимент, и в паре кварталов течет размеренным темпом привычная жизнь.

– Огромное спасибо за бдительность, – вскарабкиваясь на чердак, говорил сам с собой Тофи. – А вот и мой выход отсюда! Сейчас посмотрим, где конец этому замиранию.

Увидев открытое окно на веранду, он не задумываясь вылез на крышу. Весь видимый город был недвижим. Где-то в глубине неба что-то светилось, но Джон принял свечение за застывшие солнечные блики. В то самое мгновение он испытал давно забытые чувства ужаса и безысходности, будто застрял в нелепом сне и никак не мог проснуться. Мир был неизменен: он мог его видеть, мог трогать и даже слышать, но не мог заставить двигаться.

– Да поможет мне бог! – в отчаянье прошептал Джонатан и прыгнул с крыши.

Падение было болезненным и крайне неприятным. Он приземлился на коленки и руки – в самый последний момент сработал инстинкт самосохранения. Сломав все четыре конечности, Джон долгое время, корчась от боли, валялся на асфальте перед домом. Неимоверная боль, звук лопающейся от удара плоти, рвущихся мышц и трескающихся костей…Разум не покидал Джонатана, он прочувствовал каждую секунду неудачной попытки уйти из этого мира. Однако все раны затянулись, разрывы, переломы, ссадины, словно при ускоренной съемке, заросли на глазах. После новой попытки лицо и переломанная шея заживали чуть дольше, но, как и в случае с руками и ногами, исцеление вершилось, оставались лишь маленькие рубцы, как некое клеймо за попытку нанести себе вред. После третьего раза стало понятно, что умереть в остановленном мире нельзя.

– Надо заставлять себя двигаться. Иначе я умом тронусь в такой тишине! – произнес Джон и вдруг заметил, как в окне напротив засветился застывший человек. – Либо у меня галлюцинации, либо это что-то новенькое. Как бы к нему пролезть?

Мужчина средних лет в момент остановки мира, по всей видимости, собирался открыть форточку, чтобы впустить кота.

– Что такое? Оно то появляется, то исчезает! – рассматривал новое явление господин Тофи. – Получается, что не все так стабильно в этом мире. А что, если свечение связано с выходом отсюда?

Однако до светящегося человека было не добраться: дверь в его комнату была закрыта, а разбить руками стекло в остановившейся реальности не представлялось возможным ни с какой стороны. И все же в душе Джона затеплилась надежда, ведь раз есть один, значит, должны быть и другие люди, подверженные столь необычному явлению. Что-то подсказывало ему, что сияние как-то связано с выходом из этого мира.

Розыск светящихся людей во внезапно застывшей реальности он решил начать с севера. Проблем в передвижении не было: все предметы, все, что имело физическую форму, было монолитным и неподвижным. Можно ходить по воде, прыгать по птицам, забираться по листьям на верхушки деревьев. Движение в любом из четырех направлений по сути ничего не ограничивало.

Сложности возникли с погодными явлениями. При дожде через толщу застывших капель воды невозможно было протиснуться. На севере же проблемой стал снег. Снежинки царапались, нанося микротравмы. Туман был словно вата, и чем он гуще, тем труднее в нем передвигаться. Пещеры опасны отсутствием освещения, а пропасти и овраги могли стать вечными ловушками, если нечаянно в них провалиться.

Джон заметил, что солнце тоже замерло и лишь слегка меняло угол в зависимости от того места, где он находился. Это привело его к выводу, что вся планета застыла после его смерти. Еще одним открытием стали животные, насекомые и птицы, которые имели такое же перламутровое свечение. Но то ли Джону так сильно не везло, то ли в том была издевка Провидения – дотронуться до светящихся существ никак не удавалось: либо высоко, либо скрыто за непреодолимыми препятствиями. Свечение появлялось и исчезало хаотично, без какой-либо логики. И чем дольше Джон искал выход, тем чаще посещали мысли о бессмысленности и невозможности его отыскать.

Идея проверить на свечение знакомых пришла не сразу, но, когда в очередном городе он из любопытства заглянул к родственникам по материнской линии и увидел исходивший от племянника свет, его прямо озарило. «Если предположить, что мое сознание сейчас находится в душе, и она застряла между мирами, то лишь те, кто помнит обо мне в движимом мире, являются выходом отсюда».

Родственников у Тофи было немного, друзей вовсе не было – только десятка два знакомых и поклонники его творчества. Небольшой список приближенных закончился довольно-таки быстро. Потом пошли случайные люди, кто помогал или вредил Джону по жизни, но и там не оказалось искомого сияния.

Джон наткнулся на Клауса случайно. Наведываясь теперь уже к каждому человеку, кого так или иначе знал при жизни, он забрел в частную психиатрическую клинику. Там ему доводилось лечиться от пристрастия к алкоголю. Он хотел увидеть своего лечащего врача Орела Сен Тура. Седой темнокожий профессор сидел в кресле заведующего в окружении ординаторов. Время у них остановилось в момент внепланового совещания. Молодой ординатор с гримасой явной обеспокоенности чем-то произошедшим держал в руках историю болезни, словно что-то доказывая коллегам. В этой застывшей сцене, если присмотреться, все были заняты чем угодно, только не совещанием. Темнокожая женщина за первым стулом застыла в попытке удалить SMS-сообщение с пикантным текстом. Сидевший рядом с ней полный мужчина почти дремал, главный врач застыл, рисуя на бумаге невнятный узор. И, наконец, еще одна женщина замерла, поглядывая на свой электронный браслет.

«Пациент Клаус Фогель: делирий, осложненный смешанным употреблением психотропных веществ. Возраст 62 года. Анонимная палата № 6», – прочитал Джон из того, что можно было увидеть на медицинской карте.

«Знакомое имя… наверное, важная птица – за анонимность всегда платишь большие деньги», – подумал он и решил, что хочет узнать судьбу пациента. Тем более когда-то именно в шестой палате он и сам лечился от запоев.

Клаус Фогель лежал неподвижно в смирительной рубашке. На первый взгляд он казался живым, по крайней мере цвет его кожи не был серо-синим, каким мог быть в случае гибели до момента остановки мира. Глаза его были закрыты, и, правду сказать, по виду было не определить, с чем связана столь оживленная дискуссия в кабинете главного врача.

Джонатан вошел в открытую палату, и его внимание тут же привлекло перламутровое сияние книги на журнальном столике.

– О мой бог, ты, наверно, шутишь! – радостно прошептал он, подойдя поближе к книге.

– Эй, чудик, ты реальный? – заметив незваного гостя, тут же окрикнул его Клаус.

Удивлению не было предела. Джон даже позабыл про книгу и подбежал к заговорившему с ним человеку. Он трогал его волосы, кожу головы, нос, губы, словно проверяя, не сошел ли он сам с ума.

– Хватит, ты чего? – возмущенно говорил Клаус, двигая головой в разные стороны. – Ты что, не видел больных в смирительных рубашках? Ну ты и придурок!

– Я Джон.

– Да мне все равно, кто ты, – негодовал Клаус, двигая головой в разные стороны. – Медсестру позови, пусть меня развяжут.

– Они все замерли, мир остановился. Я не могу никого позвать.

– Как замерли? Что за бред! – возмутился Фогель. – Я тут вечность лежу недвижимый. Я отвалил огромную кучу денег за эту палату, медперсонал обязан по щелчку приползать ко мне. Ты хоть понимаешь, кто я такой? – говорил он, но молчание Джона заставило его повысить голос: – Ты издеваешься, урод? Я же выберусь из этой рубашки и размозжу твое лицо в кровь! Слышишь меня? Тварь, позови медсестру!

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.